Федор Сологуб. ЛИЧИНЫ ПЕРЕЖИВАНИЙ. (Сб. ПЛАМЕННЫЙ КРУГ)



* * *


Я был один в моём раю,
И кто-то звал меня Адамом.
Цветы хвалили плоть мою
Первоначальным фимиамом. 

И первозданное зверьё,
Теснясь вокруг меня, на тело
Ещё невинное моё
С любовью дикою глядело. 

У ног моих журчал ручей,
Спеша лобзать стопы нагие,
И отражения очей
Мне улыбалися, благие. 

Когда ступени горных плит
Роса вечерняя кропила,
Ко мне волшебница Лилит
Стезёй лазурной приходила.

И вся она была легка, 
Как тихий сон, – как сон безгрешна, 
И речь её была сладка, 
Как нежный смех, – как смех утешна.

И не желать бы мне иной!
Но я под сенью злого древа
Заснул... проснулся, – предо мной
Стояла и смеялась Ева... 

Когда померк лазурный день,
Когда заря к морям склонилась,
Моя Лилит прошла как тень,
Прошла, ушла, – навеки скрылась.



* * *


Мы поклонялися Владыкам
И в блеске дня и в тьме божниц,
И перед каждым грозным ликом
Мы робко повергались ниц.

Владыки гневные грозили,
И расточали гром и зло,
Порой же милость возносили
Так величаво и светло.

Но их неправедная милость,
Как их карающая месть,
Могли к престолам лишь унылость,
Тоской венчанную, возвесть.

Мерцал венец её жемчужный,
Но свет его был тусклый блеск,
И вся она была – ненужный
И непонятный арабеск.

Владык встречая льстивым кликом, –
И клик наш соткан был из тьмы, –
В смятеньи тёмном и великом
Чертог её ковали мы.

Свивались пламенные лица,
Клубилась огненная мгла,
И только тихая Денница
Не поражала и не жгла.



* * *


Когда звенят согласные напевы
         Ойлейских дев,
И в пляске медленной кружатся девы
         Под свой напев, – 

Преодолев несносные преграды, 
         И смерти рад,
Вперяю я внимательные взгляды
         В их светлый град. 

Отрад святых насытясь дуновеньем, 
         С тебя, Ойле,
Стремлюсь опять, окованный забвеньем,
         К моей земле. 

Во мгле земли свершаю превращенья. 
         Покорен я, –
И дней медлительных влачатся звенья,
         О, жизнь моя!



* * *


Разбудил меня рано твой голос, о Брама! 
                Я прошла по росистым лугам,
Поднялась по ступеням высокого храма
                И целую священный Лингам. 

                Он возложен на ткани узорной,
                Покрывающей древний алтарь.
                Стережёт его голый и чёрный,
                Диадемой увенчанный царь. 

На священном Лингаме ярка позолота, 
                Сам он чёрен, громаден и прям...
Я закрою Лингам закрасневшимся лотосом,
                Напою ароматами храм. 

                Алтарю, покрывалу, Лингаму
                Я открою, что сладко люблю.
                Вместе Шиву, и Вишну, и Браму я
                Ароматной мольбой умолю. 



* * *


Насытив очи наготою
Эфирных и бесстрастных тел,
Земною страстной красотою
Я воплотиться захотел. 

Тогда мне дали имя Фрины,
И в обаяньи нежных сил
Я восхитил мои Афины
И тело в волны погрузил. 

Невинность гимны мне слагала,
Порок стыдился наготы,
И напоил он ядом жало
В пыли ползущей клеветы. 

Мне казнь жестокая грозила,
Меня злословила молва,
Но злость в победу превратила
Живая сила божества.

Когда отравленное слово
В меня метал мой грозный враг,
Узрел внезапно без покрова
Мою красу ареопаг. 

Затмилось злобное гоненье,
Хула свиваясь умерла,
И было – старцев поклоненье,
Восторг бесстрастный и хвала.



* * *


Нерон сказал богам державным:
«Мы торжествуем и царим!»
И под ярмом его бесславным
Клонился долго гордый Рим. 

Таил я замысел кровавый.
Час исполнения настал, –
И отточил я мой лукавый,
Мой беспощадно-злой кинжал. 

В сияньи цесарского трона,
Под диадемой золотой,
Я видел тусклый лик Нерона,
Я встретил взор его пустой. 

Кинжал в руке моей сжимая,
Я не был робок, не был слаб, –
Но ликовала воля злая,
Меня схватил Неронов раб. 

Смолою облит, на потеху
Безумных буду я сожжён.
Внимай бессмысленному смеху
И веселися, злой Нерон! 



НЮРЕНБЕРГСКИЙ ПАЛАЧ


Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча. 

