* * *
Лодка
тихо скользила по глади зеркальной,
В
волнах тумана сребристых задумчиво тая.
Бледное
солнце смотрело на берег печальный,
Сосны
и ели дремотно стояли, мечтая.
Белые
гряды песку лежат молчаливо,
Белые
воды сливаются с белым туманом,
Лодка
тонет в тумане, качаясь сонливо, –
Кажется
лодка, и воды, и небо – обманом.
Солнца
сиянье окутано нежностью пара,
Сосны
и ели обвеяны бледностью света,
Солнце
далёко от пышного летнего жара,
Сосны
и ели далёки от жаркого лета.
<1896-1897>
АПУЛЕЙ
Бледное
солнце осеннего вечера;
Грядки
левкоев в саду затворенном;
Слышатся
флейты в дому, озаренном
Солнцем
осенним бледного вечера;
Первые
звезды мерцают над городом;
Песни
матросов на улицах темных,
Двери
гостиниц полуотворенных;
Звезды
горят над темнеющим городом.
Тихо
проходят в толпе незаметные
Божьи
пророки высот потаенных;
Юноши
ждут у дверей отворенных,
Чтобы
пришли толпе не заметные.
Пестрый
рассказ глубины опьяняющей,
Нежная
смерть среди роз отцветающих,
Ты
– мистагог всех богов единящий,
Смерть
Антиноя от грусти томящей,
Ты
и познание, ты и сомнение,
Вечно
враждующих ты примирение,
Нежность
улыбки и плач погребальный,
Свежее
утро и вечер печальный.
1902
ТРИНАДЦАТЬ СОНЕТОВ
Посвящается
А. Б<ехли>
1
(Вступительный)
Меня
влекут чудесные сказанья,
Народный
шум на старых площадях,
Ряд
кораблей на дремлющих морях
И
блеск парчи в изгибах одеянья.
Неясные
и странные желанья...
Учитель
сгорбленный, весь в сединах,
И рядом
– отрок с тайною в глазах...
В
тени соборов дремлют изваянья...
В
каналах узких отблески огней,
Звук
лютни, пенье, смех под черной маской,
Стук
шпаг, повсюду кровь... свет фонарей...
Ряд
дам, мечтающих над старой сказкой...
Глаза
глядят внимательно и нежно,
А
сердце бьется смутно и мятежно.
2
Открыто
царское письмо нельзя прочесть,
Но
лишь поднесть его к свече горящей –
Увидишь
ясно из бумаги спящей
Ряд
слов, несущих царственную весть.
Бывает
нужно правду с ложью сплесть,
Пустые
речи с истиной гласящей,
Чтобы
не мог слуга неподходящий
Те
думы царские врагу донесть.
Моя
душа есть царское письмо,
Закрыто
всем, незначаще иль лживо.
Лишь
тот прочтет, кому прочесть дано,
Кому
гонец приносит бережливо.
От
пламени любви печати тают
И
знаки роковые выступают.
3
В
густом лесу мы дождь пережидали,
По
колеям бежали ручейки,
Был
слышен шум вздымавшейся реки,
Но
солнце виделось уж в ясной дали.
Под
толстым дубом мы вдвоем стояли,
Широким
рукавом твоей руки
Я
чуть касался – большей нет тоски
Для
сердца, чуткого к такой печали.
К
одной коре щекой мы прижимались,
Но
ствол меж нами был (ревнивый страж).
Минуты
те не долго продолжались,
Но
сердце потерял я вмиг тогда ж
И
понял, что с тобой я неразделен,
А
солнце так блестит, а лес так зелен!
4
Запел
петух, таинственный предвестник,
Сторожкий
пес залаял на луну –
Я
всё читал, не отходя ко сну,
Но
всё не приходил желанный вестник...
Лишь
ты, печаль, испытанный наперсник,
Тихонько
подошла к тому окну,
Где
я сидел. Тебя ль я ждал одну,
Пустынной
ночи сумрачный наместник?
Но
ты, печаль, мне радость принесла,
Знакомый
образ вдруг очам явила
И
бледным светом сердце мне зажгла,
И
одиночество мне стало мило...
Зеленоватые
глаза с открытым взглядом
Мозжечек
каждый мне налили ядом...
5
В
романе старом мы с тобой читали
(Зовется
он «Озерный Ланселот»),
Что
есть страна под ровной гладью вод,
Которой
люди даже не видали.
Лишь
старики от прадедов слыхали,
Что
там живет особый, свой народ,
Что
там есть стены, башни, ряд ворот,
Крутые
горы, гаснущие дали...
Печали
сердца, тающая сладость
Так
крепко скрыты от людских очей,
Что
им не видны ни печаль, ни радость,
Ни
пламень трепетной души моей –
И
кажется спокойной моря гладь
Там,
где пучин должно бы избегать.
6
Есть
зверь норок, живет он в глуби моря,
Он
мал, невидим, но когда плывет
Корабль
по морю – зверь ко дну прильнет
И
не пускает дальше, с ветром споря.
Для
мореходцев большего нет горя,
Как
потерять богатство и почет,
А
сердце мне любовь теперь гнетет
И
крепко держит, старой басне вторя.
Свободный
дух полет свой задержал,
Упали
смирно сложенные крылья,
Лишь
только взор твой на меня упал
Без
всякого страданья и усилья.
Твой
светлый взгляд, волнующий и ясный,
Есть
тот норок незримый, но всевластный.
7
В
Кремоне скрипку некогда разбили
И
склеили; бездушный, тусклый звук
Преобразился
в нежный, полный вдруг,
И
струны, как уста, заговорили.
Любовь
и скорбь в тех звуках слышны были,
Рожденных
опытностью властных рук,
Мечты,
и страсть, и трепетный испуг
В
сердцах завороженных пробудили.
Моя
душа была тиха, спокойна,
Счастлива
счастьем мертвым и глухим.
Теперь
она мятется, беспокойна,
И
стынет ум, огнем любви палим.
Воскресшая,
она звенит, трепещет,
И
скорбь безумная в ней дико блещет.
8
С
прогулки поздней вместе возвращаясь,
Мы
на гору взошли; пред нами был
Тот
городок, что стал мне нежно мил,
Где
счастлив я так был, с тобой встречаясь.
И,
неохотно с лесом расставаясь,
Когда
уж вечер тихо подступил
(Тот
теплый вечер – дорог и уныл),
Мы
стали оба, медленно прощаясь.
И
ноги как в колодках тяжелели,
Идя
различною с тобой тропой,
И
всё в уме слова твои звенели,
Я
как скупец их уносил с собой,
Чтоб
каждый слог незначащей той речи
Меня
питал до новой дальней встречи.
9
Пусть
месяц молодой мне слева светит,
Пускай
цветок последним лепестком
Мне
«нет» твердит на языке немом –
Я
знаю, что твой взор меня приметит.
Колдунья
мне так ясно не ответит
Своими
чарами и волшебством,
Когда
спрошу о счастьи я своем,
И
звуков счастья слепо не заметит.
