РОЛАНДОВ РОГ
Как нежный шут о злом своем
уродстве,
Я повествую о своем сиротстве...
За князем – род, за серафимом –
сонм,
За каждым – тысячи таких, как он,
Чтоб, пошатнувшись, – на живую
стену
Упал и знал, что – тысячи на
смену!
Солдат – полком, бес – легионом
горд,
За вором – сброд, а за шутом –
всё горб.
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем:
драться,
Под свист глупца и мещанина смех
–
Одна из всех – за всех – противу
всех! –
Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные
пустоты.
И сей пожар в груди тому залог,
Что некий Карл тебя услышит, Рог!
март
1921
В сновидящий час мой бессонный,
совиный
Так ...... я вдруг поняла:
Я знаю: не сердце во мне, –
сердцевина
На всем протяженье ствола.
Продольное сердце, от корня до
краю
Стремящее Рост и Любовь.
Древесная-чистая, – вся ключевая,
Древесная – сильная кровь.
Не знающие ни продажи, ни купли –
Не руки – два взмаха в лазорь!
Не лоб – в небеса запрокинутый
купол,
Любимец созвездий и зорь.
Из темного чрева, где скрытые
руды,
Ввысь – мой тайновидческий путь.
Из недр земных – и до неба:
отсюда
Моя двуединая суть.
Две
............................................................
Два знанья, вкушенные всласть.
К законам земным дорогое
пристрастье,
К высотам прекрасная страсть.
Апрель
1921
Как настигаемый олень
Летит перо.
О .....................................
И как хитро!
Их сонмы гонятся за мной, –
Чумная масть!
Все дети матери одной,
Чье имя – страсть.
Олень, олень Золоторог,
Беда близка!
То в свой звонкоголосый рог
Трубит тоска...
По зарослям словесных чащ
Спасайся, Царь!
То своры дых кровокипящ, –
То Ревность-Псарь!
Все громче, громче об ребро
Сердечный стук...
И тихо валится перо
Из смуглых рук...
30
апреля 1921
На што мне облака и степи
И вся подсолнечная ширь!
Я раб, свои взлюбивший цепи,
Благословляющий Сибирь.
Эй вы, обратные по трахту!
Поклон великим городам.
Свою застеночную шахту
За всю свободу не продам.
Поклон тебе, град Божий, Киев!
Поклон, престольная Москва!
Поклон, мои дела мирские!
Я сын, не помнящий родства...
Не встанет – любоваться рожью
Покойник, возлюбивший гроб.
Заворожил от света Божья
Меня верховный рудокоп.
3
мая 1921
Душа, не знающая меры,
Душа хлыста и изувера,
Тоскующая по бичу.
Душа – навстречу палачу,
Как бабочка из хризалиды!
Душа, не съевшая обиды,
Что больше колдунов не жгут.
Как смоляной высокий жгут
Дымящая под власяницей...
Скрежещущая еретица,
– Саванароловой сестра –
Душа, достойная костра!
10
мая 1921
О первое солнце над первым лбом!
И эти – на солнце прямо –
Дымящие – черным двойным жерлом –
Большие глаза Адама.
О первая ревность, о первый яд
Змеиный – под грудью левой!
В высокое небо вперенный взгляд:
Адам, проглядевший Еву!
Врожденная рана высоких душ,
О Зависть моя! О Ревность!
О всех мне Адамов затмивший Муж:
Крылатое солнце древних!
10
мая 1921
Косматая звезда,
Спешащая в никуда
Из страшного ниоткуда.
Между прочих овец приблуда,
В златорунные те стада
Налетающая, как Ревность –
Волосатая звезда древних!
10
мая 1921
Нам вместе было тридцать шесть,
Прелестная мы были пара...
И – радугой – благая весть:
................ – не буду
старой!
Троицын
день 1921
Благоухала целую ночь
В снах моих – Роза.
Неизреченно-нежная дочь
Эроса – Роза.
Как мне усвоить, расколдовать
Речь твою – Роза?
Неизреченно-нежная мать
Эроса – Роза!
Как ...... мне странную сласть
Снов моих – Роза?
Самозабвенно-нежная страсть
Эроса – Роза!
21
июля 1921
Прямо в эфир
Рвется тропа.
– Остановись! –
Юность слепа.
Ввысь им и ввысь!
В синюю рожь!
– Остановись! –
В небо ступнешь.
25
августа 1921
Не в споре, а в мире –
Согласные сестры.
Одна – меч двуострый
Меж грудью и миром
Восставив: не выйду!
Другая, чтоб не было гостю обиды
–
И медом и миром.
