К
ОБЕЗУМЕВШЕЙ
Равномерно уходит дорога
Верстовые мелькают
столбы.
Но забывшему правду и
Бога
Не добиться красивой
судьбы.
Мы отвергли своих
побратимов,
Опрокинули совесть и
честь.
Ядовитыми хлопьями дымов
Подойдет достоверная
месть.
От весеннего Солнца
потоком
Золотые излились лучи.
Что ж мы делали в свете
широком?
Наряжали мы в плесень
мечи.
По путям, городам, и
деревням,
Разбросалась двуликая
ложь.
С благочестьем порвавшая
древним,
Ты куда же, к кому же
придешь?
Покачнулась в решеньи
неправом,
Опозорилась алость знамен.
И с штыком, от
предательства ржавым,
Не достигнешь до славы
времен.
Затуманенный лес
обесчещен,
В нем от сглаза не видно
ни зги.
По стволам выползают из
трещин
Только гады, друг другу
враги.
К неузнавшему голоса
часа
Подойдет ужасающий час.
И какая есть в слове
прикраса,
Чтоб зажегся потухший
алмаз?
Нам от Севера холод и
голод,
Изъязвился угрозами Юг.
Исполинский наш молот
расколот,
Приближается бешенство
вьюг.
9 сентя6ря
А ТЕПЕРЬ
Ты любил глядеться в
Небо голубое,
В зеркале лазурном утопая взглядом,
Ты видал там Бога. В час
труда, и в бое,
Ты себя там видел с светлым Богом рядом.
Не принять умел ты
роковые цепи,
Смело разбивал их, с злою силой споря.
Уходил далеко, за леса,
за степи,
Доходил в стремленья до живого Моря.
А теперь? Куда же
вековая сила
Вся в конец иссякла, мелководьем стала?
Не запляшет звонко молот
у горнила,
Пламя разучилось ткать светло и ало.
И когда подходит час
грозы и битвы,
И когда на отдых час зовет к усладам,
Нет порыва в сердце, нет
в душе молитвы,
И не Бог с остывшим, Кто-то Темный рядом.
9 сентября
МАЯТНИК
Я не сплю, и размеренный
маятник, в мрак,
Звуковой посылает мне знак.
И поет, заключая мгновения
в счет,
Что минутное все протечет.
Проницая качаньем
притихшую тьму,
Он сознанью твердит моему: –
«Ты ошибся во всем. Твой
родимый народ,
Он не тот, что мечтал ты. Не тот».
И в глубоком сознаньи я
должен молчать,
В этом говоре – суд и печать.
Не одни только сказки и
песни и мед,
Сердце полную правду возьмет.
Не принять обвиняющий
голос нельзя,
Через совесть проходит стезя.
И правдивую мысль та
тропинка пошлет
Через пламя и бурю и лед.
Я любил на заре, я томился
весной,
Причастился я песни родной.
Как случилось, что тот,
кто так звонко поет,
Так бесчестно свой край предает?
Я от детства любил
безрассудный размах
Тех, чье сердце отбросило страх.
Как же отдан врагу
укрепленный оплот,
И
трусливый лукавит и лжет?
Бесконечная ширь. К
полосе полоса,
Протянулись поля и леса.
Но окликни всю Русь.
Кличь всю ночь напролет,
И на помощь никто не придет.
Там над ямою волчьей
ощерился волк,
Человек в человеке умолк.
И петух скоро в третий
уж раз пропоет: –
«Твой родной, он не тот. Он не тот».
12 сентября
ХИМЕРА
Облитая кровью жертв
самосуда,
Не с млеком, а с ядом
взрастившая вымя,
На вече народов пришла
ты откуда
И в шайке предателей как
тебе имя?
На честных немногих
толпой нападая,
Взамен правосудья
принесшая ломы,
Комолая, грузно и слепо
бодая,
Какие еще ты готовишь
погромы?
Петух красноперый над
мыслью и кровом,
Смешенье всех ликов в
уродстве зверином, –
На зов благочестный
ответишь ты ревом,
Ты, с бешенством бычьим
и с духом ослиным.
Вспоенная кровью, поящая
лжами,
Ты будешь, как только
исполнится мера,
В глубокой, тобою же
вырытой, яме,
Из чада нешедшая,
призрак-химера.
19 сентября
ЗЛАЯ
МАСЛЯНИЦА
Западни, наветы, волчьи
ямы,
Многогласен лживый, честный
нем.
Разве есть еще в России
храмы?
Верно скоро сроют их
совсем.
Подбоченясь, ходит дух
горбатый,
Говорит: «Смотрите, как
я прям».
И, забыв сражение,
солдаты
По словесным бродят
лезвиям.
Ряженый, гуляет темный
кто-то,
Вслед за ним идут,
оскаля рты,
Все, кому одна теперь
забота: –
Сеять злое семя слепоты.
Вырвалось наружу из
подполья
Полчища ликующих личин:
–
Леность, жадность,
свара, своеволье,
Точат нож, и клин
вбивают в клин.
Дьяволы, лихим колдуя
сглазом,
Напекут блинов нам на
сто лет.
Разве есть еще в России
разум?
Разве есть в ночи хоть
малый свет?
19 сентября
Я ЗНАЛ
Я знал леса, озера, и
долины
Как сон великой истовой
страны,
В ней были дни,
достойные былины,
В ней были чары Солнца и
Луны.