Пусть
«чет иль нечет» мне сулит несчастье.
Пусть
смутный сон грозит бедою злой,
Пусть,
загадавши вёдро иль ненастье,
Обманут
встану хитрою судьбой. –
Пусть
всё про нелюбовь твердит всегда –
Твоя
улыбка говорит мне «да».
10
Из
глубины земли источник бьет.
Его
художник опытной рукою,
Украсив
хитро чашей золотою,
Преобразил
в шумящий водомет.
Из
тьмы струя, свершая свой полет,
Спадает
в чашу звучных капль толпою,
И
золотится радужной игрою,
И
чаша та таинственно поет.
В
глубь сердца скорбь ударила меня,
И
громкий крик мой к небу простирался,
Коснулся
неба, радужно распался
И в
чашу чудную упал звеня.
Мне
петь велит любви лишь сладкий яд –
Но
в счастии уста мои молчат.
11
От
горести не видел я галеры,
Когда
она, качаясь, отплыла;
Вся
та толпа незрима мне была,
И
скорбь была сверх силы и сверх меры.
Страдали
так лишь мученики веры:
Неугасимо
в них любовь жила,
Когда
терзала их железная пила,
Жрал
рыжий лев иль пестрые пантеры.
Всегда
с тобой душою, сердцем, думой
Я,
рассеченный, за тобой плыву,
А
телом – здесь, печальный и угрюмый,
И
это всё не сон, а наяву.
Из
всей толпы улыбка лишь твоя
С
галеры той светилась для меня.
12
Всё
так же солнце всходит и заходит,
На
площадях всё тот же шум и гам,
Легка
всё так же поступь стройных дам –
И
день сегодня на вчера походит.
Раздумье
часто на меня находит:
Как
может жизнь идти по колеям,
Когда
моя любовь, когда я сам
В
разлуке тяжкой, смерть же не приходит?
Вы,
дамы милые, без сердца, что ли?
Как
вы гуляете, спокойны и ясны,
Когда
я плачу без ума, без воли,
Сквозь
плач гляжу на нежный блеск весны?
Ты,
солнце красное, зачем всходило,
Когда
далеко всё, что было мило?
13
Моя
печаль сверх меры и границ;
Я
так подавлен мыслью об утрате,
Как
каторжник в холодном каземате,
Наполненном
двухвосток и мокриц.
Как
труп бездушный, падаю я ниц,
И
грезятся мечтанья о возврате,
Как
будто в тусклом розовом закате
Иль
в отблеске стухающих зарниц.
Увижу
ль я тебя, мой друг желанный,
Ряд
долгих зимних дней мечтой прожив?
Придет
ли ясный день, так долго жданный,
Когда
весна несет любви прилив?
Когда
с цветов струятся ароматы,
Увидишь
ли, увидишь ли меня ты?
Лето-осень 1903
РЕКИ
Реки
вы, реки, веселые реки,
С вами
расстаться я должен навеки.
Горы
высокие, снежные дали,
Лучше
б глаза мои вас не видали!
Сердце
взманили зарею багряной,
Душу
мне сделали гордой и пьяной.
Чаща
лесная, ручей безыменный –
Вот
где темница для страсти надменной.
Страсти
надменной, упорной и пьяной,
Бурно
стремящейся к воле багряной.
Но
не поверю, чтоб вновь не видали
Очи
мои лучезарной той дали.
В
тесный ручей я уйду не навеки,
Снова
вернусь к вам, веселые реки.
1904
* * *
Пришли
ко мне странники из пустыни,
Пришли
ко мне гости сегодня,
Они
были вестники благостыни
И
вестники гнева Господня.
И
сели под дубом мы в тень у дома,
Чтоб
им отдохнуть от скитаний,
И в
лицах читал я их казнь Содома
За
дерзостность ярых желаний.
«Не
снесть, – подумал я, – жителям града,
Не
снесть красоты лучистой;
Какая
безумцам грозит награда,
Когда
любовь будет нечистой?
Напрасно
Лот дочерей предложит –
Ему
самому пригодятся.
Огню
же, что мозг их и кости гложет,
От
ангелов только уняться».
Молил
я ангелов о прощеньи,
И
благостны были их лица,
Но
чем лучезарней будет явленье,
Яснее
тем гнева зарницы.
Я
утром, предчувствуя страх и горе,
Взглянул
на соседей долину.
Сквозь
дым на рассвете блестело море,
Блестело
оно к Еглаину.
На
месте, где были дома с садами,
Лишь
волны спокойно плещут,
Да
птицы, высоко летя стадами,
От
солнца невидного блещут.
1904
ХАРИКЛ ИЗ МИЛЕТА
1
В
ранний утра час покидал Милет я.
Тихо
было всё, ветерок попутный
Помощь
нам сулил, надувая парус,
В
плаваньи дальнем.
Город
мой, прощай! Не увижу долго
Я
садов твоих, побережий дальних,
Самоса
вдали, голубых заливов,
Отчего
дома.
Круг
друзей своих покидаю милых,
В
дальний, чуждый край направляю путь свой,
Бури,
моря глубь – не преграда ждущим
Сладкой
свободы.
Как
зари приход, как маяк высокий,
Как
костер вдали среди ночи темной,
Так
меня влечет через волны моря
Рим
семихолмный.
2
Тихо
в прохладном дому у философа Манлия Руфа,
Сад
– до тибурских ворот.
Розы
там в полном цвету, гиацинты, нарциссы и мята,
Скрытый
журчит водомет.
В
комнатах окна на юг (на всё лето он Рим покидает),
Трапеза
окнами в сад.
Часто
заходят к нему из сената степенные мужи,
Мудрые
речи ведут!
Часто
совета спросить забегают и юноши к Руфу:
Он
– как оракул для них.
Манлий
– знаток красоты; от раба до последней безделки –
Всё
– совершенство в дому.
Лучше
же нет его книг, что за праздник пытливому духу!
Вечно
бы книги читал!
Ласков
Манлий со мной, но без крайности, без излияний:
Сдержанность
мудрым идет.
3
Я
белым камнем этот день отмечу.
Мы
были в цирке и пришли уж поздно:
На
всех ступенях зрители теснились.
С
трудом пробились с Манлием мы к месту.
Все
были налицо: сенат, весталки;
Лишь
место Кесаря еще пустело.
И,
озирая пестрые ступени,
Двух
мужей я заметил, их глаза
Меня
остановили... я не помню:
Один
из них был, кажется, постарше
И
так смотрел, как заклинатель змей, –
Глаз
не сводил он с юноши, тихонько,
Неслышно
говоря и улыбаясь...
А
тот смотрел, как будто созерцая
Незримое
другим, и улыбался...
Казалось,
их соединяла тайна...
И я
спросил у Манлия: «Кто эти?»
– Орозий-маг
с учеником; их в Риме
Все
знают, даже задавать смешно
Подобные
вопросы... тише... цезарь. –
Что
будет, что начнется, я не знаю,
Но
белым камнем я тот день отметил.