<1921>
(СТИХИ К
АХМАТОВОЙ)
Соревнования короста
В нас не осилила родства.
И поделили мы так просто:
Твой – Петербург, моя – Москва.
Блаженно так и бескорыстно
Мой гений твоему внимал.
На каждый вздох твой рукописный
Дыхания вздымался вал.
Но вал моей гордыни польской –
Как пал он! – С златозарных гор
Мои стихи – как добровольцы
К тебе стекались под шатер...
Дойдет ли в пустоте эфира
Моя лирическая лесть?
И безутешна я,
Что женской лиры
Одной, одной мне тягу несть.
Гордость и робость – рóдные
сестры,
Над колыбелью, дружные, встали.
«Лоб запрокинув!» – гордость
велела.
«Очи потупив!» – робость шепнула.
Так прохожу я – очи потупив –
Лоб запрокинув – Гордость и
Робость.
20
сентября 1921
Справа, справа – баран
круторогий!
И сильны мои ноги.
Пожелайте мне доброй дороги,
Богини и боги!
Слажу, слажу с курчавой сестрою,
С корабельной сосною!
Вся поклажа – брусок со струною,
Ничего – за спиною!
Ни закона, ни ......, ни дома,
Ни отцовского грома,
Ни товарища нежной истомы, –
Все сгорело соломой!
Пожелайте мне смуглого цвета
И попутного ветра!
.................. – в Лету,
Без особой приметы!
19
ноября 1921
Не для льстивых этих риз, лживых
ряс –
Голосистою на свет родилась!
Не ночные мои сны – наяву!
Шипом-шепотом, как вы, не живу!
От тебя у меня, шепот-тот-шип –
Лира, лира, лебединый загиб!
С лавром, с зорями, с ветрами
союз,
Не монашествую я – веселюсь!
И мальчишка – недурeн-белокур!
Ну, а накривь уж пошло чересчур,
–
От тебя у меня, шепот-тот-шип –
Лира, лира, лебединый загиб!
Доля женская, слыхать, тяжела!
А не знаю – на весы не брала!
Не продажный мой товар – даровой!
Ну, а ноготь как пойдет синевой,
–
От тебя у меня, клекот-тот-хрип –
Лира, лира, лебединый загиб!
4
декабря 1921
До убедительности, до
Убийственности – просто:
Две птицы вили мне гнездо:
Истина – и Сиротство.
<1921
– 1922>
* * *
Ломающимся голосом
Бредет – как палкой пó мосту.
Как водоросли – волосы.
Как водоросли – помыслы.
И в каждом спуске: выплыву,
И в каждом взлете: падаю.
Рука как свиток выпала,
Разверстая и слабая...
Декабрь
1921
По-небывалому:
В первый раз!
Не целовала
И не клялась.
По-небывалому:
Дар и милость.
Не отстраняла
И не клонилась.
А у протаянного окна –
Это другая была –
Она.
................................
................................
Не заклинай меня!
Не клялась.
Если и строила –
Дом тот сломлен.
С этой другою
Родства не помню.
................................
................................
Не окликай меня, –
Безоглядна.
Январь
1922
Ока крылатый откос:
Вброд или вдоль стен?
Знаю и пью робость
В чашечках ко – лен.
Нет голубям зерен,
Нет площадям трав,
Ибо была – морем
Площадь, кремнем став.
Береговой качки
...... злей
В башни не верь: мачты
Гиблых кораб – лей...
Грудь, захлебнись камнем.
<1922>
Знакомец! Отколева в наши страны?
Которого ветра клясть?
Знакомец! С тобою в любовь не
встану:
Твоя вороная масть.
Покамест костру вороному –
пыхать,
Красавице – искра в глаз!
– Знакомец! Твоя дорогая прихоть,
А мой дорогой отказ.
Москва,
18 марта 1922
Без повороту и без возврату,
Часом и веком.
Это сестра провожает брата
В темную реку.
Без передыху и без пощады
.................................................
Это сестра оскользнулась взглядом
В братнюю руку.
«По Безымянной
В самую низь.
Плиты стеклянны:
Не оскользнись.
Синее зелье
Всвищет сквозь щели.
Над колыбелью –
Нищие пели:
Первый – о славе,
Средний – о здравье,
Третий – так с краю
оставил:
Жемчугом сыпать
Вслед – коли вскличут».
Братняя притопь.
Сестрина причеть.
28
марта 1922
Божественно и безоглядно
Растет прибой.
Не губы, жмущиеся жадно
К руке чужой –
Нет, раковины в час отлива
Тишайший труд.