Я знал поля, желтеющие
рожью,
Высокий труд, правдивые
слова,
Я проходил, и видел – к
придорожью
Везде склонялась свежая
трава.
Я знал людей, их мерные
движенья
С теченьем звезд в один
слагались лад,
В глазах детей светилось
отраженье
Цветов полей, и тех, что
красят сад.
В смиренных днях дышала
святость духа,
Свобода самородного ума,
И столько песен было
чарой слуха,
Как будто это пела жизнь
сама.
Я знал любовь к
таинственному краю,
Где жертвы были
сладостью сердец,
И вот с какой теперь я
болью знаю,
Что самой яркой сказке
есть конец.
Среди своих как быть мне
иноверцем?
Густая ночь, укрой,
спаси от дня,
Нельзя дышать, ни жить с
пробитым сердцем,
Нет больше в мире
братьев у меня.
22 сентября
ПОСЛЕДНЯЯ
ТКАНЬ
Последняя ткань золотого
ковра,
Последнее зарево осени красной,
Пред жертвой, холодной, жестокой,
ненастной,
Пред вражьей минутой,
твердящей: «Пора!»
Ты был светлоликим,
недавно, вчера.
Весной не расслышав Пасхальное слово,
Что сможешь разведать от дня ледяного,
С кем будешь, и как,
проводить вечера!
23 сентя6ря
ОСЕНЬ
Скрыта вся земля
туманами,
Наливными, водопьяными,
Будет ливень, будет грязь,
Меж сердец порвется связь.
Листья, бывшие богатыми,
Пали судорожно-смятыми,
В жестком ветре чуть жива
Помутневшая трава.
За истекшими минутами
Глянуть вьюги, станут
лютыми,
Все, кто сеял в мире ложь,
Встретят в днях седую дрожь.
24 сентя6ря
СНЯЩИЙСЯ
ЦВЕТОК
Я родился в цветущем
затишьи деревни,
Над ребенком звездилась лазурью сирень,
На опушке лесной,
светлоюной и древней,
И расцвел и отцвел мой младенческий день.
Не отцвел, – лишь,
светясь, перешел в перемену,
За цветами – цветы, к лепестку –
лепесток,
Опьяняющий ландыш
влюбляет вервену,
Васильки словно песнь из лазоревых строк.
На прудах расцветали,
белея, купавы,
В их прохладные чаши запрятался сон,
И качали мечту
шелестящие травы,
Был расцветом мой полдень сполна
обрамлен.
Я позднее ушел в
отдаленные страны,
Где как сталь под Луной холодеет магей,
И цветет булава, ест
цветы как тимпаны,
Как змеиные пасти ряды орхидей.
Я узнал, что цветы не
всегда благочестны,
Что в растеньях убийственный помысл
глубок.
Но в Змеиных Краях мне
не цвел неизвестный,
Мне приснившийся, снящийся, жуткий
цветок.
Лепестковый кошмар, лепестками
обильный,
Окровавленной чашей раскрылся во сне,
А кругом был простор
неоглядный и пыльный,
И чудовищный рев был подобен волне.
На несчетности душ
выдыхает он чары,
Захмелевший, тяжелый, разъятый цветок,
Чуть дохнет, меднокрасные
брызнут пожары,
И пролитая кровь – многодымный поток.
Эта сонная быль, чаша
полная гуда,
Смотрит тысячью глаз и стоит предо мной,
Из садов Сатаны к нам
восползшее чудо,
И как мед там внутри – заразительный
гной.
29 сентября
РОССИЙСКАЯ
ДЕРЖАВА
Российская Держава,
Где все твое величье?
Корабль твой старый
«Слава»
Разбит и утонул.
Твои войска бессильны,
Умы и души пыльны.
Ты в топях безразличья.
Твой блеск – далекий гул.
Российская Держава,
Была ты первой в мире,
Страдая величаво
В своих стесненных днях.
Но вот разъялись хляби,
И лик взяла ты рабий.
Упившись в диком пире,
Проснешься – вновь в цепях.
Российская Держава,
Твой краткий сон – свобода.
Но кто желает права,
Тот должен помнить долг.
А дикость своеволья
Лишь малый миг раздолья.
Нет правды у народа,
И голос воли смолк.
6 октября
ВОРОЖБА
МЕСЯЦА
Месяц бледный ворожил
рядами теней,
Тень за тенью, призрак призраком гоним.
И какой-то бледный голос
давних дней
Говорил: «Убита птица дней, Стратим».
Тень за тенью проходила
без конца.
Всем родимая покоилась в гробу.
Возникали в миге – страх
и зыбь лица,
И творил холодный Месяц ворожбу.
Безглагольная
раскинулась страна.
Над безгласной, – злой и властный
Чародей.
Но невольница смеялась,
как весна,
Что во сне провидит волю близких дней.
Безглагольная проснулась
вдруг вся даль.
Но невольница в весне не знала слов.
Праздник воли быстро
вырастил печаль.
От души к душе глубокий рухнул ров.
Звон возник, и обнял
благовест всю ширь,
Но мгновенно оборвалось пенье птиц.
И кривым крылом шарахнул
нетопырь.
И пошли гулять разбеги огневиц.
Обезумленная пьяная раба
С головы шальной отбросила венец.
Не согрелась на пожарище
изба,
Из разбоя не скуешь златых колец.
Тень за тенью. – Что ты
сделал? – Я бежал.