4
С
чем сравню я тебя, тайной любви огонь?
Ты
стрела из цветов, сладкую боль с собой
Нам
всегда ты несешь; ты паутины сеть, –
Льву
ее разорвать нельзя.
Аргус
ты и слепец, пламя и холод ты,
Кроткий,
нежный тиран, мудрость безумья ты,
Ты
– здоровье больных, буря спокойная,
Ты
– искатель цветных камней.
Тихо
всё в глубине; сердце как спит у нас:
Эрос,
меткий стрелок, сердце пронзит стрелой –
Славно
луч заблестит алой зари дневной.
Мрак
ночной далеко уйдет.
Всё
сияет для нас, блеском залито всё,
Как
у лиры струна, сердце забьется вдруг,
Будто
факел зажгли в царском хранилище, –
Мрак
пещеры убит огнем.
Эрос,
факел святой, мрак разогнал ты нам,
Эрос,
мудрый стрелок, смерть и отраду шлешь,
Эрос,
зодчий-хитрец, храмы созиждешь ты,
Ты
– искатель цветных камней.
5
Я к
магу шел, предчувствием томим.
Был
вечер, быстро шел я вдоль домов,
В
квартал далекий торопясь до ночи.
Не
видел я, не слышал ничего,
Весь
поглощенный близостью свиданья.
У
входа в дом на цепи были львы,
Их
сдерживал немой слуга; в покоях
Всё
было тихо, сумрачно и странно;
Блестела
медь зеркал, в жаровне угли
Едва
краснели. Сердце громко билось.
К
стене я прислонившись, ждал в тиши.
И
вышел маг, но вышел он один...
6
Радостным,
бодрым и смелым зрю я блаженного мужа,
Что
для господства рожден, с знаком царя на челе.
Всем
не одно суждено, не одно ведь для всех – добродетель,
Смело
и бодро идет вечно веселый герой.
В
горных высотах рожденный поток добегает до моря.
В
плоских низинах вода только болото дает.
С
кровли ты можешь увидеть и звезды далекие в небе,
Темную
зелень садов, город внизу под холмом.
Скорым
быть, радости вестник, тебе надлежит; осушивши
Кубок
до дна, говори: «Выпил до капли вино».
И
между уст, что к лобзанью стремятся, разлука проходит.
Скорым
быть нужно, герой; куй, пока горячо.
Радостна
поступь богов, легка, весела их осанка,
Смех
им премудрей всего, будь им подобен, герой.
7
Казнят?
казнят? весь заговор открыт!..
Всё
цезарю известно, боги, боги!
Орозий,
юноша и все друзья
Должны
погибнуть иль бежать, спасаться.
По
всем провинциям идут аресты,
Везде,
как сеть, раскинут заговор.
Наверно,
правду Руф сказал, но что же будет?
И
юноша погибнет! он шепнул мне:
«Во
вторник на рассвете жди меня
У
гаванских ворот: увидит цезарь,
Что
не рабов в нас встретил, а героев».
8
Как
помню я дорогу на рассвете,
Кустарник
по бокам, вдали равнину,
На
западе густел морской туман,
И
за стеной заря едва алела.
Я
помню всадника... он быстро ехал,
Был
бледен, сквозь одежду кровь сочилась,
И
милое лицо глядело строго.
Сошел
с коня, чтоб больше уж не ехать,
Достал
мне письма, сам бледнел, слабея:
«Спеши,
мой друг! мой конь – тебе, скорее,
Вот
Прохору в Ефес, вот в Смирну; сам ты
Прочтешь,
куда другие. Видишь, видишь,
Меж
уст, к лобзанью близких, смерть проходит!
Убит
учитель, я едва умчался.
Спеши,
мой милый (всё слабел, склоняясь
Ко
мне). Прощай. Оставь меня. Не бойся».
И в
первый раз меня поцеловал он
И
умер... на востоке было солнце.
9
Солнце,
ты слышишь меня? я клянуся великою клятвой:
Отныне
буду смел и скор.
Солнце,
ты видишь меня? я целую священную землю,
Где
скорбь и радость я узнал.
Смерть,
не боюсь я тебя, хоть лицом я к лицу тебя встретил,
Ведь
радость глубже в нас, чем скорбь.
Ночь!
Мне не страшен твой мрак, хоть темнишь ты вечернее небо;
К
нам день святой опять придет!
Всех
призываю я, всех, что ушли от нас в мрак безвозвратный,
И
тех, чья встреча далека;
Вами,
любимыми мной, и которых еще полюблю я,
Клянуся
клятвою святой.
Радостный
буду герой, без сомнений, упреков и страха,
Орлиный
взор лишь солнце зрит.
Я
аргонавт, Одиссей, через темные пропасти моря
В
златую даль чудес иду.
Август 1904
СОНЕТЫ
1
С
тех пор как ты, без ввода во владенье,
Владеешь
крепко так моей душой,
Я
чувствую, что целиком я – твой,
Что
всё твое: поступки, мысли, пенье.
Быть
может, это не твое хотенье –
Владеть
моею жизнью и мечтой,
Но,
оказавшись под твоей рукой,
Я
чувствую невольное волненье:
Теперь,
что я ни делаю – творю
Я
как слуга твой, потому блаженство
В
том для меня, чтоб, что ни говорю,
Ни
делаю – все было совершенство.
Хожу
ли я, сижу, пишу ль, читаю –
Всё
перлом быть должно – и я страдаю.
2
Ни
бледность щек, ни тусклый блеск очей
Моей
любви печальной не расскажут
И,
как плуты-приказчики, покажут
Лишь
одну сотую тоски моей.
Ах,
где надежды благостный елей?
Пусть
раны те им бережно помажут,
Пускай
врачи, заботливо накажут,
Чтоб
в комнате не слышалось речей.
Пускай
внесут портрет, столь сердцу милый,
Зеленая
завеса на окно;
И
звуки песни сладкой и унылой,
Когда-то
слышанной, давно... давно...
Но
лживы все слова, как женский глаз...
Моя
печаль сильнее в сотни раз!..
3
Твой
взор – как царь Мидас – чего коснется,
Всё
в золото чудесно обратит.
Так
искра, в камне скрыта, тихо спит,
Пока
от молота вдруг не проснется.
Израиль
Моисея так дождется –
И
из скалы источник побежит.
Про
чудо равное всё говорит,
Куда
пытливый взор ни обернется...
Ты
всё, чего коснешься, золотишь,
Всё
освящаешь, даже не желая,
И
мне ты золотым же быть велишь,
А я
не золочусь, стыдом сгорая.
Без
скромности уж я не золотой,
Не
золотым же я – обидчик твой.
4
Врач
мудрый нам открыл секрет природы:
«Что
заставляет нас в болезнь впадать,
То,
растворенное, и облегченье дать
Нам
может», – и целятся тем народы.
Но
не одни телесные невзгоды
Закону
отдала природа-мать,
Покорно
голосу ее внимать
Лишь
люди не сумели долги годы.
