Псалом Безмолвия свершается сгорая,
Горит закатами пустыня ледяная.
Разъявшаяся ширь загрезивших стихий,
Безгласность ясная Полярных Литургий.
Над морем Белизны багряная завеса,
Здесь царство хрусталей, здесь нет полей и леса.
Ряд белых алтарей, глядящих в Небо, льдов,
Всходящая мольба, без просьб, Псалом, без слов.
В БЕЛОЙ
СТРАНЕ
Небо, и снег, и Луна,
Самая хижина – снег.
Вечность в минуте –
одна,
Не различается бег.
Там в отдалении лед,
Целый застыл Океан.
Дней отмечать ли мне
счет?
В днях не ночной ли
туман?
Ночь, это – бледная
сень,
День – запоздавшая ночь.
Скрылся последний олень,
Дьявол умчал его прочь.
Впрочем, о чем это я?
Много в запасе еды.
Трапеза трижды моя
Между звезды и звезды.
Слушай, как воет пурга,
Ешь в троекратности жир,
Жди, не идет ли цинга,
Вот завершенный твой
мир.
Жирного плотно поев,
Снегом очисти свой рот.
Нового снега посев
С белою тучей идет.
Вызвать на бой мне
пургу?
Выйти до области льдов?
Крепко зажав острогу,
Ждать толстолапых
врагов?
В белой холодной стране
Белый огромный медведь.
Месяц горит в вышине,
Круглая мертвая медь.
Вот, я наметил врага,
Вот, он лежит предо
мной,
Меч мой в ночи –
острога,
Путь мой означен –
Луной.
Шкуру с медведя сорву!
Все же не будет теплей.
С зверем я зверем живу,
Сытой утробой моей.
Вот, возвращусь я сейчас
В тесную душность юрты.
Словно покойника глаз
Месяц глядит с высоты.
Стала потише пурга,
Все ж наметает мой след.
Тонет в пушинках нога,
В этом мне радости нет.
Впрочем, кому же следы
В этой пустыне искать?
Снег, и пространство, и
льды,
Снежная льдяная гладь.
Я беспредельно один,
Тонут слова на лету.
Жди умножения льдин,
Дьяволы смотрят в юрту.
*
* *
Я из бедной страны.
– Кто сказал? Кто сказал? –
Я из бедной страны.
Лета нет. Нет весны.
День мой мал.
Ты из пышной страны.
– Кто сказал? Кто
сказал? –
Ты из пышной страны.
Нежны чары Луны.
Свежи снежные сны.
Жив кристалл.
Шесть безумных смертей.
– Кто сказал? Кто сказал? –
Шесть безумных смертей,
Шесть тридцатостей дней,
Шесть безумных ночей.
Я устал.
Шесть негаснущих дней.
– Кто сказал? Кто
сказал? –
Шесть негаснущих дней,
Шестью тридцать огней,
Шесть костров, все светлей.
Вот, ты ал!
– А потом? Что потом?
– Кто сказал? – Я сказал. –
– Ты, с горячим лицом? –
– Я, вещун. Что потом? –
– Смерть с венцом. – Смерть с концом?
Я упал.
*
* *
Явились, вот, один,
другой,
И третий, и четвертый.
Их не ударишь острогой,
Не ткнуть рукой, не
пнуть ногой,
Здесь лишь глядеть на
мертвый рой,
Здесь тени распростерты.
Их пронизая острием,
Не досягнешь ни мало.
Не отступают пред мечом,
Они во всем, они ни в
чем,
И каждый смотрит
палачом,
Твердя: Конец – начало.
Четвертый, пятый, и
шестой,
Седьмой, восьмой для
круга.
Тринадцать их передо
мной,
Темнеют, зыбясь пеленой,
Вне чисел вьются под
Луной,
От Севера до Юга.
Восток захвачен и Закат,
И верх и низ – все в
мире.
Везде на тень наткнется взгляд,
Грозящий призрачностью
Ад,
Три измеренья, говорят,
Они твердят – четыре.
Замкнись, – недостоверна
дверь,
Проходят через стены.
Смешались – завтра и
теперь,
И верь себе или не верь,
Кругом – тысячеглазый
зверь,
Поток с мерцаньем пены.
Какой бы маленький
предмет
Ни встал передо мною,
За ним зловещий
тенесвет,
За ним, пред ним
ползучий след,
Бесплотный дух, что
мглой одет,
И оживлен Луною.
