РИМСКИЕ
КАМЕИ
I
На рынке в
пестрой суете,
Средь
помидорного пожара,
Сидит, подобная
мечте,
Пушисто-бронзовая
Клара.
Но, ах, из груды
помидор
Вдруг рявкнул
бас ее матросский:
«Какого дьявола,
синьор,
Облокотились вы
на доски?!»
II
Под фиговой лапой
В сплошном дезабилье,
Обмахиваюсь шляпой
И жарюсь на скамье,
Но только солнце село, –
Приплыл прохладный мрак:
И с дрожью прячешь тело
В застегнутый пиджак.
III
Нацедив студеной
влаги
В две пузатые
баклаги,
Я следил у
водоема,
Как, журча,
струилась нить.
Потный мул в
попоне гладкой
Мордой ткнул
меня в лопатки:
Друг! Тебя
заждались дома, –
Да и мне мешаешь
пить!..
IV
Есть белое и
красное киянти.
Какое выпить
ночью при луне,
Когда бамбук
бормочет в вышине
И тень платанов
шире пышных мантий?
Пол-литра белого,
– так жребию угодно.
О виноградное
густое молоко!
Расширилась
душа, и телу так легко.
Пол-литра
красного теперь войдет свободно.
V
Олеандра дух тягучий –
Как из райского окошка,
А над ним в помойной куче
Разложившаяся кошка.
Две струи вплелись друг в друга...
Ах, для сердца не отрада ль:
Олеандр под солнцем юга
Побеждает даже падаль.
<1923>
РИМСКИЕ
ОФОРТЫ
I
МУЛ
Напружив
угловатый костяк
И болтая
цветными кистями,
Тянет в гору
ушастый чудак
Колесницу-двуколку
с камнями...
Ветер северный
злее бича,
Мчатся ржавые
листья платана,
Но железная тяга
плеча,
Как машинный
рычаг, неустанна...
За мотором
мелькает мотор,
Плащ шуршит над
вздремнувшим возницей,
Умный зверь
сквозь взметнувшийся сор
Твердо правит
своей колесницей.
У постройки
копны этажей,
Словно
вкопанный, встанет он круто,
С грубым
грохотом ржавых ножей
Хлынет наземь
холм темного бута...
Пар клубится над
блеском спины.
Ветер дует из
синих окраин...
Мул покорно
стоит у стены,
В траттории
продрогший хозяин.
Мерзнут слезы.
День скучен и сер.
Отдыхают
набухшие жилы.
А напротив
незрячий Гомер
Холодеет над
выступом виллы.
II
В
КАМПАНЬЕ
Со щенком,
взлохмаченным бродягой,
Мы ушли в поля.
Лента гор цвела
лиловой сагой.
Ветер и земля...
Римский мост под
пестрой колымагой
Круче корабля.
Опьянел мой пес
от вольной шири –
Две звезды в зрачках.
Поздний шмель
зудит на тихой лире,
Небо в облаках.
Человек, влача
ступни, как гири,
Пашет на быках.
Овцы склон за
башнею покрыли –
Зелень и руно.
Солнце брызнуло
столбом закатной пыли
В синее окно.
Не мираж ли злые
наши были, –
Горькое вино?
В камышах
дымится малярия,
Плащ к воде склоня.
Пес, домой!
Молчат поля глухие.
Дробный стук коня...
Над харчевней
кроткая Мария
И глазок огня.
III
В
ВИННОЙ ЛАВКЕ
За прилавком – курчавый
синьор.
Над прилавком – фиаски.
А в витрине
зеленый ликер
Строит пьяницам
глазки.
Приподняв
изумленную бровь,
Старушонка
смакует
Виноградную
темную кровь
И с подручным
флиртует...
Господин на собачьем
меху –
Весь из
синеньких жилок –
И подросток в
гагачьем пуху
Ждут покорно
бутылок.
Шали томно
дрожат бахромой.
Кошка хлопнула
крышкой.
Сверху с
лестницы мальчик хромой
Лезет с ромом
под мышкой.
А с оливковым
маслом чаны
Из густой
терракоты
По углам, под
крылом тишины,
Полны сладкой
дремоты...
