Константин Бальмонт. ЯСЕНЬ. Часть 1




СОЛНЦЕЗЕРНЬ


Когда я жил еще на Солнце,
      Зерно средь зерен,
И дух был в светлом волоконце,
      Никто не черен, –
Когда одни златые зерна
      Себя качали,
И было все огнеузорно,
      Нигде печали, –
Когда Земля была намеком,
      Луна виденьем,
Когда в кипенье златооком
      Все было пеньем, –
Я между зерен был сильнее
      В игре зернистой,
И потому люблю я, рдея,
      Мой пламень чистый.

Когда Луна была Землею,
      Без разделенья,
Когда Земля была с Сестрою
      Одно виденье, –
Когда в могучих выдыханьях
      Растенья-звери
Тянули щупальца в дрожаньях,
      Страшась потери, –
Когда на ветровых мальстремах,
      Гореньем дики,
В плавучих пламенях-хоромах
      Сквозили лики, –
Я меж сновидцев был светлее,
      Как образ жгучий,
Вот почему люблю я, млея,
      Мой стих певучий.

Когда Луна, простясь с Землею,
      Как Месяц медный,
Ушла в простор своей стезею,
      И стала бледной, –
Когда, в Сестре увидя Брата,
      Она, тоскуя,
Постигла счастие возврата
      И поцелуя, –
Когда в любви, что так красива,
      Узнали души,
Что нет блаженства без надрыва,
      Волны без суши, –
Я меж Земных и Земно-Лунных
      Пронзен был светом,
И должен я в виденьях струнных
      Пребыть поэтом.

Когда зловещею воронкой
      Спустились духи
Туда, где гаснет пламень тонкий,
      Нет звона в слухе, –
Когда, причудливы и хмуры,
      Взросли гиганты,
Младенцеликие Лемуры,
      Огне-Атланты, –
Когда драконились узоры
      Сребристой черни,
И были пламенными взоры
      От солнцезерни, –
Когда восторг сердец был страшен,
      Любил я в гневе,
Вот почему, лишенный башен,
      Я весь в напеве.



ЧАС И ДОМ


Мне нужен час, мне нужен дом,
Чтоб мыслить мир, что жив кругом.
Мне нужно время и пространство,
Чтобы соткать ему убранство.
Мне нужен дом, мне нужен час,
Чтобы затеять свой рассказ.

Как зыбкий дом я выбрал Море,
Плыву в крутящемся просторе.
Как час назначил Полночь я,
Когда ломается струя.
Велел, пьяня миры игрою,
Быть светом тьме, быть свету тьмою.

Построив стройность пирамид,
Я знал, что час их раздробит.
Раскинув желтые пустыни,
Я знаю, день забрезжит синий.
И быстрый всадник на коне,
Летя к себе, летит ко мне.

Два войска – в двойственном пожаре,
Но мной – в одном они угаре.
Я рознь одна в тех двух враждах,
Я смелость их, и я их страх.
И я на тихом поле брани
Луна в колдующем тумане.

Как гусеница ест листок,
Но животворен мотылек,
Я змей шипящий и грызущий,
И кондор Солнца, змея бьющий,
Я благовонная пыльца,
Да светит ландыш без конца.



ЗВЕЗДНАЯ ПЛЯСКА


1

Баю-баю-баю-баю.
      Я слышу песенку родную.
Все горе мысли затаю.
      Всю боль сознанья зачарую.
Я в бездне звезд узнал мою.
      Нашел в ней арфу золотую.
Баю-баю-баю-баю.


2

Пламень тонкий
Я воронкой
Передам.
Я мелькаю,
Возникаю
Здесь и там.

Я пьянящий,
Веселящий
Метеор.
Веря раю,
Я играю,
Зыблю хор.

Много было
Огнекрыло,
Млела мгла.
Много было,
Что могила
Вновь взяла.

Много будет,
Кто забудет
Свой исход.
Мчись, мгновенье,
Через пенье,
В хоровод.

В вихре счастья,
Сладострастья,
Крайний час.
В межпланетных
Снах несметных
Мой рассказ.

В миг сладимый
Я незримый
Проскользну.
Я качаю,
Расцвечаю,
Жгу весну.

Радость глазу,
Я алмазу
Пламень дам.
Врину в льдины
Я рубины
Здесь и там.

В сумрак красный
Дух согласный
Мчит зарю.
Над мирами
Я громами
Говорю.

Ходом молний,
В жарком челне
Проплыву.
Час веселья,
Сон и хмель я
Наяву.

Я ребенок,
Смех мой звонок,
Цвет мой ал.
Ты ли, ты ли
Этой были
Не узнал?


3

Солнце вспыхнуло. Подобен луч мечу.
На лихом коне лечу, лечу, лечу.

Степь звенящая. И нет нигде станиц.
Птиц ли хочется? Как много в мире птиц.

Зверь ли яростный бесстрашного зовет?
Мчи скорей к нему. Вперед, вперед, вперед.

Конь мой огненный. Нет равного ему.
Он промчал меня сквозь бархатную тьму.

Видит за сто верст. Ушами сторожит.
И как жизнь сама, бежит, бежит, бежит.

Конь мой знающий. Узда его звезда.
Не споткнется, не падет он никогда.

Я куда с конем? Хоть знаю, умолчу.
Степь изведать всю хочу, хочу, хочу.


4

Ах, как длинны эти тени. Те косые. Те кривые. Без конца.
Были длинны. Все длиннее. Все темнее. Не рассмотришь их лица.
Солнце было. Грело жаром. Красным шаром закатилось там вдали.
Все ль изжито? Звон подковы. Стук копыта. Путь далекий. Путь в пыли.
Ах, как воет этот ветер. Пыль наносит. Пылью кружит. Пыль метет.
Сколько их, песчинок малых. Сосчитать ли? Разгадать ли? Жуткий счет.
Еду. Еду. Кто я? Что я? Где я? Сплю я? Взор мой ищет по степям.
Изнутри себя я вижу. И не знаю, здесь ли я или вон там.
Странный свист несется сверху. Сонмы малых. Еле зримых смутный бег.
Шелест. Шепот. Окаймленье. Паутина. Зов. Покров. Постель. Ночлег.
Где я? Что я? Конь мой белый. Сам я в снеге. Ах, не все ли мне равно?
Я в безбрежном. Я в бездонном. В озаренном. Засыпаю. Утопаю. Тише. Дно.


5

Многосозвенную змею
      Созвездья дружные сковали.
Из грани в грань по Бытию.
      Какие легкие вуали
Струят в веках свою струю.
      Как звезды дышат без печали
Баю-баю-баю-баю.