И я учился в школе
В стенах монастыря,
От мудрости и боли
Томительно горя. 

Но путь науки строгой
Я в юности отверг,
И вольною дорогой
Пришёл я в Нюренберг. 

На площади казнили:
У чьих-то смуглых плеч
В багряно-мглистой пыли
Сверкнул широкий меч.

Меня прельстила алость
Казнящего меча
И томная усталость
Седого палача. 

Пришел к нему, учился
Владеть его мечом,
И в дочь его влюбился,
И стал я палачом. 

Народною боязнью
Лишённый вольных встреч,
Один пред каждой казнью
Точу мой тёмный меч. 

Один взойду на помост
Росистым утром я,
Пока спокоен дома 
                  Строгий судия. 

Свяжу верёвкой руки
У жертвы палача.
О, сколько тусклой скуки
В сверкании меча!

Удар меча обрушу,
И хрустнут позвонки,
И кто-то бросит душу
В размах моей руки. 

И хлынет ток багряный,
И, тяжкий труп влача,
Возникнет кто-то рдяный
И тёмный у меча. 

Не опуская взора,
Пойду неспешно прочь
От скучного позора
В мою дневную ночь.

Сурово хмуря брови,
В окошко постучу,
И дома жажда крови
Приникнет к палачу. 

Мой сын покорно ляжет
На узкую скамью.
Опять верёвка свяжет
                  Тоску мою.

Стенания и слезы, –
Палач – везде палач.
О, скучный плеск берёзы!
О, скучный детский плач! 

Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча! 



СОБАКА СЕДОГО КОРОЛЯ


Когда я был собакой
Седого короля,
Ко мне ласкался всякий,
Мой верный нрав хваля. 

Но важные вельможи
Противно пахли так.
Как будто клочья кожи,
Негодной для собак. 

И дамы пахли кисло,
Терзая чуткий нос,
Как будто бы повисла
С их плеч гирлянда роз. 

Я часто скалил зубы,
Ворча на этих шлюх.
И мы, собаки, грубы.
Когда страдает нюх. 

Кому служил я верно.
То был король один.
Он пахнул тоже скверно,
Но он был властелин.

Я с ним и ночью влажной,
И в пыльном шуме дня.
Он часто с лаской важной
Похваливал меня. 

Один лишь паж румяный,
Весёлый мальчуган,
Твердил, что я – поганый
Ворчун и грубиян. 

Но, мальчику прощая,
Я был с ним очень прост,
И часто он, играя,
Хватал меня за хвост. 

На всех рыча мятежно,
Пред ним смирял я злость.
Он пахнул очень нежно,
Как с мозгом жирным кость. 

Людьми нередко руган,
Он всё ж со мной шалил,
И раз весьма испуган
Мальчишкою я был.

Опасную игрушку
Придумал навязать
Он мне на хвост: гремушку,
Способную пылать. 

Дремал я у престола,
Где восседал король,
И вдруг воспрянул с пола,
В хвосте почуяв боль. 

Хвостом косматым пламя
Восставил я, дрожа,
Как огненное знамя
Большого мятежа. 

Я громко выл и лаял,
Носясь быстрей коня.
Совсем меня измаял
Злой треск и блеск огня. 

Придворные нашлися, –
Гремушка вмиг снята,
И дамы занялися
Лечением хвоста.

Король смеялся очень
На эту дурь и блажь,
А всё-таки пощёчин
Дождался милый паж. 

Прибили так, без гнева,
И плакал он шутя, –
Притом же королева
Была совсем дитя. 

Давно всё это было,
И минуло давно.
Что пахло, что дразнило,
Давно погребено. 

Удел безмерно грустный
Собакам бедным дан, –
И запах самый вкусный
Исчезнет, как обман. 

Ну вот, живу я паки,
Но тошен белый свет:
Во мне душа собаки,
Чутья же вовсе нет. 



* * *


Струясь вдоль нивы, мёртвая вода
Звала меня к последнему забытью.
Я пас тогда ослиные стада,
И похвалялся их тяжёлой прытью. 

Порой я сам, вскочивши на осла,
Трусил рысцой, не обгоняя стада,
И робко ждал, чтоб ночь моя сошла
И на поля повеяла прохлада. 

Сырой песок покорно был готов
Отпечатлеть ослиные копыта,
И мёртвый ключ у плоских берегов
Журчал о том, что вечной мглой закрыто.



* * *


Высока луна Господня.
          Тяжко мне. 
Истомилась я сегодня
          В тишине. 

Ни одна вокруг не лает
          Из подруг. 
Скучно, страшно замирает
          Всё вокруг. 

В ясных улицах так пусто,
          Так мертво. 
Не слыхать шагов, ни хруста,
          Ничего. 

