БУЛЬВАРЫ
Праздник.
Франты гимназисты
Занимают
все скамейки.
Снова
тополи душисты,
Снова
влюбчивы еврейки.
Пусть
экзамены вернулись...
На
тенистые бульвары,
Как
и прежде, потянулись
Пары,
пары, пары, пары...
Господа
семинаристы
Голосисты
и смешливы,
Но
бонтонны гимназисты
И
вдвойне красноречивы.
Назначают
час свиданья.
Просят
«веточку сирени»,
Давят
руки на прощанье
И
вздыхают, как тюлени.
Адъютантик
благовонный
Увлечен
усатой дамой.
Слышен
голос заглушенный:
«Ах,
не будьте столь упрямой!»
Обещает.
О, конечно,
Даже
кошки и собачки
Кое
в чем не безупречны
После
долгой зимней спячки...
Три
акцизника портнихе
Отпускают
комплименты,
Та
бежит и шепчет тихо:
«А
еще интеллигенты!»
Губернатор
едет к тете.
Нежны
кремовые брюки.
Пристяжная
на отлете
Вытанцовывает
штуки.
А
в соседнем переулке
Тишина,
и лень, и дрема.
Все
живое на прогулке,
И
одни старушки дома.
Садик.
Домик чуть заметен.
На
скамье у старой елки
В
упоенье новых сплетен
Две
седые балаболки.
«Шмит
к Серовой влез в окошко...
А
еще интеллигенты!
Ночью
к девушке, как кошка...
Современные...
Студенты!»
<1908>
НА РЕКЕ
Господа волонтеры
Катаются в лодке
И
горланят над сонной водою.
На скамье помидоры,
Посудина с водкой,
Пиво,
сыр и бумажка с халвою.
Прямо к старой купальне
На дамские ноги
Правят
нос, закрывая погоны.
Но передний печально
Вдруг свистнул: «О Боги!
Это
ноги полковничьей бонны».
И уходит бросками
Скрипящая лодка.
Задыхаясь,
рвут весла и гонят.
Упираясь носками,
Хохочут: «Лебедка!
Волонтер
тебя пальцем не тронет!»
На челне два еврея
Поют себе хором:
«Закувала
та сыза зозу-ля...»
Рулевой, свирепея,
Грозит помидором,
А
сосед показал им две дули.
«Караул! Что такое?!»
Галдеж перебранки,
Челн
во все удирает лопатки.
Тишина над рекою...
На грузной лоханке
Показался
мороженщик с кадкой.
Навертел крокодилам
Три полные чашки.
Лодка
пляшет и трется о лодку.
В синьке неба – белила.
Вспотели рубашки.
Хороша
ли с мороженым водка?
<1910>
СВЯЩЕННАЯ
СОБСТВЕННОСТЬ
Беседка
теснее скворешни.
Темны
запыленные листья.
Блестят
наливные черешни...
Приходит
дородная Христя,
Приносит
бутылку наливки,
Грибы,
и малину, и сливки.
В
поднос упираются дерзко
Преступно-прекрасные
формы.
Смущенно,
и робко, и мерзко
Уперлись
глазами в забор мы...
Забыли
грибы и бутылку,
И
кровь приливает к затылку.
–
Садитесь, Христина Петровна! –
Потупясь,
мы к ней обратились
(Все
трое в нее поголовно
Давно
уже насмерть влюбились),
Но
молча косится четвертый:
Причины
особого сорта...
Хозяин
беседки и Христи,
Наливки,
и сливок, и сада
Сжимает
задумчиво кисти,
А
в сердце вползает досада:
–
Ах, ешьте грибы и малину
И
только оставьте Христину!
<1908>
НА СЛАВНОМ ПОСТУ
Фельетонист
взъерошенный
Засунул
в рот перо.
На
нем халат изношенный
И
шляпа болеро...
Чем
в следующем номере
Заполнить
сотню строк?
Зимою
жизнь в Житомире
Сонлива,
как сурок.
Живет
перепечатками
Газета-инвалид
И
только опечатками
Порой
развеселит.
Не
трогай полицмейстера,
Духовных
и крестьян,
Чиновников,
брандмейстера,
Торговцев
и дворян,
Султана,
предводителя,
Толстого
и Руссо,
Адама-прародителя
И
даже Клемансо...