МЕД ВЕКОВ


Сперва я увидал, что мир есть песнопенье,
      И я, дрожа, его пропел.
Потом я нараспев сказал стихотворенье,
      То был вторичный мой предел.
Потом я начертал на камне заклинанье,
      Перстообразный взнес алтарь.
И круглую луну впустил в ограду зданья,
      Я был певец, колдун и царь.
Теперь, когда прошли ряды тысячелетий
      И завершился круг племен,
Я помню эти дни, когда все были дети,
      Как ясно помнишь яркий сон.
От вкрадчивой луны ушел к иным я чарам,
      Лесной я изменил луне.
И был как во хмелю, пьянясь цветным пожаром,
      И было солнце богом мне.
И там, где взметы гор, где кондор верхолетный,
      И там, где желтый сон пустынь,
Сын солнца, мед веков я накопил несчетный,
      Богов венчая и богинь.
Еще сменился ряд победных ликований,
      И, отойдя от пирамид,
Давно плывет мой ум в колдующем тумане,
      Вновь факел ночи мне горит.
Но не луна, свеча и бледная лампада
      Над ветхим саваном страниц
Меня ведут туда, откуда силой взгляда
      Я вызываю сонмы лиц.
Алхимик пыльных руд, восторг пресуществленья
      Из древних выманил я строк,
Я молнии велел прийти из усыпленья
      И в тяжкий плуг ее запрег.
Летаю коршуном, взлетаю альбатросом,
      Предвижу ход и нрав комет,
И к лунным, наконец, хочу взлететь откосам,
      Все руны разобрав примет.



ЗАКОН СВЕТИЛ


Закон светил есть пляска постоянства,
Но есть звезда, которая летит
Не в правиле размеченных орбит,
Вне чисел, с пряжей строгого убранства.

От Солнца к Солнцу путь через пространство,
Взнесение размерных пирамид
Сложением спокойно взятых плит,
Но есть угадка вкось, чей смысл шаманство.

Смотри в лесу, как спутаны следы
С людским умом враждующего волка,
Как конская завита Лешим челка.

Колдуй в ночах над люлькою воды,
Да на коврах волшебная иголка
Зазыбит лунный храм, сплотивший льды.



ОТ СОЛНЦА К СОЛНЦУ


От Солнца к Солнцу – пламень умягченный,
Ночная лютня снов звезды к звезде, –
Я чую соответствия везде,
Я, цвет Земли, в расцвет Небес влюбленный.

Я вечно упадаю в Дух бездонный,
Всем гнетом тела, в невесомость, где
Тень череды уступит череде,
И будет тишь – как колокол всезвонный.

Я должен долгий путь пройти сполна.
Не для меня ли Демоны качали
Живую люльку вымыслов и сна?

За пеленой сомлеет пелена.
Как хорошо мне в лунной здесь печали,
Душа-невеста снегом убрана.



ИМЕНА


Есть волшебство вещей и их имен,
Есть буквенное, нет, лишь звуковое
Гадание в преджизненном покое,
Что, угадавшись, выявило сон.

Есть в бедных селах колокольный звон,
Есть яростность в ликующем гобое,
Их слушаешь, и хочешь слушать вдвое,
Затем, что в них угадан небосклон.

От пламеней вселенского пожара
До первых капель кроткого огня,
Что влагой стал, дождем упал, звеня, –

В сознанье звуковая зрела чара,
Колодец угадания, без дна.
Так всколосились в мире имена.



ТАЙНА


Среди древнейших землеописаний
Забыт один могучий океан,
Меж тем как самый яркий в нем обман
И самый нежный свет, как в зыбкой ткани.

Безумна водокруть его рыданий,
Звенящей мглы пьянительный кальян
В веках тоски земле от неба дан,
И звездный смысл сквозит в священной дани.

Единое из всех земных морей,
Где можно пить. И пьем мы ненасытно.
Вселенная глядит в него. И слитно

С бездонностью наш разум, как ручей,
Лиясь из тайн, втекает в тайну, льется.
Тот океан здесь музыкой зовется.



КАНУН


Что лучше в мечте многозвонной,
      Чем полный надежды канун?
      Смычок, чуть коснувшийся струн.
Любовь в предулыбке влюбленной.
      Наш дух в несвершенностях юн.

Что лучше, чем цветик оврага,
      Цветущий на мленье снегов?
      Рожденье, в камнях, родников.
Пленительна пряная брага,
      Во здравие юных богов.

Что лучше родных навечерий,
      С мерцанием ласковых свеч?
      Восславим заветы предтеч.
Раскроем для счастья все двери.
      Кто ждет, – и дождется он встреч.



НАРУЧНИ


Качаюсь. Качаясь, качаю.
Тихонько и верно точу.
Скольжу по оконному краю.

В душе возжигаю свечу.
Прочтя заклинанье в алмазе,
По острому острым черчу.

Вселенная – в видящем глазе.
Вселенная будет моя.
Сотрутся железные вязи.

Ветров заиграет струя.
Сорвется оконная рама.
В утонченных наручнях я.

В тюрьме. И в преддверии храма.



ПОЮЩЕЕ ДЕРЕВО


Я дошел до звенящего дерева,
      Там ветви слагались в храм.
Благовонное алое марево,
      Огонь и жертва богам.
Я стоял у поющего дерева,
      Был брат я шмелям и жукам.
И с пчелой устремлялся я в зарево,
      Был пономарь мотылькам.

            Я стихами
            И мечтою,
            Молодою,
            Им звонил.
            Под ветвями,
            Меж цветами,
            Был в том храме
            Звон кадил.
            Я с Весною,
            Как струною,
            К свету, к зною
            Говорил.
            Были взоры,
            Разговоры,
            Были хоры
            Нежных сил.
            Я с осою
            Полосою
            Нижних воздухов летел,
            Я смеялся,
            Расцвечался,
            Забавлялся,
            Как хотел.

Вот с пчелою отягченной
В улей сонный я лечу,
В улей звонный, отдаленный,
Держим путь мы по лучу.
Вот и бронзовка, с крылами
Как златистый изумруд,
Зеленея над цветами,
Потонула в гулком храме,
Радость в песне, Солнце с нами,
Здравствуй, бронзовка, я тут.

            И в этих чащах,
            И в этих кущах
            Ветвей поющих,
            И пчел звенящих,
            В благоуханье,
            И в озаренье,
            В оцепененье,
            И расцветанье,
            Упившись медом.
            Первичным млеком,
            Я с вешним годом,
            Нечеловеком, –
            Нечеловеком,
            По тайным всходам,
            Лечу и рею,
            И разумею,
            Мечтой моею
            Всхожу к порогам
            Иного сада,
            Иного лада,
            Иного строя,
            Где заодно я
            С Всесильным Богом,
            Мы Вечность мерим
            Весенней птицей,
            Веселым зверем,
            Их вереницей,
            Лучом, зарницей, –
            Средь снов текущих,
            С пчелой, летящей
            Сквозистой чащей
            Ветвей цветущих,
            Я в райских кущах,
            В весне манящей
            Я стих звенящий.



ЗВЕРЬ-ЦВЕТОК


Ведя как бы расплавленным металлом,
Хочу в стихе я вывести узор.
Есть зверь-цветок, зовущийся кораллом.

Цветок с цветком, пост безгласный хор.
Они растут согласными чертами,
Слагая титанический собор.

На кратере потопшем, чередами
В столетиях свою свивая цепь,
Восходят звери мерными рядами.