А
так легко: твой взор печаль мне дал,
И
радость им же может возвратиться.
Ведь
тут не лабиринт, где сам Дедал,
Строитель
хитрый, мог бы заблудиться.
С
разлукой лишь не знаю, как мне быть.
Или
разлукою с разлукою целить?
5
Ах,
я любви ленивый ученик!
Мне
целой азбуки совсем не надо:
Двух
первых букв довольно мне для склада,
И с
ними я всю жизнь свою проник.
Ничтожен
ли мой труд или велик,
Одна
моим стараниям отрада,
Одна
блестит желанная награда:
Чтоб
А и Б задумались на миг,
Не
о строках моих, простых и бедных,
Где
я неловко ставлю робкий стих
В
ряды метафор суетных и бледных,
Не
о любви, что светит через них.
А
чтоб не говорить, что мы лукавим,
Меж
А и Б мы букву Д поставим.
6
Читаю
ли я «Флор и Бланшефлор»,
Брожу
ль за Дантом по ступеням ада,
Иль
Монтеверди, смелых душ отрада,
Меня
пленяет, как нездешний хор.
Плетет
ли свой причудливый узор
Любви
и подвигов Шехеразада,
Иль
блеск осенний вянущего сада
К
себе влечет мой прихотливый взор,
Эроса
торс, подростки Ботичелли
Иль
красота мелькнувшего лица, –
То
вверх, то вниз, как зыбкие качели,
Скользящие
мечтанья мудреца, –
Приводят
мне на мысль одно и то же:
Что
светлый взор твой мне всего дороже.
7
Как
Порции шкатулка золотая
Искателей
любви ввела в обман
И
счастия залог тому был дан,
Кем
выбрана шкатулочка простая,
И
как жида каморка запертая
Хранит
Челлини дивного стакан,
И с
бирюзою тайный талисман,
И
редкие диковины Китая.
Зерно
кокоса в грубой спит коре,
Но
мягче молока наш вкус ласкает.
И
как алмазы кроются в горе,
Моя
душа клад чудный сохраняет.
Открой
мне грудь – и явится тебе,
Что
в сердце у меня горят: А. Б.
8
Я
не с готовым платьем магазин,
Где
всё что хочешь можно взять померить
И
где нельзя божбе торговца верить;
Я –
не для всех, заказчик мой один.
Всех
помыслов моих он господин,
Пред
ним нельзя ни лгать, ни лицемерить,
Власть
нежную его вполне измерить
Тот
может лишь, над кем он властелин.
Ему
я пеструю одежду шью,
Но
складки легкие кладу неровно,
Ему
я сладостно и горько слезы лью,
О
нем мечтаю свято и любовно.
Я
мудрый швец (заказчик мой один),
А
не с готовым платьем магазин.
9
Не
для того я в творчество бросаюсь,
Чтоб
в том восторге позабыть тебя,
Но
и в разлуке пламенно любя,
В
своих мечтах тобой же окрыляюсь.
Неверности
к тебе не опасаюсь,
Так
смело я ручаюсь за себя,
И,
всё чужое в сердце истребя,
Искусства
я рукой твоей касаюсь.
Но
иногда рожденные тобою
Так
властны образы... дух пламенеет,
В
душе тогда, охваченной мечтою,
В
каком-то свете образ свой темнеет.
Но
чем полней тебя я забываю,
Тем
ближе я тогда к тебе бываю.
10
Твое
письмо!.. о светлые ключи!
Родник
воды живой в пустыне жаркой!
Где
мне найти, не будучи Петраркой,
Блеск
жгучих слов, как острые мечи?
Ты,
ревность жалкая, молчи, молчи...
Как
сладко в летний день, сухой и яркий,
Мечтать
на форуме под старой аркой,
Где
не палят жестокие лучи.
Опять
я вижу строчек ряд небрежных,
Простые
мысли, фразы без затей.
И,
полон дум таинственных и нежных,
Смотрю,
как на играющих детей...
Твое
письмо я вновь и вновь читаю,
Как
будто прядь волос перебираю.
11
Как
без любви встречать весны приход,
Скажите
мне, кто сердцем очерствели,
Когда
трава выходит еле-еле,
Когда
шумит веселый ледоход?
Как
без любви скользить по глади вод,
Оставив
весла, без руля, без цели?
Шекспир
влюбленным ярче не вдвойне ли?
А
без любви нам горек сладкий мед.
Как
без любви пускаться в дальный путь?
Не
знать ни бледности, ни вдруг румянцев,
Не
ждать письма, ни разу не вздохнуть
При
мадригалах старых итальянцев!
И
без любви как можете вы жить,
Кто
не любил иль перестал любить?..
12
Высокий
холм стоит в конце дороги.
Его
достигнув, всякий обернется
И
на пройденный путь, что в поле вьется,
Глядит,
исполненный немой тревоги.
И у
одних подкосятся здесь ноги,
А у
других весельем сердце бьется,
И
свет любви из глаз их ярко льется, –
А
те стоят угрюмы и убоги.
И
всем дорога кажется не равной:
Одним
– как сад тенистый и цветущий,
Другим
– как бег тропинки своенравной,
То
степью плоской, жгучей и гнетущей,
Но
залитые райским светом дали –
Тем,
кто в пути любили и страдали.
13
Из
моего окна в вечерний час,
Когда
полнеба пламенем объято,
Мне
видится далекий Сан-Миньято,
И
от него не оторвать мне глаз.
Уже
давно последний луч погас,
А я
всё жду какого-то возврата,
Не
видя бледности потухшего заката,
Смотрю
ревниво, как в последний раз.
И
где бы ни был я, везде, повсюду
Меня
манит тот белый дальний храм,
И
не дивлюся я такому чуду:
Одно
по всем дорогам и горам
Ты
– Сан-Миньято сердца моего,
И
от тебя не оторвать его.
14
Любим
тобою я – так что мне грозы?
Разлука
долгая – лишь краткий миг,
Я
головой в печали не поник:
С
любовью – что запреты? что угрозы?
Я
буду рыцарь чаши, рыцарь розы,
Я
благодарный, вечный твой должник.
Я в
сад души твоей с ножом проник,
Где
гнулись ждавшие точила лозы.
И
время будет: в пьяное вино
Любовь
и слезы дивно обратятся.
Воочию
там ты и я – одно;
Разлука
там и встреча примирятся.
Твоя
любовь – залог, надежда блещет,
Что
ж сердце в страхе глупое трепещет?
15. SINE
SOLE SILEO
(Надпись на солнечных часах)
«Без
солнца я молчу. При солнце властном
Его
шаги я рабски отмечаю,
Я
ночью на вопрос не отвечаю
И
робко умолкаю днем ненастным.
Всем
людям: и счастливым, и несчастным,
Я в
яркий полдень смерть напоминаю,
Я
мерно их труды распределяю,
И
жизнь их вьется ручейком прекрасным».
