ДУГА
Радуга-дуга,
не пей нашу воду.
Детская игра
1
Всецветный свет,
невидимый для глаза,
Когда пройдет через
хрустальный клин,
Ломается. В бесцветном
он един,
В дроблении – игранье он
алмаза.
В нем семь мгновений
связного рассказа:
Кровь, уголь, злато,
стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый
сплин,
Семи цветов густеющая
связа.
Дуга небес – громовому
коню –
Остановиться в беге
назначенье,
Ворота в кротость,
сказка примиренья.
В фиалку – розу я не
изменю.
Раздельность в цельном я
всегда ценю.
Бросаю клин. Мне чуждо
раздробленье.
2
Как хорошо в цветах
отъединенье:
Что рожь, то рознь, хоть
мир есть цельность сна.
Мне кровь как кровь, и
лишь как кровь, нужна,
Не как дорога
семиизмененья.
Семь струн моих, и в них
едино пенье,
Но каждая есть вольная
струна.
И медный уголь, и
змея-волна,
И среброзлато, все есть
опьяненье.
Но ты, что внемлешь мне
сейчас, заметь:
Я гром люблю как высшую
свободу,
Не красочно размеченную
сеть.
Для арфы злато, для
чекана медь.
Не пей, дуга, дождей
текучих воду,
Мне, капле, дай, средь
капель, жить и петь.
КОВЧЕГ
ЗАВЕТА
Красный, медный,
золотой,
Травка, голубь, глубь небес,
И фиалка над водой,
Полноцветный круг чудес.
Есть и крайняя черта,
Чтоб почувствовать полней:
Перед кровью темнота,
Вся в багровостях теней.
И в другом еще черта,
Берег тот увидь ясней:
Там сверкает красота
Фиолетовых камней.
Ходят громы искони,
Пляшут молнии вверху.
Но воркуют наши дни,
Верь любви, и верь стиху.
Бросься в красные огни,
Буря – свежесть, гром – привет.
Встала Радуга. Взгляни.
Это
с Богом есть завет.
УШЕДШИЙ
Доверчиво жил я с тем
племенем странным,
Которое в мире зовется людьми.
Но скучно в их празднике
скупо-обманном,
Пустыня, раскройся, и сына прими.
Остыл я к людскому. Мне
ближе стрекозы.
Летучие рыбки, когда я в морях.
И летние розы. И вешние
грозы.
И вечер в горячих своих янтарях.
ПРЕВРАЩЕНИЯ
Из гусеницы гаденькой
Сперва бывает куколка,
Потом бывает бабочка,
Летит, пьянясь слегка.
Мерцает над травинками,
Целуется с былинками,
Питается пылинками
Душистого цветка.
Но этим не кончается,
Летит, летает бабочка,
Вдруг вырастет крылатая
Колибри, вся в огне.
И в рдении и в млении,
Она в жужжащем пении,
Об этом превращении
Сказали Негры мне.
ИЗ ВЬЮГИ
Полиняло поле клевера.
Смолкли клики журавлей.
В беге мига, в смене дней,
Свеял ветер вьюгу с
Севера.
О минувшем не жалей.
Посмотри, в какие
жгутики,
Воя, вьет снега метель.
Сказок дымная кудель.
В смене снега скрыты
лютики.
Лед к весне готовит хмель.
СТРЕЛА
Опять оповещает
веретенце
Бесчисленно журчащих
ручейков,
Что весело рождаться из
снегов
По прихоти колдующего
Солнца.
Пчела, проснувшись,
смотрит из оконца,
На вербе ей душистый пир
готов,
Оставлен темный улей для
цветов,
Что тонкое развили
волоконце.
Вот за пчелой летит еще
пчела.
Другая, третья.
Благовестят звоном.
Меж тем сквозь дымы
дальнего села, –
Где только что обедня
отошла,
К полям, к лесам, и по
холмистым склонам,
Летит от Солнца светлая
стрела.
ХОДЯЩАЯ
СИЛА
Мне снились, в разрыве
пожарищ небесных,
Две огненных, бьющих друг друга, лозы,
И мчался Перун на громах
полновесных,
Живая ходящая сила грозы.
Откуда идет он? Уходит
куда он?
Не знаю, но теплое лето за ним.
И точно заря он, и точно
звезда он, –
Одет он рассветом и днем огневым.
Движенье ль он мысли иль
страсти Сварога,
Тех синих, тех звездных широт и высот?
Не знаю, но знаю, что
ярый – от Бога,
И сердце ликует, когда он идет.
ВЕСЕННЕЕ
Меж сосен
лучисто-зеленые пятна
На травах, на нежно-весенней земле.
Уж скоро весь лес
расцветет ароматно,
И ласточка сказку примчит на крыле.
Своим щебетаньем
рассыплет ту сказку
Лазурною вязью пролесок и сна.
Танцует Весна. Уронила
подвязку.
И где уронила, там сказка видна.
Она из зеленых, и белых,
и синих,
И желтых, и красных, и диких цветов.
Бесчинствует Леший в
лесистых пустынях,
И зайца с зайчихой ославить готов.
ДРЕВОСТУК
Древостук, иначе дятел,
В роще вешней застучал,
Много дыр законопатил,
Много новых означал.
Длинным клювом по
деревьям,
Червяковым шел путем,
Многим был конец
кочевьям,
Стуки, звуки, шум, погром.
У жучка опочивальней,
Полз испуганный червяк,
И звучало в роще дальней
Таки-тук и тики-так.
«Уж какой несносный
дятел!»
Прожужжали комары.
«Все стволы он
размохнатил.
Убирайся до поры!»
Комарам не послушая,
Длинноклювый древостук
Веселился, отбивая
Тики-так и таки-тук.
ВЕСЕННИЙ
СВЕТ
Завел комарик свой
органчик.
Я из былинки сделал
шестик,
Взошел на желтый
одуванчик,
И пью, нашел медвяный
пестик.
Всю осушив бутылку меду,
Зеленый жук, рожденный
чудом,
Свечу весеннему я году
Своим напевным
изумрудом.
НА МЕЛЬНИЦЕ
Из ореховой скорлупки
Приготовивши ковчег,
Я сижу, поджавши губки:
Где-то будет мой ночлег?
Пред водою не робея,
Для счастливого конца,
Я, находчивая Фея,
Улещаю плавунца.
«Запрягись в мою
скорлупку,
И вези меня туда,
Где на камне мелют
крупку,
И всегда кипит вода».
