I change, but I cannot die.
Shelley
Я могу
измениться, но не могу умереть.
Шелли
Я ТИХО
СПЛЮ
Я тихо сплю на дне морском,
Но близок мир земли.
Я вижу, верховым путем
Проходят корабли.
И видя бледность глубины
И жемчуга ее,
Я вспоминаю зыбь волны,
Тревожу забытье.
Бежит прилив, растет прибой: –
«Усни! Усни! Ты спишь?
Над нами бездны голубой
Молитвенная тишь».
Поет прибой, растет прилив: –
«Проснись! Проснись! Бежим!
Ты знаешь, мир земной красив,
Мы овладеем им!»
Я тихо сплю на дне морей,
И знаю, сладок сон.
Но сердце шепчет мне: – «Скорей!
Ты будешь в жизнь влюблен».
Я мирно сплю на дне морском,
Но чувствую врага.
Я вновь пойду слепым путем,
Я брошу жемчуга!
БОЛЬ
Мы должны бежать от боли,
Мы должны любить ее.
В этом правда высшей Воли,
В этом счастие мое.
Сам себя из вечной сферы
Устремил я с высоты,
В область времени и меры,
В царство мысли и мечты.
И отпавши от начала,
Полновольная душа
Затомилась, заскучала,
И бежит, к концу спеша.
Но конца не будет сердцу –
Где моря без берегов,
Как не встретить иноверцу
В чуждых снах – своих богов.
Тот, кто бросился в скитанья,
Не уйдет тягот пути,
От страданья на страданье
Будет вынужден идти.
Но зато он встретит страны,
Где упьется он мечтой,
Где измены и обманы
Поражают красотой.
И затянутый в измены,
Где обманчивы огни,
Он вскипит, как брызги пены,
И погаснет, как они.
И опять, опять застонет
Легким ропотом челнок,
Рано ль, поздно ль, он потонет.
Так плывем же. Путь далек.
Путь далек до вечной Воли,
Но вернемся мы в нее.
Я хочу стремиться к боли,
В этом счастие мое.
СКОРЕЕ
Скорее, скорее, скорее, –
На лестницах Ангелы ждут.
Они замирают, бледнея,
И смотрят, и шепчут: – «Идут!»
«Идем мы, о, Ангелы Рая,
Идем не года, а века.
Терзает нас тайна земная,
Нас мучает страх и тоска.
Последней надежды лишаясь,
Обрывистым трудным путем,
Срываясь, и снова взбираясь,
Идем мы, идем мы, идем.
По острым камням и обломкам,
По ужасам липких болот,
Конца не предвидя потемкам,
Идем мы – как время идет.
О, Ангелы, вы помогите
Уставшим идти по земле.
Вы только с высот поглядите,
Как мы потемнели во мгле.
Мы падаем, снова слабея.
Ужели напрасен весь труд?»
Но сердце торопит. Скорее!
Стремления к Солнцу ведут.
МАЛО КРИКОВ
Мало криков. Нужно стройно
Гармонически рыдать.
Надо действовать спокойно
И красивый лик создать.
Мало искренних мучений,
Ты же в Мире не один.
Если ты разумный гений,
Дай нам чудо звонких льдин.
Силой мерного страданья
Дай нам храмы изо льда.
И тогда твои рыданья
Мы полюбим навсегда.
* * *
Бог создал мир из ничего.
Учись, художник, у него, –
И, если твой талант крупица,
Соделай с нею чудеса,
Взрасти безмерные леса,
И сам, как сказочная птица,
Умчись высоко в небеса,
Где светит вольная зарница,
Где вечный облачный прибой
Бежит по бездне голубой.
* * *
Зимой ли кончается год,
Иль осенью, право не знаю.
У сердца особенный счет,
Мгновенья я в годы вменяю.
И год я считаю за миг,
Раз только мечта мне прикажет,
Раз только мне тайный родник
Незримое что-то покажет.
Спросила ты, сколько мне лет,
И так усмехнулась мне тонко.
Но ты же ведь знаешь: поэт
Моложе, наивней ребенка.