Их мысль, и хоть, и сон, и явь, и лень
Сцепляются. Их белые скелеты
Лазурь волны преображают в степь.

В лагунах изумрудом млеют светы
Еще усилье тысячи цветков,
И остров встал, кораллом Солнцу спетый.

Твердыня встала круглых островков,
В их круге тишь зеркальная лагуны,
Псалом, зверями вылепленных, слов.

А Океан кругом рождает струны,
Бросая волны сонмами лавин.
Изваян перстень, вложены в нем руны.

В морях миров ход творчества един.



Я ИГРАЮ БЕРЕГАМИ


Я играю берегами,
Рыбаком идя по ним,
Обсуждаю с облаками,
Пламень глянет ли сквозь дым.

И когда, как ночи, тучи
Вдоль драконят свой объем,
Голос облака могучий
Я включаю в слово – Гром.

Увидав, как в беге пьяном
Пляшут синие валы,
Глубь я назвал – Океаном,
И морям пою хвалы.

Месяц с Солнцем – я венчаю,
Месяц должен быть женат,
Без жены я сам скучаю,
И всегда обняться рад.

Слыша шелест меж листами,
Видя в ветре шаткий лист,
Шелестящими устами
Я сложил свой первый свист.

А за первым миллионный
Страх возник, любовь, восторг,
Я во впадине уклонной,
В горле, воздух слов исторг.

Ветры, птицы, травы, звери
Были б только тенью сна,
Если б им, в различной мере,
Не пропел я имена.

В пляске мысли веря играм,
Всем зверям веду я счет,
Тигр скажу, и вот я с тигром,
Молвлю слон, и слон идет.

В мигах звуком мир угадан,
Нить дана златая мне,
Вьется, курится, как ладан,
А клубок – в другой стране.



ЛАРЕЦ


Сквозь черную сетку стволов и ветвей,
      И редкое кружево листьев зеленых,
Я вижу, как серый поет соловей,
      И вижу я песню в чуть зримых уклонах.

Всем телом в напев – как изваян, как влит,
      Приподнял головку флейтист затаенный,
То шире, то уже он горлом свистит,
      Ручьятся журчанья свирели влюбленной.

Он странно мне близок, угадчик-певец,
      Я помню столетий минувших апрели,
Близ птицы в себе ощутил я ларец.
      В волшебном сокровища звуков звенели.

Широкое А, и глубокое У,
      И смутное М, вместе с Л во влюблены:
Сливались, – тебе закричал я «Ау!»
      И мы целовались, узнав себя в пенье.



НЕМОЙ УРАГАН


В руках Математика – вихри, он может разлить их в циклон,
И вдруг, еле видимым знаком, смиряет разнузданность он,
Пожар числовой размещает, качает немой ураган,
И звезды в бездонности слышат, что путь им в размерности – дан.



ВЕТВИ


Дендриты, ветви, древовиды.
      Идут, за ликом лик ловя,
      От подземельного червя
До чарования Изиды.

Ветвятся руки и росток,
      Крестообразно мирозданье,
      Пылинки, чарой сочетанья,
Мы сложим в каменный поток.

Нагромоздим любовь, обиды,
      Слова, поэмы, царства, сны,
      Тысячелетья тишины,
В тени Закатной Пирамиды.



ВОДОВОРОТ


Люблю чуть зримых малых тварей
Линейно-прихотливый вид.
Геометризм радиолярий
О вихре солнц мне говорит.

Реснички хищных инфузорий,
Проворных жгутиков игра
Мне говорят о звездном хоре
И что любить всегда пора.

А жук-олень – то в праздник юный,
Средь полчищ малых, мастодонт.
И вот я чувствую, как струны
Чрез весь проходят горизонт.

И запоздавшему столетью,
Его предчувствуя в тоске,
Черчу рассказ я тонкой сетью
На мастодонтовом клыке.



КОЛДУЮЩИЙ


Зеленый свет неявственно мелькал,
Когда в лесу стоял я в грезе сонной –
На ветке, с веткой в млении созвонный,
Тот изумруд вдруг становился ал.

Чуть зримый пламень вкось перебегал, –
Как бы дракон, стократно уменьшенный,
Лиловел, – извивался позлащенный, –
Был серым, как крысиный отсвет скал.

Я посмотрел своим дремотным взором
Внимательный, – был вновь зеленым он,
Колдующий, как зверь живущий, сон.

Горел опять оранжевым убором.
Так в первый раз, – напев согласный с хором, –
На древе мне предстал хамелеон.



КРАСОТА


Красота – это радостный возглас Природы,
Красота – это тихий восторг Вещества.
В изобилье разлитые вешние воды,
Переходы скалы, что несчетные годы

Говорят безглагольные руны-слова.
И в пещеру взойдешь лишь на краткость мгновенья,
Но так явственно знаешь – пещера жива,
Вот к звену зазмеилися новые звенья,

Помолчишь, поглядишь, надвигается пенье,
Загораются мысли, колеблясь едва.
От пещеры к душе проскользнет откровенье,
И молчание скал отчеканишь в слова.



ЛИНИЯ ПРИРОДЫ


Как льется линия Природы,
      Прямою или кривизной?
Взгляни на гор гранитных своды,
      Склонись над зыбкою волной, –
Поймешь, что линия Природы
      Должна каприз изведать свой.

И если есть еще сомненье,
      Что нужно волю дать мечте,
Следи, как птичек льется пенье,
      Как ходят громы в высоте,
Молниеносно убежденье,
      Змеиный ход ведет к мете.



МОЛЧАНИЕ


Молчанье выделяется – из сосен ночных,
И в грезе отражается – как спетый стих.
То чье стихотворение – в дремоте ночной?
Не ведаю – но пение меж ветками и мной.

Под солнцем ослепительным – в жужжанье пчел
И в пенье птиц пленительном – я звуки к числам свел.
Но было то играние – не так, как сейчас,
Сейчас поет молчание и мой глядящий глаз.

Безгласно тени тянутся – от сучьев сосны,
Но взоры не обманутся – в них звон струны.
И глаз ласкает взорами – всю музыку ветвей,
А сверху вторят хорами – планеты мглы моей.



ВЕРНЫМ ПУТЕМ


      Путем соответствий,
      До пленительных следствий,
Из дробящихся чисел могучий извод, –
      Я рею рядами,
      Прохожу чередами,
Довожу до свиданья вселенских свобод.



ЧЕТЫРЕЛИКИЙ


Дух и воля – это ветер, что свистит в крылах орла.
Дух с высот причинно веет. Вечность есть и жизнь была.

Страсть и сила – это лики льва и жаркого быка.
Ярки розы красной крови. Сила голоса громка.

Дух крылатый, львинотелый, быкогрудый Сфинкс твердит:
«Знаешь тайну? Помнишь Вечность? Знаешь тайну Пирамид?»

И не знаю что, я знаю, иль не знаю тайну я.
Но во мне есть дух орлиный, и тверда душа моя.

И не знаю, что я помню, иль не помню смыслы плит.
Но как Апис, гордый Апис, весь мой дух огнем горит.