Был исполненным догадки
Веслоногий плавунец:
С мышкой мельничною в
прятки
Я играю наконец.
Плавунца я отпустила,
Услыхавши жернова.
Он нырнул в домок из
ила,
Где подводится трава.
Хороводятся там стебли,
Снизу прячется пескарь.
Плавунец, искусный в
гребле,
Между всех нырялок царь.
А подальше от запруды
Заходя за перекат,
В быстром блеске мчатся
гуды,
Всплески, брызги, влажный град.
Над вспененным
водопадом,
С длинной белой бородой,
Жернова считает взглядом
Мельник мудрый и седой.
У него жена колдунья,
Из муки Луну прядет,
Причитает бормотунья:
«Чет и нечет, нечет, чет».
Насчитает так, до счета,
Пыль тончайшей белизны,
Замерцает позолота,
В небо выйдет серп Луны.
Выйдет тонкий, и до
шара,
Ночь за ночью, в небосвод,
Лунно-белая опара,
Пряжа Месяца плывет.
В эти месячные ночи
Воздух манит в вышину.
Разум девушек короче,
Стебли тянутся в струну.
И колдунья с мукомолом,
Что-то в полночь прошептав,
Слышат в сумраке веселом
Прорастанье новых трав.
Я же с мельничною
мышкой,
Не вводя избу в изъян,
Прогремлю в сенях
задвижкой,
Опрокину малый жбан.
Мы играем с кошкой в
жмурки,
Уманим ее на стол.
А под утро у печурки
От муки весь белый пол.
НЕИЗЪЯСНИМОЕ
Неизъяснимо удовольствие
Проникнуть в тайны Вещества,
Услыша птичьи
разглагольствия,
Я замыкаю их в слова.
Блуждая дряхлыми
селищами,
Я нахожу траву-разрыв.
А если где встречаюсь с
нищими,
Бывает нищий прозорлив.
Дружу с слепыми я и
старыми,
Еще с детьми я говорю.
Учусь у снов, играю
чарами,
И провожаю в путь зарю.
ПО ЗАРЯМ
По зарям я траву –
выстилаю шелками,
Уловляю разрыв – в золотой аксамит,
И когда уловлю, – пусть
я связан узлами,
Приложу как огнем, – самый крепкий
сгорит.
Есть трава белоярь, что
цветет лишь минуту,
Я ее усмотрю – и укрою в строку,
Я для ветра нашел
зацепленье и путу,
Он дрожит и поет, развевая тоску.
Травка узик – моя, вся
сердита, мохната,
Как железца у ней тонкострельны листы,
Над врагом я хотел
посмеяться когда-то,
Заковал его в цепь – многодневной мечты.
А травинка кликун кличет
гласом по дважды
На опушке лесной так протяжно: «Ух! Ух!»
И ручьи, зажурчав, если
полон я жажды,
Отгоняя других, мой баюкают слух.
Также былие цвет есть с
девическим ликом,
Листья – шелк золотой, а цветок – точно
рот,
Я травинкой качну, – и в
блаженстве великом
Та, кого я люблю, вдруг меня обоймет.
ИНАЯ ЖИЗНЬ
Всю жизнь хочу создать
из света, звука,
Из лунных снов и воздуха
весны,
Где лишь любовь единая
наука,
И с детства ей учиться
все должны.
Как должен звон
Пасхальным быть рассказом,
Чтоб колокол был весел в
вышине,
Как пламень должен
пляской по алмазам
Перебегать в
многоцветистом сне.
ОЖЕРЕЛЬЕ
Тебе дрожащее сковал я
ожерелье,
Все говорящее отливами
камней,
В нем изумрудами
качается веселье,
И грезит гудами рубинный
хор огней.
В нем ароматами мечтают
халцедоны,
Сквозя с гранатами в
лазоревой тени,
И сон, опалами слагая
луннозвоны,
Поет усталыми
мерцаньями: усни.
ИЗ ДРЕМЫ
Из вещества тончайшего,
из дремы,
Я для любимой выстроил
хоромы,
Ей спальню из
смарагдовой тиши
Я сплел и тихо молвил:
Не дыши.
Дыханье задержи лишь на
мгновенье.
Ты слышишь? В самом
воздухе есть пенье.
Есть в самой ночи
всеохватный звон.
Войдем в него, и мы
увидим сон.
ОТ СОЛНЦА
Я родился от Солнца.
Сиянье его заплелось
В ликованье моих золотых и волнистых
волос.
Я родился от Солнца и
матово-бледной Луны.
Оттого в Новолунье мне снятся узывные
сны.
Я родился в Июне, когда
в круговратности дней
Торопливые ночи короче других и нежней.
В травянистом Июне, под
самое утро, когда
В небесах лишь одна, вселюбовная, светит
звезда.
Я от яркого Солнца. Но
вырос, как стебель, во мгле,
И как сын припадаю к сладимой родимой
земле.
Я родился от Солнца.
Так Солнцем я всех закляну,
Чтобы помнили Солнце, чтоб в сердце
хранили Весну.
ГРОМОВЫМ
СВЕТОМ
Меня крестить несли
весной,
Весной, нет – ранним летом,
И дождь пролился надо
мной,
И гром гремел при этом.
Пред самой церковкой
моей,
Святыней деревенской,
Цвели цветы, бежал ручей
И смех струился женский.
И прежде чем меня внесли
В притихший мрак церковный,
Крутилась молния вдали
И град плясал неровный.
И прежде чем меня в
купель
С молитвой опустили,
Пастушья пела мне
свирель
Над снегом водных лилий.
Я раньше был крещен
дождем
И освящен грозою,
Уже священником потом –
Свечою и слезою.
Я в детстве дважды был
крещен –
Крестом и громным летом,
Я буду вечно видеть сон
Навек с громовым светом.
ПОД ЗНАКОМ
ЛУНЫ
Под этой молодой Луной,
Которой серп горит над
изумрудным Морем,
Ты у волны идешь со мной,
И что-то я шепчу, и мы
тихонько спорим.
Так мне привиделось во сне.
Когда же в нас волна
властительно плеснула,
Я видел ясно при Луне,
Я в Море утонул, и ты в
нем потонула.
Но в полумгле морского дна
Мы тесно обнялись, как
два цветка морские.
Нам в безднах грезится Луна,
И звезды новых стран,
узоры их другие.