Ах,
жизнь полна суровости,
Заплачешь
над судьбой:
Единственные
новости –
Парад
и мордобой!
Фельетонист
взъерошенный
Терзает
болеро:
Парад
– сюжет изношенный,
А
мордобой – старо!
<1908>
ПРИ ЛАМПЕ
Три
экстерна болтают руками,
А
студент-оппонент
На
диван завалился с ногами
И,
сверкая цветными носками,
Говорит,
говорит, говорит...
Первый
видит спасенье в природе,
Но
второй, потрясая икрой,
Уверяет,
что только в народе.
Третий
– в книгах и в личной свободе,
А
студент возражает всем трем.
Лазарь
Розенберг, рыжий и гибкий,
В
стороне на окне
К
Дине Блюм наклонился с улыбкой.
В
их сердцах ангел страсти на скрипке
В
первый раз вдохновенно играл.
В
окна первые звезды мигали,
Лез
жасмин из куртин.
Дина
нежилась в маминой шали,
А
у Лазаря зубы стучали
От
любви, от великой любви!..
Звонко
пробило четверть второго –
И
студент-оппонент
Приступил,
горячась до смешного,
К
разделению шара земного.
Остальные
устало молчали.
Дым
табачный и свежесть ночная...
В
стороне, на окне,
Разметалась
забытая шаль, как больная,
И
служанка внесла, на ходу засыпая,
Шестой
самовар...
<1908>
ПРАЗДНИК
Генерал
от водки,
Управитель
акцизами
С
бакенбардами сизыми,
На
новой пролетке,
Прямой,
как верста, –
Спешит
губернатора сухо поздравить
С
Воскресеньем Христа.
То-то
будет выпито.
Полицмейстер
напыженный,
В
регалиях с бантами,
Ругает
коней арестантами,
А
кучер пристыженный
Лупцует
пристяжку с хвоста.
Вперед
– на кляче подстриженной
Помчался
стражник с поста...
Спешат
губернатора лихо поздравить
С
Воскресеньем Христа.
То-то
будет выпито.
Директор
гимназии,
Ради
парадной оказии
На
коленях держа треуголку
И
фуражкой лысину скрыв,
На
кривой одноколке,
Чуть
жив,
Спускается
в страхе с моста.
Спешит
губернатора скромно поздравить
С
Воскресеньем Христа.
То-то
будет выпито.
Разгар
кутерьмы!
В
наемной лоханке
Промчался
начальник тюрьмы.
Следом
– директор казенного банка,
За
ним предводитель дворянства
В
роскошном убранстве
С
ключами ниже спины.
Белеют
штаны.
Сомкнуты
гордо уста.
Спешат
губернатора дружно поздравить
С
Воскресеньем Христа.
То-то
будет выпито!
<1910>
ШКАТУЛКА
ПРОВИНЦИАЛЬНОГО
КАВАЛЕРИСТА
(Опись)
Шпоры,
пачка зубочисток,
Сорок
писем от модисток,
Шитых
шелком две закладки,
Три
несвежие перчатки,
Бинт
и средство для усов,
Пара
сломанных часов,
Штрипки,
старая кокарда.
Семь
квитанций из ломбарда,
Пистолет,
«salol» в облатках,
Анекдоты
в трех тетрадках,
«Эсс-буке»
и «Гонгруаз»,
Два
листка кадрильных фраз,
Пять
предметов из резинки,
Фотография
от Зинки,
Шесть
«варшавских» cartes postales*,
Хлястик,
карты и вуаль,
Красной
ленточки клочок
И
потертый темлячок.
<1908>
________
*Почтовые
открытки (фр.).
НА ГАЛЕРКЕ
(В опере)
Предо
мною чьи-то локти,
Ароматный
воздух густ,
В
бок вцепились чьи-то ногти,
Сзади
шепот чьих-то уст:
«В
этом месте бас сфальшивил!»
«Тише...
Браво! Ш-а! Еще!!»
Кто-то
справа осчастливил –
Робко
сел мне на плечо.
На
лице моем несчастном
Бьется
чей-то жирный бюст,
Сквозь
него, на сцене, ясно
Вижу
будочку и куст.
