Андрей Белый. ФИЛОСОФИЧЕСКАЯ ГРУСТЬ (Сб. УРНА)




ПРЕМУДРОСТЬ


Внемлю речам, объятый тьмой
Философических собраний,
Неутоленный и немой
В весеннем, мертвенном тумане.

Вон – ряд неутомимых лбов
Склоняется на стол зеленый;
Песчанистою пылью слов
Часами прядает ученый.

Профессор марбургский Когэн,
Творец сухих методологий!
Им отравил меня N*. N*.,
И увлекательный, и строгий.

Лишь позовет она, как он
Мне подает свой голос кроткий,
Чуть шелковистый, мягкий лен
Своей каштановой бородки

Небрежно закрутив перстом,
И как рога завьются турьи
Власы над неживым челом.
В очей холодные лазури; –

Заговорит, заворожит
В потоке солнечных пылинок;
И "Критикой" благословит,
Как Библией суровый инок.

Уводит за собой; без слов
Усадит за столом зеленым...
Ряды прославленные лбов...
С ученым спорит вновь ученый.

1908
Москва



МОЙ ДРУГ


Уж с год таскается за мной
Повсюду марбургский философ.
Мой ум он топит в мгле ночной
Метафизических вопросов.

Когда над восковым челом
Волос каштановая грива
Волнуется под ветерком,
Взъерошивши ее, игриво

На робкий роковой вопрос
Ответствует философ этот,
Почесывая бледный нос,
Что истина, что правда... – метод.

Средь молодых, весенних чащ,
Омытый предвечерним светом,
Он, кутаясь в свой черный плащ,
Шагает темным силуэтом;

Тряхнет плащом, как нетопырь,
Взмахнувший черными крылами...
Новодевичий Монастырь
Блистает ясными крестами: –

Здесь мы встречаемся... Сидим
На лавочке, вперивши взоры
В полей зазеленевший дым,
Глядим на Воробьевы горы.

"Жизнь, – шепчет он, остановясь
Средь зеленеющих могилок, –
"Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок!..

Рассеется она, как дым:
Она не жизнь, а тень суждений"...
И клонится лицом своим
В лиловые кусты сирени.

Пред взором неживым меня
Охватывает трепет жуткий. –
И бьются на венках, звеня,
Фарфоровые незабудки.

Как будто из зеленых трав
Покойники, восстав крестами,
Кресты, как руки, ввысь подъяв,
Моргают желтыми очами.

1908



К НЕЙ


Травы одеты
Перлами.
Где-то приветы
Грустные
Слышу, – приветы
Милые...

Милая, где ты, –
Милая?..

Вечера светы
Ясные, –
Вечера светы
Красные...
Руки воздеты:
Жду тебя...

Милая, где ты, –
Милая?

Руки воздеты:
Жду тебя
В струях Леты,
Смытую
Бледными Леты
Струями...

Милая, где ты, –
Милая?

1908
Москва



НОЧЬЮ НА КЛАДБИЩЕ


Кладбищенский убогий сад
И зеленеющие кочки.
Над памятниками дрожат
Потрескивают огонечки.

Над зарослями из дерев,
Проплакавши колоколами,
Храм яснится, оцепенев
В ночь вырезанными крестами.

Серебряные тополя
Колеблются из-за ограды,
Разметывая на поля
Бушующие листопады.

В колеблющемся серебре
Бесшумное возникновенье
Взлетающих нетопырей, –
Их жалобное шелестенье.

О, сердце тихое мое,
Сожженное в полдневном зное, –
Ты погружаешься в родное,
В холодное небытие.

1908
Москва



ПОД ОКНОМ


Взор убегает вдаль весной:
Лазоревые там высоты...

Но "Критики" передо мной –
Их кожаные переплеты...

Вдали – иного бытия
Звездоочистые убранства...

И, вздрогнув, вспоминаю я
Об иллюзорности пространства.

1908
Москва



ИСКУСИТЕЛЬ

Врубелю


О, пусть тревожно разум бродит
И замирает сердце – пусть,
Когда в очах моих восходит
Философическая грусть.

Сажусь за стол... И полдень жуткий,
И пожелтевший фолиант
Заложен бледной незабудкой;
И корешок, и надпись: Кант.

Заткет узорной паутиной
Цветную бабочку паук –
Там, где над взвеянной гардиной
Обвис сиренью спелый сук.