К ЛУНЕ
Ты – в живом заостренье
ладья,
Ты – развязанный пояс из снега,
Ты – чертог золотого ковчега,
Ты – в волнах Океана
змея.
Ты – изломанный с края
шатер,
Ты – кусок опрокинутой кровли,
Ты – намек на минувшие ловли,
Ты – пробег через полный
простор.
Ты – вулкан переставший
им быть,
Ты – погибшего мира обломок,
Ты зовешь – проходить средь потемок,
Чтоб не спать,
тосковать, и любить.
ПОД ВЕТРОМ
Я шел и шел, и вся душа
дрожала,
Как над водой под ветром
ветви ив.
И злой тоски меня
касалось жало: –
«Ты прожил жизнь, себя
не утолив».
Я пред собой смотрел
недоуменно,
Как смотрит тот, кто
крепко спал в ночи,
И видит вдруг, что
пламени, созвенно,
Вкруг крыш домов куют
свои мечи.
Так верил я, что
умоначертанье,
Слагая дни, как кладку
ровных плит,
В моей судьбе,
осуществляя знанье,
Ошибки всех легко
предотвратит.
Но я, свою судьбу
построив мудро,
Внимательно разметив
чертежи, –
Узнав, что утро жизни
златокудро,
Узнал, что вечер счастья
полон лжи.
Объемный дом, с его
взнесенной башней ,
Стал теремом, где в
окнах скуден свет,
В немых ларцах, с их
сказкою вчерашней,
Для новых дней мне не
найти примет.
Так говорил мне голос
вероломный,
Который прежде правдой
обольстил,
И в дымный час, скользя
равниной темной,
Я в мыслях шел, как дух
среди могил.
А между тем за мною
гнался кто-то,
Касался наклоненной
головы,
Воздушная вставала
позолота,
И гул морской был
ропотом травы.
Как будто стебли, жить
хотя, шумели,
Росла, опять взводимая,
стена,
Я оглянулся, – в синей
колыбели
Был новый лик, как Новая
Луна.
И увидав медвяное
Светило,
Что, строя, разрушает
улей свой,
Во имя Завтра, бросив
то, что было,
Я снова стал бездомный и
живой.
ПЯТЬ
Пять гвоздей горит в
подкове,
В беге быстрого коня.
Слышишь клич: Огня!
Огня!
Слышишь голос: Крови! Крови!
Я далеко. Жди меня.
Как на гуслях
сладкострунных
Древле пять жужжало струн, –
Как пяти желает лун
Май, что мед лобзаний лунных
Копит в снеге, в льдяном
юн, –
Как в мелькающей основе
Пятикратно рдеет нить,
Чтобы взор заполонить, –
Я в твоей, всечасно, крови.
Верь звезде! Должна
любить!
ГРЕЗА
Неуловимо дышит
шелестами
В зеркальном сне
старинный лес.
Невесты. Вести. Взят я
прелестями
Благоуханнейших чудес.
Цветы, целованные
бабочками,
Цветут, и с них летит
пыльца.
Как сладко детскими
загадочками
Себя тиранить без конца.
АЛАЯ ВИШНЯ
Алая вишня еще не
созрелая.
Белое платье со
складками смятыми.
В сжатии нежном рука
онемелая.
Сад в полнопевности.
Свет с ароматами.
Влажные губы вот только
узнавшие.
Спавшие, взявшие
сладость слияния.
Нижние ветки чуть-чуть
задрожавшие.
Верхние светят. Все
знали заранее.
ВДРУГ
Я люблю тебя, как
сердце любит раннюю звезду,
Как виденье, что
увидишь в зачарованном бреду.
Я люблю тебя, как
Солнце любит первый лепесток,
Как рожденье нежной
песни в светлой зыби легких строк.
Я люблю тебя за то, что
ты телесная душа,
И духовное ты тело и
бессмертно хороша.
Ты бессмертное виденье
розовеющей зари,
Я любви твоей воздвигну
в разных далях алтари.
Аргонавтом уплывая, я
прикован к кораблю,
Но чем дальше удаляюсь,
тем сильней тебя люблю.
ВОРОЖЕЯ
Ворожея, ворожея,
Она цвела и расцветала,
Она смеялась и шептала:
«Не видишь разве? Я
твоя».
И Бог и жизнь и смерть и
я,
Мы все ворожею любили,
И мне она, в весенней силе,
Шепнула: «Я – ворожея».
ЛОЗА
За нежно-розовые кончики
лилей,
За нежно-палевые ягоды
кистей, –
За чаши белые, в которых
мне дано
Вдыхать лобзанием
горячее вино, –
За тело стройное, как
юная лоза,
За взор узывчивый, в
котором спит гроза, –
За голос вкрадчивый, как
дальняя свирель,
За дар пленительный
отбросить разум в хмель, –
Тебя, желанную, я в
огненных строках
Являю взору, восхищенному
в веках.
ПЕРЕСВЕТ
Закат расцвел. И золотом
расплавленным
Горела даль. А здесь
веретено
Жужжало мне. И в чуде
взору явленном,
Светилось далью близкое
окно.
Закат расцвел цветком
неповторяемым,
И целый мир был
озаренный сад.
Люблю. Люблю. Путем,
мечтою чаемым,
Иду по дням. И не
вернусь назад.
В ПОТОКЕ
Каждый миг
запечатленный,
Каждый атом Вещества,
В этой жизни вечно
пленной,
Тайно просится в слова.
Мысль подвигнута
любовью,
Жизнь затеплилась в
любви,
Ветхий век оделся новью,
Хочешь ласк моих, –
зови.
Я приду к тебе венчанный
Всею тайной Вещества,
Вспыхнет пламень
первозданный,
Сквозь давнишние слова.
Что бы ты мне ни
сказала,
Если я к тебе приник,
В пене полного бокала
Будет первой страсти
вскрик.
Что бы я тебе, вскипая,
Жадным сердцем не
шепнул,
Это – сказка мировая,
Это – звезд поющий гул.
И как будто не погасли
Много раз костры планет,
Мы стихом восхвалим
ясли,
Славя Новый наш Завет.
И как будто в самом деле
В мире любят в первый
раз,
На девической постели
Вспыхнет пламень щек и
глаз.
И как будто Фараону
Не являла страсть
сестра,
Сердце к сердцу, лоно к
лону,
Мы шепнем себе: «Пора!»
Точно так же, точно то
же,
Будет новым потому,
Что сокровищ всех дороже
Та она тому ему.