И чтоб совесть успокоить, я убил. –
Пред лицом врага он
смирно-тих и мал,
С беззащитной у него довольно сил.
Кровь за кровью. – Что
ты сделал? – Я поджег.
И под стоны я плясал, плясал, плясал. –
Разум всей страны
глубоко занемог.
Будет черным цвет, что был чрезмерно ал.
Птица вольности великая,
Стратим.
У нее от моря к морю два крыла.
Дни сожженные – слепой и
едкий дым.
Птица радости убита. Жизнь прошла.
6 октября
СЕДАЯ НОЧЬ
Охватной ощупью ползет
седая ночь,
Гася, то тут, то там,
ликующие пятна
Последних пламеней, и
тает безвозвратно
Древесных яхонтов живая
узорочь.
Под утро встанет вихрь,
и все их сбросит прочь.
Не верится, что май
дышал здесь ароматно,
Что зацветал июнь, что
август благодатно
Всем самоцветам дал
играющую мочь.
Узорный дом молчит.
Покой его могилен.
Воспоминания попрятались
в углах.
Но крайней алости еще
придет размах.
Синь-пламень дьявольский
в сердцах незрячих силен
И красный ждет петух,
чтоб вдруг завихрить страх.
Глазами круглыми уж с
ним стакнулся филин.
8 октября
УПРЕКАЮЩЕМУ
МЕНЯ
Может быть, судить я
вовсе недостоин,
Может быть, что гнев
совсем не мой удел,
Сладкопевец я, создатель
дум, не воин,
Штык не поднимал, в
окопах не сидел.
Может быть, ты прав:
Красивее величье,
Помнить высоту, и все
прощать в других.
Быть как Океан, в
пустыне безразличья
Накоплять волну, роняя в
Вечность стих.
Нет, я не могу, в
зеркало покоя,
Не смотрясь в него,
роняю – вот – разбил.
Миллионы душ в тисках
огня и зноя,
Петь, как раньше пел,
сейчас нельзя, нет сил.
Не судить хочу, но
только всею болью
Раненой души я должен
восстонать,
Что постыден тот, кто к
своему раздолью
Допустил врага, не
защищая Мать.
Каждому из нас
таинственная Пряха
Выпрядет удел. Но знаю
лишь одно: –
В Море я тонул, не
ощущая страха,
Океан решил – не взял
меня на дно.
Смерти пожелав, измерил
высоту я,
Ясный, падал вниз,
бросая мир людской.
Рок так пожелал, что
здесь напевы тку я,
Но пишу стихи я
сломанной рукой.
Рок пошлет в огонь, – и
ринусь я с размаха,
Ибо не пойму, как можно
трусом быть.
Знаю острие единого лишь
страха: –
Страшно низким стать, и
сердце ослепить.
Так пойми же ты, что
сердце в них слепое,
В тех, кто не хотел за
свой вступиться Дом.
И они себя слепят еще и
вдвое,
Отрекаясь быть с им
посланным крестом.
12 октября
КРОВЬ И
ОГОНЬ
И покажу
чудеса на небе вверху,
И знамения на
земле внизу...
Деяния Апостолов, гл. 2; 19
Кровь и огонь и курение
дыма
Вам предвещали святые
апостолы.
Вы оставались тупыми и
черствыми,
Все предвещанья вменяя
лишь в дым.
Чаша блаженства
мелькнула – и мимо.
Ваша гортань от поджога
палима.
Предали Мать. Над
заветом седым
Пляшете, в дикие бьете
тимпаны.
Бубните в бубны. Вы сыты
и пьяны.
Мчится комета. За ней!
Улетим!
Мы торжествуем.
Смотрите: – Румяны.
Наши румяна нам бес
приготовь.
Здесь мы румянимся в
братскую кровь!
Или Луна не бывает
кровавой
В час как из рощи выходит
со славой?
Самое Солнце в своем
терему
Разве не спит, все
укутавшись в тьму?
Темны вы? Душу сильнее
темните,
Красны вы? Тките
кровавые нити.
Петлями белые шеи
стяните.
Бубните в бубны, средь
стынущих стран,
Миг торжества всем
отступникам дан.
Только запомни, – ты
стар или молод, –
Плата измены – презренье
в веках.
В снежных равнинах
крадется к вам голод,
Плахи взрастают в
дремучих лесах.
С неба низвергнется
огненный молот,
В пляшущем пляшет не
песня, а страх.
Бездна разъятая
ненасытима,
Прежде чем месть не
восстанет на месть.
В хворост затоптана
древняя честь,
В хворосте искра глубоко
хранима.
Брызнет. Уж брызнула.
Мертвые, мимо
Мнимо-живых, – посмотри,
их не счесть, –
Вырвались. Мчатся. Их
мощь нерушима.
Знаменье всем вам, вас
сколько ни есть: –
Кровь и огонь и курение
дыма.
28 декабря
В СИНЕМ
ХРАМЕ
И снова осень с чарой
листьев ржавых,
Румяных, алых, желтых,
золотых,
Немая синь озер, их вод
густых,
Проворный свист и взлет
синиц в дубравах.
Верблюжьи груды облак
величавых,
Увядшая лазурь небес
литых,
Весь кругоем,
размерность черт крутых,
Взнесенный свод, ночами
в звездных славах.
Кто грезой
изумрудно-голубой
Упился в летний час,
тоскует ночью.
Все прошлое встает пред
ним воочью.