Если тихо сидеть
у окна,
Липкий столик
качая,
Наклонясь над
бокалом вина
Цвета крепкого
чая,
И смотреть на
входящих людей,
На палитру
ликеров,
Слушать с улицы
дробь лошадей
И сирены моторов
–
В сердце вспыхнет
беспечная ложь
Все, что было,
как путь бездорожный...
Эй, синьор!
Закрываете? Что ж...
Домечтать и на
улице можно.
IV
ПАПСКОЕ
БАРОККО
Склонив умильно выи
Над кровлею крутой,
Позируют святые,
Раскинув плащ фатой.
А под фронтоном крыши
Средь ровных желобков
Спит в раковинах ниши
Ряд томных стариков.
Волнуясь, стынут складки,
Тела – сплошной потоп,
А руки их так сладки,
Как каменный сироп.
Античные колонны,
Втисненные в фасад,
Напрасно убежденно
О строгости кричат:
Вокруг струится пламя
Волнистых завитков, –
Вот
– пояс словно знамя,
Вот – чуб из мотыльков...
Среди любой прогулки,
Вдоль улиц бросив взгляд,
Ты в каждом переулке
Найдешь такой фасад.
Профан! Прищурив око,
Ужель ты скажешь: «гиль!»
Се папского барокко
Наивно-пышный стиль.
1924
Рим
В
ГОСТИНИЦЕ «ПЬЕМОНТ»
(Из эмигрантского альбома)
I
В гостинице
«Пьемонт» средь уличного гула
Сидишь по
вечерам, как воробей в дупле.
Кровать, комод, два стула
И лампа на столе.
Нажмешь тугой
звонок, служитель с маской Данте
Приносит
кипяток, подняв надменно бровь.
В душе гудит andante,
Но чай, увы, – морковь.
На письменном
столе разрытых писем знаки,
Все непреложнее
итоги суеты:
Приятели – собаки,
Издатели – скоты.
И дружба, и
любовь, и самый мир не пуф ли?
За стенами
блестит намокшая панель...
Снимаю тихо туфли
И бухаюсь в постель.
II
Хозяйка, честная
и строгая матрона,
Скосив глаза на
вздувшееся лоно,
Сидит перед
конторкой целый день,
Как отдыхающий
торжественный тюлень.
Я для нее – один
из тех господ,
Которым подают
по воскресеньям счет:
Простой синьор с
потертым чемоданом,
Питающийся
хлебом и бананом.
О глупая! Пройдет,
примерно, год,
И на твоей
гостинице блеснет:
«Здесь проживал...» Нелепая мечта,
–
Наверно, не
напишут ни черта.
III
За стеной по
ночам неизвестный бандит
С незнакомым
сопрано бубнит и бубнит:
«Ты змея! Ты
лукавая, хитрая дрянь...»
А она отвечает,
зевая: «Отстань».
«Завтра утром,
ей-Богу, с тобой разведусь».
А она отвечает:
«Дурак! Не боюсь!»
О Мадонна... От
злости свиваясь волчком,
Так и бросил бы
в тонкую дверь башмаком, –
Но нельзя:
европейский обычай так строг,
Позовут
полицейских, посадят в острог...
Я наутро, как
мышь, проскользнул в коридор,
Рядом скрипнула
дверь, я уставил свой взор:
Он расчесан до
пят, и покорен, и мил,
Не спускал с нее
глаз, как влюбленный мандрил.
А она, улыбаясь,
покорная лань, –
Положила на
грудь ему нежную длань.
1924, февраль
Рим
НА
ОКРАИНЕ
Дома-шкатулки – стильные
комоды
Бездарно
врезались в кудрявый сон холмов.
Все гуще
человеческие всходы,
Все больше надо
улиц и домов...
Грохочут повозки,
Трясется кирпич
И щелкают доски,
И хлопает бич.
Двуногие пчелы
В известке густой
Над балкой тяжелой
Хлопочут толпой.
Слепыми рядами
Встают этажи...
И роща, как в яме,
Грустит у межи:
Мохнатые ветки,
Зеленая тьма...