Божественно и терпеливо:
Так море – пьют.
<1922>
В пустынной хрáмине
Троилась – ладаном.
Зерном и пламенем
На темя падала...
В ночные клекоты
Вступала – ровнею.
– Я буду крохотной
Твоей жаровнею:
Домашней утварью:
Тоску раскуривать,
Ночную скуку гнать,
Земные руки греть!
С груди безжалостной
Богов – пусть сброшена!
Любовь досталась мне
Любáя: бóльшая!
С такими путами!
С такими льготами!
Пол-жизни? – Всю тебе!
По-локоть? – Вот она!
За то, что требуешь,
За то, что мучаешь,
За то, что бедные
Земные руки есть...
Тщета! – Не выверишь
По амфибрахиям!
В груди пошире лишь
Глаза распахивай,
Гляди: не Логосом
Пришла, не Вечностью:
Пустоголовостью
Твоей щебечущей
К груди...
– Не властвовать!
Без слов и нá слово –
Любить... Распластаннейшей
В мире – ласточкой!
Берлин,
26 июня 1922
И скажешь ты:
Не та ль,
Не ты,
Что сквозь персты:
Листы, цветы –
В пески...
Из устных
Вер – индус,
Что нашу грусть –
В листы,
И груз – в цветы
Всего за только всхруст
Руки
В руке:
Игру.
Индус, а может Златоуст
Вер – без навек,
И без корней
Верб,
И навек – без дней...
(Бедней
Тебя!)
И вот
Об ней,
Об ней одной.
3
июля 1922
Листья ли с древа рушатся,
Розовые да чайные?
Нет, с покоренной русости
Ризы ее, шелка ее...
Ветви ли в воду клонятся,
К водорослям да к ржавчинам?
Нет, – без души, без помысла
Руки ее упавшие.
Смолы ли в траву пролиты, –
В те ли во лапы кукушечьи?
Нет, – по щекам на коврики
Слезы ее, – ведь скушно же!
Барин, не тем ты занятый,
А поглядел бы зарево!
То в проваленной памяти –
Зори ее: глаза его!
<1922>
Золото моих волос
Тихо переходит в седость.
– Не жалейте! Все сбылось,
Все в груди слилось и спелось.
Спелось – как вся даль слилась
В стонущей трубе окраины.
Господи! Душа сбылась:
Умысел твой самый тайный.
======
Несгорающую соль
Дум моих – ужели пепел
Фениксов отдам за смоль
Временных великолепий?
Да и ты посеребрел,
Спутник мой! К громам и дымам,
К молодым сединам дел –
Дум моих причти седины.
Горделивый златоцвет,
Роскошью своей не чванствуй:
Молодым сединам бед
Лавр пристал – и дуб гражданский.
Между
17 и 23 сентября 1922
А любовь? Для подпаска
В руки бьющего снизу.
Трехсекундная встряска
На горах Парадиза.
Эти ады и раи,
Эти взлеты и бездны –
Только бренные сваи
В легкой сцепке железной.
– Накаталась! – Мгновенья
Зубы стиснув – за годы,
В сновиденном паденье
Сердца – вглубь пищевода.
Юным школьникам – басни!
Мы ж за оду, в которой
Высь – не нá смех, а нá смерть:
Настоящие горы!
29
сентября 1922
В сиром воздухе загробном –
Перелетный рейс...
Сирой проволоки вздроги,
Повороты рельс...
Точно жизнь мою угнали
По стальной версте –
В сиром мóроке – две дали...
(Поклонись Москве!)
Точно жизнь мою убили.
Из последних жил
В сиром мóроке в две жилы
Истекает жизнь.
28
сентября 1922
От руки моей не взыгрывал,
На груди моей не всплакивал...
Непреложней и незыблемей
Опрокинутого факела:
Над душой моей в изглавии,
Над страдой моей в изножии
(От руки моей не вздрагивал, –
Не твоей рукой низложена)
Азраил! В ночах без месяца
И без звезд дороги скошены.
В этот час тяжело-весящий
Я тебе не буду ношею...
Азраил? В ночах без выхода
И без звезд: личины сорваны!
В этот час тяжело-дышащий
Я тебе не буду прорвою...
А потом перстом как факелом
Напиши в рассветных серостях
О жене, что назвала тебя
Азраилом вместо – Эроса.
17
февраля 1923
Голубиная купель,
Небо: тридевять земель.
Мне, за тем гулявшей зá морем,
Тесно в одиночной камере
Рук твоих,
Губ твоих,
Человек – и труб твоих,
Город!