В потоке Млечном тихий
бьет прибой.
И стыну я, припавши к средоточью,
Чрез мглу разлук,
любимая, с тобой.
1 октября, 1920
Париж
ОТТОГО
Отчего ты среди
ликованья печален?
На полях, как и прежде,
голубеет лен,
И качаются светы лесных
прогалин.
– Оттого, что я с милой
моей разлучен.
Отчего ты как осень томительно-скучен?
За разлукой свиданье –
достоверный закон.
Много в мире есть рек,
уводящих излучин.
– Оттого, что я слышу
задавленный стон.
Отчего ж ты не веришь в
творящие грозы?
За раскатами грома –
зеленая новь.
– Оттого, что мне сердце
обрызгали слезы,
Оттого, что мне в душу
добрызнула кровь.
8 октября
ИЗ НОЧИ
Я от детства жил всегда
напевом,
Шелестом деревьев,
цветом трав,
Знал, какая радость, над
посевом,
Слышать гул громов и шум
дубрав.
Видеть честность лиц,
когда упруго
Жмет рука надежную соху.
Слышать, сколько звуков
в сердце друга,
Волю мчать по звонкому
стиху.
В поле ячменей
светловолосых
Видеть знак достойного
труда.
Путь иной – ходить в
кровавых росах,
Знак иной – багряная
звезда.
Час иной – когда все
люди звери,
И от сердца к сердцу нет
дорог.
Я не знал, какой дождусь
потери,
Этого предвидеть я не
мог.
Я не знал, что все дожди
не смоют
Ржавчины, упавшей на
поля,
Люди строят, духи тоже
строят,
В мареве родимая земля.
Я смотрю на ночь из
кельи тесной,
Без конца проходят
облака.
Где мой день святыни
благочестной?
Где моя прозрачная река?
Я смотрю на мир в окно
чужое,
И чужое небо надо мной.
Я хочу страдать еще хоть
вдвое,
Только б видеть светлым
край родной.
Слышу, в сердце лед
разбился звонко,
Волны бьются, всплески
жалоб для.
Мать моя, прими любовь
ребенка,
Мир тебе, родимая земля.
8 октября
УЗНИК
В соседнем доме
Такой же узник,
Как я, утративший
Родимый край,
Крылатый в клетке,
Сердитый, громкий,
Весь изумрудный,
Попугай.
Он был далеко,
В просторном царстве
Лесов тропических,
Среди лиан,
Любил, качался,
Летал, резвился,
Зеленый житель
Зеленых стран.
Он был уловлен,
Свершил дорогу,
От мест сияющих
К чужой стране.
В Париже дымном
Свой клюв острит он
В железной клетке
На окне.
И о себе ли,
И обо мне ли,
Он в размышлении,
Зеленый знак.
Но только резко
От дома к дому
Доходит возглас: –
«Дурак! Дурак!»
9 октября
ЗВУК
Тончайший звук, откуда
ты со мной?
Ты создан птицей?
Женщиной? Струной?
Быть может, Солнцем? Или
тишиной?
От сердца ли до сердца
свеян луч?
Поэт ли спал, и был тот
сон певуч?
Иль нежный с нежной
заперся на ключ?
Быть может, колокольчик
голубой
Качается, тоскуя сам с
собой,
Заводит тяжбу с
медленной судьбой?
Быть может, за преградою
морей,
Промчался ветер вдоль
родных полей,
И прошептал: «Вернись.
Приди скорей».
Быть может, там в
родимой стороне
Желанная томится обо
мне,
И я пою, в ее душе, на
дне?
И тот берущий кажущийся
звук
Ручается, как призрак
милых рук,
Что верен я за мглою
всех разлук.
9 октября
ЗАВТРА
Как тот, кто спит под
низкой крышкой гроба,
Но слышит все, чем полон
мир земной,
Я знаю все, сполна
передо мной
Земная разверзается
утроба.
В веках должны вскипать
вражда и злоба,
В твореньи – мед, в
твореньи также гной,
И им черед обоим быть
волной,
Есть Бог, есмь я, мы
существуем оба.
Главенствует какая из
примет?
Ормузд лучистый? Полночь
Аримана?
Я строю город около
вулкана.
Строительству иного
места нет.
Я сброшу саван завтра
утром рано,
И вьюги заметут
старинный след.
14 октября
ТОЛЬКО
Ни радости цветистого
Каира,
Где по ночам напевен
муэззин, –
Ни Ява, где живет среди
руин,
В Боро-Будур, Светильник
Белый мира, –
Ни Бенарес, где
грозового пира
Желает Индра, мча
огнистый клин
Средь тучевых лазоревых
долин, –
Ни все места, где пела
счастью лира, –
Ни Рим, где слава дней
еще жива, –
Ни имена, чей самый звук
услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и
Багдада, –
Мне не поют заветные
слова, –
И мне в Париже ничего не
надо,
Одно лишь слово нужно
мне: Москва.
15 октября
ПО ВСХОДАМ
Я не верю в черное
начало,
Пусть праматерь нашей
жизни Ночь,
Только Солнцу сердце
отвечало,
И всегда бежит от тени
прочь.
Я не верю. Нет закона
веры.
Если верю, знает вся
душа,
Что бессильны всякие
примеры,
И что жизнь в основе
хороша.
И сегодня будет час
заката,
И сегодня ночь меня
скует,
Но красивы волны
аромата,
И цветок в ночи готовит
мед.
