РАЗЛУКА
1
Мы шли в полях.
Атласом мягким рвало
одежды наши в
дуновенье пьяном.
На небесах
восторженно пылало
всё в золоте
лиловом и багряном.
Я волновался
страстно и мятежно.
Ты говорил о
счастье бытия.
Твои глаза так
радостно, так нежно
из-под очков
смотрели на меня.
Ты говорил мне:
«Будем мы, как боги,
над миром
встанем… Нет, мы не умрем».
Смеялись нам
лазурные чертоги,
озарены
пурпуровым огнем.
Мы возвращались…
Ты за стол садился.
Ты вычислял в
восторге мировом.
В твое окно поток
червонцев лился,
ложился на пол
золотым пятном.
2
Вот отчетливо
спит в голубом
контур башни
застывший и длинный.
Бой часов об
одном
неизменно-старинный.
Так недавно
бодрил ты меня,
над моею работой
вздыхая,
среди яркого дня
раскаленного мая.
Знал ли я, что
железный нас рок
разведет через несколько
суток…
Над могилой венок
голубых
незабудок.
Не замоет поток
долгих лет
мое вечное, тихое
горе.
Ты не умер – нет,
нет!..
Мы увидимся
вскоре.
На заре черных
ласточек лёт.
Шум деревьев и
грустный, и сладкий…
С легким треском
мигнет
огонечек лампадки.
Закивает над нами
сирень…
Не смутит нас ни
зависть, ни злоба…
И приблизится
день –
день восстаний из
гроба.
3
За опустевший
стол я вновь садился.
Тоскуя, думал,
думал об одном.
В твое окно поток
червонцев лился,
ложился на пол
золотым пятном…
Казалось мне, что
ты придешь из сада
мне рассказать о
счастье бытия…
И я шептал:
«Тебя, тебя мне надо…
О, помолись! О,
не забудь меня!..
Я вечно жду…
Сегодня ты мне снился!..
О жизнь, промчись
туманно-грустным сном!»
Я долго ждал…
Поток червонцев лился
в твое окно
сияющим пятном.
1903
«Могилу их украсили
венками…»
Незабвенной памяти М. С. и О. М. Соловьевых
Могилу их
украсили венками.
Вокруг без шапок
мы в тоске стояли.
Восторг снегов,
крутящийся над нами,
в седую Вечность
вихри прогоняли.
Последний взмах
бряцавшего кадила.
Последний вздох
туманно-снежной бури.
Вершину ель
мечтательно склонила
в просвете
ослепительной лазури.
1903
Москва
СВ. СЕРАФИМ
Посвящается Нине Петровской
Плачем ли тайно в
скорбях,
грудь ли тоскою
теснима –
в яснонемых
небесах
мы узнаем
Серафима.
Чистым атласом
пахнет,
в небе
намотанном.
Облаком старец
сойдет,
нежно
разметанным.
«Что с тобой,
радость моя, –
радость моя?..»
Смотрит на нас
ликом туманным,
лилейным.
Бледно-лазурный
атлас
в
снежно-кисейном.
Бледно-лазурный
атлас
тихо целует.
Бледно-лазурный
атлас
в уши нам дует:
«Вот ухожу в
тихий час…
Снова узнаете
горе вы!..»
С высей ложится
на нас
отблеск
лазоревый.
Легче дышать
после
таинственных знамений.
Светит его
благодать
тучкою алого
пламени.
1903?
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ
Посвящается М. С. Соловьеву
Задохлись мы от
пошлости привычной.
Ты на простор нас
звал.
Казалось им –
твой голос необычный
безумно
прозвучал.
И вот, когда
надорванный угас ты
над подвигом
своим,
разнообразные,
бессмысленные касты
причли тебя к
своим.
В борьбе с
рутиною свои потратил силы,
но не разрушил
гнет…
Пусть вьюга
снежная венок с твоей могилы
с протяжным
стоном рвет.
Окончилась
метель. Не слышен голос злобы.
Тиха ночная мгла.
Над гробом вьюга
белые сугробы
с восторгом
намела.
Тебя не поняли…
Вон там сквозь сумрак шаткий
пунцовый свет
дрожит.
Спокойно почивай:
огонь твоей лампадки
мне сумрак
озарит.