– Ах,
жалкий счетчик мелочей ненужных,
Я
не сравнюсь с тобой, хоть мы похожи!
Я
не зову трусливых и недужных,
В
мой дом лишь смелый и любивший вхожи.
И днем
и ночью, в вёдро иль ненастье
Кричу
о беззакатном солнце счастья.
16
Прекрасен
я твоею красотою,
Твое
же имя славится моим.
Как
на весах, с тобою мы стоим
И
каждый говорит: «Тебя я стою».
Мы
связаны любовью не простою,
И
был наш договор от всех таим,
Но
чтоб весь мир был красотой палим,
Пусть
вспыхнет пламень, спящий под золою.
И в
той стране, где ты и я одно,
Смешались
чудно жертва и убийца,
Сосуд
наполненный и красное вино,
Иконы
и молитва византийца,
И,
тайну вещую пленительно тая,
Моя
любовь и красота твоя.
17
Сегодня
утром встал я странно весел,
И
легкий сон меня развел со скукой.
Мне
снилось, будто с быстрою фелукой
Я
подвигаюсь взмахом легких весел.
И
горы (будто чародей подвесил
Их
над волнами тайною наукой)
Вдали
синели. Друг мой бледнорукий
Был
здесь со мной, и был я странно весел.
Я видел
остров в голубом тумане,
Я
слышал звук трубы и кóней ржанье,
И
близко голос твой и всплески весел.
И
вот проснулся, всё еще в обмане,
И
так легко мне от того свиданья,
Как
будто крылья кто к ногам привесил.
<1904-1905>
<ИЗ «АЛЕКСАНДРИЙСКИХ ПЕСЕН»>
1
Не
во сне ли это было,
Что
жил я в великой Александрии,
Что
меня называли Евлогий,
Катался
по зеленому морю,
Когда
небо закатом пламенело?
Смотрелся
в серые очи,
Что
милее мне были
Таис,
Клеопатр и Антиноев?
По
утрам ходил в палестру
И вечером
возвращался в свой дом с садами,
В
тенистое и тихое предместье?
И
слышался лай собак издалека?
Что
ходил я в темные кварталы,
Закрывши
лицо каракаллой,
Где
слышалось пенье и пьяные крики
И
пахло чесноком и рыбой?
Что
смотрел я усталыми глазами,
Как
танцовщица пляшет «осу»,
И
пил вино из глиняного кубка,
И
возвращался домой одиноким?
Не
во сне ли тебя я встретил,
Твои
глаза мое сердце пронзили
И
пленником повлекли за собою?
Не
во сне ль я день и ночь тоскую,
Пламенею
горестным восторгом,
Смотря
на вечерние зори,
Горько
плачу о зеленом море
И
возвращаюсь домой одинокий?
2
Говоришь
ты мне улыбаясь:
«То
вино краснеет, а не мои щеки,
То
вино в моих зрачках играет;
Ты
не слушай моей пьяной речи».
– Розы,
розы на твоих ланитах,
Искры
золота в очах твоих блистают,
И
любовь тебе подсказывает ласки.
Слушать,
слушать бы тебя мне вечно.
3
Возвращался
я домой поздней ночью,
Когда
звезды при заре уж бледнели
И
огородники въезжали в город.
Был
я полон ласками твоими
И
впивал я воздух всею грудью,
И сказали
встречные матросы:
«Ишь
как угостился, приятель!» –
Так
меня от счастия шатало.
4
Что
ж делать, что ты уезжаешь
И
не могу я ехать за тобой следом?
Я
буду писать тебе письма
И
ждать от тебя ответов,
Буду
каждый день ходить в гавань
И
смотреть, как корабли приходят,
И
спрашивать о тех городах, где ты будешь,
И
буду казаться веселым и ясным,
Как
нужно быть мудрецу и поэту.
Накоплю
я много поцелуев,
Нежных
ласк и изысканных наслаждений
К
твоему приезду, моя радость,
И
какое будет счастье и веселье,
Когда
я тебя на палубе завижу
И
ты мне махнешь чем-нибудь белым.
Как
мы опять в мой дом поедем
Среди
садов тенистого предместья,
Будем
опять кататься по морю,
Пить
терпкое вино в глиняных кувшинах,
Слушать
флейты и бубны
И
смотреть на яркие звезды.
Как
светел весны приход
После
долгой зимы,
После
разлуки – свиданье.
5
Ко
мне сошел
блаженный
покой.
Приветствовать
ли мне тебя,
сын
сна,
или
страшиться?
И
рассказам о кровавых битвах
там,
далеко,
где
груды мертвых тел
и
стаи воронов под ярким солнцем,
внимаю
я
равнодушно.
И
повести о золотом осле,
столь
дорогой мне,
смеху
Вафилла кудрявого,
Смердиса
пенью,
лирам
и флейтам
внимаю
я
равнодушно.
На
коней белогривых с серебряной сбруей,
дорогие
вазы,
золотых
рыбок,
затканные
жемчугом ткани
смотрю
я
равнодушно.
И о
бедственном дне, когда придется
сказать
«прости» милой жизни,
вечерним
зорям,
прогулкам
веселым,
Канопу
трижды блаженному,
я думаю
равнодушно.
Не
прислушиваюсь я больше к твоим шагам,
не
слежу зорким ревнивым глазом
через
портик и сад
за
твоею в кустах одеждой
и
даже,
и
даже
твой
светлый взор
серых
под густыми бровями глаз
встречаю
я
равнодушно.
<1904-1905>
* * *
Нежной
гирляндою надпись гласит у карниза:
«Здесь
кабачок мудреца и поэта Гафиза».
Мы стояли,
Молча ждали
Пред плющом обвитой дверью.
Мы ведь знали:
Двери звали
К тайномудрому безделью.
Тем бездельем
Мы с весельем
Шум толпы с себя свергаем.
С новым зельем
Новосельем
Каждый раз зарю встречаем.
Яркость смеха
Тут помеха,
Здесь улыбки лишь пристойны.
Нам утеха –
Привкус меха
И движенья кравчих стройны.
В нежных пудрах
Златокудрых
Созерцаем мы с любовью,
В круге мудрых
Любомудрых
Чаши вин не пахнут кровью.
Мы – как пчелы,
Вьемся в долы,
Сладость роз там собираем.
Горы – голы,
Ульи – полы,
Мы туда свой мед слагаем.
Мы ведь знали:
Двери звали
К тайномудрому безделью,
И стояли,
Молча ждали
Пред плющом обвитой дверью.
Нежной
гирляндою надпись гласит у карниза:
«Здесь
кабачок мудреца и поэта Гафиза».
<1906>
* * *
Если
б ты был небесный ангел,
Вместо
смокинга носил бы ты стихарь
И
орарь из парчи золотистой
Крестообразно
опоясывал бы грудь.
Если
б ты был небесный ангел,
Держал
бы в руках цветок или кадилу
И
за нежными плечами
Были
б два крыла белоснежных.