Если камень вижу я
случайно,
И его окраска холодна,
Знаю я, что волшебствует
тайна,
Лишь ударь, и искра в
нем красна.
Если скажут: Солнцу быть
не вечно,
Есть конец и солнечной
игры,
Я взгляну, полнеба
светит млечно,
Там миры баюкают миры.
Нам даны ступени темных
лестниц,
Чтоб всходить к горнилу
всех лучей,
Все минуты мчатся с
ликом вестниц,
В новом всходе будешь
петь звончей.
Снова будем в ласковом
тумане,
В радости узнать
начальный час,
И нашепчет голос старой
няни
Вечно-торжествующий
рассказ.
16 октября
РАНЕНЫЙ
Свет избавляющий, белый
Христос,
С красною розой в груди.
Вспомни меня в
колдовании гроз,
Вспомни меня и приди.
Левую руку прибили
гвоздем,
Правую руку другим.
Ранили сердце, и пламени
в нем,
Не к кому крикнуть: «Горим!»
Все мои братья убийства
хотят,
Братья на братьев с ножом.
Каждое слово – сочащийся
яд,
Что мы ни скажем, солжем.
Красное зарево зыбится
там,
Белое марево тут.
Как же найти мне дорогу
к цветам?
Бешенством дни не цветут.
В рваных лохмотьях, в
дыму без конца,
Бьется ослепшая Мать.
Страшны личины родного
лица,
Жутко забыть благодать.
Вызови влагу, ударив
утес,
Верный расцвет возроди.
Сын к тебе тянется,
белый Христос,
С красною раной в груди.
6 ноября
ВСТРЕЧА
Ты подстерег меня в
минуту крайней пытки,
Когда один, душой, я с
небом говорил,
А листья падали, и
золотые свитки
Ложились на земле пред
усыпленьем сил.
Ты подстерег меня, как
добрый брат, который
Увидел издали тоскующую
тень.
А осень зыбила
предзимние уборы,
И был нам братский миг –
души к душе ступень.
Зиме судьба дала
красивого предтечу: –
Мгновенье тишины,
пришедшей в должный срок.
Я светлою росой обрызгал
нашу встречу,
И отдаю тебе осенний мой
цветок.
6 ноября
С КЕМ?
С кем мне говорить? С
неверным иноверцем?
С ним, кто сеет смерть,
пожар по городам?
Нет, с одним моим
пустынно-нежным сердцем,
Сердца моего врагу я не
отдам.
С кем же говорить? С
слепцом? С единоверцем?
С ним ли, кто Судьбой
уловлен в западню?
Нет, с одним моим,
тоской сожженным, сердцем,
Сердцу моему вовек не
изменю.
7 ноября
МЕЖ ЧЕТЫРЕХ
ВЕТРОВ
Бесконечны снежные
поляны,
Горы, степи, хмурые
леса.
Ах, я знаю солнечные
страны,
Видел голубые небеса.
Индия, Ниппон, Самоа,
Ява,
Знавший Фараонов, мощный
Нил,
Обо всем, что в мире
величаво,
Я любовно память
сохранил.
Есть повсюду праздники
живые,
Вольный путь свершает
красота.
Но страна, где я любил
впервые,
Более не прежняя, не та.
Разломилась гордая
твердыня,
Разорвалась радостная
связь,
Где цвели просторы, там
пустыня,
Где был труд, там
брызжет кровь и грязь.
Умерли. Замучены. Убиты.
Или смотрят в мерзлое
окно.
И Луна струит им
хризолиты,
Но смотрящий стынет, пал
на дно.
Где моя любимая? Жива
ли?
Все ли в мыслях ласковых
со мной?
Я в соленых брызгах, в
диком вале,
Он напрасно встал над
глубиной.
Я был каплей между
капель водных,
Строивших приливную
волну.
Праздник душ среди
пространств раздольных,
Он ушел в какую же
страну?
Совершилось древнее
заклятье: –
К четырем ушедшие
ветрам,
Косо друг на друга
смотрят братья,
Горе тем, кто свой
оставил храм.
Мне нигде нет в мире
больше места,
В каждом миге новый звон
оков.
Приходи же Белая
Невеста,
У которой много женихов.
Но доходит голос
издалека: –
«Подожди, не твой еще
черед,
Путь свершай, не
упреждая рока.
Белая Невеста всюду
ждет».
Хватит ли последнего
усилья
Подойти к заветному
ключу?
Из тоски скую себе я
крылья,
И к желанным в бездну
улечу.
14 ноября
ЖУТЬ
Снежный сон от края и до
края
Безоглядно стынущей
страны.
Кто-то ходит, кровью
окропляя
Бесконечность белой
пелены.
Чья-то тень, огромна и безлика,
Сеет в снеге красные цветы.
Вырастут они, и смотрят дико
В холоде взметенной темноты.
Отцветут, и лепестков
багряных
Много на запятнанном
снегу.
Пляшет вьюга. Свищет в
плясках пьяных.
Я смотрю. Я жду. Я
стерегу.
Знаю. Это час для привидений.
Но Луна, узнавшая ущерб,
Ждет своих назначенных мгновений,
Выточит для оборотня серп.
Голову у оборотня
срежет,
Выпустит еще свою
метель,
Хлопья снега нового
разнежит,
Всюду будет белая
постель.