И не знаю что, спугну я чару тьмы, иль не спугну.
Но для всех вещаний Мира я нашел в душе струну.

Возле Сфинкса тихо мысля, невдали от Пирамид,
Я смотрю, как в час заката Небо заревом горит.

И пока пески Пустыни рдеют, словно тени роз,
Я, смотря со Сфинксом в дальность, не боюсь ничьих угроз.



ЗВЕРИНОЕ ЧИСЛО


Да не смутит несведущих сегодня
То, что им было ведомо вчера.
Не праздная в моих словах игра,
И каждый зверь есть стих и мысль господня.

Я тех люблю среди зверей земли,
Те существа старинные, которым
Доверено священным договором,
Чтобы они как вестники пришли.

Меж птиц мне дорог Одиновский ворон, –
Его воспел сильнейший в знанье чар,
Среди земных – болид небес, Эдгар,
В веках тоски рунический узор он.

Мне дорог нильский демон – крокодил,
Которому молилась египтянка,
Желанна мне яванская светлянка,
Мне дорог путь от мошки до светил.

Наш соловей, как рыцарь, слит с луною,
С Венеры прилетела к нам пчела,
Змея из преисподней приползла,
Был послан с ветвью мира голубь к Ною.

И кит был нужен в повести земной,
Лик вечности являет черепаха.
Моя душа – внимательная пряха,
Кто в пряжу слов проник – тот мудр со мной.



ОТ ПРЕДЕЛЬНОСТИ


      Заколдованная воля в вещество вошла.
Тяжела людская доля – быть в цепях Добра и Зла.
      Зачарованная сила завлеклась собой.
Все, что будет, все, что было, сказка Глуби Голубой.
      Мы опять изменим лики, спрятав седину.
Наши замыслы велики, мы должны встречать Весну.
      Разрушая изваянья, мы ваяем вновь.
Ты, в которой все – сиянье, брачный день свой приготовь.
      Мы опять увидим степи там, где города.
Разрушая наши цепи, мы поем: «Живи, Звезда».
      Мы в степях, где день погашен, возведем шалаш.
Мы опять с безмерных башен возгласим, что праздник – наш.
      Тяжела людская доля – камни громоздить.
Нет, легка. Светла неволя, если разум крутит нить.
      Чрез столетья пробуждая сам себя в веках,
Вижу я рожденье Мая в первозданных лепестках.
      Здесь я помню, хоть неясно, что дышал я – Там.
О, тебя, что так прекрасна, никому я не отдам.
      Здесь стою я на пороге, веря в звездный счет.
Говорят, что сказка Боги. Вон, я вижу их полет.



СКАЗКА МЕСЯЦА И СОЛНЦА


Юноша Месяц и Девушка Солнце знают всю длительность мира,
Помнят, что было безветрие в щели, в царство глухого Имира.
В ночи безжизненно-злого Имира был Дымосвод, мглистый дом,
Был Искросвет, против Севера к Югу, весь распаленный огнем.

Щель была острая возле простора холода, льдов, и метели,
Против которых, в багряных узорах, капли пожара кипели.
Выдыхи снега, несомые вьюгой, мчались до щели пустой,
Рдяные вскипы, лизнувши те хлопья, пали, в капели, водой.

Так из касания пламени с влагой вышли все разности мира,
Юноша Месяц и Девушка Солнце помнят рожденье Имира.
Капля за каплей сложили огромность больше всех гор и долин,
Лег над провальною щелью тяжелый льдов и снегов исполин.

Не было Моря, ни трав, ни песчинок, все было мертвой пустыней,
Лишь белоснежная диво-корова фыркала, нюхая иней.
Стала лизать она иней соленый, всюду был снег широко,
Вымя надулось, рекой четверною в мир потекло молоко.

Пил, упивался Имир неподвижный, рос от обильного пира,
После, из всех его членов разъятых, выросли области мира.
Диво-корова лизала снежинки, соль ледовитую гор,
В снеге означились первые люди, Бурэ и сын его Бор.

Дети красивого Бора убили злого снегов исполина,
Кости Имира остались как горы, плоть его стала равнина.
Мозг его тучи, и кровь его Море, череп его небосвод,
Брови угрозного стали Мидгардом, это Срединный Оплот.

Прежде все было бестравно, безводно, не было зверя, ни птицы,
Раньше без тропок толкались, бродили спутанно звезд вереницы.
Дети же Бора, что стали богами, Один, и Виле, и Ве,
Звездам велели, сплетаясь в узоры, лить серебро по траве.

Радуга стала Дрожащей Дорогой для проходящих по выси,
В чащах явились медведи и волки и остроглазые рыси.
Ясень с осиной, дрожа, обнимались, лист лепетал до листа,
Один велел им быть мужем с женою, первая встала чета.

Корни свои чрез миры простирая, высится ствол Игдразила,
Люди как листья, увянут, и снова сочная тешится сила.
Быстрая белка мелькает по веткам, снов паутинится нить,
Юноша Месяц и Девушка Солнце знают, как любо любить.



СНЕГОВЫЕ РУНЫ


Эти грузные стропила Скандинавского мышленья,
Замороженные глыбы дико вытянутых льдин,
Воздвигают храм нестройный, где лишь бури слышно пенье,
Где лишь ветер, снежный ветер, ветер царствует один.

Так ли? Так ли? Тот, кто видел, как крутится над снегами
Изворотливая вьюга на предвечном берегу,
Он усмотрит оком сердца, что полярными ветрами
Руны полные догадки начертились на снегу.



СНЕЖНЫЕ БОГИ


Я вижу их в сумерках утренних,
Суровых богов Скандинавии,
В дыхании воздуха зимнего
Все едут они на конях.
Вон конь Двоебыстрый весь в яблоках,
Вон конь Златоверхий, весь в золоте,
Конь Грузный, копыто туманное
Конь Вихрь, легконогий размах.

Двенадцать коней огнедышащих,
У всех имена означительны,
Конь Блеск между ярких блистателен,
Острийный меж скорыми скор.
У каждого бога есть пламенник,
Скакун, незнакомый с усталостью,
Лишь Бальдера конь весь был пламенем.
Лишь пешим громовник был Тор.

Куда они едут могучие?
Куда устремляются, строгие?
Что манит к себе ослепительных,
Огнем удвояя их блеск?
Кто скажет? Но льдины ломаются,
Утесы гремят перекличками,
Пещеры откликнулись звонами,
В деревьях послышался треск.

Три корня у Древа всемирного,
Один до Богов устремляется,
Другой к Исполинам драконится,
А третий идет в Дымосвод.
Под третьим змеиная ямина,
Оттуда родник пробивается,
Там влажная мудрость качается,
Кипит, и горит, и течет.

Кто этой воды прикасается,
Тот молод и миг и столетие,
Он бросится свежим в сражение,
Он любит все в первой любви.
Сам Один так жаждал той мудрости,
Что отдал свой глаз за глоток ее.
Двенадцать богов устремительных
Желают омыться в крови.