Если
б ты был небесный ангел,
Не
пил бы ты vino Chianti*,
Не
говорил бы ты по-английски,
Не
жил бы в вилле около Сан-Миньято.
Но
твои бледные, впалые щеки,
Твои
светлые, волнующие взоры,
Мягкие
кудри, нежные губы
Были
бы те же,
Даже
если бы был ты небесный ангел.
<1906>
_______________
*Вино
Кьянти (ит.).
УТРО
Звезды
побледнели,
небо
на востоке зеленеет,
ветер
поднялся,
скоро
заря засветит.
Как
легко дышать
после
долгой ночи,
после
душных горниц,
после
чада свечей заплывших!
Пенье
доносится снизу,
с
кровли виден город,
всё
спит, всё тихо,
только
ветер в саду пробегает.
Как
лицо твое бледно
в
свете звезд побледневших,
в
свете зари нерожденной,
в
свете грядущего солнца!
<1907>
* * *
Свистков
призыв, визг круглых пил
Моей
любви не усыпил.
Шипенье
шлюз, шумы котлов
Не
заглушают сладких слов.
Сквозь
запах серы и резин
Мне
запах слышится один.
Кругом
народ, иль нет жилья –
Пленен
мечтой, не тот же ль я?
Вослед
мечте влечется ум,
И
тщетен фабрик душных шум.
Пусть,
ворожа, они манят –
Мне
не опасен дымный яд;
Не
заглушат прошедших слов
Шипенье
шлюз, шумы котлов.
И
всё любви не усыпил
Свистков
призыв, визг круглых пил.
1907
СОНЕТ
В
последний раз зову тебя, любовь,
Слабеют
силы в горестном усилье...
Едва
расправлю радостные крылья,
Взбунтуется
непокоренной кровь...
Ответь
мне «да», – молю, не прекословь.
Лишь
для тебя прошел десятки миль я.
О,
связки милые, о, сухожилья,
Двойные
звезды глаз, ресницы, бровь.
Кольцо
дано не на день, а навеки.
Никто
другой, как я, тебя не звал,
Я
вижу лишь тебя, закрывши веки...
Зачем
прибой стремит свой шумный вал?
Едва
домчавшись, он отпрянет снова,
Во
всех скитаньях ты – моя основа...
31 марта 1912
<ИЗ ЦИКЛА «ЗЕЛЕНЫЙ ДОЛОМАН»>
1
Я
рассмеялся бы в лицо
Тому,
кто мне сказал заране,
Что
после сладостных лобзаний,
Размолвок,
ссор, опять свиданий
Найду
я прежнее кольцо,
Кольцо
любовных обручений,
Надежд,
томлений и мучений.
Как,
я, Кузмин, опять влюблен,
И в
Вас, кого люблю два года?
Не
изменилась ли природа,
Иль
нипочем мне стала мода,
Что
я, как мальчик, увлечен
И
что нетерпеливо жду я
Изведанного
поцелуя?
Причуды
милые Мюссе,
Где
всё так радостно и чисто,
Фривольности
ли новеллиста,
Воздушные
ли песни Листа
Иль
запах Chevalier d'Orsay, –
Понять
ваш смысл определенный,
Ах,
может лишь один влюбленный!
Читаю
книгу целый час,
Читаю
очень я прилежно,
И
вместо строчек неизбежно
Я
вижу, замирая нежно,
Лежащим
на диване Вас.
Я
отвернусь, глаза закрою,
Но
тем мученья лишь утрою.
Лежит
ленивое перо,
Лежу
я сам на том диване,
Где
Вы сидели после бани
В
своем зеленом доломане,
Глядя
и нежно и остро.
Ужели
сердце позабыло
Всё
то, что было, право, было?
А я
так помню как вчера
И
вместе с тем так странно ново,
Что
Вас люблю я, не другого,
И
что твержу одно лишь слово
Я
от утра и до утра
(Как
то ни мало остроумно):
«Люблю,
люблю, люблю безумно».
2
HUITAIN*
Поют
вдали колокола,
И
чудится мне: «Рига, Рига».
Как
хороша ты, как светла,
Любви
продолженная книга.
Дождусь
ли сладостного мига,
Когда
Вас въяве обниму
И
нежное придется иго
Нести
не мне уж одному.
_______________
*Восьмистишие
(фр.)
3
ПРИ ПОСЫЛКЕ ЦВЕТОВ В МАРТОВСКИЙ ВТОРНИК
Не
пышны вешние сады,
Но
первый цвет всего милее.
Пусть
солнце светит веселее
В
канун обещанной среды.
Ах,
злой нежданности плоды:
Ложится
снег «белей лилеи»,
Но
тем надежней, тем милее
Весны
не пышные сады.
И
чем светлей, чем веселее
Мне
солнце светит, пламенея,
Тем
слаще, нежностью горды,
Цветут
цветы в канун среды.
29марта 1911
4
НА ПРЕДСТАВЛЕНИИ ПЬЕСЫ
«НЕ БЫЛО НИ ГРОША, ДА ВДРУГ АЛТЫН»
Мы
сидели рядом в ложе,
В
глубине.
Нас
не видно (ну так что же?)
В
глубине.
Я
рукой колени слышу
Не
свои,
Руки
я плечом колышу
Не свои.
Мне
и радостно и глупо –
Отчего?
Я
смотрю на сцену тупо...
Отчего?
И
кому уста шептали:
«Вас
люблю»?
Чьи
уста мне отвечали:
«Вас
люблю»?
«Ни
гроша я не имею –
Вдруг
алтын!»
Я
от радости робею:
Вдруг
алтын?!
5
НАДПИСЬ НА ЛЕВОЙ ШПОРЕ
Прекрасна
участь этих шпор –
Сжимать
прекраснейшие ноги.
Смотря
на них, я полн тревоги
Желая
сжать их с давних пор.
6
НАДПИСЬ НА ПРАВОЙ ШПОРЕ
Какой
скакун принять укол
И
бремя сладкое достоин?
О
жребий, ты ко мне не зол:
Я
знаю, чей ты, милый воин.
7
Объяты
пламенем поленья,
Трещат,
как дальняя картечь.
Как
сладко долгие мгновенья
Смотреть
в немом оцепененьи
На
нежно огненную печь.
Бросают
лепестки авроры
Уж
угли алые на нас,
А
я, не опуская взоры,
Ловлю
немые разговоры
Пленительных,
знакомых глаз.
И
близость всё того же тела
Дарит
надежду новых сил –
Когда
б любовь в сердцах пропела
И,
пробудившись, захотела,
Чтоб
уголь свет свой погасил!
8
Зачем
копье Архистратига
Меня
из моря извлекло?
Затем,
что существует Рига
И
серых глаз твоих стекло;
Затем,
что мною не окончен
Мой
труд о воинах святых,
Затем,
что нежен и утончен
Рисунок
бедр твоих крутых,
Затем,
что Божеская сила
Дает
мне срок загладить грех,
Затем,
что вновь душа просила
Услышать
голос твой и смех;
Затем,
что не испита чаша
Неисчерпаемых
блаженств,
Что
не достигла слава наша
Твоих
красот и совершенств.