Замкнулся наглухо в
юрте,
Но ждать недолго буду.
Какой-то шепот в духоте,
И чей-то хохот в
темноте,
Пришли, сошлись, густеют
– те,
Со мной, во мне,
повсюду.
*
* *
Тюлень. Пингвин. Глупыш.
Снега. Мерцанье. Тишь.
Ищи. Хоть целый день.
Глупыш. Пингвин. Тюлень.
Пройди. Весь снег до
льдин.
Тюлень. Глупыш. Пингвин.
И сам я отупел.
Слепит простор. Он бел.
И сам я стал как зверь.
Все дни одно – Теперь.
Гляжу, перед собой.
Сижу, слепой, тупой.
Себя не различишь.
Снега. Мерцанье. Тишь.
*
* *
Белоглазые пингвины,
Сумасшедший птичий дом.
Брюхом белы, черны
спины,
И как будто мыслят ртом.
Уж не молятся ли Богу,
Чтобы пищи он послал?
Нужно ж есть хоть
понемногу,
А живот у них немал.
Вверх поднявши клюв
прожорный,
Позабыл летать пингвин,
Брюхом белый, задом
черный,
Растолстевший господин.
С неизвестной мглой не
споря,
Угол взяв за целый мир,
Получает ренту с моря
И с земли двойной
банкир.
Вместо крыльев, культи –
руки,
Пища – снизу, что ж
летать.
С Небом лучше быть в
разлуке,
Близко, низко, тишь да
гладь.
Паралитики для лета,
Отреклись в своем крыле
От небесного намета,
Чтобы ползать по земле.
На прибрежье, в числах
цельный,
Раздаваясь в даль и в
ширь,
Многобрюшный,
многотельный,
Сытый птичий монастырь.
Вон проходят над волнами
Чернобелою толпой,
И культяпыми крылами
Помавают пред собой.
Вон, напыжившись, яруют.
Два и два, откинув лбы,
Шеи шеями целуют,
Привставая на дыбы.
Предполярное виденье,
Альбатрос наоборот,
Птица – земность,
отупенье,
Птица – глупость, птица
– скот.
*
* *
– Дьявол, кто ты? –
Ветер, Ветер.
– Что ты ищешь? – Я
свищу.
– Что ты ищешь? – Долю,
волю.
Вьюсь, свиваюсь,
трепещу.
Возрастаю в вихре
свиста.
Замираю, чуть шепчу.
Медлю там, где степь
цветиста.
Моровую язву мчу.
– Дьявол, Дьявол, для
чего же
Ты цветы смешал с чумой?
– Иль не все одно и то
же?
Мчать что мчится –
праздник мой.
И ужели не пригоже
Цвет цветет разъятых
ран?
Красен мак, и язва –
тоже.
Я – прохожий чрез туман.
– Ты – жестокий! Дьявол,
Дьявол!
– Зззить! – Качнулася
Луна. –
– Стой! – Куда там!
Скрылся Дьявол.
Полночь. Сумрак. Тишина.
*
* *
Если б мне хотя вина,
Этой огненной воды!
Был бы бочкой я без дна
От звезды и до звезды!
Я бы выпил за снега,
Раз в снегах мне жить
дано.
Я бы выпил за врага,
Раз сражаться суждено.
Я бы выпил за себя,
Раз родился я такой.
Винный кузов теребя,
Упивался б день-деньской.
А теперь? Я пью лишь
кровь,
Да густой, как деготь,
жир,
Чтоб идти за зверем
вновь,
Обеспечить скучный пир.
Я пьянею лишь тогда,
Как от лунной темноты
И от ветра, иногда,
Мерно пляшет дверь юрты.
И ручной пингвин в тиши
Трется об ноги мои,
И змеиности души
Я качаю в забытьи.
*
* *
Я нашел, как развеять
мне скуку,
Как быть светлым мне в
муке моей.
Я от Ветра разведал
науку
Быть веселым в напеве
скорбей.
Запою, заведу, загуторю,
Сам с собой без конца
говорю.
Не позорно ль быть
преданным горю?
Можно в сердце затеять
зарю.
Всю равнину от края до
края
Я прошел в этом царстве
снегов.
И певучие руны слагая,
Заносил их на снежный
покров.
И пройдя по зеркальности
синей,
Начертал я заклятья на
льду,
Опушил их серебряный
иней,
Заманил в заговор я
звезду.
Проиграло мне хором
Молчанье
Безглагольную песню
свою.