– Город!
Это сорок
Сороков во мне поют.
Это сорок
– Бить, так в порох! –
Кузнецов во мне куют!
Мне, решать привыкшей в мраморе,
Тесно в одиночной камере
Демократии и Амора.
21
марта 1923
Где сроки спутаны, где в воздух
ввязан
Дом – и под номером не наяву!
Я расскажу тебе о том, как важно
В летейском городе своем живу.
Я расскажу тебе, как спал он,
Не выспался – и тянет стан,
Где между водорослью и опалом
День деворадуется по мостам.
Где мимо спящих богородиц
И рыцарей, дыбящих бровь,
Шажком торопится народец
Потомков – переживших кровь.
Где честь, последними мечами
Воззвав, – не медлила в ряду.
О городе, где всё очами
Глядит – последнего в роду.
21
апреля 1923
Когда друг другу лжем,
(Ночь, прикрываясь днем)
Когда друг друга ловим,
(Суть, прикрываясь словом)
Когда друг к другу льнем
В распластанности мнимой,
(Смоль, прикрываясь льном,
Огнь, прикрываясь дымом...)
Взойди ко мне в ночи
Так: майского жучка
Ложь – полунощным летом.
Так: черного зрачка
Ночь – прикрываясь веком...
Ты думаешь, робка
Ночь – и ушла с рассветом?
Так: черного зрачка
Ночь – прикрываясь веком...
Свет – это только плоть!
Столпником на распутье:
Свет: некая милóть,
Наброшенная сутью.
Подземная река –
Бог – так ночь под светом...
Так: черного зрачка
Ночь – прикрываясь веком...
Ты думаешь – исчез
Взгляд? – Подыми! – Течет!
Свет, – это только вес,
Свет, – это только счет...
Свет – это только веко
Над хаосом...
Ты думаешь – робка
Ночь? –
Подземная река –
Ночь, – глубока под днем!
– Брось! Отпусти
В ночь в огневую реку.
Свет – это только веко
Над хаосом...
Когда друг другу льстим,
(Занавес слов над глубью!)
Когда друг друга чтим,
Когда друг друга любим...
Июнь
1923
Божественно и детски-гол
Лоб – сквозь тропическую темень.
В глазах, упорствующих в пол,
Застенчивость хороших сéмей.
Сквозь девственные письмена
Мне чудишься побегом рдяным,
Чья девственность оплетена
Воспитанностью, как лианой.
Дли свою святость! Уст и глаз
Блюди священные сосуды!
Под тропиками родилась
Любовь, и я к тебе оттуда:
Из папоротников, хвощей,
Стай тростниковых, троп
бесследных.
Где все забвение вещей
В ладони лотосова стебля
Покоится. Наводит сон
Сок лотоса. Вино без пены
Сок лотоса... Детей и жен
Как обмороком сводит члены
Сок лотоса... Гляди, пуста
Ладонь. – Но в час луны с Востока
(Сок лотоса...) – из уст в уста
Вкуси – сон лотосова сока.
23
июля 1923
Все так же, так же в морскую синь
–
Глаза трагических героинь.
В сей зал, бесплатен и неоглядн,
Глазами заспанных Ариадн
Обманутых, очесами Федр
Отвергнутых, из последних недр
Вотще взывающими к ножу...
Так, в грудь, жива ли еще, гляжу.
24
июля 1923
Как бы дым твоих ни горек
Труб, глотать его – все нега!
Оттого что ночью – город –
Опрокинутое небо.
Как бы дел твоих презренных
День ни гол, – в ночи ты – шах!
Звезды страсть свела – на землю!
Картою созвездий – прах.
Гектором иль Бонапартом
Звать тебя? Москва иль Троя?
Звездной и военной картой
Город лег...
Любовь? – Пустое!
Минет! Нищеты надземной
Ставленник, в ночи я – шах!
Небо сведено на землю:
Картою созвездий – прах
Рассыпается...
30
августа 1923
По набережным, где седые деревья
По следу Офелий... (Она ожерелья
Сняла, – не наряженной же
умирать!)
Но все же
(Раз смертного ложа – неможней
Нам быть нежеланной!
Раз это несносно
И в смерти, в которой
Предвечные горы мы сносим
На сердце!..) – она все немногие
вёсны
Сплела – проплывать
Невестою – и венценосной.
Так – нéбескорыстною
Жертвою миру:
Офелия – листья,
Орфей – свою лиру...
– А я? –
28
сентября 1923
Фонари, горящие газом,
Леденеющим день от дня.