Тем
ревностней беру я иго
(О,
как ты радостно светло!),
Что
вдруг копье Архистратига
Меня
из моря извлекло.
<1911-1912>
ГАЗЭЛА
Мне
ночью шепчет месяц двурогий всё о тебе.
Мечтаю,
идя долгой дорогой, всё о тебе!
Когда
на небе вечер растопит золото зорь,
Трепещет
сердце странной тревогой всё о тебе.
Когда
полсуток глаз мой не видит серых очей,
Готов
я плакать, нищий убогий, всё о тебе!
За
пенной чашей, радостным утром думаю я
В
лукавой шутке, в думе ли строгой всё о тебе.
В
пустыне мертвой, в городе шумном всё говорит
И
час медлитель, миг быстроногий всё о тебе!
<1911-1912>
КАБАРЕ
Здесь
цепи многие развязаны, –
Всё
сохранит подземный зал,
И
те слова, что ночью сказаны,
Другой
бы утром не сказал...
<1913>
* * *
Я
книгу предпочту природе,
Гравюру
– тени вешних рощ,
И
мне шумит в весенней оде
Весенний,
настоящий дождь.
Не
потому, что это в моде,
Я
книгу предпочту природе.
Какая
скука в караване
Тащиться
по степи сухой.
Не лучше
ль, лежа на диване,
Прочесть
Жюль Верна том-другой.
А
так – я знаю уж заране,
Какая
скука в караване.
Зевать
над книгою немецкой,
Где
тяжек, как картофель, Witz*,
Где
даже милый Ходовецкий
Тяжел
и не живит <? > страниц.
Что
делать: уж привык я с детской
Зевать
над книгою немецкой.
Милей
проказливые музы,
Скаррона
смех, тоска Алин, –
Где
веселилися французы
И
Лондон слал туманный сплин.
Что
в жизни ждет? одни обузы,
Милей
проказливые музы.
Не
променял бы одного я
Ни
на гравюру, ни на том –
Тех
губ, что не дают покоя,
В
лице прелестном и простом.
Пускай
мне улыбнутся трое,
Не
променял бы одного я.
Но
ждать могу ли я ответа
От
напечатанных листков,
Когда
лишь повороты света
Я в
них искать всегда готов,
Пускай
мне нравится всё это,
Но
ждать могу ли я ответа?
Я
выражу в последней коде,
Что
без того понятно всем:
Я
книги предпочту природе,
А
вас хоть тысяче поэм.
Любовь
(когда она не в моде?)
Поет
в моей последней коде.
13 марта 1914
_______________
*Острота
(нем.).
МОЛЕНИЕ
О,
Феодоре Стратилате,
О,
Егорий, апрельский цвет!
Во
пресветлой вы во палате,
Где
ни плача, ни скорби нет.
Выходите
вы со полками
Из
высоких злаченых врат!
Ваш
оплот надо всеми нами...
Божий
воин – земному брат.
Изведите
огонь и воду,
Растопите
вы топь болот,
Понашлите
всю непогоду
На
безбожный и вражий род!
Преподобные,
преклоните
Ваши
взоры от райских книг,
Вы,
святители, освятите, –
Предводи
нас, Архистратиг!
Мы
молебны поем не втуне,
Не
напрасно поклоны бьем.
От
приморской спешит Солуни
Свет-Димитрий,
звеня копьем.
На
пороге же Божья Мати
Свой
покров простирает вслед,
Чтобы
Царь-Христос нашей рати
Дал
венец золотых побед.
<1914>
* * *
Великое
приходит просто
И
радостно, почти шутя,
Но
вдруг спадает с глаз короста,
И
видишь новыми зрачками,
Как
новозданное дитя.
Не шлет
вестей нам барабаном,
Трубач
пред ним не трубит вскачь.
Подобно
утренним туманам,
Спадает
с солнца пеленами!
Прими,
молись и сладко плачь,
Чтоб
небо снизошло на землю
И
духу плоть дала приют, –
Земля
дохнула тихо: «Внемлю»,
Звезда
цветет, и с пастухами
Свирельно
ангелы поют.
<1914>
ЦАРЬГРАД
Тройное
имя носит город,
Четвертое
названье – Рим.
Пусть
сонной пушкой воздух вспорот –
Надеждой
крестной мы горим.
И я
бывал, друзья, в Стамбуле,
Покой
прелестный полюбив.
Мои
глаза в дыму тонули,
Где
зыбит зелени залив.
Лишь
ты одна, Айя-София,
Гнала
мечтательную лень,
Напоминая
дни иные,
Особенно
тот горький день!
Трещат
машины боевые,
Всё
ближе крик: «Велик Аллах!»
Предсмертно
меркнут золотые
Орлы
на царских сапогах.
Служитель
алтаря с дарами
И
клириков нестройный рой...
«Господь,
о, смилуйся над нами!
Да
не погибнет Рим второй!»
Султан
разгорячен от зноя,
На
столб, чтоб славу увенчать,
Окровавленной
пятернею
Несмытую
кладет печать.
Она
не смыта, нет, о, турки,
Нагляднейшая
из улик,
Что
снова из-под штукатурки
Нам
засияет Спасов лик.
И
даже там, в раю, приснится,
О,
бедный Византийский брат,
Что
снова милая столица
Окрестится
«Святой Царьград».
1915
* * *
Ангелы
удивленные,
Ризами
убеленные,
Слетайтесь
по-старому,
По-старому,
по-бывалому
На вечный
вертеп!
Божьи пташечки,
Райские рубашечки,
Над пещерой малою,
Ризою алою
Свивайте свой круг!
Пастухи
беспечные,
Провидцы
вечные,
Ночными
закатами
Пробудясь
с ягнятами,
Услышьте
про мир.
Мудрецы восточные,
Дороги урочные
Приведут вас с ладаном
К Тому, Кто отрада нам,
Охрана и Спас.
И в
годы кромешные
Мы,
бедные грешные,
Виденьями
грозными,
Сомненьями
слезными
Смущаем
свой дух.
Пути укажите нам,
Про мир расскажите нам,
Чтоб вновь не угрозою,
Но райскою розою
Зажглись небеса!
О
люди, «Слава в вышних Богу»
Звучит
вначале, как всегда, –
Потом
и мирную дорогу
Найдете
сами без труда.
Исполнитесь
благоволенья,
Тогда
поймете наставленье
Рождественских
святых небес.
Сердца
откройте, люди, люди,
Впустите
весть о древнем чуде,
Чудеснейшем
из всех чудес!
<1915>
РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Словно
сто лет прошло, а словно неделя!
Какое
неделя... двадцать четыре часа!
Сам
Сатурн удивился: никогда доселе
Не
вертелась такой вертушкой его коса.
Вчера
еще народ стоял темной кучей,
Изредка
шарахаясь и смутно крича,
А
Аничков дворец красной и пустынной тучей
Слал
залп за залпом с продажного плеча.