Из снегов предо мной
изваянья,
Я в них жизнь
заклинаньем впою.
Этим Месяцем желтым,
ущербным,
Покачнувшим златые рога,
Сохранившимся прутиком
вербным,
Я велю вам: Живите,
снега.
Оживляются странные
лики,
Много созданных снежных
людей.
Если б было немного
брусники,
Я б раскрасил в них
пламя страстей.
Подожду, как совсем
покраснеет,
Пред ущербом последним,
Луна.
Капли три она крови мне
свеет,
Я их вброшу, в их
сердце, до дна.
*
* *
Снежные люди устроены,
Снежные боги при них.
Люди, как каста,
утроены,
Бог – дополнительный
стих.
Месяцем боги отмечены,
Кровью ущербной Луны,
В членах они изувечены,
Быть как отдельность
должны.
Те, – как болезнью
слоновою
Важно распучив живот, –
С алчностью смотрят
суровою,
Мир это пища им в рот.
Те, развернув семипалые
Руки, по тысяче рук,
Зубы оскалили алые, –
Надо почтенья вокруг.
Те, разукрасившись
блестками, –
Женская будет статья, –
Вместе с мужчинами –
тезками
Славят восторг бытия.
Груди у них поразвешаны
Вроде как будто лозы,
Взоры глядящих утешены,
Даже до нежной слезы.
Дальше герои вельможные,
Палица в каждой руке,
Это – столпы
придорожные,
Дамбы в великой реке.
Если без них, так
разъедется
Влага в чрезмерный
разлив,
Лоб здесь у каждого
медится,
Каждый охранно красив.
Дальше – со лбом
убегающим,
Это советники все,
Взором мерцают мигающим
В мудрой и хитрой красе.
Зная, что столь
предпочтителен
Зад пред неверным
крылом,
Их хоровод умилителен,
Каждый мешок здесь
мешком.
Дальше – фигуры
медвежие,
Храбрости бравый оплот,
Кровью помазаны, свежие.
Сильные, добрый народ.
Я освятил их заклятьями,
Кровью своей окропил,
Будьте здесь слитными
братьями,
Связью устойных стропил.
Я освятил их напевами,
Кровью и птиц и зверей,
Будьте как юноши с
девами,
В страсти любовной
своей.
Я освятил их гаданьями,
Кровью ущербной Луны,
Будьте моими созданьями,
Будьте, хочу, вы должны.
Я прохожу в этом
множестве.
Кровью я лики кроплю,
Царствуйте здесь в
многобожестве,
Каждого я полюблю.
Будут вам жертвы
багряные,
Алости снова и вновь,
Капли кроплю я румяные,
Чару влагаю я в кровь.
*
* *
Я из белой страны.
– Кто сказал? Кто
сказал? –
Я из белой страны,
Я из белой страны.
*
* *
Прежде, видя, как
снежинки
В воздухе летают,
Говорил я: серебринки,
Говорил: с цветов
пушинки,
Стаи фей летают.
И конечно. Ведь красивы.
Ишь как шелушатся.
Заплетаются в извивы,
И летят, как хлопья ивы,
Пухом вниз ложатся.
Да постой. Не так уж
глуп я.
Знаю те алмазы.
Да, узнал. Не так уж туп
я.
Это – кожа, это –
струпья
Моровой Проказы.
Там на Севере, седая,
И еще на Юге,
Спит Проказа мировая,
И скребется, восставая,
На Полярном круге.
Позевает, поскребется,
Налущит лохмотий,
Глянет, плюнет, и
ругнется,
Туча на небе сберется,
Тут на повороте.
На углу ворот Полярных,
Ведьминому сказу
Послушая, в клубах
парных
Накопила снов угарных,
Понесла заразу.
На зеленые поляны
Дунет, все повянет.
Заморозила туманы,
Бросит между трав
изъяны,
Мертвый узел стянет.
И посыплет, и засеет,
С краю и до краю.
Цепенение навеет,
Заметелит, завладеет,
Брежу, засыпаю.
*
* *
В западне я у врага.
Где же быть мне? Здесь в
юрте?
В этой душной тесноте?
Или выйти на снега?
Как выходят на луга?
Там теснее в пустоте,
В безграничности того,
Что едино и мертво.
Я вольнее между стен,
Где хоть тени перемен,
Где хоть это для меня: –
Тихий треск и скок Огня.
На равнине я мертвец
В безграничности
гробниц.
Где начало есть конец
В одноцветном без
границ.