1903
Москва
ОЖИДАНИЕ
Посвящается С. М. Соловьеву
Как невозвратная
мечта,
сверкает золото
листа.
Душа полна
знакомых дум.
Меж облетающих
аллей
призывно-грустный,
тихий шум
о близости
священных дней.
Восток печальный
мглой объят.
Над лесом, полные
мечты,
благословенные
персты
знакомым заревом
стоят.
Туманный,
красно-золотой
на нас блеснул
вечерний луч
безмирно-огненной
струей
из-за осенних,
низких туч.
Душе опять
чего-то жаль.
Сырым туманом
сходит ночь.
Багряный клен,
кивая вдаль,
с тоской отсюда
рвется прочь.
И снова шум среди
аллей
о близости
священных дней.
Август 1901
Серебряный
Колодезь
ПРИЗЫВ
Памяти М. С. Соловьева
Призывно грустный
шум ветров
звучит, как голос
откровений.
От покосившихся
крестов
на белый снег
ложатся тени.
И облако знакомых
грез
летит беззвучно с
вестью милой.
Блестя сквозь ряд
седых берез,
лампада светит
над могилой
пунцово-красным
огоньком.
Под ослепительной
луною
часовня белая,
как днем,
горит серебряной
главою.
Там… далеко…
среди равнин
старинный дуб в
тяжелой муке
стоит затерян и
один,
как часовой,
подъявший руки.
Там, далеко… в
полях шумит
и гонит снег
ночная вьюга…
И мнится – в
тишине звучит
давно забытый
голос друга…
Старинный дуб
порой вздохнет
с каким-то
тягостным надрывом…
И затрепещет, и
заснет
среди полей
глухим порывом.
1903
Москва
ЗНАЮ
Посвящается О. М. Соловьевой
Пусть на рассвете
туманно
знаю – желанное
близко…
Видишь, как тает
нежданно
Образ вдали
василиска?
Пусть все
тревожно и странно…
Пусть на рассвете
туманно
знаю – желанное
близко.
Нежен восток
побледневший.
Знаешь ли – ночь
на исходе?
Слышишь ли –
вздох о свободе –
вздох ветерка
улетевший –
весть о грядущем
восходе?
Спит кипарис
онемевший.
Знаешь ли – ночь
на исходе?
Белые к сердцу
цветы я
вновь прижимаю
невольно.
Эти мечты
золотые,
эти улыбки святые
в сердце
вонзаются больно…
Белые к сердцу
цветы я
вновь прижимаю
невольно.
Август 1901
ВОЗМЕЗДИЕ
Посвящается Эллису
1
Пусть вокруг
свищет ветер сердитый,
облака проползают
у ног.
Я блуждаю в
горах, – позабытый,
в тишине
замолчавший пророк.
Горький вздох
полусонного кедра.
Грустный шепот:
«Неси же свой крест…»
Черный бархат
истыкан так щедро
бесконечностью
огненных звезд.
Великан,
запахнувшийся в тучу,
как утес, мне
грозится сквозь мглу.
Я кричу, что
осилю все кручи,
не отдам себя в
жертву я злу.
2
И всё выше и выше
всхожу я.
И всё легче и
легче дышать.
Крутизны и
провалы минуя,
начинаю протяжно
взывать.
Се, кричу
вдохновенный и дикий:
«Иммануил грядет!
С нами Бог!»
Но оттуда, где
хаос великий,
раздается
озлобленный вздох.
И опять я
подкошен кручиной.
Еще радостный
день не настал.
Слишком рано я
встал над низиной,
слишком рано я к
спящим воззвал.
И бегут уж с
надеждою жгучей
на безумные крики
мои,
но стою я, как
идол, над кручей,
раздирая одежды
свои.
3
Там… в низинах…
ждут с верой денницу.
Жизнь мрачна и
печальна, как гроб.
Облеките меня в багряницу!
Пусть вонзаются
тернии в лоб.
Острым тернием
лоб увенчайте!
Обманул я вас
песнью своей.
Распинайте меня,
распинайте.
Знаю, жаждете
крови моей.
Нa кресте
пригвожден. Умираю.
На щеках
застывает слеза.
Кто-то, Милый,
мне шепчет: «Я знаю»,
поцелуем смыкает
глаза.