И столетья замыкая,
Поглядят зрачки в
зрачки,
Та же сказка, и другая,
Нескончаемой Реки.
И не буду, и не стану
Я гадать, что дальше
там, –
Вспыхнув каплей, Океану
Все свое, вскипев,
отдам.
ПОД ДЕРЕВОМ
Я сидел под Деревом
Зеленым,
Это Ясень, ясный Ясень
был.
Вешний ветер шел по
горным склонам,
Крупный дождь он каплями
дробил.
Я смотрел в прозрачную
криницу,
Глубь пронзал, не
достигая дна.
Дождь прошел, я сердцем
слушал птицу,
С птицей в ветках пела
тишина.
Я искал Загадке –
разрешенья,
Я дождался звезд на высоте,
Но в душе, как в ветках,
только пенье,
Лист к листу, и звук
мечты к мечте.
Ясень был серебряный,
нехмурый,
Добрый весь с зари и до
зари,
Но с звездой – колонной
темнобурой
Ствол его оделся в
янтари.
И пока звезда с зарей
боролась,
И дружины звезд, дрожа,
росли,
Пел успокоительный мне
голос,
В сердце, здесь, и в
Небе, там вдали.
И вершину Ясеня венчая,
Сонмы нежных маленьких
цветков
Уходили в Небо вплоть до
Рая,
По пути веков и облаков.
КРИСТАЛЛ
1
Смотри в немой
кристалл, в котором расцветали
Пожары ломкие
оранжевых минут,
Весь летаргический, и
телом медлил тут,
А дух мой проходил
вневременные дали.
Вот снова об утес я
раздробил скрижали,
Вот башня к башне шлет
свой колокольный гуд.
Вот снова гневен Царь,
им окровавлен шут.
Вот резкая зурна. И
флейты завизжали.
Разбита радуга. И не
дойти до дна
Всего горячего
жестокого сверканья.
В расширенных зрачках
кострятся содроганья.
Бьет полночь в Городе.
Ни одного окна,
В котором черное не
млело б ожиданье.
И всходит надо всем
багряная Луна.
2
Светлый мальчик, быстрый
мальчик, лик его как лик камей.
Волосенки – цвета
Солнца. Он бежит, а сверху – змей.
Нить натянута тугая.
Путь от змея до руки.
Путь от пальцев
нежно-тонких – в высь, где бьются огоньки.
Взрывы, пляски, разной
краски. Вязки красные тона.
Желтый край – как свет
святого. Змеем дышит вышина.
Мальчик быстрый убегает.
Тень его бежит за ним.
Змей вверху летит,
сверкая, бегом нижнего гоним.
Тень растет. Она
огромна. Достигает до небес.
Свет дневной расплавлен
всюду. Облик солнечный исчез.
Змей летит в заре
набатной. Зацепился за сосну.
В лес излит пожар
заката. Час огня торопит к сну.
3
Светляки, светляки,
светляки,
И светлянки, светлянки, светлянки.
Светляки – на траве
червяки,
И светлянки – летучки – обманки.
Светляков, светляков
напророчь,
И светлянок, светлянок возжаждай.
Будешь жить всю Иванову
ночь,
Быть живым так сумеет не каждый,
Светляки, светляки,
светляки,
И светлянки, светлянки, светлянки.
О, какая безбрежность
тоски.
Если б зиму, и волю, и санки.
Я скользил бы в затишье
снегов,
И полозья так звонко бы пели,
Чтоб навек мне забыть
светляков,
И светлянки бы мучить не смели.
4
И падал снег. Упали
миллионы
Застывших снов, снежинками
высот,
От звезд к звезде идут
волнами звоны,
Лишь белый цвет в
текущем не пройдет.
Лишь белый свет идет
Дорогой Млечной,
Лишь белый цвет –
нагорного цветка.
Лишь белый страх – в
Пустыне бесконечной.
Лишь в белом сне поймет
покой Река.
СВИСТ
Жужжащий тонкий свист
слепня,
То сказка зноя в звенящих крыльях.
Шуршанье шаткого огня,
То пляска вспышек в их изобильях.
Свист крыльев сокола в
ветрах,
Когда за быстрой он мчится цаплей,
Несхож со свистом бурь в
горах,
Что сеют каплю за светлой каплей.
И свист есть в старом
тростнике,
То Ночь бормочет, свой саван свея,
И свист есть снега
вдалеке,
То Смерть, вся в сером, скользит, белея.
Из еле слышимых частиц,
Из крошек звука тот шелест-шепот,
Но мастодонт упал в нем
ниц,
Всех грузных чудищ в нем замер топот.
Тот свист, тот посвист
тайных струн,
Что тоньше тканей из паутины, –
Придет! Кипи, пока ты
юн!
Час приготовит снега и льдины!
ВОПЛЬ К
ВЕТРУ
Суровый ветр страны моей
родной,
Гудящий ветр средь сосен
многозвонных,
Поющий ветр меж
пропастей бездонных,
Летящий ветр
безбрежности степной.
Хранитель верб
свирельною весной,
Внушитель снов в тоске
ночей бессонных,
Сказитель дум и песен
похоронных,
Шуршащий ветр, услышь
меня, я твой.
Возьми меня, развей, как
снег метельный,
Мой дух, считая зимы,
поседел,
Мой дух пропел весь
полдень свой свирельный.
Мой дух устал от слов, и
снов, и дел.
Всевластный ветр пустыни
беспредельной,
Возьми меня в последний
свой предел.
САВАНЫ
Эти саваны, саваны! Эти
серые, серые!
Или золота в небе нет?
И опять, истомившийся,
все узнаю пещеры я,
Но, пронзив их извив, не
зажгу златоцвет?
Эти с неба схождения!
Эти дымные лестницы!
От костров до слепой черты.
Где же мысли венчальные?
Где мои зоревестницы?
Настигает меня водопад
темноты.
Устелилась заоблачность
вся как волчьими шкурами.
О, пронзи их, нежнейший серп!
Вознеси Полумесяцем над
порогами хмурыми,
Дай узнать мне восторг
воскресающих верб.
НЕСЧАСТИЕ
Несчастие стоит, а жизнь
всегда идет,
Несчастие стоит, но
человек уходит.
И мрак пускай снует и
каждый вечер бродит,
С минувшим горестным мы
можем кончить счет.
Смотри, пчела звенит,
пчела готовит мед,
И стая ласточек свой
праздник хороводит.
