For like an eyeless night-mare grief did sit
Upon his being…
Shelley
Потому
что печаль, как безглазый
кошмар,
нависла над его существом…
Шелли
УЗОРНОЕ
ОКНО
На бледно-лазурном стекле
Расписаны ярко узоры.
Цветы наклонились к земле,
Скала убегает к скале,
И видно, как дремлют во мгле
Далекие снежные горы.
Но что за высоким окном
Горит нерассказанным сном,
И краски сливает в узоры?
Не дышит ли там Красота
В мерцании мира и лени?
Всхожу, – и бледнеет мечта,
К печали ведет высота,
За ярким окном пустота, –
Меня обманули ступени.
Все дремлет в немой полумгле,
И только на мертвом стекле
Играют бездушные тени.
ПРОЙДУТ
ВЕКА ВЕКОВ
Пройдут века веков, толпы
тысячелетий,
Как туча саранчи, с собой несущей
смерть,
И в быстром ропоте испуганных
столетий
До горького конца пребудет та же
твердь, –
Немая, мертвая, отвергнутая
Богом,
Живущим далеко в беззвездных
небесах,
В дыханьи Вечности, за гранью,
за порогом
Всего понятного, горящего в
словах.
Всегда холодная, пустыня звезд
над нами
Останется чужой до горького
конца,
Когда она падет кометными
огнями,
Как брызги слез немых с
печального лица.
ВЕЩИЙ СОН
Сонет
Как вещий сон волшебника-Халдея,
В моей душе стоит одна мечта.
Пустыня Мира дремлет, холодея,
В Пустыне Мира дремлет Красота.
От снежных гор с высокого хребта
Гигантская восходит орхидея,
Над ней отравой дышит пустота.
И гаснут звезды, в сумраке
редея.
Лазурный свод безбрежен и
глубок,
Но в глубь его зловеще-тусклым
взглядом
Глядит – глядит чудовищный
цветок,
Взлелеянный желаньем, полный
ядом,
И далеко – теснит немой простор
Оплоты Мира, глыбы мертвых гор.
«БОГ
НЕ ПОМНИТ ИХ...»
В тусклом беззвучном Шеоле
Дремлют без снов рефаимы,
Тени умерших на воле,
Мертвой неволей хранимы.
Память склонилась у входа,
К темной стене припадая.
Нет им ни часа, ни года,
Нет им призывов Шаддая.
В черной подземной пустыне
Мертвые спят караваны,
Спят вековые твердыни,
Богом забытые страны.
СФИНКС
Среди песков пустыни вековой,
Безмолвный Сфинкс царит на фоне
ночи,
В лучах Луны гигантской головой
Встает, растет, – глядят, не
видя, очи.
С отчаяньем живого мертвеца,
Воскресшего в безвременной
могиле,
Здесь бился раб, томился без
конца, –
Рабы кошмар в граните воплотили.
И замысел чудовищной мечты,
Средь Вечности, всегда
однообразной,
Восстал как враг обычной
красоты,
Как сон, слепой, немой, и
безобразный.
В ЧАС
ВЕЧЕРНИЙ
Зачем в названьи звезд
отравленные звуки, –
Змея, и Скорпион, и Гидра, и
Весы?
– О, друг мой, в царстве звезд
все та же боль разлуки,
Там так же тягостны мгновенья и
часы.
О, друг мой, плачущий со мною в
час вечерний,
И там, как здесь, царит Судьбы
неправый суд,
Змеей мерцает ложь, и гидра
жгучих терний –
Отплата мрачная за радости минут.
И потому теперь в туманности
Эфира
Рассыпались огни безвременной
росы,
И дышут в темноте, дрожат над
болью Мира –
Змея, и Скорпион, и Гидра, и
Весы.
РАВНИНА
Как угрюмый кошмар исполина,
Поглотивши луга и леса,
Без конца протянулась равнина,
И краями ушла в Небеса.
И краями пронзила пространство,
И до звезд прикоснулась вдали,
Затенив мировое убранство
Монотонной печалью Земли.
И далекие звезды застыли
В беспредельности мертвых Небес,
Как огни бриллиантовой пыли
На лазури предвечных завес.
И в просторе пустыни бесплодной,
Где недвижен кошмар мировой,
Только носится ветер холодный,
Шевеля пожелтевшей травой.