Землю нюхая в тревоге,
          Жду я бед. 
Слабо пахнет по дороге
          Чей-то след.

Никого нигде не будит
          Быстрый шаг. 
Жданный путник, кто ж он будет, –
          Друг иль враг? 

Под холодною луною
          Я одна. 
Нет, невмочь мне, – я завою
          У окна. 

Высока луна Господня,
          Высока. 
Грусть томит меня сегодня
          И тоска. 

Просыпайтесь, нарушайте
          Тишину. 
Сестры, сестры! войте, лайте
          На луну!



* * *


Я жил как зверь пещерный,
Холодной тьмой объят,
Заветам ветхим верный,
Бездушным скалам брат. 

Но кровь моя кипела
В томительном огне, –
И призрак злого дела
Творил я в тишине. 

Над мраками пещеры,
Над влажной тишиной
Скиталися химеры,
Воздвигнутые мной. 

На каменных престолах,
Как мрачные цари,
В кровавых ореолах
Мерцали упыри.

Безумной лаской нежить
Во тьме и тишине
Отверженная нежить
Сбиралася ко мне. 

И я как зверь скитался
В кругу заклятых сил
И скверною питался,
Но смерти не вкусил. 



* * *


Степь моя!
Ширь моя!
Если отрок я,
Раскрываю я
Жёлтенький цветок,
Зажигаю я 
Жёлтенький, весёленький, золотой огонек. 

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой земной, золотой огонь! 

Степь моя!
Ширь моя!
Если дева я,
Раскрываю я
Аленький цветок,
Зажигаю я 
Аленький, маленький, красный огонёк. 

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой ясный, красный огонь!

Степь моя!
Ширь моя!
Вею, вею я,
Раскрываю я 
Жёлтенькие, аленькие цветки,
Зажигаю я 
Золотые, красные огоньки. 

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой красный, золотой огонь!



* * *


Какие-то светлые девы
Сегодня гостили у нас.
То не были дочери Евы, –
Таких я не видывал глаз.
Я встретил их где-то далёко
В суровом лесу и глухом.
Бежали они одиноко,
Пугливо обнявшись, вдвоём.
И было в них много печали,
Больной, сиротливой, лесной,
И ноги их быстро мелькали,
Покрытые светлой росой.
Но руки их смелой рукою
Сложил я в спасающий крест,
И вывел их верной тропою
Из этих пугающих мест.
И бедные светлые девы
Всю ночь прогостили у нас, –
Я слушал лесные напевы,
И сладкий, и нежный рассказ.



* * *


Порой повеет запах странный, –
Его причины не понять, –
Давно померкший, день туманный
Переживается опять. 

Как встарь, опять печально всходишь
На обветшалое крыльцо,
Засов скрипучий вновь отводишь,
Вращая ржавое кольцо, – 

И видишь тесные покои,
Где половицы чуть скрипят,
Где отсырелые обои
В углах тихонько шелестят, 

Где скучный маятник маячит,
Внимая скучным, злым речам,
Где кто-то молится да плачет,
Так долго плачет по ночам.



ЛУННАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ


Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою её младенцу, отходящему ко сну. 

Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну. 

Тихий ангел встрепенётся, улыбнётся, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».

Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну. 

Он про звёздочки расскажет, он расскажет про луну, 
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.

Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону, 
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину. 

Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну, 
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, –

Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с лёгким плеском круг за кругом пробежит волна в волну. 

Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою её младенцу, отходящему ко сну, 

Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну, 
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.



ТИХАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ


Много бегал мальчик мой.
Ножки голые в пыли.
Ножки милые помой.
Моя ножки, задремли.
Я спою тебе, спою:
«Баю-баюшки-баю». 

Тихо стукнул в двери сон.
Я шепнула: «Сон, войди».
Волоса его, как лён,
Ручки дремлют на груди, –
И тихонько я пою:
«Баю-баюшки-баю». 

«Сон, ты где был?» – «За горой». –
«Что ты видел?» – «Лунный свет». –
«С кем ты был?» – «С моей сестрой». –
«А сестра пришла к нам?» – «Нет».
Я тихонечко пою.
«Баю-баюшки-баю».

Дремлет бледная луна.
Тихо в поле и в саду.
Кто-то ходит у окна,
Кто-то шепчет: «Я приду».
Я тихохонько пою:
«Баю-баюшки-баю». 

Кто-то шепчет у окна,
Точно ветки шелестят:
«Тяжело мне. Я больна.
Помоги мне, милый брат».
Тихо-тихо я пою:
«Баю-баюшки-баю». 

«Я косила целый день.
Я устала. Я больна».
За окном шатнулась тень.
Притаилась у окна.
Я пою, пою, пою:
«Баю-баюшки-баю».