Ах, я знаю –
средь образов горных
пропадет
сиротливой мечтой,
лишь умру, –
стая воронов черных,
что кружилась всю
жизнь надо мной.
Пригвожденный к
кресту, умираю.
На щеках
застывает слеза.
Кто-то, Милый,
мне шепчет: «Я знаю».
Поцелуем смыкает
уста.
4
Черный бархат,
усеянный щедро
миллионами
огненных звезд.
Сонный вздох
одинокого кедра.
Тишина и безлюдье
окрест.
Октябрь 1901
Москва
БЕЗУМЕЦ
Посвящается А. С. Челищеву
1
«Вы шумите.
Табачная гарь
дымно-синие
стелет волокна.
Золотой мой
фонарь
зажигает лучом
ваши окна.
Это я в заревое
стекло
к вам стучусь в
час вечерний.
Снеговое чело
разрывают,
вонзясь, иглы терний.
Вот скитался я
долгие дни
и тонул в
предвечерних туманах.
Изболевшие ноги
мои
в тяжких ранах.
Отворяют. Сквозь
дымный угар
задают мне
вопросы.
Предлагают,
открыв портсигар,
папиросы.
Ах, когда я сижу
за столом
и, молясь,
замираю
в неземном,
предлагают мне
чаю…
О, я полон огня.
предо мною
виденья сияют…
Неужели меня
никогда не
узнают?..»
2
Помним всё. Он
молчал,
просиявший,
прекрасный.
За столом хохотал
кто-то толстый и
красный.
Мы не знали тогда
ничего.
От пирушки в
восторге мы были.
А его,
как всегда, мы
забыли.
Он, потупясь,
сидел
с робким взором
ребенка.
Кто-то пел
звонко.
Вдруг
он сказал,
преисполненный муки,
побеждая испуг,
взявши лампу в
дрожащие руки:
«Се дарует нам
свет
Искупитель,
я не болен, нет,
нет:
я – Спаситель…»
Так сказал,
наклонил
он свой лик
многодумный…
Я в тоске
возопил:
«Он – безумный».
3
Здесь безумец
живет.
Среди белых сиреней.
На террасу ведет
ряд ступеней.
За ограду на весь
прогуляться
безумец не волен…
Да, ты здесь!
Да, ты болен!
Втихомолку,
смешной
кто-то вышел в
больничном халате,
сам не свой,
говорит на
закате.
Грусть везде…
усмиренный,
хороший,
пробираясь к воде,
бьет в ладоши.
Что ты ждешь у
реки,
еле слышно
колебля
тростники,
горьких песен
зеленого стебля?
Что, в
зеркальность глядясь,
бьешь в усталую
грудь ты тюльпаном?
Всплеск, круги…
И, смеясь,
утопает, закрытый
туманом.
Лишь тюльпан меж
осоки лежит
весь измятый,
весь алый…
Из больницы
служитель бежит
и кричит,
торопясь, запоздалый.
Март 1904
Москва
ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ
Стоял я дураком
в венце своем
огнистом,
в хитоне золотом,
скрепленном
аметистом –
один, один, как
столб,
в пустынях
удаленных, –
и ждал народных
толп
коленопреклоненных…
Я долго, тщетно
ждал,
в мечту свою
влюбленный…
На западе сиял,
смарагдом
окаймленный,
мне палевый
привет
потухшей чайной
розы.
На мой зажженный
свет
пришли степные
козы.
На мой призыв
завыл
вдали трусливый
шакал…
Я светоч уронил
и горестно
заплакал:
«Будь проклят
Вельзевул –
лукавый
соблазнитель, –
не ты ли мне
шепнул,
что новый я
Спаситель?..
О проклят,
проклят будь!..
Никто меня не
слышит…»
Чахоточная грудь
так судорожно
дышит.
На западе горит
смарагд бледно-зеленый…
На мраморе ланит
пунцовые пионы…
Как сорванная
цепь
жемчужин, льются
слезы…
Помчались быстро
в степь
испуганные козы.
Август 1903
Серебряный
Колодезь
МАНИЯ
Из царских дверей
выхожу.
Молитва в
лазурных очах.
По красным
ступеням схожу
со светочем в
голых руках.