Но также могла бы ты знать,
Что всю многозыблемость света
Привыкла в себе сохранять
Бездонное сердце поэта.
Я старше взметнувшихся гор, –
Кто Вечности ближе, чем дети?
Гляди в ускользающий взор,
Там целое море столетий!
ПОХВАЛА
УМУ
Безумие и разум равноценны.
Как равноценны в Мире свет и
тьма.
В них два пути, пока мы в Мире
пленны,
Пока замкнуты наши терема.
И потому мне кажется желанной
Различность и причудливость
умов.
Ум Английский, и светлый, и
туманный.
Как Море вкруг несчетных
островов.
Бесстыдный ум Француза, ум Немецкий,
Строительный, тяжелый, и тупой.
Ум Русский,
исступленно-молодецкий.
Ум Скандинавский, вещий и
слепой.
Испанский ум, как будто весь
багряный,
Горячий, как роскошный цвет
гвоздик.
Ум Итальянский, сладкий, как
обманы,
Утонченный, как у Мадонны лик.
Как меч, как властный голос, ум
Латинский,
Ум Эллинский, язык полубогов.
Индийский ум,
кошмарно-исполинский,
Свод радуги, богатство всех
тонов.
Я вижу, волны мира многопенны,
Я здесь стою на звонком берегу,
И кто б ты ни был, Дух, пред кем
мы пленны,
Привет мой всем, и брату, и
врагу.
К
НЕНАВИДЯЩИМ
О, слушайте, бледные люди,
Я новое создал звено: –
Есть много мечтаний о Чуде,
Но Небо, Небо – одно.
О, слушайте все, кто в тумане,
В обмане незрячих долин: –
Есть множество разных страданий,
Но свет блаженства – один.
О, слушайте, сонмы видений,
Я пропасти видел до дна: –
Есть много дорог заблуждений,
Дорога Правды – одна.
ПЯТЬ ПЕЩЕР
Бледны и томительны все сны
земного Сна,
Блески, отражения, пески, и
глубина,
Пять пещер, в которые душа
заключена.
В первую приходим мы из тайной
темноты,
Нет в ней разумения, ни мысли,
ни мечты,
Есть в ней лишь биение животной
теплоты.
Рядом с нею смежная, туманности
полна,
Млечная и нежная в ней дышит
белизна,
С миром созидающим связует нас
она.
Третья и четвертая и пятая
горят,
Ароматом, звуками, и светом
говорят,
Нам дыханье радуют, пленяют слух
и взгляд.
Быстро мы касаемся, для нас
доступных, сфер,
Видим все сокровища пяти земных
пещер,
Но земной неярок цвет, и скуден
он, и сер.
Серые, томительно проходят наши
дни,
Как неубедительно все, что
твердят они,
О, зажжемте лучшие и высшие
огни.
Победимте волею число земное – пять,
Только тот весь Мир поймет, кто
может семь обнять,
Глянь в глаза души своей, раз
хочешь все понять.
Кроме тех пяти пещер, есть в
сердце глубина,
Есть для взора скрытого простор
и вышина,
Примирись, что глубь и высь – только
два звена.
Вознесешься ль в небо ты, падешь
ли ты на дно,
Всюду цепь одной мечты, к звену
идет звено.
Жизнь прядет живую ткань, шумит
веретено.
Жизнь прядет, шумит, поет, к
примеру льнет пример,
Радуйся, о, мыслящий, ты гений
высших сфер,
Вольны крылья легкие, разбиты
пять пещер.
РАДОСТНЫЙ
ЗАВЕТ
Памяти князя А. Н. Урусова
Мне кажется, что каждый человек
Не потому оцениваться должен,
Как жил он в этой жизни на
Земле,
А потому, как он ушел из жизни.
Пока мы здесь, мы видим смену
дней,
И в этой смене разное свершаем.
Пока мы здесь, мы слушаем напевы
Своей мечты: в одном она нежней,
В другом – грубей; во всех она
случайна,
И всем поет различно о
различном.
А Смерть равняет всех, затем что
властно
Стирает все различия мечты.