Над ними, как клетки,
Дома и дома.
А овцы волною
Застыли вокруг, –
Им роща от зною
Единственный друг...
Пастух молчаливый
В овечьем руне
Глазеет лениво
У пня в стороне.
Сталь взвыла, как Каин...
Асфальт зачадил.
Рим тихих окраин
Навеки почил.
Лишь вдоль
опушки вод вспененных лента
Бежит, как
встарь, таясь в седой траве,
Да мирта чахлая
над грудою цемента
Упорно тянется к
блаженной синеве.
1924
Рим
ДИТЯ
Двор – уютная
клетушка.
У узорчатой
ограды
Два цветущих
олеандра
Разгораются
костром...
А над ними
прорубь неба
Тускло мреет в
белом зное,
Как дымящаяся
чаша,
Как поблекший
василек.
Словно зонт
пыльно-зеленый,
Пальма дворик
осенила.
Ствол гигантским
ананасом
Оседает над
землей.
На листе
узорно-гибком
Осы строят
шапкой соты,
Солнце лавой
раскаленной
Режет сонные
глаза.
______
Только зной к
закату схлынет,
Только тень падет
на гравий,
В белом домике у
входа
Подымается
возня.
Мать поет свою
канцону,
Словно рот
полощет песней, –
А за нею голос
детский,
В тонкий лепет
взбив слова,
Вьется резвым
жеребенком,
Остановится
внезапно –
И фонтаном
зыбким смеха
Всколыхнет оживший
двор.
Книжку старую
отбросив,
Из окошка
крикнешь: «Роза!»
И лукавою
свирелью
Прилетит в
ответ: «Синьор?»
______
Над безмолвной
низкой дверью
Ветром вздуло
занавеску.
Из таинственного
мрака
Показался
кулачок.
Это маленькая
Роза,
Дочь привратницы
Марии,
Мотылек на
смуглых ножках,
Распевающий
цветок.
Деловито
отдуваясь,
Притащила
табуретку,
Взгромоздилась и
застыла,
Отдыхая от жары.
Сгибы ножек под
коленкой
Сочной ниточкой
темнеют,
А глаза, лесные
птицы,
Окунулись в
небеса.
______
За цветущею
оградой
Петухами
распевают
То толстяк с
гирляндой туфель,
То веселый
зеленщик.
Головой крутя
кудрявой, –
Расшалившееся
эхо, –
Роза звонко
повторяет
Полнозвучные
слова:
«Scaipe! Scarpe! Pomodori!
Foggiolini! Peperone!»*
Рыжий кот, худой
и драный,
К милым пяткам
нос прижал.
И душе моей
казалось,
Что в зрачках
бродячих зверя
В этот миг
блаженно млели
Искры рыцарской
любви.
______
Жалюзи щитом
поставив,
Словно в
шапке-невидимке,
Я смотрю на это
чудо,
Широко раскрыв
глаза.
Это радостное
тельце,
Этот полный
кубок жизни
Мне милей стихов
Петрарки,
Слаще всех
земных легенд...
На крыльцо я
тихо вышел:
Кот нырнул под
жирный кактус,
Табуретка
покатилась...
Палец в рот и
глазки вверх.
Долго, долго
изучала
Незнакомого
синьора, –
Оглушительно
вздохнула
И улыбкой
расцвела.
______
На обложке
русской книги
Мы фонтан
нарисовали,
Рыбок с заячьими
ртами,
Тигра с гривой
до земли.
По моей ладони
хлопал
Кулачок
кофейно-пухлый.
Я молчал, она
звенела,
Как беспечный
ручеек.
Мать, белье с
кустов снимая,
В сотый раз
взывала: «Роза!»
Этих скучных
пресных взрослых
Никогда я не
приму...
Не хотите ль вы,
синьора,
Чтоб трехлетний
одуванчик,
Как солидный
папский нунций
Чинно вел со
мною речь?
______
Нет у Розы
пышной куклы
С томно-глупыми
глазами,
Но ребенок, как
котенок,
Щепкой тешится
любой.