Кто-то
дышит прямо в ухо.
Бас
ревет: «О па-че-му?!»
Я
прислушиваюсь сухо
И
не верю ничему.
<1908>
РАННИМ УТРОМ
Утро.
В парке – песнь кукушкина.
Заперт
сельтерский киоск.
Рядом
– памятничек Пушкина,
У
подножья – пьяный в лоск;
Поудобнее
притулится,
Посидит
и упадет...
За
оградой вьется улица,
А
на улице народ:
Две
дворянки, мама с дочкою,
Ковыляют
на базар;
Водовоз,
привстав над бочкою,
Мчится
словно на пожар,
Пристав
с шашкою под мышкою,
Две
свиньи, ветеринар.
Через
час – «приготовишкою»
Оживляется
бульвар.
Сколько
их, смешных и маленьких,
И
какой сановный вид! –
Вон
толстяк в галошах-валенках
Ест
свой завтрак и сопит.
Два
– друг дружку лупят ранцами.
Третий
книжки растерял,
И
за это «оборванцами»
Встречный
поп их обругал.
Солнце
рдеет над березами.
Воздух
чист, как серебро.
Тарахтит
за водовозами
Беспокойное
ведро.
На
кентаврах раскоряченных
Прокатил
архиерей,
По
ошибке, страхом схваченный,
Низко
шапку снял еврей.
С
визгом пес промчался мнительный –
«Гицель»
выехал на лов.
Бочки.
Запах подозрительный
Объясняет
все без слов.
Жизнь
все ярче разгорается:
Двух
старушек в часть ведут,
В
парке кто-то надрывается –
Вероятно,
морду бьют.
Тьма,
как будто в Полинезии...
И
отлично! Боже мой,
Разве
мало здесь поэзии,
Самобытной
и родной?!
<1909>
ЖИЗНЬ
У
двух проституток сидят гимназисты:
Дудиленко,
Барсов и Блок.
На
Маше – персидская шаль и монисто,
На
Даше – боа и платок.
Оплыли
железнодорожные свечи.
Увлекшись
азартным банчком,
Склоненные
головы, шеи и плечи
Следят
за чужим пятачком.
Играют
без шулерства. Хочется люто
Порой
игроку сплутовать.
Да
жутко! Вмиг с хохотом бедного плута
Засунут
силком под кровать.
Лежи,
как в берлоге, и с завистью острой
Следи
за игрой и вздыхай, –
А
там на заманчивой скатерти пестрой
Баранки,
и карты, и чай...
Темнеют
уютными складками платья.
Две
девичьих русых косы.
Как
будто без взрослых здесь сестры и братья
В
тиши коротают часы.
Да
только по стенкам висят офицеры...
Не
много ли их для сестер?
На
смятой подушке бутылка мадеры,
И
страшно затоптан ковер.
Стук
в двери. «Ну, други, простите, к нам гости!»
Дудиленко,
Барсов и Блок
Встают,
торопясь, и без желчи и злости
Уходят
готовить урок.
<1910>
ЛОШАДИ
Четыре
кавалера
Дежурят
возле сквера,
Но Вера не идет.
Друзья
от скуки судят
Бока
ее и груди,
Ресницы и живот.
«Невредная
блондинка!»
«Н-дас,
девочка с начинкой...»
«Жаль только не того-с!»
«Шалишь,
а та интрижка
С
двоюродным братишкой?»
«Ну это, брат, вопрос».
Вдали
мелькнула Вера.
Четыре
кавалера
С изяществом стрекоз
Галантно
подлетели
И
сразу прямо к цели:
«Как спали, хорошо-с?»
«А
к вам, ха-ха, в окошко
Стучалась
ночью кошка...»
«С
усами... ха-ха-ха!»
Краснеет
Вера густо
И
шепчет: «Будь вам пусто!
Какая чепуха...»
Подходит
пятый лихо
И
спрашивает тихо:
«Ну, как дела, друзья?»
Смеясь
шепнул четвертый:
«Морочит
хуже черта –
Пока еще нельзя».
«Смотри...
Скрывать негоже!
Я
в очереди тоже...»
«Само собой, мой друг».