САГИ


Скандинавские саги, железные саги,
Вы обрызганы пеной шумящих морей,
И мерцают в вас слезы, и капли той влаги,
Что гореньями красными мучит людей,
Пробегая в их жилах скорей, все скорей,
Навевая им жажду открытий сокровищ,
Прогоняя их вдаль от родимых домов,
Научая сердца не бояться чудовищ,
Подучая их жечь всякий дом, каждый кров,
Говоря им, что нет им иного закона,
Чем движенье волны, устремленье ветров,
И качанье ладьи, рокового дракона, –
Черный дуб, что познал острие топоров, –
Сага Эйрика, сага Сигурда, Ниаля,
Бормотание Норн, через клекоты в речь,
Кругозвучность морей, что ликует, печаля,
Предрешенный пожар, и решающий меч.



САГА


1

Черту змеиной единя чертой,
Течет ручей, чья чудотворна влага.
В нем боги пьют. В нем мудрость и отвага.
Огонь, венчанный с свежею водой.

Напиток вдохновенный и святой,
Из недр земли исторгнутая брага.
На берегу сидит и грезит Сага,
Пьет с Одином из чаши золотой.

Ручей втекает в пенистое Море,
Туда плывет, весь вырезной, дракон,
Корабль-костер, в лазоревом просторе.

Там мертвый Бальдер. Умер, умер он.
И волны вторят в долгом разговоре:
Бог Солнца, Бальдер, будет возрожден.


2

Она сидит, задумавшись глубоко,
Сестра богинь, чей дар священный – речь.
С ней рядом Один. Опершись о меч,
Вперяет в даль единственное око.

Дремотна Сага. Все решенья Рока
Ей ведомы. Исход и ход всех сеч.
Весь обиход людей, разлук и встреч,
Все бережет она в размерах срока.

Из пряжи снов немую нить продлив,
Завяжет в страшный узелок из дремы.
Сплетет из слов высокие хоромы.

Взирает Один строг и молчалив.
И вдруг с плаща в рассказ уронит громы,
Чтоб был конец и грозен и красив.



ЛЕТОПИСЬ ЛИСТЬЕВ


Когда на медленных качелях
      Меняли звезды свой узор,
И тихим шепотом, в метелях,
      Вели снежинки разговор, –
Когда от северных сияний
      Гиганты Ночи не могли
Заснуть, и ежились в тумане,
      Во льдистой колющей пыли, –
Когда хрустением сердитым
      Перекликались по векам,
Над Океаном ледовитым,
      Материки к материкам, –
Когда в чертах тупых и острых
      Установились берега,
Возник священный полуостров,
      Где вещи до сих пор снега.
Доныне зимы там упорны,
      Но нежны помыслы весны,
И до сих пор колдуют Норны,
      В час ворожащей тишины.
Когда, еще без счета, ночи
      Не отмечались там никем,
И не был слышен смех сорочий,
      И лес без певчих птиц был нем, –
Когда в молчании Природы
      Та пытка чувствовалась там,
Что в тесный миг вещает роды,
      Ведет по узким воротам, –
Осина, в бледности невольной,
      Вдруг вспела шаткою листвой,
И перепевом, крепкоствольный,
      Отбросил ясень шепот свой.
О чем два дерева шептали,
      Какая тайна в них была,
Лишь знает Солнце в синей дали,
      Лишь помнит Месячная мгла.
Но ясень мужем стал могучим,
      Осина нежною женой.
А в тот же час, по черным тучам,
      Гроза летела вышиной.

И разорвавшиеся громы,
      И переклички всех ветров,
Молниеносные изломы,
      Ниспали в емкость голосов.
Они возникли отовсюду,
      Из ямин, впадин, и пещер,
Давая ход и волю гуду,
      Меняя звуковой размер.
Все было вскрытье льда, дрожанье,
      Вся разорвалась тишина,
От комариного жужжанья
      До рева ярого слона.
А ясный муж смотрел, любуясь,
      На синеглазую жену,
Еще не зная, не целуясь,
      Но, весь весна, любя весну.
И был в их душах перешепот,
      И ощупь млеющих огней,
Как будто самый дальний топот
      В века умчавшихся коней.



ПРОЗРЕНЬЕ


Бездонно Небо, но бездонна
Вдвойне – бездонная душа.
Всего достигну непреклонно,
Познав, что Вечность хороша.

Свивая в винт свои мгновенья,
Дам ход живому кораблю.
Весь мир вберу в мое прозренье,
Затем что я весь мир люблю.



УТРО ЗЕМЛИ


Мне нравится Утро Земли во всей красоте безобразий,
      В нем глыба до глыбы ползет. Завопил, полюбив, мастодонт.
Сто верст для мазурки громов. Чимборасо для сказок в алмазе.
      И ящеры в семь этажей. И везде без людей горизонт.



В БЫЛОЕ ВРЕМЯ


В былое время я жил богато,
      Ходило Солнце вкруг меня,
И от восхода вплоть до заката
      Лишь мне струило ток огня.
Планеты в небе свивали тропы
      Не в празднолюбии пустом,
А чтобы мог я знать гороскопы,
      И в мире верным шел путем,
В былое время и со зверями
      Имел я краткий разговор,
Скажу: «Придите», – и шли стадами,
      Какой тут мог быть с ними спор,
Они же сами ведь разумели,
      Что имена пропел им я,
Что лев быть должен лишь в львином теле.
      А раз змея, так ты змея.
И если в лапе прорез занозы
      Иной злосчастный чуял лев,
Ко мне смиренный, и чужд угрозы,
      Он шел, как овцы ходят в хлев.
Играл я в войны, – и шли кометы,
      Я был подвижник, брошен лук, –
И был как столп я, весь в мох одетый,
      Гнездился дрозд в ладонях рук.
В былое время я весь был в Боге,
      Был длань, и меч, и тишь, и страсть,
А ныне вечно лишь на пороге,
      Чего-то в чем-то только часть.



ТОТ ПРЕДОК


Тот предок был такой же, как гиббон,
Но не гиббон, а брат гиббона сводный,
Средь обезьян властитель благородный,
Взлюбивший в ветках тихий листозвон.

К ветрам любил прислушиваться он,
К журчанью птиц, к игре волны свободной,
Во всем искал он цепи звуков, сходной
С тем, что ему привиделось как сон.

Он первый поднял голову высоко,
И беспричинно так ее держал,
Вверху был круг, велик, лучист, и ал.

Как исполина огненное око,
Он вдруг запел, себя пугаясь сам.
Так звук Земли раскрылся Небесам.



РУКА


Благословляю обезьянью руку,
Хоть страшны мне движения ее,
Затем что, вдохновение свое
Забыв, она утратила науку.

Среди древнейших полуобезьян
Был некто ставший получеловеком.
Зверьми он сопричислен был к калекам,
Не мог он ползать и прямил свой стан.

От предка ли я отрекаться буду,
Пусть был четырерук он и мохнат?
Рука есть воплощенный в ощупь взгляд,
Рука есть мост к свершению и чуду.

К оттенкам чувства приурочив звук,
Он ключ нашел для полнозвучной гаммы,
Его должны включить в великий храм мы,
Да молится деянью предка внук.