Я знаю безумий
напор.
Больной,
истеричный мой вид,
тоскующий взор,
смертельная
бледность ланит.
Безумные грезы
свои
лелеете с дикой
любовью,
взглянув на
одежды мои,
залитые кровью.
Поете: «Гряди же,
гряди».
Я грустно вздыхаю,
бескровные руки
мои
на всех возлагаю.
Ну, мальчики, с
Богом,
несите зажженные
свечи!..
Пусть рогом
народ созывают
для встречи.
Ну что ж – на
закате холодного дня
целуйте мои
онемевшие руки.
Ведите меня
на крестные муки.
Август 1903
Серебряный Колодезь
ЗАБОТА
1
Весь день не
стихала работа.
Свозили пшеницу и
рожь.
Безумная в сердце
забота
бросала то в
холод, то в дрожь.
Опять с
несказанным волненьем
я ждал появленья
Христа.
Всю жизнь меня
жгла нетерпеньем
старинная эта
мечта.
Недавно мне тайно
сказали,
что скоро
вернется Христос…
Телеги, скрипя,
подъезжали…
Поспешно свозили
овес.
С гумна
возвращался я к дому,
смотря равнодушно
на них,
грызя золотую
солому,
духовный цитируя
стих.
2
Сегодня раздался
вдруг зов,
когда я молился,
тоскуя,
средь влажных,
вечерних лугов:
«Холодною ночью
приду я…»
Всё было в дому
зажжено…
Мы в польтах
осенних сидели.
Друзья отворили
окно…
Поспешно калоши
надели.
Смарагдовым
светом луна
вдали озаряла
избушки.
Призывно раздался
с гумна
настойчивый стук
колотушки.
«Какие-то люди
прошли», –
сказал нам
пришедший рабочий.
И вот с фонарями
пошли,
воздевши
таинственно очи.
Мы вышли на холод
ночной.
Луна покраснела
над степью.
К нам пес
обозленный, цепной
кидался, звеня
своей цепью.
Бледнели в руках
фонари…
Никто нам в ночи
не ответил…
Кровавую ленту
зари
встречал
пробудившийся петел.
1903
Серебряный
Колодезь
БЛОКУ
1
Один, один средь
гор. Ищу Тебя.
В холодных
облаках бреду бесцельно.
Душа моя
скорбит
смертельно.
Вонзивши жезл,
стою на высоте.
Хоть и смеюсь, а
на душе так больно.
Смеюсь мечте
своей невольно.
О, как тяжел
венец мой золотой!
Как я устал!.. Но
даль пылает.
Во тьме ночной
мой рог взывает.
Я был меж вас.
Луч солнца золотил
причудливые тучи
в яркой дали.
Я вас будил,
но вы дремали.
Я был меж вас
печально-неземной.
Мои слова повсюду
раздавались.
И надо мной
вы все смеялись.
И я ушел. И я
среди вершин.
Один, один. Жду
знамений нежданных.
Один, один
средь бурь
туманных.
Всё как в огне. И
жду, и жду Тебя.
И руку простираю
вновь бесцельно.
Душа моя
скорбит
смертельно.
Сентябрь 1901
Москва
2
Из-за дальних
вершин
показался жених
озаренный.
И стоял он один,
высоко над землей
вознесенный.
Извещалось не раз
о приходе владыки
земного.
И в предутренний
час
запылали
пророчества снова.
И лишь света
поток
над горами
вознесся сквозь тучи,
он стоял, как
пророк,
в багрянице,
свободный, могучий.
Вот идет. И венец
отражает зари
свет пунцовый.
Се – венчанный
телец,
основатель и Бог
жизни новой.
Май 1901
Москва
3
Суждено мне
молчать.
Для чего говорить?
Не забуду
страдать.
Не устану любить.
Нас зовут
без конца…
Нам пора…
Багряницу несут
и четыре колючих
венца.
Весь в огне
и любви
мой предсмертный,
блуждающий взор.
О, приблизься ко
мне –
распростертый, в
крови,
я лежу у подножия
гор.
Зашатался над
пропастью я
и в долину упал,
где поет ручеек.
Тяжкий камень,
свистя,
неожиданно сбил
меня с ног –
тяжкий камень,
свистя,
размозжил мне
висок.