Свет лучезарен. Воздух сладок...
Роняя профиль в яркий день,
Ты по стене из темных складок
Переползаешь, злая тень.

С угла свисает профиль строгий
Неотразимою судьбой.
Недвижно вычерчены ноги
На тонком кружеве обой.

Неуловимый, вечно зыбкий,
Не мучай и подай ответ!
Но сардонической улыбки
Не выдал черный силуэт.

Он тронулся и тень рассыпал.
Он со стены зашелестел;
И со стены бесшумно выпал,
И просквозил, и просерел.

В атласах мрачных легким локтем
Склонясь на мой рабочий стол,
Неотвратимо желтым ногтем
Вдоль желтых строк мой взор повел.

Из серебристых паутинок
Сотканный грустью лик кивал,
Как будто рой сквозных пылинок
В полдневном золоте дрожал.

В кудрей волнистых, золотистых
Атласистый и мягкий лен
Из незабудок росянистых
Гирлянды заплетает он.

Из легких трав восходят турьи
Едва приметные рога.
Холодные глаза – лазури, –
Льют матовые жемчуга;

Сковали матовую шею
Браслеты солнечных огней...
Взвивается, подобный змею,
Весь бархатный, в шелку теней.

Несущий мне и вихрь видений,
И бездны изначальной синь,
Мой звездный брат, мой верный гений,
Зачем ты возникаешь? Сгинь!

Ты возникаешь духом нежным,
Клоня венчанную главу.
Тебя в краю ином безбрежном
Я зрел во сне и наяву.

Но кто ты, кто? Гудящим взмахом
Разбив лучей сквозных руно,
Вскипел, – и праздно прыснул прахом
В полуоткрытое окно.

С листа на лист в окошке прыснет,
Переливаясь, бриллиант...
В моих руках бессильно виснет
Тяжеловесный фолиант.

Любви не надо мне, не надо:
Любовь над жизнью вознесу...
В окне отрадная прохлада
Струит перловую росу.

Гляжу: – свиваясь вдоль дороги,
Косматый прах тенит народ,
А в небе бледный и двурогий,
Едва замытый синью лед.

Серпом и хрупким, и родимым
Глядится в даль иных краев,
Окуреваем хладным дымом
Чуть продышавших облаков.

О, пусть тревожно разум бродит
Над грудою поблеклых книг...
И Люцифера лик восходит,
Как месяца зеркальный лик.

1908
Москва



ПУСТЫНЯ


Ушла. И вновь мне шлет "прости",
Но я сказал: "Прости навеки"...
Святи, златая твердь, – святи
Слезой окропленные веки.

Укор, восстанье, смерть – увы –
Не отомщенных болей нужды –
Они больному не новы,
Разубежденному не чужды.

Зачем мне жить, на что мне кров?
Огонь – огонь из сердца вынут:
Так кучи облачные льдов
На тверди бледной бледно стынут.

За годом год – бегут года:
Бегут туда, где синь сквозная
И облак бледная гряда:
Она в снегах – всегда, всегда...
Она – моя. А ты? Не знаю.

Порыв взволнованных ветров
Из бездны времени несется;
Взволнованных, далеких слов
Далекий, невозвратный зов,
Как милый голос раздается.

Воздушный облак в твердь кадит,
Восстав, как некий синий инок.
Воздушно в тверди проструит
Воздушный блеск своих снежинок,

Как над холодным королем
Над ним венец лучится кроткий;
Забрызжут градным хрусталем
Его стрекочущие четки.

С лазуревых и чистых сфер
Полоска месяца, как ясный,
Как светоносный Люцифер,
Спускается на запад красный.

Века летучилась печаль.
Она летучится и ныне.
Погаснет жизнь... И гаснет даль…
Чего-то нет; чего-то жаль.
И я один в моей пустыне.

Летите, быстрые года –
Туда, где синева сквозная
Не изменяет никогда.
Бегут года – несут туда.
Ты – там. Ты ждешь. Ты – кто? Не знаю.

1907



ПРИЗНАНИЕ


И сеет перлы хладная роса.
В аллее темной – слушай! – голоса:

"Да, сударь мой: так дней недели семь
Я погружен в беззвездной ночи темь!

Вы правы: мне едва осьмнадцать лет
И говорят – я недурной поэт.