Благословим тот лик, тот мозг, ту руку,
Она схватила молнию в веках,
А после, бога чувствуя в руках,
Потомок подарил циклоны звуку.



ЗАКАТНАЯ ПИРАМИДА


Улетели священные ибисы,
Не алеют озера фламингами,
Пронеслись австралийские лебеди,
Апокалипсис птичий свершен.
И не скажут о Духе нам голуби,
Не расскажут нам детского ласточки,
Только где-то поют пересмешники,
Перепев, перезвук, перезвон.

Не восходят над Нилом папирусы,
Не приветствуют Горуса лотосы,
Только пепельно-черные ирисы
Расширяют испуганный глаз.
Да кровавятся тени закатные,
Расцвечают пустыню вечернюю
И о сфинксе, когда-то вещательном,
На песках вышивают рассказ.



АЛЫЙ ИЗУМРУД


Птичка алый изумруд
Распевает, да не тут,
Не над нашими полями,
А за теплыми морями.

Почему ее зовут
Птичкой алый изумруд?
Вся она – как лист зеленый,
Голос – ангельские звоны.

Вся зеленая она,
А на грудке два пятна,
В честь востока и заката
Два зажженные граната.

Легкокрылая она,
Запоет, дрожит струна,
Точно лунный дух печальный
В церкви молится хрустальной.

Если алый изумруд
Люди в клетку закуют,
Вмиг погаснет без возврата,
Нет листка, и нет граната.



СОЛНЕЧНИК


Есть солнечник-колибри. Птичка эта
      В свое гнездо вплетает красный мох.
В Бразилии, в стране цветов и света,
      Она жужжит, и любит птичку Бог.

Под самкою яички ярко-красны,
      Самец летит, как брошенный рубин.
Так меж собой во всем они согласны,
      Как будто мир есть красный цвет один.

Всего охотней в алый час заката
      Они жужжат, касаясь лепестков,
И венчиков, где ладан аромата
      Исходит из цветочных огоньков.

Когда же кровь колибри, кровь живая,
      Ему споет, что крайний час настал,
Взлетает к Солнцу птичка, догорая,
      И в этот день закат особо ал.



ТИИ-ВИТ


Эта птичка-невеличка,
      По прозванью тии-вит,
Точно быстрая ресничка,
      И мелькает и глядит.

«Тии-вит» и «Тии-вити»,
      Клювик дрогнул, клювик сжат.
На короткой тонкой нити
      Две-три бусинки дрожат.

Эта птичка-невеличка,
      С ней наверно ты знаком,
У нее гореть привычка
      Алым малым огоньком.

В дни, когда все было внове,
      Жизнь была как чудо чуд,
У нее три капли крови
      Расцвели и все цветут.

Эта птичка знает чары,
      Промелькнув огнем в кусте,
В небе выманить пожары,
      Вызвать громы в высоте.

Чуть раздастся троекратно
      «Тии-вити, тии-вит»,
Ветры встанут всеохватно,
      Туча с молнией летит.

И, склонив головку влево,
      Смотрит птичка тии-вит,
Как под звук ее напева
      Дождь идет, и гром гремит.



МИГ БЛАГОВЕСТИЯ


Я куколка. Я гусеница.
      Я бабочка. Не то. Не то.
Одно лицо, и разны лица.
      Я три лица, и я никто.

Я точка. Нить. Черта. Яичко.
      Я семечко. Я мысль. Зерно.
В живой душе всегда привычка
      В веках вертеть веретено.

Я детка малая. Глядите.
      Зеленоватый червячок.
Мой час пришел. Скрутитесь, нити.
      Дремать я буду должный срок.

Меня не трогайте. Мне больно,
      Когда до люльки червяка,
При виде искуса, невольно,
      Коснется чуждая рука.

Как малый маятник, я вправо,
      И влево, выражу, что сплю.
Не троньте. Сон мой не забава,
      Но я подобен кораблю.

Я храм. В мой самый скрытый ярус
      Ударил верный луч тепла.
Корабль, дрожа, раскрыл свой парус.
      Весна красна. Весна пришла.

Крыло есть признак властелина.
      Был жизнетворческим мой сон.
Я око синее павлина.
      Я желтокрылый махаон.

Будя полетом воздух чистый,
      И поникая над цветком,
Целую венчик золотистый
      Я задрожавшим хоботком.

Миг благовестил. Зарница,
      Животворящая цветок.
Не куколка. Не гусеница.
      Я бабочка. Я мотылек.



ЦАРЬ-ТРАВА


Чтоб с Царь-Травы взять чем она богата,
И тайное в ней восприять добро,
Ее повинен пронимать сквозь злато,
Иль в круге досягнуть сквозь серебро.

Ту Царь-Траву не всяк, кто ищет, встретит,
А кто ее нечаянно найдет,
Как бы березку тонкую заметит,
Вдруг нет ее, и где, ищи хоть год.

Но если довелось тебе, случайно,
Вплотную к стройной стати подойти,
Поймешь, что есть здесь огненная тайна,
И златом круг с проворством очерти.

Иль серебром. В нем Месяц. Солнце в злате.
Коснись травы, дыханье затая.
Коснешься в ней глубинной благодати.
Твои – цветы, коль Царь-Трава твоя.



КРАСА ЦВЕТКА


Краса цветка нерукодельная,
      Весь цвет свой Богу отдает,
И для пчелы, как чаша цельная,
      Хранит в себе душистый мед.

Среди смарагдов, что качаются
      Полдневным Солнцем горяча
В лугах, где мысль и мысль встречаются,
      Горит цветочная свеча.

Когда же Ночь подходит черная,
      И звезды высыпят, спеша,
Им ладан льет нерукотворная
      Себя отдавшая душа.



ОТРАЖЕНИЕ


Немой затон задумался, без дна,
Хоть может быть есть где-то дно, глубоко,
Молва его зовет Морское Око,
Моря ушли, но память их верна.

В том озере морская тишина,
Изысканная греза одинока.
Так в мире захотела прихоть Рока,
Хрустальная безгласна пелена.

С высот в затон глядится Месяц сонный,
Отображенный лик преображен,
Колдун безумных, вещих, дев, и жен.

Прядут мгновенья в тишине всезвонной
Действительность и тканный воздух сна.
Прекрасен разум, в зеркало влюбленный.



САД


В начальных днях сирень родного сада,
С жужжанием вокруг нее жуков,
Шмелей, и ос, и ярких мотыльков,
Есть целый мир, есть звездная громада.

Увита в хмель садовая ограда,
Жасмин исполнен лунных огоньков,
А лето с пересветом светляков
Как служба ночью в храмах Китеж-Града.

Он нашим был, весь этот дружный лад
Сплетений, пений, красок, очертаний,
Где был певуч и самый звук рыданий.

В хрустальной глуби музыка услад,
Ушла в затон созвенность стройных зданий,
Но счастлив тот, кто в детстве видел сад.



МЕД


Мне нравились веселые качели,
Пчела, с цветка летящая к цветкам,
Весенний смех и пляс и шум и гам,
Хмель Солнца и созвездий в юном теле.