Вести
(такие обычные вести!)
Змеями
ползли: «Там пятьдесят, там двести
Убитых...»
Двинулись казаки.
«Они
отказались... стрелять не будут!..» –
Шипят
с поднятыми воротниками шпики.
Сегодня...
сегодня солнце, встав,
Увидело
в казармах отворенными все ворота.
Ни
караульных, ни городовых, ни застав,
Словно
никогда и не было охранника, ни пулемета.
Играет
музыка. Около Кирочной бой,
Но
как-то исчезла последняя тень испуга.
Войска
за свободу! Боже, о Боже мой!
Все
готовы обнимать друг друга.
Вспомните
это утро после черного вчера,
Это
солнце и блестящую медь,
Вспомните,
что не снилось вам в далекие вечера,
Но
что заставляло ваше сердце гореть!
Вести
всё радостней, как стая голубей...
«Взята
Крепость... Адмиралтейство пало!»
Небо
всё яснее, всё голубей,
Как
будто Пасха в посту настала.
Только
к вечеру чердачные совы
Начинают
перекличку выстрелов,
С
тупым безумием до конца готовы
Свою
наемную жизнь выстрадать.
Мчатся
грузовые автомобили,
Мальчики
везут министров в Думу,
И к
быстрому шуму
«Ура»
льнет, как столб пыли.
Смех?
Но к чему же постные лица,
Мы
не только хороним, мы строим новый дом.
Как
всем в нем разместиться,
Подумаем
мы потом.
Помните
это начало советских депеш,
Головокружительное:
«Всем, всем, всем!»
Словно
голодному говорят: «Ешь!»,
А
он, улыбаясь, отвечает: «Ем».
По
словам прошел крепкий наждак
(Обновители
языка, нате-ка!),
И слово
«гражданин» звучит так,
Словно
его впервые выдумала грамматика.
Русская
революция – юношеская, целомудренная, благая –
Не
повторяет, только брата видит в французе,
И
проходит по тротуарам, простая,
Словно
ангел в рабочей блузе.
<1917>
ВОЛЫНСКИЙ ПОЛК
Отчего
травяная, древесная
Весна
не летит на землю?
Отчего
на зовы небесные
Земля
не вздыхает: «Внемлю»?
Отчего
из золотых шкатулок
Не
пускают мартовских пичуг?
Засмотрелся
Господь на Виленекий переулок,
Заслушался
Волынских труб.
Ведь
они ничего ни знали,
Радуясь
круглыми горлами:
Расстреляют
ли их в самом начале
Или
другие пойдут за ними святыми ордами.
Не
знали, что ручьи-мятежники
Уже
бегут бурливо и хлестко
И
алые, алые подснежники
Расцветают
на всех перекрестках.
Любуйтесь,
хотите ли, не хотите ли!
Принимайте,
ждали или не ждали!
Ничего,
что небесные распорядители
С
календарной весной опоздали.
<1917>
* * *
Не
знаю: душа ли, тело ли
Вселилось
сквозь радостные лица
Людей,
которые сделали
То,
что могло только сниться.
Другое
ли окно прорубили, двери ли
Распахнули
в неожидаемую свободу –
Но
стоят в изумлении, кто верили и не верили
Пробудившемуся
народу.
Твердою
и легкою походкою
Проходят
освободители,
Словно
в озеро ходкою лодкою
Вышли
из затонной обители.
Не
удивляйтесь, что скромно сияние
В
глазах таких родных и ежедневных, –
Ведь
почти стыдливое в своем величии благодеяние
Всегда
детски просто и детски безгневно.
Словно
великая река, что, не злясь, не опрометчиво
Подымается
до крутого склона,
А
ласково, свободно и доверчиво
Колышет
полноводное лоно.
<1917>
* * *
Слоями
розовыми облака опадали.
Вечер
стих, но птицы еще не пели.
Золотой
купол был апостольски полон,
и
не проснувшееся с горы было видно море.
Зеленоватые
сырые дали
ждали
загорной
свирели,
и
непроросшие еще гребни волн
к
утру не вызывал звук.
Вдруг
легкий
и теплый, словно дыханье, голос
(из
долины, с неба?) пропел:
– Милый
путник, слушай.
К
премудрости открой уши.
Закрыты
запада двери:
я,
ты и Бог – трое.
Четвертого
нет.
Безгласны
спящие звери.
Но
Божий сияет свет.
Посвященным
– откровенье.
Просто
стой.
Кругами
небесных тел
восхожденье
к
полноте неоскудно простой.
Слушай
мой голос,
говорю
я, Радужных Врат дева,
Праматерь
мира, первозданная Ева.
Я
колышу налитый мною колос,
я
алею в спелой малине
и
золотею в опереньи фазана,
трепещу
на магнитной игле,
плачу
в сосновой смоле,
в
молоке разломанного стебля,
с
птицей летаю,
с
рыбой ныряю,
с
ветром рыдаю,
мерцаю
звездой.
Через
меня в пустоте возникает эхо
и в
пустыне обманчивые здания.
Я
извожу искры из кошачьего меха
и филину
наплакала ночные рыдания.
Теку,
неподвижная,
лежу,
текучая,
золотая
и темная,
раздробленная
и целая,
родная
и непонятная
слепая
пророчица,
косное
желание.
Ростки
мироздания –
я
вывожу траву из подземной гнили,
я,
подымая прямо деревья –
на
косогорах и уклонах растут они прямо, –
я
воздвигаю храмы.
Мною
головы людей смотрят в небо
и
поднимают вспученные мужские органы
(прямо,
крепко, вверх)
для
той же цели.
Слушай,
слушай!
Зови
меня Ева,
Еннойя,
Душа
мира,
София.
Я в
тебе,
и
ты во мне.
Я,
ты и Бог – трое,
четвертого
нет. –
Тихим
воркованьем наполнились уши.
Посветлели
последние тени;
голос
пел всё нежнее, всё глуше,
по
долинным опускаясь ступен<ям>.
Как
проснувший< ся >
поднял
я голову
и
увидел круглое,
как
диск, солнце.
29 ноября 1917
* * *
Ольге
Афанасьевне Судейкиной
11
июля 1918
Пускай
нас связывал издáвна
Веселый
и печальный рок,
Но
для меня цветете равно
Вы
каждый час и каждый срок.
Люблю
былое безрассудство
И
алых розанов узор,
Влюбленность
милую в искусство
И
комедийный, нежный вздор.
На
сельском лежа на диване,
Вы
опускали ножку вниз
И в
нежно-желтом сарафане
Сбирали
осенью анис.
Весенним
пленены томленьем
На
рубеже безумных дней,
Вы
пели с пламенным волненьем
Элизий
сладостных теней.
Вы,
коломбинная Психея,
Сплетаете
воздушно дни,
И,
страстный странник, я, старея,
Плетусь
на прежние огни.
Двух
муз беспечная подруга,
Храня
волшебство легких чар,
От
старого примите друга
Последней
музы скромный дар.
1918