В любом движенье числ
наш ум итоги сводит,
Что было в череде, да
знает свой черед.
Не возвращаться же нам в
целом алфавите
Лишь к букве, лишь к
одной, лишь к слову одному.
Я верую в Судьбу, что
свет дала и тьму.
О, в черном бархате, но
также в звездной свите,
Проходит в высоте
медлительная ночь.
Дай сердцу отдохнуть. И
ход вещей упрочь.
ЗОЛОТИСТЫМ
АМЕТИСТОМ
Золотистым аметистом,
Словно выжженное блюдо,
Раскалившаяся медь,
Расцвеченным,
пламенистым,
Золотистым аметистом,
Но с оттенком изумруда,
С успокоенной зарею,
Отдых дав себе и зною,
Дышит дремлющее Море,
Полюбившее не в споре,
А в великом разговоре
В грани дымные греметь.
В ТИХОМ
ЗАЛИВЕ
В тихом заливе чуть
слышные всплески,
Здесь не колдует прилив
и отлив.
Сонно жужжат здесь и
пчелки и оски,
Травы цветут, заходя за
обрыв.
Птица ли сядет на выступ
уклонный,
Вспугнута, камень уронит
с высот.
Камешек булькнет, и
влаге той сонной
Весть о паденье кругами
пошлет.
ВЕЧЕРНИЙ
ВЕТЕР
Вечерний ветер легко провеял – в
отдалении.
В лесу был лепет, в
лесу был шепот, все листья в пении.
Вечерний ветер качнул ветвями
серебристыми.
И было видно, как
кто-то дышит кустами мглистыми.
И было видно, и было слышно – упоительно,
Как сумрак шепчет, как
Ночь подходит, идя медлительно.
АЛЫЧА
Цветок тысячекратный,
древо-цвет,
Без листьев сонм
расцветов белоснежных,
Несчетнолепестковый
бледноцвет,
Рой мотыльков,
застывших, лунных, нежных, –
Под пламенем полдневного
луча,
На склоне гор,
увенчанных снегами,
Белеет над Курою алыча,
Всю Грузию окутала
цветами.
СКАЖИТЕ ВЫ
Скажите вы, которые
горели,
Сгорали и сгорели,
полюбив, –
Вы, видевшие солнце с
колыбели,
Вы, в чьих сердцах
горячий пламень жив, –
Вы, чей язык и странен и
красив,
Вы, знающие строки
Руставели, –
Скажите, как мне быть? Я
весь – порыв,
Я весь – обрыв, и я –
нежней свирели.
Мне тоже в сердце вдруг
вошло копье,
И знаю я: любовь
постигнуть трудно.
Вот, вдруг пришла. Пусть
все возьмет мое.
Пусть сделаю, что будет
безрассудно.
Но пусть безумье будет
обоюдно.
Хочу. Горю. Молюсь.
Люблю ее.
ТАМАР
Я встретился с тобой на
радостной дороге,
Ведущей к счастию. Но
был уж поздний час.
И были пламенны и
богомольно-строги
Изгибы губ твоих и зовы
черных глаз.
Я полюбил тебя. Чуть
встретя. В первый час.
О, в первый миг. Ты
встала на пороге.
Мне бросила цветы. И в
этом был рассказ,
Что ты ждала того, чего
желают боги.
Ты показала мне
скрывавшийся пожар.
Ты приоткрыла мне
таинственную дверцу.
Ты искру бросила от
сердца прямо к сердцу.
И я несу тебе горение –
как дар.
Ты, солнцем вспыхнувши,
зажглась единоверцу.
Я полюбил тебя, красивая
Тамар.
ГРУЗИЯ
О, макоце! Целуй, целуй
меня!
Дочь Грузии, твой
поцелуй – блаженство,
Взор черных глаз,
исполненных огня,
Горячность серны, барса,
и коня,
И голос твой, что
ворожит, звеня, –
На всем печать и
четкость совершенства.
В красивую из творческих
минут,
Рука Его, рука
Нечеловека,
Согнув гранит, как
гнется тонкий прут,
Взнесла узор победного
Казбека.
Вверху – снега, внизу –
цветы цветут.
Ты хочешь Бога. Восходи.
Он тут.
Лишь вознесись –
взнесением орлиным.
Над пропастью сверкает
вышина,
Незримый храм белеет по
вершинам.
Здесь ворожат, в
изломах, письмена
Взнесенно запредельного
Корана.
Когда в долинах спят,
здесь рано-рано
Улыбка Солнца скрытого
видна.
Глядит Казбек. У ног его
– Светлана,
Спит Грузия, священная
страна,
Отдавшая пришельцам, им,
равнинным,
Высокий взмах своих
родимых гор,
Чтобы у них, в их бытии
пустынном,
И плоском, но великом,
словно хор
Разливных вод,
предельный был упор,
Чтобы хребет могучий
встал, белея,
У сильного без образного
Змея.
Но да поймут, что есть
священный Змей,
Но есть Змея, что
жалится, воруя.
Да не таит же сильный
Чародей
Предательство в обряде
поцелуя.
О, Грузия жива, жива,
жива!
Поет Арагва, звучно
вторит Терек.
Я слышу эти верные
слова.
Зачем же, точно горькая
трава,
Которой зыбь морская
бьет о берег,
Те мертвые, что горды
слепотой,
Приходят в край, где все
любви достойно,
Где жизнь людей озарена
мечтой.
Кто входит в храм, да
чувствует он стройно.
Мстит Красота, будь
зорок с Красотой.
Я возглашаю словом
заклинанья:
Высокому – высокое
вниманье.
И если снежно дремлет
высота,
Она умеет молнией и
громом
Играть по вековым своим
изломам.
И первые здесь рыцари
Креста,
Поэму жертвы, всем ее
объемом,
В себя внедрив, пропели,
что Казбек
Не тщетно полон гроз, из
века в век!
ЛЮБОВЬ
Любовь есть свет,
который жжет и задевает, проходя,
Он сам идет, к себе
идет, но нас касается случайно,
И как цветок красив и
свеж от капель светлого дождя,
Так мудро счастливы и
мы, на миг, когда в нас дышит тайна.
ДРЕВНИЙ
ПЕРСТЕНЬ
В ночах есть чара
искони,
Издревле любятся впотьмах.
Закрой глаза. Усни.
Усни.
Забудь, что в мире дышит страх.
Я древний перстень снял
с перста,
Им мысль скрепляю как венцом.