Но чащи, золотея, поредели.
Мне нравится молчащий гулко храм,
А в музыке, бегущей по струнам,
Глубокие тона виолончели.

Как много убедительности в том,
Что говорят играющие струны:
Не юноши, а мы с тобой здесь юны.

Свирель журчит, слабея, за холмом,
А к нам идут колдующие луны,
И мед густой есть в улье вековом.



САРАСВАТИ


На перьях многокрасочных павлина,
Святого Брамы мудрая жена,
Сидит, – в руке у Сарасвати вина,
На вине светит каждая струна.

Еще стоит на лотосе она,
Всей Индии священная картина,
Глаза миндалевидные без дна,
Цветок мечты, в нем пламень сердцевина.

Богиня пляски, музыки, и слов,
Что ткут стихи в словесном поцелуе,
Медвяный гимн из мировых основ.

С ней, краснопевной, мир наш вечно нов.
Звени, струна, шепчитесь, вихри, струи,
В многосиянье радужных тонов.



ПЕНИЕ


Я был над Гангом. Только что завеса
Ночных теней, алея, порвалась.
Блеснули снова башни Бенареса,

На небе воссиял всемирный Глаз.
И снова, в сотый раз, – о, в миллионный, –
День начал к ночи длительный рассказ.

Я проходил в толпе, как призрак сонный,
Узорной восхищаясь пестротой,
Игрой всего, созвенной и созвонной.

Вдруг я застыл. Над самою водой,
Лик бледный обратя в слезах к Востоку,
Убогий, вдохновенный, молодой, –

Возник слепец. Он огненному Оку
Слагал, склоняясь, громкие псалмы,
Из слов цветных сплетая поволоку.

Поток огня, взорвавшийся из тьмы,
Светясь, дрожа, себя перебивая,
Дождь золотой из прорванной сумы, –

Рыдала и звенела речь живая.

         И он склонялся,
         И он качался,
         И расцвечался
         Огнем живым.
         Рыдал, взметенный,
         Просил, влюбленный,
         Молил, смущенный,
         Был весь как дым.

         Размер меняя,
         Тоска двойная,
         Перегоняя
         Саму себя,
         Лилась и пела,
         И без предела
         Она звенела,
         Слова дробя.

         Страдать жестоко,
         По воле рока,
         Не видя Ока
         Пресветлых дней, –
         Но лишь хваленье,
         Без мглы сомненья,
         Лишь песнопенья
         Огню огней.

         Привет – пустыням,
         Над Гангом синим
         Да не остынем
         Своей душой.
         Слепец несчастный,
         Певец прекрасный,
         Ты в пытке страстной
         Мне не чужой.

         И если, старым,
         Ты к тем же чарам,
         Сердечным жаром,
         Все будешь петь, –
         Мысль мыслью чуя,
         Вздохнув, пройду я,
         К тебе в суму я
         Лишь брошу медь.



ИНДИЯ


С вершин небес упал на землю Ганг.
И браманы в нем черпают отвагу
Читать миры, смотря умом во влагу.
Там, за холмом, томится гамеланг.
Раскрытый лотос – достоверность дара.
В той чаше голубое есть вино,
Глядящему упиться им дано.
Готовит Солнце празднество пожара.
Мечта звенит. Священный вьется дым.
Как хорошо быть в ладе с Мировым.



ТАНЕЦ ИСКР


Лунный свет, расцветший над водою,
Златооких полный огоньков,
Он горит звездою молодою,
Белый логос в тридцать лепестков.

На заре приходит Индианка,
Нежит тело смуглое в волне,
А поздней крылатая светлянка
Танец искр ведет как по струне.

Но струне извилистой и странной,
Как в ноже Малайском лезвие,
Как извивы губ моей желанной,
Как любовь, где все мое – твое.

Переливы, срывы, и отливы,
Погасить, чтоб вновь сейчас зажечь.
Это ль, в час, когда все сны красивы,
Не души к душе живая речь.

Белый лотос тридцать белых крылий
Развернул и смотрит в водоем,
Расцвети же, лучшая из лилий,
В танец искр мы два огня сольем.



ВЕНЧАНИЕ В СТРАНЕ ЛОТОСА


            Когда нареченную
      Должны отвести к жениху в предназначенный дом,
Ее омывают душистой водой, чтоб отдать совершенною,
Настой из цветов заправляют пахучим и нежным плодом.

            Чуть сумрак отвеется,
      Как пчелы облепят цветок, к ней подруги спешат,
Над юною плотью душистое таинство реет и деется,
Да к нежности нежность на праздник любви принесет аромат.

            Ее пристыженную
      Потом облекают в нетронутый свежий покров,
Сажают ее у огня, чтобы он озарил благовонную,
И чуть прикоснется огня, ублажают высоких богов.

            Горят возлияния
      Веселому Агни, и Соме, что лунно пьянит,
Гремучему Индре, и Митре, что мечут по небу сияния,
И каждый уважен здесь бог, что в напевных веках именит.

            И девами юными
      Жених окруженный навстречу желанной идет,
Два сердца поют и звенят переливными звонкими струнами,
И, зеркало в руку ей дав, говорит он, что в травах есть медь.

            Над ними сверкание,
      Меч старшие держат, и смотрит жених на Восток,
И смотрит невеста на Запад, и в этом завете предвещания,
Что видят они две зари и в один сочетают их срок.

            И млеет влюбленная.
      И млеет влюбленный, венчанные в счастье идя,
«Я – ты», говорит, «ты же – я», «Небо – я, ты – земля благовонная».
И сыплются зерна на них, как весенняя пляска дождя.



ДЕОДАР


В моей Индусской роще есть древо деодар,
Своим стволом смолистым восходит в высь оно,
Его расцвет походит на призрачный пожар,
Голубоваты ветви, внизу у пня темно.

Зовется древом Солнца то древо деодар,
Еще зовется мощным, и древом чистоты,
Но из ствола исходит неволящий угар,
И паутинят ветви для душ силки мечты.

Восходит стройным кедром то древо деодар,
Как руки в час молитвы, идут ряды ветвей,
Но кто лесных коснулся густых смолистых чар,
Тот древу деодару отдаст всю пряжу дней.



ДО РОЖДЕНИЯ


Еще до рожденья, к нам в нежное ухо
      Нисходит с лазурного неба эфир, –
Оттуда имеем сокровище слуха,
      И с детства до смерти мы слушаем мир.

Еще до рожденья, от Солнца нисходит
      Утонченный луч в сокровенный зрачок, –
И ищет наш глаз, и часами находит
      Небесное в буквах всех временных строк.

Еще до рожденья, взлелеяны светом
      И мглами и снами различнейших лун, –
Мы стройно проходим по разным планетам,
      И в звездные ночи здесь разум наш юн.

Земные, небесны мы в сказочной мере,
      Но помним лишь редко тот виденный сон, –
Еще до рожденья, еще на Венере,
      В тебя я, о, сердце, был звездно влюблен.