Вся земля задремлет в сне заклятом,
Чтоб весной, взглянувши в небосклон,
Прошептать, упившись ароматом: –
«Я спала. Мне снился страшный сон!».
14 ноября
ДВУМ
Ты золотая хризантема,
И черный ирис – милый
твой.
Мое живое сердце немо
От тяжкой скорби
мировой.
Вы оба к нежному
расцвету
Раскрылись ласковой
душой.
Но я устал бродить по
свету,
Мне грустно в радости
чужой.
Ты золотая хризантема,
И дружны в цвете два
цветка.
Но мыслям тяжело от
шлема,
В усталом воине тоска.
Прошли веселые ловитвы,
Умолк мой звучный гордый
рог.
Я лишь обломок долгой
битвы,
В которой победить не
мог.
19 декабря
В ЧУЖОМ ГОРОДЕ
Нарядный город, бывший
торжеством,
Стал рамою исчезнувшей
картины,
Где был поток, ленивый
глянец тины,
И смерть везде, где был
огонь в живом.
Гроза пришла. Такой был
гул и гром,
Что все упали наземь
властелины.
И руки убивали. Гнулись
спины.
Хребты ломались. Разум
пал ничком.
Взыграла ярость пламени
и дыма,
И все свое народ мой
сжег в огне.
Сто миллионов – в
пропасти, на дне.
Но кликнут к Богу, как
пойдет Он мимо.
В моей стране беда
неисчислима,
К твоей стране беда идет
вдвойне.
19 декабря
ЗВЕЗДНАЯ
ПЕСНЯ
Где больше жертвы и
беды,
Там ближе к правде дух.
Огонь единственной
звезды
Узнал с земли – пастух.
Где беспредельна нищета,
Там слышит песню слух.
И в мире выросла чета,
Встает второй пастух.
Где свет в душе, там
кроток вздох,
Мечтает сердце вслух.
С звезды глядит на землю
Бог,
И третий встал пастух.
Дрожит глубокий
небосклон
От лучевой игры.
И в скудных яслях дышит
Он,
Кто поведет миры.
В предельной бездне
взвеян страх,
Мрак, смотрит из норы.
Но в них, в притихших
пастухах,
Грядущие миры.
С звезды к душе
хрустальной звон,
Так ключ бежит с горы.
Кто верит, с теми вечно
Он,
В Ком жизнь и все миры.
22 декабря
В МЕТЕЛИ
Я шел и шел, один, в
снегу.
Еще живу – с какой же
целью?
На чуждом диком берегу,
Свистящей схваченный
метелью,
Иду, и больше не могу
Вверяться цепкому
морозу.
Но вдруг, на взвеянных
снегах,
Я алую увидел розу.
Чья кровь на этих
лепестках?
Чья мысль? Чья жизнь? И
сон? И страх?
Какой души долготерпенье
Дождалось вьюжного
цветенья?
Не знаю. Но в чужом краю
Всем тем, кто сердцем
любит пенье,
Я эту розу отдаю.
22 декабря
ЧАСЫ
1
Мне говорила мать моя,
Что в том едином
первочасьи
Не закричал родившись я,
А был в таинственном безгласьи.
Мой первый час – не
первый крик,
А первый долгий миг
молчанья,
Как будто слушал я
родник,
Напев нездешнего
звучанья.
И мать сказала: «Он
умрет».
Она заплакала невольно.
Но жив, живет певучим
тот,
Кто тайну слушал
безглагольно.
2
В саду многоцветном, в
смиренной деревне,
Я рос без особых затей.
Не видел я снов о
волшебной царевне,
И чужд был я играм
детей.
Я помню, любил я под
Солнцем палящим
Один приютиться саду.
Один по лесным
пробирался я чащам,
Один я смотрел на
звезду.
За ласточкой быстрой,
воробушком, славкой,
Следил я, прищурив
глаза.
Был каждой утешен
зеленою травкой,
И близкой была стрекоза.
И счастье большое –
смотреть у забора,
Как ящериц серых семья
Купается в солнце, не
видя дозора,
Любил и не трогал их я.
И радость большая –
увидеть, как утки
Ныряют в пруду пред
грозой.
Услышать, что вот в
грозовом первопутке
Громовый разносится вой.
Под первые брызги дождя
золотого
Подставить, так жадно,
лицо.
Искать под березой
неверного крова,
Хоть вон оно, близко
крыльцо.
Часы голубые в лазоревой
шири
Скопили минуты гурьбой.
Им молния – стрелки, и
тучи им – гири,
И гром был им –
радостный бой.
3
Лежать в траве, когда
цветет гвоздика,
И липкая качается дрема.
Смотреть, как в небе
сумрачно и дико
Растут из шаткой дымки
терема.
Узнать, что в юном
сердце есть хотенье,
Истома, быстрой крови
бьется жгут.
Она. Она. С ней
праздник, полный рденья,
Безумный танец бешеных
минут.
Жестокость золотого
циферблата.
О, Солнце! Заходи.
Придет она.
Весь разум взят, все
сердце жаждой взято.
Секунды бьются в
пропасти без дна.
Они поют, и в каждой –
боль пронзенья.
Хочу. Люблю. Где Солнце?
Ночь уж тут.
Луна горит. В ней правда
вознесенья.
Я сжат кольцом
томительных минут.
Он острый, край
серебряного круга.
И мгла кругом. В цвету
небесный куст.
Я царь всего от Севера
до Юга.
Огонь в огонь. Уста до
алых уст.