Пока живем пьянящею игрою,
Мы думаем, что жизни нет конца,
Но Смерть к нам неожиданно
приходит
И говорит: «Ты должен умереть».
И только в этот миг разлуки
высшей
Со всем, что было дорого для
сердца,
Является величие души,
И разность душ видна
неустранимо.
Иной в теченье лет героем был,
И в миг один с себя свой блеск
свергает.
Другой всю жизнь казался еле
видным,
И в миг один проснулся в нем
герой.
Прекрасней всех – кто, вечно-светлый
в жизни,
Не изменил себе, свой день
кончая,
Но, озарив последнюю черту,
Без жалобы угас, как гаснет
Солнце.
Вот почему тот самый человек,
Чья тень теперь, невидимая, с
нами,
Не только дорог жизнью мне
своей,
Но тем, что был живым и в самой
Смерти.
Своих друзей, свою работу, книги
Не разлюблял он до последних
дней,
Он холодел – лишь для телесной
жизни,
Он отходил – без ропота и
страха,
И нам оставил радостный завет
В своем, как бы прощальном,
восклицанье.
Когда уж остывала кровь его,
И видел взор души – что может
видеть
Лишь взор души, от пут
освобожденной,
Он вдруг воскликнул, звучно, как
поэт:
«Есть Бог – хоть это людям
непонятно!»
И снова повторил: «Есть Бог!
Есть Бог!»
Да, верю, знаю. Та сказал пред
смертью,
Что каждый сознает в свой лучший
миг.
Есть родина для всех живых
созданий,
Есть Правда, что незримо правит
Миром,
И мы ее достигнем на Земле,
И мы ее постигнем в
запредельном.
Безгласности вещания внимая,
К незримому душою обратившись,
Я говорю вам: «Бог нас ждет!
Есть Бог!»
ВОЗДУШНАЯ
ДОРОГА
Памяти Владимира Сергеевича Соловьева
Недалека воздушная дорога, –
Как нам сказал единый из Певцов,
Отшельник скромный, обожатель
Бога,
Поэт-монах, Владимир Соловьев.
Везде идут незримые теченья,
Они вкруг нас, они в тебе, во
мне.
Все в Мире полно скрытого
значенья,
Мы на Земле – как бы в чужой
стране.
Мы говорим. Но мы не понимаем
Всех пропастей людского языка.
Морей мечты, дворцов души не
знаем,
Но в нас проходит звездная река.
Ты подарил мне свой привет
когда-то.
Поэт-отшельник, с кроткою душой.
И ты ушел отсюда без возврата,
Но мир Земли – для Неба не
чужой.
Ты шествуешь теперь в долинах
Бога,
О, дух, приявший светлую печать.
Но так близка воздушная дорога,
Вот вижу взор твой – я с тобой –
опять.
КОЛОДЕЦ
«Наклонись
над колодцем...»
1885
Я припомнил слова, что
приснились мечте
В утро жизни, как нежное пение.
И хоть я уж не тот, и хоть мысли
не те, –
Тайны те же зовут в отдаление.
«Наклонись над колодцем, увидишь
ты там,
Словно темная яма чернеется,
Пахнет гнилью, и плесень растет
по краям,
И прозрачной струи не виднеется.
Но внизу, в глубине, среди гнили
и тьмы,
Там, где пропасть чернеется мглистая,
Как в суровых объятьях угрюмой
тюрьмы,
Робко бьется струя серебристая».
Не напрасно те строки привиделись
мне,
Промелькнули, как нежное пение,
Нет обманности – в сне, все
правдиво – в весне,
Все – рождение светлого Гения.
Наклонись над колодцем, далеко –
до дна,
Но не смерть там под мраками грубыми,
Ключевая волна так светло-холодна,
Между темными тесными срубами.
Не напрасно поднимется тяжесть
ведра,
Не напрасно опустится, звонкая.
Сколько выйдет на свет хрусталя,
серебра,
Нить мечтания скрутится тонкая.
Жизнь глубоко-свежа,
предвещательны сны,
Не исчерпана
мгла утоления.
Многоструйна мечта в темноте
глубины,
Ясен праздник весны – Приближения.