Там я в вольности –
скелет,
Здесь я в тесности –
живой.
Мной зажженный – дышит
свет
В этой келье гробовой.
Только выйду, видно мне,
Что со мною никого.
Здесь же в жарком
полусне
Оживает вещество.
Я подушку обниму,
Я с покрышкой говорю.
И шепчу я в полутьму
К неизвестному, ему.
Мне отрадней и вольней
Закрывать свои глаза,
Обращаясь мыслью к ней,
Чьи глаза как бирюза.
С непостижной говорю,
Распаляюсь и горю,
В теле есть такой огонь,
Что уж вот я не один.
Ветер взвыл. Ну, что ж,
трезвонь,
Но меня в тиши не тронь,
Здесь не царство диких льдин.
Здесь хоть в грезе, я
ловлю
Чье-то нежное «Люблю»,
Хоть в гробу, но
властелин.
*
* *
Я узнал сегодня ночью,
Что воочью, что воочью
Вещи все – живые.
Я зажег огонь, и думы
Думал, думал. Ветра шумы
Доходили до меня,
Круговые.
Я глядел на скок Огня.
Сине-красную он пляску
Начинал и изменял,
Взявши желтую окраску.
Зачинал иную сказку,
Становился снова ал,
В дым бежал, в седые
дымы,
Перемешивался с ними,
Прогонял их от себя,
Бил их прутьями
цветными,
Языками расписными,
Пламецветности дробя,
Сам собою обольщался,
Голубою клятвой клялся,
Что нельзя же не любя
Так неистово метаться,
Так несдержанно гореть,
Был как золото, как
медь,
Фиолетово мерцая,
Начинал тихонько петь,
Вился, дымы обнимая,
Снова дыму пел: Не
тронь,
Нет, не тронь, ведь я
Огонь.
Золотился реже, реже,
Загрязнялся чаще, чаще.
И на шкуре я медвежьей
Размышлял, что я
пропащий,
Что когда-то я весной
Был с любимою женой.
Проходил по вешней чаще,
Каждый листик был алмаз,
Каждый цветик нежил нас,
О, я помню, как коснулся
Я губами нежных губ,
Как невольно усмехнулся
Я на свежесть поцелуя,
Каждый, к зубу льнущий,
зуб,
Каждый нежный белый зуб
Мне любовно улыбнулся,
Жил в отдельности ликуя.
О, я помню как меня
Тонкий ток пронзил огня,
Как я сжал ее, и ало
Улыбалася заря,
И лесная тишь качала,
Без конца, и без начала,
Двух влюбленных, в ком,
горя,
Было счастье обниматься,
Так, вот так, прижать,
прижаться,
Так, вот так... Постой,
постой,
Что такое, что такое,
Что такое здесь со мной?
Я лежу в палящем зное
С изумительной женой!
На медвежьей был я шкуре,
А теперь – в объятьях
чьих?
В поцелуйной дикой буре,
Мне Огонь поет свой
стих,
Я в истомности касаний,
Я целую, я дрожу,
Я в сиянье, я в тумане,
Кто со мной, не услежу,
Что со мной, не
расскажу,
Я вступил в огонь
горячий,
Телом я вошел в весну,
Я захлебываюсь в плаче,
В сладком хохоте стону,
И кругом, с Огнем
качаясь,
Расцвечаясь в красоте,
Отраженьями встречаясь,
Пляшут вещи все в юрте,
Пляшет утварь, пляшут
стены.
Сумрак шепчется живой,
Все в дрожанье перемены
Поцелуй есть теневой,
К огневому средоточью,
Словно шабаш круговой,
Всех вещей стянулся рой.
Это видел я воочью,
Нынче ночью, нынче
ночью,
И теперь уж я – другой.
*
* *
Что там в складках
волчьей шубы?
Что-то есть там? Кто-то
скрыт?
Усмехнувшиеся губы?
Кто-то молча говорит?
Мне подмигивает. Вижу.
Осовелые глаза.
A! проклятый! Ненавижу!
Тощий дьявол и коза.
Закривившаяся морда,
Полусломаны рога.
А при этом смотрит
гордо,
Словно – вот, мол, съем
врага.
Шевельнул я краем шубы.
Надоело. Уходи.
Снова тут. Оскалил зубы.
Хвост означил позади.
Ну, чего ты? Говори же.
Раз пришел, так для
чего?
Ухмыльнулся. Смотрит
ближе.
Видно, хочет своего.