Фонари, глядящие глазом,
Не пойму еще – в чем? – виня,
Фонари, глядящие нáземь:
На младенцев и на меня.
23
сентября 1923
Ты, меня любивший фальшью
Истины – и правдой лжи,
Ты, меня любивший – дальше
Некуда! – За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. – Десницы взмах!
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.
12
декабря 1923
Оставленного зала тронного
Столбы. (Оставленного – в срок!)
Крутые улицы наклонные
Стремительные как поток.
Чувств обезумевшая жимолость,
Уст обеспамятевший зов.
– Так я с груди твоей низринулась
В бушующее море строф.
Декабрь
1923
Над колыбелью твоею – где ты? –
Много, ох много же, будет пето.
Где за работой швея и мать –
Басен и песен не занимать!
Над колыбелью твоею нищей
Многое, многое с Бога взыщем:
Сроков и соков и лет и зим –
Много! а больше еще – простим.
Над колыбелью твоей бесправной
Многое, многое станет явным,
Гласным: прошедшая сквозь тела
................ – чем стала и
чем была!
Над колыбелью твоею скромной
Многое, многое Богу вспомним!
– Повести, спящие под замком, –
Много! а больше еще – сглотнем.
Лишь бы дождаться тебя, да лишь
бы...
Многое, многое станет лишним,
Выветрившимся – чумацкий дым!
..........................................................
Все недававшееся – моим!
5
августа 1924
Пела рана в груди у князя.
Или в ране его – стрела
Пела? – к милому не поспеть мол,
Пела, милого не отпеть –
Пела. Та, что летела степью
Сизою. – Или просто степь
Пела, белое омывая
Тело... «Лебедь мой дикий гусь»,
Пела... Та, что с синя-Дуная
К Дону тянется...
Или Русь
Пела?
30
декабря 1924
Не колесо громовое –
Взглядами перекинулись двое.
Не Вавилон обрушен –
Силою переведались души.
Не ураган на Тихом –
Стрелами перекинулись скифы.
16
января 1925
Дней сползающие слизни,
...Строк поденная швея...
Что до собственной мне жизни?
Не моя, раз не твоя.
И до бед мне мало дела
Собственных... – Еда? Спанье?
Что до смертного мне тела?
Не мое, раз не твое.
Январь
1925
Высокомерье – каста.
Чем недохват – отказ.
Что говорить: не часто!
В тысячелетье – раз.
Все, что сказала – крайний
Крик морякам знаком!
А остальное – тайна:
Вырежут с языком.
16
мая 1925
Слава падает так, как слива:
На голову, в подол.
Быть красивой и быть счастливой!
(А не плохой глагол –
Быть? Без всякого приставного –
Быть и точка. За ней простор.)
Слава падает так, как слово
Милости на топор
Плахи, или же как на плиты
Храма – полдень сухим дождем.
Быть счастливой и знаменитой?
Меньшего обождем
Часа. Или же так, как целый
Рим – на розовые кусты.
– Слава! – Я тебя не хотела:
Я б тебя не сумела нести.
17
мая 1925
От родимых сёл, сёл!
– Наваждений! Новоявленностей!
Чтобы поезд шел, шел,
Чтоб нигде не останавливался,
Никуда не приходил.
В вековое! Незастроенное!
Чтобы ветер бил, бил,
Выбивалкою соломенною
Просвежил бы мозг, мозг
– Все осевшее и плесенное! –
Чтобы поезд нес, нес,
Быстрей лебедя, как в песенке...
Сухопутный шквал, шквал!
Низвержений! Невоздержанностей!
Чтобы поезд мчал, мчал,
Чтобы только не задерживался.
Чтобы только не срастись!
Не поклясться! не насытиться бы!
Чтобы только – свист, свист
Над проклятою действительностью.
Феодальных нив! Глыб
Первозданных! незахватанностей!
Чтобы поезд шиб, шиб,
Чтобы только не засматривался
На родимых мест, мест
Августейшие засушенности!
Все едино: Пешт, – Брест –
Чтобы только не заслушивался.
Никогда не спать! Спать?!
Грех последний, неоправданнейший.
Птиц, летящих вспять, вспять
По пятам деревьев падающих!
Чтоб не ночь, не две! – две?! –
Еще дальше царства некоего –
Этим поездом к тебе
Все бы ехала и ехала бы.
Конец
мая 1925
Тише, хвала!
Дверью не хлопать,
Слава!
Стола
Угол – и локоть.
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть – и лоб.
Локоть – и мысль.
Юность – любить,
Старость – погреться:
Некогда – быть,
Некуда деться.