Среди ландышей я
–
зазиявший,
кровавый цветок.
Не колышется
больше от мук
вдруг застывшая
грудь.
Не оставь меня,
друг,
не забудь!..
1903
Москва
ОДИНОЧЕСТВО
Посвящается В. С. Соловьеву
Я вновь один.
Тоскую безнадежно.
Виденья прежних
дней,
нас звавшие
восторженно и нежно,
рассеялись, лишь
стало холодней.
Стою один.
Отчетливей, ясней
ловлю полет таинственных
годин.
Грядущее мятежно.
Стою один.
Тоскую
безнадежно.
Не возродить… Что
было, то прошло –
всё время унесло.
Тому, кто пил из
кубка огневого,
не избежать
безмолвия ночного.
Недолго.
Близится. С питьем идет
ко мне. Стучит
костями.
Уста мои кровавый
огнь сожжет.
Боюсь огня…
вдали, над тополями
двурогий серп вон
там горит огнями
средь
онемело-мертвенных вершин.
Туман спустился
низко.
Один, один,
а смерть так
близко.
Сентябрь 1901
Москва
ОСЕНЬ
1
Огромное стекло
в оправе
изумрудной
разбито вдребезги
под силой ветра чудной –
огромное стекло
в оправе
изумрудной.
Печальный друг,
довольно слез – молчи!
Как в ужасе
застывшая зарница,
луны осенней
багряница.
Фатою траурной
грачи
несутся –
затенили наши лица.
Протяжно дальний
визг
окрестность опояшет.
Полынь метлой
испуганно нам машет.
И красный лунный
диск
в разбитом
зеркале, чертя рубины, пляшет.
2
В небесное стекло
с размаху свой
пустил железный молот…
И молот грянул
тяжело.
Казалось мне –
небесный свод расколот.
И я стоял,
как вольный сокол.
Беспечно хохотал
среди осыпавшихся
стекол.
И что-то страшное
мне вдруг
открылось.
И понял я –
замкнулся круг,
и сердце билось,
билось, билось.
Раздался вздох
ветров среди могил –
«Ведь ты, убийца,
себя убил, –
убийца!»
Себя убил.
За мной пришли. И
я стоял.
побитый бурей
сокол –
молчал
среди осыпавшихся
стекол.
Август 1903
Серебряный
Колодезь
СВЯЩЕННЫЕ ДНИ
Посвящается П. А. Флоренскому
Ибо в те дни будет такая скорбь,
какой не было от начала творения.
Марк XIII, 19
Бескровные губы
лепечут заклятья.
В рыданье поднять
не могу головы я.
Тоска. О,
внимайте тоске, мои братья.
Священна она в
эти дни роковые.
В окне дерева то
грустят о разлуке
на фоне небес
неизменно свинцовом,
то ревмя ревут о
Пришествии Новом,
простерши свои
суховатые руки.
Порывы метели
суровы и резки.
Ужасная тайна в
душе шевелится.
Задерни, мой
брат, у окна занавески:
а то будто
Вечность в окошко глядится.
О, спой мне,
товарищ! Гитара рыдает.
Прекрасны напевы
мелодии страстной.
Я песне внимаю в
надежде напрасной…
А там… за стеной…
тот же голос взывает.
Не раз занавеска
в ночи колыхалась.
Я снова охвачен
напевом суровым,
Напевом веков о
Пришествии Новом…
И Вечность в
окошко грозой застучалась.
Куда нам девать
свою немощь, о братья?
Куда нас порывы
влекут буревые?
Бескровные губы
лепечут заклятья.
Священна тоска в
эти дни роковые.
1901
НА ЗАКАТЕ
Бледно-красный,
весенний закат догорел.
Искрометной росою
блистала трава.
На тебя я так
грустно смотрел.
Говорил неземные
слова.
Замерла ты, уйдя
в бесконечный простор.
Я все понял. Я
знал, что расстанемся мы.
Мне казалось –
твой тающий взор
видел призрак
далекой зимы.
Замолчала… А там
степь цвела красотой.
Все, синея,
сливалось с лазурью вдали.
Вдоль заката
тоскливой мечтой
догоревшие тучки
легли.
Ты, вставая,
сказала мне: «Призрак… обман…»
Я поник головой.