СОНЕТНОЕ ТЕЧЕНИЕ


Когда в стихе сонетное теченье,
Быть может ты споешь и не сонет,
Но по игре чуть видимых примет
Узнаю я его предназначенье.

Волна к волне всегда полна влеченья,
Из глаз в глаза всегда доходит свет,
Яви в зрачках таинственный обет,
Навек меж нами будет обрученье.

В сплетенье строк такая ж тайна есть,
Как между обручением и свадьбой,
Меж липой и старинною усадьбой.

Терцинное сейчас дополню шесть,
И хоть меняю рифму для каприза,
Сонет, как жрец, здесь выткалась вся риза.



КОЛЬЦО


В пиру огней я кравчий был и стольник,
Смотря в алмаз узорного кольца.
Повторный в нем горел восьмиугольник,
И блеск перебегал там без конца.

Люблю многоизменчивость лица,
Перед которым вольный я невольник.
И россыпь грез, кующих круг венца,
И быстрых слов рассыпанный игольник.

Четыре есть стихии в Мировом,
А здесь в алмазе дважды есть четыре.
Игла иглу, остря, торопит в мире.

В кольце намек на молнию и гром.
Огни растут. Поток лучей все шире.
И все поют: Идем! Бежим! Блеснем!



ПОРТРЕТ


Газель, и конь, и молния, и птица
В тебе слились и ворожат в глазах.
Колдует полночь в черных волосах,
В поспешной речи зыбится зарница.

Есть сновиденно нам родные лица,
В восторг любви в них проскользает страх,
И я тону в расширенных зрачках
Твоих, о византийская царица.

С учтивостью и страстью руку взяв,
Что дополняет весь твой зримый нрав
Пленительными длинными перстами, –

Смотрю на перстни, в них поет алмаз,
Рубин, опал. Дордел закатный час.
И правит ночь созвездными мечтами.



КЛЮЧ


Волшебница дала мне ключ блестящий,
От замка, в чьем саду нее сны Земли
Бессмертными цветами расцвели.
Он был окутан благовонной чащей, –

Он был украшен птицею летящей,
Зарей, разлившей алый блеск вдали,
Как будто духи сок рубинов жгли.
И подходил к разгадке настоящей.

Пред замком мост. Под ним течет река.
В воде светилась бездна голубая.
Вдруг, быстрым кругом птицу огибая.

Другая птица пала свысока.
Я видел кровь. Разжалась вмиг рука.
И ключ упал, чуть всхлипнув, утопая.



ЗНАКИ


Я их читал, бесчисленные знаки,
Начертанные мыслью вековой,
Гадал по льву в скругленном зодиаке.

Чрез гороскоп читал грядущий бой,
Разметил ассирийские дружины
И их пронзил египетской стрелой.

Лик божий, человечий, соколиный,
По очереди ввел в гиероглиф,
Над целым миром был я царь единый.

Мой меч был быстр, двуостр, и прям, и крив,
Мой шлем зверин, и бился я без шлема,
Я избивал неисчислимость див.

На мне порой качалась диадема,
Я убегал от царского венца,
От Вавилона шел до Вифлеема.

Возжаждав жала страсти без конца,
Я уронил свой помысл в звоны систра,
И пел Гатор близ нежного лица.

Как богдыхан, я первого министра
Карал, как сына пестует отец,
Был звездочет, кружились звезды быстро.

Блестящую стрелу стремил Стрелец,
Но был одет я в пояс Ориона,
И мой во всем победный был конец.

Определивши очерк небосклона
Прикосновенным циркулем ума,
Велел звезде не нарушать закона.

О, как полна богатств моя сума!
Но вот, как дважды два всегда четыре,
Не скажет день, не изъяснит мне тьма,

Где мог бы от себя я скрыться в мире!



ЧЕРЕЗ ВЕКА


Звон гонга в сонном рае Богдыхана,
Тончайшие сплетенья шелковиц,
Рожденье лун, привычки редких птиц,
Оттенки льна, росистым утром, рано, –

Созвенность грез, плывущих из дурмана,
Немой рассказ навек застывших лиц,
Все, что в границах, все, что вне границ,
Что ярко, тускло, мудро, нежно, пьяно, –

Услада быть покорнейшим рабом,
И ужас ведать полюс полновластья,
Заря стыда, нагорный снег бесстрастья, –

Сто тысяч лет быть в сером и слепом,
Сто тысяч лет быть зорким в голубом, –
Я знаю все! Не знаю только – счастья!



ЗВУК ЗВУКОВ


Сейчас на Севере горит луна.
Сейчас на Севере бегут олени,
Равнина снежная мертва, ясна.
От тучек маленьких мелькают тени.

На небе стынущем огромный круг.
Какие радуги, луна, ты плавишь?
Когда б на Север мне умчаться вдруг
От черно-белого мельканья клавиш!



СКИФСКАЯ ЛЕТОПИСЬ


Когда земля была пустая,
И был безлюден Скифский край,
Свирелью время коротая,
Жил муж, что звался Таргитай.

Родился в мир он от Перуна
И от Днепрянки молодой,
Тогда все в мире было юно,
Но мир скучал, он был пустой.

Свирель роняла звуки в воду,
Свирель струила песни вдаль,
Но всю безлюдную природу
Безгласно стерегла печаль.

Одна Днепровская русалка
Внимала, как свирель грустна,
Ей Таргитая стало жалко,
Из вод пришла к нему она.

И родились у них три сына.
Был Липо-Ксай, и Арпо-Ксай,
И Кола-Ксай, три властелина,
Но был пустыней Скифский край.

И в Цветень, в месяц снов и мифов,
В день песнеслов и в час игры,
Упали вдруг на землю Скифов
С небес высокие дары.

Соха, ярмо, секира, чаша,
Ниспали быстрой чередой,
Все то, чем жизнь красива наша,
И каждый дар был золотой.

Подходит старший брат, увидя,
Все это, мыслит, для меня,
Но злато, в пламенной обиде,
Оделось вскипами огня.

И так же брат подходит средний,
А злато жжет, – мол, прочь ступай,
И после всех пришел последний,
Смиренный, младший, Кола-Ксай.

Соха златая остудилась,
Раскрыла землю лезвием,
Ярмо, все в лентах, опустилось
На двух волов, что пашут днем.

Секиру в бой ведет отвага,
А в дни труда она топор,
Лишь в чаше золотая брага
Вечерний расцвечает взор.

Достигши края Амазонок,
Два старших брата взяли жен,
И смех детей их ныне звонок,
Где Волга и Ока и Дон.

А младший брат нашел подругу
Полянку, женку у межи,
И вместе с ней идет по лугу,
В венке из васильков и ржи.

Но чуть заржут за степью кони,
Звенит и стонет Скифский край:
Сынам о радостях погони
Свирелит песню Таргитай.



КТО КОГО


Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обгоню.
Я колдую. Вихри чую. Грею сбрую я коню.

Конь мой спорый. Топи, боры, степи, горы пролетим.
Жарко дышит. Мысли слышит. Конь огонь и побратим.

Враг мой равен. Полноправен. Чей скорей вскипит бокал?
Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обогнал.