Уж ты не та. Не та. Не
та.
Мы вместе скованы кольцом.
Мерцает в перстне
халцедон,
И холодеешь ты во сне.
В тебе чуть внятный
звездный звон,
Предайся мне. Лишь мне. Лишь мне.
Заветный камень,
волкоок,
В себя вобрал всю власть Луны.
Люби. Люби. Твой сон
глубок.
Люби. Мы все любить – должны.
СКВОЗЬ
СЛЕПОТУ
Там, где тела –
колдующий убор
И многократность долгого
наследства,
Не может быть вполне
невинным детство,
И бездну бездн таит
девичий взор.
Смотри, есть бесконечный
разговор
Земли с Луною, в силу их
соседства,
И мы всегда ведем, от
малолетства,
С земным минувшим
многосложный спор.
Шепча «Люблю», мы
хищники лесные,
За милой мы следим из-за
куста,
Любя, мы словно любим не
впервые.
Любовь – война. Любовь
есть слепота,
В которой вдруг
вскрывается прозренье,
Огонь зари времен
миротворенья.
ВЕРХОВНЫЙ
ЗВУК
Когда, провизгнув,
дротик вздрогнет в барсе,
Порвавши сновиденье
наяву,
И алый пламень крови
жжет траву,
Я помню, что всегда
пожар на Марсе.
В индусе, в мексиканце,
в кельте, в парсе,
В их вскликах и
воззваньях к божеству,
Я вижу брата, с ним в
огне плыву,
И эллин он, он – песнь,
чье имя Марсий.
Напрасно мыслил рдяный
Аполлон
Свести к струне – что
хочет жить в свирели,
В Пифийских играх это мы
прозрели.
И если любим звездный
небосклон,
Мы любим вихри звезд в
ночной метели,
И миг верховный – в
нашей страсти – стон.
ЗОВЫ
Есть синий пламень в
тлеющей гнилушке,
И скрытность красных
брызг в немом кремне.
Огни и звуки разны в
тишине,
Есть медь струны, и медь
церковной кружки.
«На бой! На бой!»
грохочут эхом пушки.
«Убей! Убей!» проходит
по Войне.
«Усни! Усни!» звенит
сосна к сосне.
«Люби! Люби!» чуть
слышно на опушке.
«Ау!» кричу, затерянный
в лесах.
«Ау!» в ответ кричит
душа родная.
«Молись! Молись!»
глубокий шепчет страх.
Я звук. Я слух. Я глаз.
Я мысль двойная.
Я жизнь и смерть. Я
тишь. Я гром в горах.
И тень бежит, меня
перегоняя.
ОРХИДЕЯ
ТИГРИНАЯ
В закрыве, в скрове,
пламень безглагольный.
Дню не молись, обуглится
дотла,
Перегорит, вдали от
песни вольной.
В тюрьме лишь от угла и
до угла
Весь путь того, к кому
через решетку
Глядит Луна, а больше
смотрит мгла.
При встрече должен
издали трещотку
Чумной завихрить песней
кастаньет,
Проказа – чу – за четкой
нижет четку.
В безумии страшит любой
предмет.
Я в мире сплю и чую
орхидею,
На ствол чужой, смеясь,
ползет расцвет.
Я вижу все. И разумом
седею.
СГЛАЗ
«…Люди с лицами воронов…»
Халдейская таблица
1
Чуть где он встал, –
вдруг смех и говор тише,
Без рук, без ног пришел
он в этот мир,
Приязные его – лишь
птицы дыр,
Чье логово – среди
расщелин крыши.
Летучие они зовутся
мыши,
И смерти Солнца ждут:
Миг тьмы – им пир.
Но чаще он – невидимый
вампир,
И стережет – хотя б в
церковной нише.
Пройдешь, – не
предуведомлен ничем, –
Вдруг на тебя покров
падет тяжелый,
И с милыми ты будешь
глух и нем.
Войдет незрим, – и дом
твой стал не тем,
Недоумен, твой дух стал
зыбкий, голый,
Он в мир пришел, сам не
узнал зачем.
2
А если в том, что вот я
пью и ем,
Хочу, стремлюсь, свершаю
в днях стяжанье,
Сокрыт ответ на голос
вопрошанья?
Я созидаю зуб, и клык, и
шлем, –
Бесовский плащ, и
пламень диадем
Верховных духов, – весь
вхожу в дрожанье
Скрипичных струн, в
гуденье и жужжанье
Церковных звонов, –
становлюсь я всем.
А если всем, тогда и
криком, стоном
Убитых жертв, змеей,
хамелеоном,
Любой запевкой в перепевах
лир.
И не сильней ли всех
огней алмаза
Законность притяженья в
чаре сглаза,
Когда скользят беззвучно
птицы дыр?
ЧЕРНОЕ
ЗЕЛЬЕ
Черное зелье в лесу
расцвело,
Клонится белый прикрыт.
Волчьи глаза засмеялись
светло,
Сон не один догорит.
Кто-то зачем-то болотом
идет,
Кто-то ползет из норы.
Два полудуха, сдержавши
полет,
С ведьмой играют в шары.
Шар упадет, загорится
гроза,
Дьявольский светится куст.
Ягоды – точно слепые
глаза,
Воздух кругом него густ.
ЧЕРНОКНИЖИЕ
Едва качнул он левою
рукой.
Взгляд косвенный зеленых
глаз был острый.
Наряд его Восточно
дорогой
Был змеевидный и
двуцветно-пестрый.
Чуть правою ногой
протопотав,
Он тихо вскрикнул:
«Сестры! Сестры! Сестры!»
И вот явились.
Женщина-Удав,
Девица-Клин, и Старое
Долбило.
Все три в венцах из
чернобыльных трав.
Не расскажу всего, что
дальше было.
Заклятие из трех
старинных слов
Шепнув, двуцветный взял
свое кропило.
Сгустились громы в дыме
облаков.
Пришелиц обнял он
поочередно,
И звон возник тринадцати
часов.
Весной никак нельзя
любить бесплодно.
И полной стала
Женщина-Удав,
В ней десять лун
мелькали хороводно.
Девица-Клин, чтоб
оправдать свой нрав,
Хрусталь стола толкнула
и разбила,
И радуга зажглась в
венцах из трав.
Объемной пастью Старое
Долбило
Излила кровь, и мрак
стал грязно-ал.
В громах явилось новое
страшило.
И мир увяз в несчетности
зеркал.