А чего, ему известно.
Вправо, влево он мигнул.
Встали тени, так, что
тесно.
В голове, как в улье,
гул.
Расползлись, как черви,
лики,
Копошатся и глядят.
Хоть ручные, все же
дики,
И косят неверный взгляд.
Полузвери, полурыбы,
Птицезмеи, жадный рот.
Дивных стран живые
глыбы,
И на них бесовский скот.
Диво – пастбище видений
Распаленного ума.
Кто вы, тени? Что вы,
тени?
Ваша матерь – Смерть
сама?
Луг ваш – дух
умалишенный?
Тощий Дьявол – ваш
пастух?
Язвы памяти бессонной,
Саранчою полный слух!
*
* *
Вновь ушел, и вновь
пришел.
Чей же это произвол
Гонит внутрь, и прочь,
во вне,
И велит кружиться мне?
Там в клети – ручной
медведь,
Здесь в юрте – ручной
пингвин.
Что же, песню им
пропеть:
Сжальтесь, звери, я
один?
Тут еще – ручной тюлень.
Что ли, с ним
поговорить?
Я, мол, видывал сирень,
Я умею нектар пить.
Тоже был, мол, кое-где,
Тоже я не кто-нибудь,
Обратя свой взор – к
звезде,
Начинал свой дальний
путь.
А не выгорело, – что ж,
Приходи сюда другой.
Посмотрю я, как пойдешь
По безбрежности морской.
Посмотрю я, как дойдешь
До величья белых льдин,
Как мечта увидит ложь
Ею тканых паутин.
Это Полюс? Может, да.
А быть может, что и нет.
Полюс наш в душе всегда,
В первозданности примет.
Вот примета: Поцелуй.
Вот примета: Вздох –
люблю.
Вот примета: Взрывность
струй.
Зов русалки: Утоплю.
Вот примета: Долгий
взгляд.
Сердце к сердцу. Полюс –
здесь.
Ты же шел – всегда
назад,
Проходя простор свой весь.
Ты лишь думал, что
вперед
Уходил и уходил.
И ушел. В бесцельном.
Вот.
В безглагольности
светил.
*
* *
Какая ночь! Все звезды.
Полны числа.
Узоры дум, что мыслятся
не здесь.
Качается златое
коромысло,
И влагой звездной мир
обрызган весь.
В сиянье свеч, округлую
равнину
Повсюду купол ночи
обступил,
В раскинутом величии я
стыну.
О, атом пытки в
торжестве светил.
*
* *
Я вспомнил что-то из
того,
Что было некогда моим,
Теперь же – призрак,
ничего,
Отшедший звук, ушедший
дым.
Я был у моего окна,
В каком-то сладостном
бреду,
А голубая вышина
Зажгла Вечернюю Звезду.
И вдруг я понял, что
звено
Есть между вышнею и
мной,
Что темный с светлой
есть одно,
Что я земной и неземной.
И так душа была жива,
Как в Мае пляска светлых
дев,
Душой – в одно слиявши
два,
Я пел вселенский свой
напев.
*
* *
В мое окно глядит
Вечерняя Звезда.
[Она же Утренняя].
Вокруг меня шумят ночные
города.
[Они же утренние].
В моей душе навек
слились и Нет и Да.
[И Да и Нет – их нет].
В моей груди дрожит
благоговейный вздох.
[В нем и проклятие].
Вокруг моих гробниц
седой и цепкий мох.
[Он и с расцветами].
Со мною говорят и Сатана
и Бог.
[Их двое, я один].
*
* *
О, паденье росы, при
рождении дня,
Ветром навеянное!
Дар дивящихся трав, добровольная
дань,
Ночью надуманная!
О, паденье дождя, на
продольность долин,
Облаком свеянное!
О, рождение слез, в день
единый из дней,
Веденье свидевшихся!
*
* *
Зачем, звено с звеном
свивая,
Сюда спустился светлый
сон,
Звуча зурной, струной, свирелью,
Струя струю светлей
зари?
Свевая сказки сонных
листьев,
И в свисты свежий ветер
влив,
Зачем влагает в слух –
их слитность,
Зачем зовет, зачем,
зачем?
За слоем слой снега в
подлунной,
Пришла весна, весна
ушла,
Зачем же светлый звон
свирели,
Весло в волне зачем,
зачем?
Шутя, блестя, шурша, как
шалость,
Зачем тот шепот – шелк
пришел,
Свирели счастья в
саркофаге
Зачем, зачем, зачем,
зачем?