Но стыдно мне, с рожденья горбуну,
Над ней вздыхать и плакать на луну...

Нет, сударь мой: иных я мыслей полн"...
Овеян сад плесканьем темных волн;

Сухих акаций щелкают стручки.
"Вот вам пример: на нос одев очки,

Сжимаю жадно желтый фолиант.
Строка несет и в берег бросит: Кант.

Пусть я паук в пыли библиотек:
Я просвещенный, книжный человек,

Людей, как мух, в сплетенья слов ловлю:
Встаю чуть свет: читаю, ем и сплю...

Да, сударь мой: так дней недели семь
Я погружен в беззвездной ночи темь.

Я не монах: как шум пойдет с реки,
Не раз – не раз, на нос надев очки,

И затая нескромную мечту,
Младых Харит младую наготу,

К окну припав, рассматриваю я,
Рассеянно стаканом мух давя;

Иль крадусь в сад к развесистой ольхе..."
И крякнет гость, и подмигнет: "Хе-хе..."

Молчат. И ночь. Шлют шелест тростники.
Сухих акаций щелкают стручки.

Огнистый след прочертит неба склон.
Слетит алмаз в беззвездный бездны сон.

1908
Москва



ЭПИТАФИЯ


В предсмертном холоде застыло
Мое лицо.

Вокруг сжимается уныло
Теней кольцо.

Давно почил душою юной
В стране теней.

Рыдайте, сорванные струны
Души моей!

1908
Изумрудный Поселок



БУРЯ


Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи:
В лазури бури свист и ветра свист несет,
Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий,
Прогонит, гонит вновь; и вновь метет и вьет.

Воскрес: сквозь сень древес – я зрю – очес мерцанье
Твоих, твоих очес сквозь чахлые кусты.
Твой бледный, хладный лик, твое возликованье
Мертвы для них, как мертв для них воскресший: ты.

Ответишь ветру – чем? Как в тени туч свинцовых
Вскипят кусты? Ты – там: кругом – ночная ярь.
И ныне, как и встарь, восход лучей багровых.
В пустыне ныне ты: и ныне, как и встарь.

Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи,
В лазури бури свист и ветра свист несет –
Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий:
Прогонит, гонит вновь. И вновь метет и вьет.

1908
Москва



ДЕМОН


Из снежных тающих смерчей,
Средь серых каменных строений
В туманный сумрак, в блеск свечей
Мой безымянный брат, мой гений

Сходил во сне и наяву,
Колеблемый ночными мглами;
Он грустно осенял главу
Мне тихоструйными крылами.

Возникнувши над бегом дней,
Извечные будил сомненья
Он зыбкою игрой теней,
Улыбкою разуверенья.

Бывало: подневольный злу
Незримые будил рыданья, –
Гонимые в глухую мглу
Невыразимые страданья.

Бродя, бывало, в полусне,
В тумане городском, меж зданий, –
Я видел с мукою ко мне
Его протянутые длани,

Мрачнеющие тени вежд,
Безвластные души порывы,
Атласные клоки одежд,
Их веющие в ночь извивы...

С годами в сумрак отошло,
Как вдохновенье, как безумье, –
Безрогое его чело
И строгое его раздумье.

1908
Москва



Я


Далек твой путь: далек, суров.
Восходит серп, как острый нож.
Ты видишь – я. Ты слышишь – зов.
Приду: скажу. И ты поймешь.

Бушует рожь.
Восходит день.
И ночь, как тень небытия.
С тобой Она. Она, как тень.
Как тень твоя. Твоя, твоя.

С тобой – Твоя. Но вы одни.
Ни жизнь, ни смерть: ни тень, ни свет,
А только вечный бег сквозь дни.
А дни летят, летят: их – нет.

Приди. – Да, да: иду я в ночь.
Докучный рой летящих дней!
Не превозмочь, не превозмочь.
О, ночь, покрой кольцом теней!

Уйдешь – уснешь. Не здесь, а – там.
Забудешь мир. Но будет он.
И там, как здесь, отдайся снам:
Ты в повтореньях отражен.

Заснул – проснулся: в сон от сна.
И жил во сне; и тот же сон,
И мировая тишина,
И бледный, бледный неба склон;

И тот же день, и та же ночь;
И прошлого докучный рой...
Не превозмочь, не превозмочь!..
Кольцом теней, о, ночь, покрой!

1907
Петербург