Вон она кружит
вдоль пальмы,
Высоко подняв к
закату
Тростниковый
старый стебель
С жесткой
блеклою листвой.
Па – направо, па
– налево,
Ножки – быстрые
газели,
Две-три ноты
звонкой песни
Заменяют ей
оркестр.
А глаза
неукротимо
Жгут языческим
весельем
И, косясь, ко
мне взывают:
«Полюбуйтесь-ка,
синьор!»
______
«А теперь?» –
спросила Роза.
Я принес поднос
с тарелкой.
На тарелке
пухлый персик
И душистый
абрикос.
Роза стала за
прилавок, –
Я был знатный
покупатель...
Но пока я
торговался,
Роза съела весь
товар.
Кот крутил
хвостом умильно.
Кинув косточку с
подноса,
Роза тоном
королевы
Приказала зверю:
«Ешь!»
«А теперь?»...
Сложила ручки.
Затянувшись
папироской,
Я ей дал пустую
гильзу.
Мы курили. Двор
молчал.
______
За мохнатым
олеандром
Ржаво всхлипнули
ворота.
На напев шагов
знакомых
Понеслось дитя к
отцу.
Руки вытянув,
рабочий
Вскинул девочку
над шляпой,
И слились на миг
под небом
Сноп кудрей и
сноп цветов.
Олеандры
задрожали,
Зашептались и
затихли...
«Ах, еще!» –
звенела Роза,
Руки-крылья
вскинув ввысь.
Он унес ее, как
птицу,
За цветную
занавеску:
Тень ребенка
закачалась
На коленях у
отца...
______
Истомленные
мимозы
Листья легкие
склонили,
И шипит бамбук
зеленый,
Кротко жалуясь
на зной.
Наклонясь к
кустам, рабочий
Из ведра струею
хлещет:
Пьет земля, пьют
жадно корни,
Влажной пылью
дышит двор.
За отцом, сжав
строго губки,
Ходит медленно
ребенок,
Из фиаски
оплетенной
Гравий влагой
окропя.
А фиаска так
лукава –
Ускользает и
виляет...
Каждый камушек
невзрачный
Надо Розе
напоить.
______
Холод мраморных
ступеней
Лунным фосфором
пронизан.
Сбоку рамой
освещенной
Янтареет ярко
дверь.
Роза сонно и
устало
За отцом следит
глазами,
В белый хлеб
впилась, как мышка,
И на локоть
оперлась.
Ест отец, мать
пьет кианти,
Две звезды
зажглись над пальмой,
И сверчок пилит
на скрипке
В глубине за
очагом.
Лампа, мать,
отец и звезды –
Все сливается,
кружится
Тихим сонным
хороводом
И уходит в
потолок.
Каждый вечер та
же сцена:
Голова
склонилась набок,
Темно-бронзовые
кудри
Нависают на
глаза.
Мать берет ее в
охапку, –
Виснут ручки,
виснут ножки,
И несет, как
клад бесценный,
На прохладную
постель.
Сны сидят под
темной пальмой,
Ждут качаясь...
Свет погаснет –
Пролетят над
занавеской
И подушку
окружат.
Спи, дитя, – и
я, бессонный,
Буду долго,
долго слушать,
Как над кровлею
твоею
Шелестит во тьме
бамбук.
<1924>
_________________
*«Карпы! Карпы!
Помидоры!
Отличные!
Турецкие перцы!» (ит.).
СТАРАЯ
ВИЛЛА
Сквозь чугунную
ограду
Вдоль крутой стены
Вглубь струится
сумрак сада, –
Остров тишины...
Эвкалипты пышной
кроной
Ветви вниз струят,
И фонтан струей
бессонной
Моет грудь наяд.
Ряд колонн встал
стройно к свету
От окна к окну...
Эх, пожить бы
здесь поэту
Хоть одну весну!
По утрам вставал
бы рано,
Ставил самовар...
На лужайке у
платана
Заструил бы пар.
Там, где розы
вкруг Париса
Расточают страсть, –
На траве у
кипариса
Повалялся б всласть.
На террасе под
охраной
Греческих богов
Я б почтил закат
румяный
Флейтами стихов...