Хоть бы закут –
Только без прочих!
Краны – текут,
Стулья – грохочут,
Рты говорят:
Кашей во рту
Благодарят
«За красоту».
Знали бы вы,
Ближний и дальний,
Как головы
Собственной жаль мне –
Бога в орде!
Степь – каземат –
Рай – это где
Не говорят!
Юбочник – скот –
Лавочник – частность!
Богом мне – тот
Будет, кто даст мне
– Не времени!
Дни сочтены! –
Для тишины –
Четыре стены.
Париж,
26 января 1926
Кто – мы? Потонул в медведях
Тот край, потонул в полозьях.
Кто – мы? Не из тех, что ездят –
Вот – мы! А из тех, что возят:
Возницы. В раненьях жгучих
В грязь вбитые – за везучесть.
Везло! Через Дон – так голым
Льдом. Хвать – так всегда
патроном
Последним. Привар – несолон.
Хлеб – вышел. Уж так везло нам!
Всю Русь в наведенных дулах
Несли на плечах сутулых.
Не вывезли! Пешим дралом –
В ночь, выхаркнуты народом!
Кто мы? да по всем вокзалам!
Кто мы? да по всем заводам!
По всем гнойникам гаремным* –
Мы, вставшие за деревню,
За – дерево...
С шестерней, как с бабой,
сладившие –
Это мы – белоподкладочники?
С Моховой князья да с Бронной-то
–
Мы-то – золотопогонники?
Гробокопы, клополовы –
Подошло! подошло!
Это мы пустили слово:
Хорошо! хорошо!
Судомои, крысотравы,
Дом – верша, гром – глуша,
Это мы пустили славу:
– Хороша! хороша –
Русь!
Маляры-то в поднебесьице –
Это мы-то с жиру бесимся?
Баррикады в Пятом строили –
Мы, ребятами.
– История.
Баррикады, а нынче – троны.
Но все тот же мозольный лоск.
И сейчас уже Шарантоны
Не вмещают российских тоск.
Мрем от них. Под шинелью драной –
Мрем, наган наставляя в бред...
Перестраивайте Бедламы:
Все – малы для российских бед!
Бредит шпорой костыль – острите!
–
Пулеметом – пустой обшлаг.
В сердце, явственном после
вскрытья –
Ледяного похода знак.
Всеми пытками не исторгли!
И да будет известно – там:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам.
St. Gilles-sur-Vie (Vendée)
Апрель
1926
____________
Глыбами – лбу
Лавры похвал.
«Петь не могу!»
– «Будешь!» – «Пропал,
(На толокно
Переводи!)
Как молоко –
Звук из груди.
Пусто. Сухá.
В полную веснь –
Чувство сука».
– «Старая песнь!
Брось, не морочь!»
«Лучше мне впредь –
Камень толочь!»
– «Тут-то и петь!»
«Чтó я, снегирь,
Чтоб день-деньской
Петь?»
– «Не моги,
Пташка, а пой!
Нá зло врагу!»
«Коли двух строк
Свесть не могу?»
– «Кто когда – мог?!»
«Пытка!» – «Терпи!»
«Скошенный луг –
Глотка!» – «Хрипи:
Тоже ведь – звук!»
«Львов, а не жен
Дело». – «Детей:
Распотрошен –
Пел же – Орфей!»
«Так и в гробу?»
– «И под доской».
«Петь не могу!»
– «Это воспой!»
Медон,
4 июня 1928
Чем – не боги же – поэты!
Отблагодарю за это
– Длящееся с Рождества –
Лето слуха и ответа,
Сплошь из звука и из света,
Без единственного шва
Ткань, наброшенную свыше:
С высоты – не верь, что вышла
Вся – на надобы реклам! –
Всей души твоей мальчишьей –
Нá плечи – моим грехам
И годам...
Июнь
1928
Всю меня – с зеленью
Тех – дрём –
Тихо и медленно
Съел – дом.
Ту, что с созвездиями
Росла –
Просто заездили
Как осла.
Ту, что дриадою
Лес – знал.
Июнь
1928
Н. П. Г. – в память наших лесов
Лес: сплошная маслобойня
Света: быстрое, рябое,
Бьющееся, как Ваграм.
Погляди, как в час прибоя
Лес играет сам с собою!
Так и ты со мной играл.
1928
Проходи стороной,
Тело вольное, рыбье!
Между мной и волной,
Между грудью и зыбью –
Третье, злостная грань
Дружбе гордой и голой:
Стопудовая дань
Пустяковине: полу.
Узнаю тебя, клин,
Как тебя ни зови:
В море – ткань, в поле – тын,
Вечный третий в любви!