ПОМЕСТЬЕ
Знаю я старинное
поместье.
Три хозяйки в нем, один
Хозяин,
Вид построек там
необычаен,
И на всем лежит печать
бесчестья.
На конюшне нет коней, а
совы,
По хлевам закованные
люди,
Их глаза закрыты словно
в чуде,
На телах кровавые
покровы.
Никогда здесь нет сиянья
Солнца,
Здесь не слышен голос
человечий.
Сальные, заплывши,
смотрят свечи
Сквозь кружок чердачного
оконца.
На сто верст идут глухие
боры,
Не пробьется в чаще даже
буря.
Леший, бровь зеленую
нахмуря,
Сам с собой заводит
разговоры.
Покряхтит, подумает, и
ухнет,
Поглядит, и свалит дуб
широкий.
А в дому Хозяин седоокий
Вмиг бадью в колодец
старый рухнет.
Зачерпнет внизу воды
зацветшей,
Наземь головастиков
уронит,
И как будто что-то
похоронит,
И вздохнет от радости
прошедшей.
Вдруг ухватит младшую
хозяйку
Весь нелепый,
взбалмошный Хозяин,
В миге возрожден и
чрезвычаен,
И велит играть с собою в
свайку.
Старые опять краснеют
губы,
Свайка замыкается в
колечко,
Тень встает
уродца-человечка.
Ах, в поместье игры
жутко-грубы.
И пойдет по гульбищам
древесным,
Поползет по зарослям
сплетенным
Гул существ, как будто
звоном сонным
Восстонав о чем-то
неизвестном.
Заскрипят по всем хлевам
засовы,
И с тремя хозяйками
Хозяин,
Хоть молчит, но видом
краснобаен,
И в шуршаньях красные
покровы.
ПРЕДЕЛ
Скрип половицы
Ночью бессонной,
В доме пустом.
В памяти звонной
Тлеют страницы,
Том догорел.
Мысль увидала
Тление крыши,
Рухнет весь дом.
Зубы у мыши
Остры как жало.
Это – предел.
ИЗ
ПОДЗЕМЕЛЬЯ
Она пришла ко мне из
подземелья,
Ничем из мира снов не
смущена,
Всегда пьяна, без тяжести
похмелья.
И прошипела: Я твоя
жена.
Я посмотрел с глубоким
отвращеньем,
Не веря в то, что
молвила она.
Она, моим не тронувшись
смущеньем,
Приблизилась и
подступилась вплоть,
Ведовским отдаваясь
превращеньям.
Их дважды видеть –
сохрани Господь.
То грузный червь, то
злая обезьяна,
То лик Яги, то
вздувшаяся плоть.
Она вставала бесом из
тумана,
С глазами на затылке, а
к челу
Две лампочки приделав
для обмана.
Вдруг раздвоясь,
кружилась на полу,
Дрались друг с другом
эти половины,
И обе выдыхали чад и
мглу.
Изливши кровь, казала
лик ослиный,
И пожирала розы без
конца,
Дудела в трубку, била в
тамбурины.
Закрыв всю стену шкурою
лица,
Разъяв ее на мерзостных
распяльцах,
Из черепов два сделала
венца.
Перстнями гады съежились
на пальцах,
В глазных щелях, в
лоханке их двойной,
Плясали мухи, словно в
узких зальцах.
Я понял, что обвенчан я
с Войной.
ВИХРИ
В ведовский час
тринадцати часов,
Когда несутся оборотни
стриги,
Я увидал, что буквы
Древней Книги
Налившиеся ягоды лесов.
Нависли кровью вихри
голосов,
Звенели красным бешеные
миги,
Перековались в острый
нож вериги,
Ворвались в ночь семь
миллионов псов.
А в это время
мученики-люди,
Семь миллионов
страждущих людей,
Друг с другом бились в
непостижном чуде.
Закрыв глаза, раскрыв
для вихрей груди,
Неслись, и каждый, в
розни вражьих сил,
Одно и то же в смерти
говорил.
ЗЕЛЬЯ
Я знаю много ворожащих
зелий.
Есть ведьмин глаз,
похожий на луну,
Общипанную в дикий час
веселий.
Есть одурь, что к
густому клонит сну,
Как сусло, как болотная
увяза,
Где, утопая, не
приходишь к дну.
Есть лихосмех, в его
цветках проказа,
Есть волчий вздох. Есть
заячий озноб.
Рябиньи бусы хороши от
сглаза.
Для сглаза же отрыть
полезно гроб,
В могиле, где положена
колдунья,
И щепку в овсяной
протиснуть сноп.
Ту гробовую щепку, в
Новолунье,
Посей в лугах, прибавь
чуть-чуть огня,
Взрастет трава, которой
имя лгунья.
Падеж скота, оскал зубов
коня,
Дыб лошадиный, это все
сестрицы
Травинки той, что свет
не любит дня.
Вот конница, все кони
легче птицы,
Но только лгуньи поедят
в лугах,
Бегут вразброд и ржут их
вереницы.
Из тысяч конских глоток
воет страх,
Подковы дрябнут, ноги
охромели,
Оскал зубов – как ранний
снег в горах.
Я знаю много, очень
много зелий.
ЗАГОВОР О
КОНЯХ
Глубокий след. Пробитый
след. Округлый след коня.
В игре побед мне дорог
след. Завет в нем для меня.
Возьму струю. В него
пролью. Возьму струю отрав.
Где вихрь погонь? Он
хром, твой конь. Горит огонь меж трав.
И сто коней, циклон
коней, гей, гей, коней твоих,
Сгорел, смотри, в лучах
зари. Бери врагов, мой стих.
БЕГ
Песок вскипал. За мною
мчались Мавры.
Но легок был мой
черноокий конь.
И в этой зыби бега и
погонь
Горели мы как быстрые
кентавры.
Мне чудилось – в висках
гремят литавры.
О, кровь моя! Кипи!
Колдуй! Трезвонь!
Я мчусь как дух. Лечу
как ведогонь.
Как ветер, в чьем
волненье блещут лавры.
Уклонных гор, кривясь,
разъялась пасть.
Во мне не страх, а хохот
и веселье.
Во мне полет, и пляс, и
вихрь, и страсть.
В крови коня ликует то
же зелье.
Лечу. Летим. Хоть в Ад
на новоселье.
Лишь только б в руки
вражьи не попасть!