*
* *
Где же я?
Где же я?
Веет, сеет Небо снег.
Где же я?
Если б плыть.
Если б плыть!
Можно б встретить тихий
брег,
Если б плыть!
Я в цепях.
Я в цепях!
Тело бело, мысли лед.
Я в цепях.
Не привстать.
Не привстать!
Не стряхнуть мертвящий
гнет.
Не привстать!
Время нет.
Время нет!
Время было и прошло!
Время нет.
Белый свет.
Белый свет.
Где же я? Дрожит крыло!
Белый свет!
*
* *
Не могу я быть в юрте,
Не могу уж, не могу.
Захлебнулся я в мечте,
Эти мысли, те, и те,
Вечно мысли стерегу.
Быть в измысленной черте
Не могу уж, не могу.
Не могу в юрте я быть,
Зрячий филин – и слепой.
Самого себя любить,
Душу в малости дробить,
Чтоб себя же обступить
Все собой, самим собой.
В Белый Мир пойду
теперь,
Белый Ад хочу избыть,
Распахну я настежь
дверь,
Быть с собою – то не
быть.
Белый Мир, вступаю в
бой,
С Белым Дьяволом, с
тобой.
Белой Смерти я вкусил,
Столько, столько, что не
счесть.
И вкушу еще, дотла.
Вот, ты есть и ты не
есть,
Ты скорее лишь была.
Не считая капель сил,
И глядя на ток светил,
Я узор мечты плету,
Я бросаю свой уют,
Зажигаю я юрту,
Языки Огня поют.
Белый Мир, в последний
бой
Выхожу теперь – с тобой,
Ты не сможешь победить,
И в тебе найду я нить
В сказку Жизни Голубой.
*
* *
А воистину ли там,
Где обрублен лед водой,
А воистину ли там
Праздник жизни золотой?
Не приснилось ли мечте,
Что когда-то был я там?
Не приснилось ли мечте,
Рай и Ева и Адам?
Это вымыслы мои,
Чтобы спрятать круглый
путь?
Это вымыслы мои,
Чтоб в снегах не
потонуть?
Это хитрость пред собой,
Не скружиться на кругу?
Это хитрость пред собой,
Жить хоть как-нибудь в
снегу?
А коль я наоборот,
Или тот же вечный круг?
А коль я наоборот,
Или вечно я сам-друг?
А коль я на перебег,
Не достигну ль я себя?
А коль я на перебег,
Или тот же вечный снег?
А коль я направо – так –
?
Что-то спуталось во мне.
А коль я налево – так –
?
Все тропинки я смешал.
Снова впрямь на перебег,
Там, быть может, новый
путь?
Снова впрямь на перебег,
Есть тут лед, не только
снег.
Ну, а если я пойду
Без оглядки вдаль по
льду?
Ну, а если все вперед,
Может, что-нибудь найду?
Вплоть до синей до воды
Если я пройду все льды?
Ой, как скользко!
Гладкий лед!
Нет ни смерти, ни беды.
Вплоть до влаги я дойду,
К синей влаге припаду,
Что там? Лишь не снег,
не лед!
Что-нибудь, но там
найду!
*
* *
Вызвездило. Месяц в
дымке скрыт.
Спрятал он во мгле свои
рога.
Сумрачно. Но бледный
снег горит.
Внутренним огнем горят
снега.
В призрачности белой я
слежу,
Сколько их, тех звездных
паутин.
Как бы сплесть из них
мне мережу?
В Вечном я. Один, один,
один.
*
* *
Я из белой страны.
– Кто сказал? Кто
сказал? –
Я из белой страны.
На иную межу.
Я из белой страны
Ухожу.
*
* *
Морской леопард – он не
тронул меня,
Полярный медведь – он не
тронул меня,
Лежали моржи и глядели,
И словно сосульки
застывшей метели
Белели у них клыки.
Тюлени толпами –
прощайте навек,
Прощайте пингвины,
отродье калек,
Уходит, уходит от вас
человек,
Уходит.
Вверху огоньки, и внизу
огоньки,
Вверху звездомлечность
Великой Реки
Узорные волны проводит.
И всполохи встали в
цветистом бреду,
Сгорают.
А тут, на звенящем и
призрачном льду,
Ответные звезды играют.
Свершилось. Звезду
увидала звезда.
На льды голубая заходит
вода.
Иду!
1908. Ночи Зимние. Белое Утро
Долина Берез