Пять
форменных фуражек
И
десять глупых ляжек
Замкнули Веру в круг.
<1910>
ИЗ ГИМНАЗИЧЕСКИХ
ВОСПОМИНАНИЙ
Пансионеры
дремлют у стены
(Их
место – только злость и зависть прочим).
Стена
– спасенье гимназической спины –
Приткнулся,
и часы уже короче.
Но
остальным, увы, как тяжело:
Переминаются,
вздыхают, как тюлени,
И,
чтоб немножко тело отошло,
Становятся
громоздко на колени.
Инспектор
в центре. Левый глаз устал –
Косится
правым. Некогда молиться!
Заметить
надо тех, кто слишком вял,
И
тех, кто не успел еще явиться.
На
цыпочках к нему спешит с мольбой
Взволнованный
малыш-приготовишка.
(Ужели
Смайльс не властен над тобой?!)
«Позвольте
выйти!» Бедная мартышка...
Лишь
за порог – все громче и скорей
По
коридору побежал вприпрыжку.
И
злится надзиратель у дверей,
Его
фамилию записывая в книжку.
На
правом клиросе серебряный тенор
Солирует,
как звонкий вешний ветер.
Альты
за нотами, чтоб не увидел хор,
Поспешно
пожирают «Gala Peter».
Но
гимназистки молятся до слез
Под
желчным оком красной классной дамы,
Изящные,
как купы белых роз,
Несложные
и нежные, как гаммы.
Порой
лишь быстрый и лукавый глаз
Перемигнется
с миловидным басом:
И
рявкнет яростней воспламененный бас,
Условленным
томим до боли часом.
Директор
– бритый дряхленький Кащей,
На
левом клиросе увлекся разговором.
В
косые нити солнечных лучей
Вплыл
сизый дым и плавится над хором.
Усталость
дует ласково в глаза.
Хор
все торопится – скорей, скорей, скорее...
Кружатся
стены, пол и образа,
И
грузные слоны сидят на шее.
<1910>
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
А. И. Куприну
Из-за
забора вылезла луна
И
нагло села на крутую крышу.
С
надеждой, верой и любовью слышу,
Как
запирают ставни у окна.
Луна!
О
томный шорох темных тополей,
И
спелых груш наивно-детский запах!
Любовь
сжимает сердце в цепких лапах,
И
яблони смеются вдоль аллей.
Смелей!
Ты
там, как мышь, притихла в тишине?
Но
взвизгнет дверь пустынного балкона,
Белея
и шумя волнами балахона,
Ты
проскользнешь, как бабочка, ко мне.
В
огне...
Да
– дверь поет. Дождался наконец.
А,
впрочем, хрип, и кашель, и сморканье,
И
толстых ног чужие очертанья,
Все
говорит, что это твой отец.
Конец.
О
носорог! Он смотрит на луну,
Скребет
бока, живот и поясницу,
И,
придавив до плача половицу,
Икотой
нарушает тишину.
Ну-ну...
Потом
в туфлях спустился в сонный сад,
В
аллее яблоки опавшие сбирает,
Их
с чавканьем и хрустом пожирает
И
в тьму вперяет близорукий взгляд.
Назад!
К
стволу с отчаяньем и гневом я приник.
Застыл.
Молчу. А в сердце кастаньеты...
Ты
спишь, любимая? Конечно, нет ответа,
И
не уходит медленный старик –
Привык!
Мечтает...
Гад! Садится на скамью...
Вокруг
забор, а на заборе пики.
Ужель
застряну и в бессильном крике
Свою
любовь и злобу изолью?!
Плюю...
Луна
струит серебряную пыль.
Светло.
Прости!.. В тоске пе-ре-ле-за-ю,
Твои
глаза заочно ло-бы-за-ю
И...
с тррреском рву штанину о костыль.
Рахиль!
Как
мамонт бешеный, влачился я, хромой,
На
улицах луна и кружево каштанов...
Будь
проклята любовь вблизи отцов тиранов!
Кто
утолит сегодня голод мой?
Домой!
...................... ...............................................
<1910>
* * *
Трава
на мостовой,
И
на заборе кошка.
Зевая,
постовой
Свернул
«собачью ножку».