Ночью б стал у
пышной двери,
Озарил весь зал
И «Онегина»
Венере
Медленно б читал...
Паучок средь
прутьев узких
Тихо вяжет нить...
Сто детей
бездомных русских
Здесь бы поселить!
В городки б – на
луг зеленый,
А потом в лапту...
Дискобол бы
удивленный
Опустил пяту.
Возле пинии
тяжелой
На траве сухой
Хоровод завил
веселый
С песнею лихой...
А пятнашки,
кошки-мышки,
Жмурки, чехарда?
Засучили б вмиг
штанишки
И в фонтан – айда!
А потом учили б
в зале
Сколько «дважды два»,
И читали б и
писали
Русские слова...
По ночам, сложив
тетрадки
Стопкой на стене,
С визгом прыгали
б в кроватки
В звонкой тишине.
По горбатым
одеяльцам
Вился б лунный дым –
И Диана б,
сжавши пальцы,
Удивлялась им.
Проходи... Засов
чугунный
Крепко запер вход.
В мертвом парке
тихоструйный
Рокот мертвых вод...
Заколочены все
двери.
Вилла – старый склеп.
Боги – в язвах,
люди – звери.
Разве ты ослеп?
<1925>
Рим
НА
ПЛОЩАДИ NAVONA
Над головами
мощных великанов
Холодный обелиск
венчает небосвод.
Вода, клубясь,
гудит из трех фонтанов,
Вокруг домов
старинный хоровод.
Над гулкой
площадью спит тишина немая,
И храм
торжественный, весь – каменный полет,
Колонны
канделябрами вздымая,
Громадой
стройной к облаку плывет...
Карабинеры
медленно и чинно
Пришли, закинув
плащ, и скрылись в щель опять.
О Господи! Душа
твоя невинна,
Перед тобой мне
нечего скрывать!
Я восхищен Твоим
прекрасным Домом,
И этой площадью,
и пеньем светлых вод.
Не порази меня
за дерзновенье громом,
Пошли мне чудо
сладкое, как мед...
Здесь все
пленяет: стены цвета тигра,
Колонны, небо...
Но услышь мой зов:
Перенеси сюда за
три версты от Тибра
Мой старенький,
мой ненаглядный Псков!
<1925>
БЕЛОЕ
ЧУДО
Жадно смотришь
за гардины
Сквозь туманное
стекло:
Пальм зеленых
кринолины
Пышным снегом
занесло!
Тучи пологом
жемчужным
Низко стынут над
двором...
Под угасшим
небом южным
Воздух налит
серебром...
На ограде грядка
снега.
Тишина пронзает
даль.
За холмом, как
грудь ковчега,
Спит гора,
спустив вуаль.
Пес в волнении
ласкает
Хрупкий, тающий
снежок,
И дитя в саду
взывает:
«Снег, синьор!»
– Иду, дружок...
Утро дышит
нежной стужей.
В легких снежное
вино,
Блещет корочка
над лужей...
Не надолго...
Все равно!
Так уютно
зябнуть в пледе...
Память тонет в
белом сне,
Мысли, белые
медведи,
Стынут в белой тишине.
1923, Рождество
Рим
В
СТРАНЕ ПЕТРАРКИ
(Натуралистический романс)
Блоха впилась в
спинной хребет,
Луна лобзает
переулок.
Мои глаза –
пустой шербет,
А щеки – пара
бритых булок.
Трень-брень! Анжелина, оставь свои шутки,
Скорее намажь свои губы и бровь, –
Сегодня на площади первые сутки
Идет мексиканская фильма «Любовь».
Над переулком
смрад и чад,
Но с детства я
привык к навозу...
Щенок скулит
гитаре в лад, –
Я стал в
классическую позу...
Трень-брень! Анжелина, в харчевне под
пальмой
Закажем с тобой мы шпинат с чесноком,
Как дьявол, тебя ущипну я под тальмой,
А ты под бока меня ткнешь кулаком!
Из пиджака
цветной платок
Торчит длиннее
щуки,
Я взбил свой
войлок вверх и вбок
И отутюжил
брюки...