Навсегда замолчал.
И холодный,
вечерний туман
над сырыми лугами
вставал.
Ты ушла от меня.
Между нами года.
Нас с тобой
навсегда разлучили они.
Почему же тебя,
как тогда,
я люблю в эти
серые дни?
Апрель 1901
Москва
ПОДРАЖАНИЕ ВЛ. СОЛОВЬЕВУ
Тучек янтарных
гряда золотая
в небе застыла, и
дня не вернуть.
Ты настрадалась:
усни, дорогая…
Вечер спустился.
В тумане наш путь.
Пламенем желтым
сквозь ветви магнолий
ярко пылает
священный обет.
Тают в душе
многолетние боли,
точно звезды
пролетающий след.
Горе далекою
тучею бурной
к утру
надвинется. Ветром пахнет.
Отблеск зарницы
лилово-пурпурной
вспыхнет на небе
и грустно заснет.
Здесь отдохнем
мы. Луна огневая
не озарит наш
затерянный путь.
Ты настрадалась,
моя дорогая.
Вечер спускается.
Время уснуть.
1902
Москва
ЛЮБОВЬ
Был тихий час. У
ног шумел прибой.
Ты улыбнулась,
молвив на прощанье:
«Мы встретимся…
До нового свиданья…»
То был обман. И
знали мы с тобой,
что навсегда в
тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем
зарделись небеса.
На корабле
надулись паруса.
Над морем крики
чаек раздавались.
Я вдаль смотрел,
щемящей грусти полн.
Мелькал корабль,
с зарею уплывавший
средь нежных,
изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый,
крылья распластавший.
И вот его в
безбрежность унесло.
На фоне неба
бледно-золотистом
вдруг облако
туманное взошло
и запылало ярким
аметистом.
1901 или 1902
Москва
ЯСНОВИДЕНИЕ
Милая, –
знаешь ли – вновь
видел тебя я во
сне?..
В сердце
проснулась любовь.
Ты улыбалася мне.
Где-то в далеких лугах
ветер вздохнул
обо мне.
Степь почивала в
слезах.
Ты замечталась во
сне.
Ты улыбалась,
любя,
помня о нашей
весне
Благословляя
тебя,
был я весь день
как во сне.
Май 1902
Москва
МОИ СЛОВА
Мои слова –
жемчужный водомет,
средь лунных снов
бесцельный, но вспененный, –
капризной птицы
лёт,
туманом
занесенный.
Мои мечты –
вздыхающий обман,
ледник застывших
слез, зарей горящий –
безумный великан,
на карликов
свистящий.
Моя любовь –
призывно-грустный звон,
что зазвучит и
улетит куда-то, –
неясно-милый сон,
уж виданный
когда-то.
Май 1901
Серебряный
Колодезь
С.М. СОЛОВЬЕВУ
Сердце вещее
радостно чует
призрак близкой,
священной войны.
Пусть холодная
вьюга бунтует –
Мы храним наши б
е л ы е сны.
Нам не страшно
зловещее око
великана из туч буревых.
Ах, восстанут из
тьмы два пророка.
Дрогнет мир от
речей огневых.
И на северных
бедных равнинах
разлетится их
клич боевой
о грядущих,
священных годинах,
о последней
борьбе мировой.
Сердце вещее
радостно чует
призрак близкой,
священной войны.
Пусть февральская
вьюга бунтует –
мы храним наши б
е л ы е сны.
Февраль 1901
Москва
РАЗДУМЬЕ
Посвящается памяти Вл. С. Соловьева
Ночь темна. Мы
одни.
Холод. Ветер
ночной
деревами шумит.
Гасит в поле огни.
Слышен зов: «Не
смущайтесь… я с вами…
за мной!..»
И не знаешь, кто
там.
И стоишь, одинок.
И боишься
довериться радостным снам.
И с надеждой
следишь, как алеет восток.
В поле зов:
«Близок день.
В смелых грезах
сгори!»
Убегает на запад
неверная тень.
И все ближе, все
ярче сиянье зари.
Дерева шелестят:
«То не сон, не
обман…»
Потухая, вверху
робко звезды блестят…
И взывает пророк,
проходя сквозь туман.
Февраль 1901