4
Тик-так. Тик-так. Часов
карманных
Проворен лепет близ
постели.
Красива сказка снов
желанных,
Красив и вой слепой
метели.
Не так, не так правдивы
струи,
И все цветные ткани
жизни,
И все немые поцелуи,
Как всплеск рыдания на
тризне.
Тик-так. Тик-так. Храни
ребенка,
Который в сердце помнит
детство.
Но Хаос жив, и кличет
звонко,
Что вечно темное
наследство.
Не так, не так тебя
ласкало
Твое мечтанье и желанье,
Как жалит, в полночь
жизни, жало.
Тик-так. Тик-так. Люби
изгнанье.
5
Полночь бьет. Один я в
целом мире.
Некому тоску мою жалеть.
Все грозней, протяжнее и
шире,
Бой часов, решающая
медь.
Безвозвратно кончен день
вчерашний.
Воплотился в яви жуткий
сон.
С вечевой высокой
грозной башни
Бьет набат, в пожаре
небосклон.
Полночь ли, набат ли, я
не знаю.
Прозвучал двенадцатый
удар,
Бьют часы. И я к родному
краю
Рвусь, но не порвать
враждебных чар.
Кровь моя – секунда в
этом бое.
Кровь моя, пролейся в
свет зари.
Мать моя, открой лицо
родное.
Мать моя, молю,
заговори.
29 декабря
ОСТЫВШИЙ
ГОРОД
Красивый город с тысячью
затей,
В свой час узнавший ночь
Варфоломея,
Не с Богом ты, но весь в
извивах Змея,
И любишь игры чувств,
как чародей.
В марионетки превратив
людей,
За громом битв ослепнув
и немея,
Изящная холодная камея,
Ты только призрак жизни
и страстей.
Уж много бурь средь этих
улиц стройных
Промчалось в протяжении
веков,
И больше не создашь ты
новых слов.
Лишь много новых служб
заупокойных
Узнаешь ты, когда,
разъявши ров,
К тебе придет скрещенье
двух ветров.
30 декабря
НЕИСТРЕБИМОЕ
Золотая разливная спелая
рожь,
Перекличка зарниц в
захмелевшем июле,
Пересветы серпов, – это
правда, не ложь,
Эта правда жива и в
безумном разгуле.
Не однажды пропетый
зеркальный затон,
Под ракитами речка в
сквозистом тумане,
На опушке цветы, – это
явь, а не сон,
Это клад, что горит и во
мгле испытаний.
Шелестящий овес,
бородатый ячмень,
И протяжная песня вон
там за холмами,
И живой поцелуй, – это
будущий день,
Это вольные птицы над
нами и с нами.
И о чем ни вздохнешь, и
куда ни пойдешь,
И в какие бы страны ни
кинут Судьбою,
Только то, что твое,
только это не ложь,
Если грустно, приди,
только я успокою.
30 декабря
ПРОСВЕТЫ
Блеснув мгновенным
серебром,
В реке плотица, в миг
опаски,
Сплетет серебряные
сказки.
Телега грянет за холмом,
Домчится песня, улетая,
И в сердце радость
молодая.
И грусть. И отчий манит
дом.
В душе растает много
снега,
Ручьем заплачет в сердце
нега.
И луч пройдет душевным
дном,
И будешь грезить об
одном,
О несравненном, о
родном.
30 декабря
КРАСНОЕ
МОРЕ
Через Красное море
летят перелетные птицы,
Удаляясь от смутной страны,
От родимых болот, от
лесов, от села, от станицы,
От родной тишины.
Сколько серых и белых
и черных тех крыльев усталых,
Точно в страхе жестоких погон.
А закат им бросает
сияние отсветов алых,
Распалив свой огонь.
И замучены долгим
усильем, измяты ветрами,
И пути не предвидя конца,
Эти птицы становятся
красными в облачной яме,
От игры багрянца.
Долетят ли? Одни
долетят. А другие в просторе
Упадут, утомясь вышиной.
И в подвижном костре
неоглядное Красное море
Захлестнет их волной.
30 декабря
СОН
На лбу холодном был
мертвый венчик,
И хор церковный гудел,
как гром.
Но вдруг далеко запел
бубенчик.
Я встал из гроба. Смотрю
кругом.
Пустырь. Пустыня.
Равнины. Степи.
Горят деревни и города.
Но я не мертвый. И я не
в склепе.
Я звук. Я песня. Я жуть.
Беда.
Я мчусь на тройке, той
самой, буйной,
Что вещий Гоголь пропел
векам.
И ветер веет. Он
многоструйный.
Коням дорогу. Все в мире
нам.
По ровной глади, по
косогорам,
Куда ни мчаться, мне все
равно.
И колокольчик напевом
спорым
Меня уводит. На высь? На
дно?
30 декабря
СНЫ
Закрыв глаза, я вижу
сон,
Там все не так, там все
другое,
Иным исполнен небосклон,
Иное, глубже дно
морское.
Я прохожу по тем местам,
Где никогда я не бываю,
Но сонно помню – был уж
там,
Иду по туче прямо к
краю.
Рожденье молний вижу я,
Преображенье молний в
звуки,
И вновь любимая моя
Ко мне протягивает руки.
Я понимаю, почему
В ее глазах такая мука,
Мне видно, только
одному,
Что значит самый всклик
– разлука.
В желанном платье, что
на ней,
В одной, едва заметной,
складке,
Вся тайна мира, сказка
дней,
Невыразимые загадки.