Трень-брень! Анжелина, мой ангел усатый,
Я трех форестьеров на бирже надул,
Накинь поскорее платок полосатый, –
Я щедр, как аптекарь, я страстен, как
мул!..
<1926>
Рим
*
* *
По форуму Траяна
Гуляют вяло
кошки.
Сквозь тусклые
румяна
Дрожит лимонный
зной...
Стволом
гигантской свечки
Колонна вьется к
небу.
Вверху, как на
крылечке, –
Стоит апостол
Петр.
Колонна? Пусть
колонна.
Под пологом
харчевни
Шальные мухи
сонно
Садятся на
ладонь...
Из чрева темной
лавки
Чеснок ударил в
ноздри.
В бутылке на
прилавке
Запрыгал алый
луч...
В автомобилях
мимо,
Косясь в лорнет
на форум,
Плывут с утра
вдоль Рима
Презрительные
мисс.
Плывут от
Колизея,
По воле сонных
гидов,
Вдоль каждого
музея
Свершить свой
моцион...
А я сижу сегодня
У форума Траяна,
И синева
Господня
Ликует надо
мной,
И голуби
картавят,
Раскачивая
шейки,
И вспышки солнца
плавят
Немую высоту...
Нанес я все
визиты
Всем римским
Аполлонам.
У каждой
Афродиты
Я дважды
побывал...
О старина седая!
Пусть это
некультурно, –
Сегодня никуда
я,
Ей-Богу, не
пойду...
Так ласково
барашек
Ворчит в
прованском масле...
А аромат
фисташек
В жаровне у
стены?
А мерное качанье
Пузатого
брезента
И пестрых ног
мельканье
За пыльной
бахромой?
Смотрю в поднос
из жести.
Обломов, брат
мой добрый!
Как хорошо бы
вместе
С тобой здесь
помолчать...
Эй, воробьи, не
драться!
Мне триста лет
сегодня,
А может быть, и
двадцать,
А может быть, и
пять.
<1928>
ШЕСТЬ
Из фабрики
корзин и гнутых стульев
Выходят крутобокие
Кармен...
Дрожат платки,
вздымаясь у колен,
И болтовня, как
гомон пчел близ ульев.
Покачиваясь,
топчутся в обнимку...
В покачиванье
бедер – гибкость саламандр.
Одни глядят на
облачную дымку,
Другие обрывают
олеандр.
Денщик-сосед,
юнец провинциальный,
Встал у калитки
и потупил взгляд:
У всех шести
походка – сладкий яд,
У всех шести
румянец – цвет миндальный!
Лукаво-равнодушными
глазами
Все шесть
посмотрят мимо головы, –
Над крышею
червонными тузами
Алеет перец в
блеске синевы.
Лишь каменщики
опытный народ, –
На них Кармен не
действует нимало.
Взлетает
песенка, ликующее жало,
Глазастый ухарь
штукатурит свод,
На пальцах
известковая насечка...
Посмотрит вниз –
шесть девушек на дне, –
Метнет в
корзинщиц острое словечко
И ляпнет штукатуркой
по стене.
А вечером, когда
сойдет прохлада,
И вспыхнет
аметистом дальний кряж,
И лунный рог,
свершая свой вояж,
Плывет к звезде,
как тихая наяда,
Когда сгустеют
тени вдоль платанов,
И арка лавочки
нальется янтарем,
И камыши нырнут
в волну туманов, –
Все шесть
сойдутся вновь под фонарем.
И под руку
пойдут вдоль переулка,
Как шесть
сестер, в вечерней тишине.
Латания бормочет
в полусне,
Стук каблучков
средь стен дробится гулко...
О римский вечер,
тихая беспечность!
Поет фонтан,
свирель незримых слез.
Там в небесах –
мимозы, звезды, вечность,
Здесь на земле –
харчевня между лоз.
Сел на крыльцо
мечтающий аптекарь.
На стук шагов
сомкнулись тени в ряд:
Шесть мандолин
заговорили в лад –
Три маляра, два
шорника и пекарь.
Кому мольбы
лукавых переливов?