Мало – злобе людской
Права каменных камер?
Мало – деве морской
Моря трепетной ткани?
Океана-Отца
Неизбывных достатков –
Пены – чудо-чепца?
Вала – чудо-палатки?
Узнаю тебя, гад,
Как тебя ни зови:
В море – ткань, в горе – взгляд,
–
Вечный третий в любви!
Как приму тебя, бой,
Мне даваемый глубью,
Раз меж мной – и волной,
Между грудью – и грудью...
– Нереида! – Волна!
Ничего нам не надо,
Что не я, не она,
Не волна, не наяда!
Узнаю тебя, гроб,
Как тебя ни зови:
В вере – храм, в храме – поп, –
Вечный третий в любви!
Хлебопек, кочегар, –
Брак без третьего мéжду!
Прячут жир (горе бар!)
Чистым – нету одежды!
Черноморских чубóв:
– Братцы, голые топай! –
Голым в хлябь и в любовь,
Как бойцы Перекопа –
В бой...
Матросских сосков
Рябь. – «Товарищ, живи!»
...В пулю – шлем, в бурю – кров:
Вечный третий в любви!
Побережья бродяг,
Клятвы без аналоев!
Как вступлю в тебя, брак,
Раз меж мною – и мною ж –
Чтó? Да нос на тени,
Соглядатай извечный –
(Свой же). Все, что бы ни –
Что? Да всё, если нечто!
Узнаю тебя, бiс,
Как тебя ни зови:
Нынче – нос, завтра – мыс, –
Вечный третий в любви!
Горделивая мать
Над цветущим отростком,
Торопись умирать!
Завтра – третий вотрется!
Узнаю тебя, смерть,
Как тебя ни зови:
В сыне – рост, в сливе – червь:
Вечный третий в любви.
Понтайяк,
1 августа 1928
Уж вы, батальоны –
Эскадроны!
Сынок порожённый,
Бе – ре – женый!
Уж ты по младенцу –
Новобранцу –
Слеза деревенска,
Океанска!
В который раз вспóрот
Живот – мало!
Сколько б вас, Егорок,
Ни рожала –
Мало! Мои сучья!
Крóвь чья? Сóль чья?
Мало! Мала куча:
Больше! Больше!
Хоша б целый город
Склала – живы!
Сколько б вас, Егорок,
Ни ложила –
В землю. Большеротый,
Башка – вербой
Вьется. Людям – сотый,
А мне – первый!
Теки, мои соки,
Брегá – через!
Сосцы пересохли –
Очам – чéред!
Реви, долговласа,
По армейцу!
Млецóм отлилася –
Слезой лейся!
1928
Чтобы край земной не вымер
Без отчаянных дядéй,
Будь, младенец, Володимир:
Целым миром володей!
Литературная
–
не в ней
Суть, а вот – кровь пролейте!
Выходит
каждые семь дней.
Ушедший – раз в столетье
Приходит. Сбит передовой
Боец. Каких, столица,
Еще
тебе
вестей, какой
Еще – передовицы?
Ведь это, милые, у нас,
Черновец – милюковцу:
«Владимир Маяковский? Да-с.
Бас, говорят, и в кофте
Ходил»...
Эх кровь-твоя-кровца!
Как с новью примириться,
Раз первого ее бойца
Кровь – на второй странице
(Известий.)
«В гробу, в обыкновенном темном
костюме, в устойчивых, грубых
ботинках, подбитых железом, лежит
величайший поэт революции».
(«Однодневная
газета», 24 апреля 1930 г.)
В сапогах, подкованных железом,
В сапогах, в которых гору брал –
Никаким обходом ни объездом
Не доставшийся бы перевал –
Израсходованных до сиянья
За двадцатилетний перегон.
Гору пролетарского Синая,
На котором праводатель – он.
В сапогах – двустопная
жилплощадь,
Чтоб не вмешивался жилотдел –
В сапогах, в которых,
понаморщась,
Гору нес – и брал – и клял – и
пел –
В сапогах и до и без отказу
По невспаханностям Октября,
В сапогах – почти что водолаза:
Пехотинца, чище ж говоря:
В сапогах великого похода,
На донбассовских, небось,
гвоздях.
Гору горя своего народа
Стапятидесяти (Госиздат)
Миллионного ... – В котором роде
Своего, когда который
год:
«Ничего-де своего в заводе!»
Всех народов горя гору – вот.
Так вот в этих – про его
Рольс-Ройсы
Говорок еще не приутих –
Мертвый пионерам крикнул:
Стройся!