Натер
босой старик
Забор
крахмальной жижей
И
лепит: С е с т р ы Ш и к –
С
о п р а н а и з П а р и ж а.
Окно
в глухой стене:
Открытки,
клей, Мадонна,
«Мозг
и душа», «На дне»,
«Гаданье
Соломона».
Трава
на мостовой.
Ушла
с забора кошка...
Семейство
мух гурьбой
Усеяло
окошко.
<1910>
<ДОПОЛНЕНИЯ
ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА>
ВИЛЕНСКИЙ РЕБУС
О
Рахиль, – твоя походка
Отдается
в сердце четко...
Голос
твой, как голубь кроткий,
Стан
твой – тополь на горе,
И
глаза твои – маслины,
Так
глубоки, так невинны,
Как...
(нажал на все пружины –
Нет сравнений в словаре!).
Но
жених твой... Гром и пушка!
Ты
и он, – подумай, душка:
Одуванчик
и лягушка,
Мотылек и вурдалак.
Эти
жесты и улыбки,
Эти
брючки, эти штрипки...
Весь
до дна, как клейстер липкий, –
Мелкий маклер и пошляк.
Но,
дитя, всего смешнее,
Что
в придачу к Гименею
Ты
такому дуралею
Триста тысяч хочешь дать...
О
Рахиль, царица Вильны!
Мысль
и логика бессильны, –
Этот
дикий ребус стильный
И Спинозе не понять.
<1919-1920?>
<1922>
НА МУЗЫКАЛЬНОЙ
РЕПЕТИЦИИ
Склонив
хребет, галантный дирижер
Талантливо
гребет обеими руками.
То
сдержит оком бешеный напор,
То
вдруг в падучей изойдет толчками...
Кургузый
добросовестный флейтист,
Скосив
глаза, поплевывает в дудку,
Впиваясь
в скрипку, тоненький, как глист,
Визжит
скрипач, прижав пюпитр к желудку.
Девица-страус,
сжав виолончель,
Ключицами
прилипла страстно к грифу,
И,
бесконечную наяривая трель,
Все
локтем ерзает по кремовому лифу.
За
фисгармонией унылый господин
Рычит,
гудит и испускает вздохи,
А
пианистка вдруг, без видимых причин,
Куда-то
вверх полезла в суматохе.
Перед
трюмо расселся местный лев,
Сияя
парфюмерною улыбкой, –
Вокруг
колье из драгоценных дев,
Шуршит
волной томительной и гибкой...
А
рядом чья-то mère*, в избытке
чувств
Вздыхая,
пудрит нос, горящий цветом мака:
«Ах
музыка, искусство из искусств,
Безумно
помогает в смысле брака!..»
<1919-1920>
<1922>
Вильно
______
*Мать
(фр.).
ПСКОВСКАЯ
КОЛОТОВКА
Завернувши
рыбьи кости
В
нежно-розовую ткань,
Приплелась
на елку в гости,
Улыбаясь,
как тарань.
Изогнула
зад корытом
К
стрелке белого чулка
И
кокетливо копытом
Подпустила
всем жука.
И
мгновенно так запахло
Шипром,
псом et cetera*,
Что
на стенке вдруг зачахло
Электрическое
бра...
Как
колтун, торчали кудри,
Шейка
гнулась, как змея, –
И
паркет был бел от пудры
На
аршин вокруг нея!
Вмиг
с апломбом плоской утки
Нагло
всем закрыла рты:
Сплетни,
вздор, тупые шутки,
Водопады
клеветы...
Предрассудок...
Воспитанье...
Почему
никто не мог
Это
чучело баранье
Взять
за хвост и об порог?!
Грубость?
Дерзость? Оскорбленье?
Но
ведь этот женский гнус
Оскорбил
и мозг, и зренье,
Обонянье,
слух и вкус...
Ржавый
стих мой злее шила
И
исполнен озорства:
Ведь
она мне отравила
Милый
вечер Рождества!
Ведь
Господь, хотя бы в праздник,
Мог
столкнуть меня с другой...
Эх
ты, жизнь, скупой лабазник,
Хам
угрюмый и нагой!
<1916-1918?>
<1922>
_______
*И
так далее (лат.).