Я в ярком свете подхожу,
Сейчас исчезнет вся
забота.
Но бесконечную межу
Передо мной раскинул
кто-то.
Желанной нет.
Безбрежность нив.
Лишь василек один,
мерцая,
Поет чрез золотой разлив
Там, где была моя
родная.
31 декабря
ПЕРЕСВЕТЫ
Душиста нежная мимоза
В своем цветеньи
золотом.
Но где-то срывный хруст
мороза
И желтый Месяц надо
льдом.
Я пью вино, и все мне
мало.
Но вдруг шепнет моя
душа,
Что в жилах кровь
мерцает ало
И жертва Богу хороша.
Я тайно взят растущим
сглазом,
Мне бич – пьянящая
струя.
Но в ужаснувшийся мой
разум
Не в силах заглянуть
друзья.
И в миг, когда они как
птицы,
Но с птицей дикой и
чужой,
Ликует пламя огневицы
Перед разъятою душой.
Недуг владеет слабым
телом.
Но дух – в своем. И
видно мне,
Как я с лицом
спокойно-белым
Безгласно прислонен к
стене.
И внятно кличут где-то
льдины,
Что все вмещу я в мысль
мою,
Но лишь не призраки
чужбины,
А жизнь и смерть – в
моем краю.
8 января. 1921
Париж
КАПЛИ
По водосточной трубе
стекая,
Уходит капля, за ней
другая,
С высот сорвавшись,
перебегая,
Стекают вниз.
Они блистали росой
алмазной,
Они блуждали дорогой
связной,
И вот с землею,
намокшей, грязной,
Упав, слились.
Их шелестенью я весь
внимаю,
Осенним сердцем прикован
к маю,
Я их считаю, по ним
гадаю,
Я сплю не сплю.
Пути блужданий мне все
известны,
И эти капли, они
телесны,
Но не жестоки, но не
бесчестны,
Я их люблю.
Я с ними в черном
полночном храме,
Забыт друзьями, убит
врагами,
Но не добитый, не в
смертной яме,
Где буйству – тишь.
И мне лишь пряжа мечты с
тоскою,
И шорох капель один со
мною,
Часы чужие там за
стеною,
И где-то мышь.
7 мая
В ПУСТЫНЕ
Бедой не покроешь беду.
В холодном лучистом
бреду
Звезда окликает звезду.
Один я в пустыне иду.
Застыли в душе жемчуга.
Смешались в снегу
берега.
Меж сосен, одетых в
снега,
Дорога к врагу от врага.
Безбрежна бесчинная
ложь.
Готовь мой отточенный
нож.
Но, если он даже хорош,
Обман лезвием не убьешь.
Беда не покроет беду,
И я во вселенском бреду
Душою увидев звезду,
Всегда благовестия жду.
Несчетно разбрызгана
кровь.
Но спит нерожденная
новь.
И, если ты веришь в
любовь,
Костер для себя
приготовь.
Гори, расцвечайся, и
верь.
Ты выжжешь к грядущему
дверь.
Из бездны является
зверь.
Он в бездну уходит
теперь.
14 мая
ЧАС БАРХАТА
Шелк золотой и багряный
развеялся с песней вечерней.
Голос молитвы восходит к
дрожанью затепленных звезд.
Топот коней при возврате
в пространстве звучит равномерней.
Около темного замка
подъемный окончился мост.
Ночь передумает много
пред часом седым зачинаний.
Снова поднимутся копья,
ударят щиты о щиты.
Черный смиряющий бархат,
сгустись в догоревшем тумане.
Благо душе человека, что
есть и часы темноты.
21 мая
ЗЛАЯ СКАЗКА
Слева тянется кровавая
рука.
Приходи ко мне и будет
жизнь легка.
Слева тянется проклятой
сказки ложь.
Приходи, от Сатаны ты не
уйдешь.
Справа светятся обманно
огоньки.
Справа нет тебе ни зова,
ни руки.
Лишь один завет: Налево
ни чуть-чуть.
И кладут тебе булыжники
на грудь.
О, предтечи светлоокие
мои,
Было легче вам в
стесненном житии.
Раньше было все во всем
начистоту.
А теперь из пыли платье
я плету.
У меня в моих протянутых
руках
Лишь крутящийся дорожный
серый прах.
И не Солнцем зажигаются
зрачки,
А одним недоумением
тоски.
Я ни вправо, я ни влево
не пойду.
Я лишь веха для
блуждающих в бреду.
Мир звериный захватил
всю землю вплоть.
Только птица пропоет,
что жив Господь.
21 мая
НОЧНОЙ
ПОЛЕТ
Ложится белый свет на
крыши
От круглой мертвенной
Луны.
Ночной полет летучей
мыши,
Кривясь, меня уводит в
сны
Невозвратимой старины.
Я был. Любил. Я жил.
Когда-то.
Но майской ветке – час
один.
Я знаю волны аромата.
Я также знаю скрепу
льдин,
Когда в безбрежном ты
один.
Но вот глухие льды
пробиты.
Прошел вспененный
ледоход.
Седые нежатся ракиты.
В своей норе проснулся
крот.
Во всех страстях
водоворот.
Лишь я один, любя безгранно,
Как чарой, скован
тишиной.
И мне не странно, а
желанно
Быть отделенной, в час
ночной,
Летучей мышью под Луной.
21 мая