В сапогах – свидетельствующих.
Любовная лодка разбилась о быт.
И полушки не поставишь
На такого главаря.
Лодка-то твоя, товарищ,
Из какого словаря?
В лодке, да еще в любовной
Запрокинуться – скандал!
Разин – чем тебе не ровня? –
Лучше с бытом совладал.
Эко новшество – лекарство
Хлещущее, что твой кран!
Парень, не по-пролетарски
Действуешь – а что твой пан!
Стоило ж в богов и в матку
Нас, чтоб – кровь, а не рассвет!
–
Класса белую подкладку
Выворотить напослед.
Вроде юнкера, на Тóске
Выстрелившего – с тоски!
Парень! не по-маяковски
Действуешь: по-шаховски.
Фуражечку б на бровишки
И – прощай, моя джаным!
Правнуком своим проживши,
Кончил – прадедом своим.
То-то же, как на поверку
Выйдем – стыд тебя заест:
Совето-российский Вертер.
Дворяно-российский жест.
Только раньше – в околодок,
Нынче ж...
– Враг ты мой родной!
Никаких любовных лодок
Новых – нету под луной.
Выстрел – в самую душу,
Как только что по врагам.
Богоборцем разрушен
Сегодня последний храм.
Еще раз не осекся,
И, в точку попав – усоп.
Было стало быть
сердце,
Коль выстрелу следом – стоп.
(Зарубежье, встречаясь:
«Ну, казус! Каков фугас!
Значит – тоже сердца есть?
И с той же, что и у нас?»)
Выстрел – в самую точку,
Как в ярмарочную цель.
(Часто – левую мочку
Отбривши – с женой в постель.)
Молодец! Не прошибся!
А женщины ради – что ж!
И Елену паршивкой
– Подумавши – назовешь.
Лишь одним, зато знатно,
Нас лефовец удивил:
Только вправо и знавший
Палить-то, а тут – словил.
Кабы в правую – свёрк бы
Ланцетик – и здрав ваш шеф.
Выстрел в левую створку:
Ну в самый-те Центропев!
Зерна огненного цвета
Брошу на ладонь,
Чтоб предстал он в бездне света
Красный как огонь.
Советским вельможей,
При полном Синоде...
– Здорово, Сережа!
– Здорово, Володя!
Умаялся? – Малость.
– По общим? – По личным.
– Стрелялось? – Привычно.
– Горелось? – Отлично.
– Так стало быть пожил?
– Пасс в нек`тором роде.
...Негоже, Сережа!
...Негоже, Володя!
А помнишь, как матом
Во весь свой эстрадный
Басище – меня-то
Обкладывал? – Ладно
Уж... – Вот-те и шлюпка
Любовная лодка!
Ужель из-за юбки?
– Хужей из-за водки.
Опухшая рожа.
С тех пор и на взводе?
Негоже, Сережа.
– Негоже, Володя.
А впрочем – не бритва –
Сработано чисто.
Так стало быть бита
Картишка? – Сочится.
– Приложь подорожник.
– Хорош и коллодий.
Приложим, Сережа?
– Приложим, Володя.
А что на Рассее –
На матушке? – То есть
Где? – В Эсэсэсере
Что нового? – Строят.
Родители – рóдят,
Вредители – точут,
Издатели – водят,
Писатели – строчут.
Мост новый заложен,
Да смыт половодьем.
Все то же, Сережа!
– Все то же, Володя.
А певчая стая?
– Народ, знаешь, тертый!
Нам лавры сплетая,
У нас как у мертвых
Прут. Старую Росту
Да завтрашним лаком.
Да не обойдешься
С одним Пастернаком.
Хошь, руку приложим
На ихнем безводье?
Приложим, Сережа?
– Приложим, Володя!
Еще тебе кланяется...
– А что добрый
Наш Льсан Алексаныч?
– Вон – ангелом! – Федор
Кузьмич? – На канале:
По красные щеки
Пошел. – Гумилев Николай?
– На Востоке.
(В кровавой рогоже,
На полной подводе...)
– Все то же, Сережа.
– Все то же, Володя.
А коли все то же,
Володя, мил-друг мой –
Вновь руки наложим,
Володя, хоть рук – и –
Нет.
– Хотя и нету,
Сережа, мил-брат мой,
Под царство и это
Подложим гранату!
И на раствороженном
Нами Восходе –
Заложим, Сережа!
– Заложим, Володя!
Много храмов разрушил,
А этот – ценней всего.
Упокой, Господи, душу усопшего
врага твоего.
Савойя,
август 1930