О чем они? Кому
журчанье струн?
Все шире плеск
рокочущих мотивов,
Все громче звон
– вскипающий бурун...
И оборвали...
Тишина, прохлада.
Но шесть Кармен
запели вдруг в ответ:
Все та же песнь,
но через слово: «Нет!»
Лукавое,
задорное «не надо»...
И снова струны
молят все нежнее,
И все покорней
отвечают голоса.
Смолк поединок.
В глубине аллеи
Темнеют пары.
Дремлют небеса...
Ушел к себе продрогнувший
аптекарь.
Шипит бамбук. В
харчевне спор затих.
Как маляры, и
шорники, и пекарь
Сумели выбрать каждую
из них?
По-моему, – одна
другой желанней.
Но... нет
седьмой. Я запер свой балкон.
Спят облака, как
стадо белых ланей.
В ушах звенит
лукавый перезвон.
<1928>
*
* *
Словно загар
смуглолицый,
Копоть сгоревших
веков...
Чуть розовее
корицы
Стены
домов-стариков.
Площадь.
Гирлянда фонтана.
Плещет струей
василиск.
Над головой
великана
Врезался ввысь
обелиск.
Церковь, как
арфа немая, –
Вся ожиданье и
взлет,
Струны-колонны
вздымая,
К облаку стройно
плывет.
Лавочка пестрой
пещерой
Мирно сквозит на
углу:
В воздухе окорок
серый,
Холм овощей на
полу.
Стены все выше и
уже.
Туча вспухает
волной.
Тихо качается в
луже
Отблеск колонны
резной.
Крепки рельефы
дельфинов...
В прорези стен
вдалеке
Брызжут огнем
апельсины
На разноцветном
лотке.
Тибр закипает
сердито...
Башня. Подошва
моста.
В щелях сырого
гранита
Тощие лапы
куста.
Мимо! Во мгле
переулка
Люди, как крысы,
снуют.
Ослики топают
гулко.
В окнах –
вечерний уют...
Перед знакомой
харчевней
Жареный, плотный
кабан.
Сладок под аркою
древней
Вялый мускатный
дурман!
<1928>
«ШКОЛА
ДИАНЫ»
Ты видел ли
«Школу Дианы»
На вилле
Боргезе, мой друг?
Девчонок
взволнованных станы,
Стремительность
бедер и рук...
Стрела,
зазвенев, пролетела,
Свергается
горлинка ниц, –
Еще в напряжении
тело
И жаден восторг
учениц...
Диана застыла в
сторонке,
Над строгим
челом – полукруг.
Вдали на холме
две девчонки
Борьбой
услаждают досуг.
Внизу
беззаботные дети
В потоке,
прозрачней стекла,
О всем позабывши
на свете,
Полощут нагие тела.
______
В сбоку сквозь
пышную зелень
Крестьянская
жмется чета:
Прокрались из
горных расщелин,
Приникли и
смотрят... Мечта?
Под вечер в
далекой деревне
Средь круга
неверящих глаз
Польется в
притихшей харчевне
Взволнованный,
странный рассказ.
<1928>
ФОНТАН
НА MONTE PINCIO
Над плетеной
постелью мать склоняется в тревоге,
Никого вокруг.
Пора...
Тростники средь
водоема низко кланяются в ноги,
В небе алая
игра.
Мальчик в
мраморной корзине так беспечно поднял ножки, –
Мир не страшен
для него:
Старый Нил, как
мать, качает и урчит нежнее кошки.
Пусть качает...
Ничего.
Но она... Своей
рукою оттолкнуть младенца сына?
На устах –
безмолвный крик.
Стан, как
каменная арфа. Бог не слышит, даль пустынна.
Колыхается
тростник.
______
Сюда болтливые гиды
Не водят заморских гостей:
Об этом скромном фонтане
До них не дошло вестей...
Но как хорошо на закате
Сюда прийти одному, –
Смотреть на бессмертный город,
На даль в стоцветном дыму.
Смотреть, вспоминать и думать...
Закат, как пламя костра;
О скорбная мать Моисея!
Сегодня – ты наша сестра.
<1928>