ЦАРЕВИЧ ИЗ
СКАЗКИ
Я был царевичем из
сказки,
Всех мимоходом мог
любить,
И от завязки до развязки
Вел тонко-шелковую нить.
Хотел громов, мне были
громы,
Хотел мечты, плыла Луна,
И в голубые водоемы
Лилась от Бога тишина.
Но, мир по прихоти
целуя,
Я встретил белого коня,
Его причудливая сбруя
Вдруг озадачила меня.
Чтобы горячий зверь,
который
Огню и буре побратим,
В такие был одет уборы,
Он, чей порыв неукротим.
Глаза газели, грудь
девицы,
И шея лебедя, а хвост
Метал июльские зарницы
И огнепыль падучих
звезд.
А перепевный звон
подковы,
Обутых в звук руды
копыт,
Был вечно старый, вечно
новый,
Как стебель, вставший
из-под плит.
И на таком-то, вне
закона
И вне сравненья, скакуне
Кроваво-красная попона
Уродством показалась
мне.
На этом диве
превосходства,
Кому меж звезд была
тропа,
Седло являло с гробом
сходство,
Подвески были черепа.
А кто в седле, понять
нельзя мне,
Нельзя мне было в миг
чудес:
Закрыв глаза, я лег на
камни,
Открыл глаза, а конь
исчез.
Лишь перепевною подковой
Звенел он где-то
вдалеке.
И вот уж ниткою суровой
Стал тонкий шелк в моей
руке.
Уж не царевич я
медвяный,
Я бедный нищий на пути,
Не знающий, в какие
страны
За подаянием идти.
Мне сказки больше
незнакомы.
Лишь греза молится одна,
Чтоб в голубые водоемы
Лилась от Бога тишина.
УПРЯМЕЦ
В былое время аист
приносил
Малюток для смеющихся
малюток.
Вся жизнь была из
сказочек и шуток,
И много было кедра для
стропил.
Курились благовонья из
кадил
Весь круглый год в
круговращенье суток.
Я сам сложил довольно
прибауток,
Звенел для душ, и мед и
брагу пил.
А ныне что? В рычанье
шумов ярых
Лишь птицы мести могут
прилетать.
Душа людей тоскующая
мать.
Вся мысль людская в дымах
и пожарах.
И лишь упрямец, все любя
зарю,
С ребенком я ребенком
говорю.
САМОРАЗВЕНЧАННЫЙ
Он был один, когда читал
страницы
Плутарха о героях и
богах.
В Египте, на отлогих
берегах,
Он вольным был, как
вольны в лете птицы.
Многоязычны были
вереницы
Его врагов. Он дал им
ведать страх.
И, дрогнув, страны
видели размах
Того, кто к солнцу
устремил зеницы.
Ни женщина, ни друг, ни
мысль, ни страсть
Не отвлекли к своим, к
иным уклонам
Ту волю, что себе была
законом, –
Осуществляя солнечную
власть.
Но, пав, он пал – как
только можно пасть,
Тот человек, что был
Наполеоном.
СОСРЕДОТОЧИЕ
Мне нравится спокойно
говорить,
Там в сердце средоточье
бурь качая,
На сжатье рук лишь
взглядом отвечая,
Прося распутать
спутанную нить.
Не слишком ли легко
кричать, громить,
Всю тишину, от края и до
края,
Будя, дробя, волнуя,
разрывая, –
Не лучше ли разъятость
единить?
Художник любит делать
то, что трудно:
Плотиной сжать свирепый
ход морей,
Пригоршней зерен вызвать
шум стеблей, –
Заставить пыль светиться
изумрудно,
Велеть лесам, чтоб пели
многогудно:
Не это ли есть
волшебство царей?
ДВА БОГА
Тецкатлипока, с именем
мудреным,
Был в Мексике дразнитель
двух сторон,
Влюбленник стрел,
избегов, оборон
И плясок боя по обрывным
склонам.
С победой ли, с тяжелым
ли уроном,
Но биться, бить,
сражаться, сеять стон,
На лоне многократных
похорон
Быть новых битв
неистощимым лоном.
Но возле гор, где зоркий
Нагуатль,
Ацтек, взрастил могучие
магеи,
Где кактусы узлят клубки
как змеи, –
Вода морей, чье имя
нежно, Атль,
Поет, что, расцветивший
орхидеи,
Красив змеиный бог
Кветцалькоатль.
ПСАЛОМ
ЗЕМЛИ
Я слышу, как вдали поет
псалом Земли.
И люди думают, что это
на опушке
Под пенье звонких птиц
костер любви зажгли.
И люди думают – грохочут
где-то пушки.
И люди думают, что
конница в пыли
Сметает конницу, и сонмы
тел легли
Заснуть до нового
рыдания кукушки.
И льнут слова к словам,
входя в псалом Земли.
ИСКРЫ ТАЙН
Будут планеты проходить
в своих орбитах.
Будет комета. И новая
Луна.
Полчища маленьких
раковин разбитых
Снова принесет нам
океанская волна.
В днях измельчит их
движенье влаги буйной.
В днях измельчит их – их
повторный поцелуй.
Дни их источат в той
пляске поцелуйной.
Вот лежат песчинки.
Прибрежный вихрь, ликуй.
В зыбях песчаных, как
золотом обитых,
Догоранья Моря, мерцаний
строй и ряд,
Грезы предельные раковин
разбитых,
Искры тайн подводных в
последний раз горят.
КЛУБОК
Я взял клубок, но не
подозревая,
Что будет нить прястись
сама собой
В узоры алый, желтый,
голубой,
Клубок скользнул, в нем
власть была живая.
И к нити нить мечтой
перевивая,
Закрыв глаза, стоял я
как слепой.
Узор к узору шел
наперебой,
Означилась вся повесть
огневая.
Вдруг захотел я
отшвырнуть клубок,
Но сам упал, растерянный,
разбитый.
И, встав, прочел решенье
рдевших строк: –
Ты окружен неотвратимой
свитой,
И будешь прясть, доколе,
из минут,
Часы твой праздник белый
не сплетут.
ЕСЛИ ХОЧЕШЬ
Если хочешь улыбнуться,
улыбнись.
Хоть не хочешь
обмануться, обманись.
Хочешь птицей
обернуться, прыгай вниз.
Пропасть с пропастью на
дне звеном сошлись.
Ты над жизнью
посмеешься, весь шутя.
Ты в Безвестность
оборвешься, не грустя.
Ты в Неведомом
проснешься. И хотя
В жизни жил ты, вновь ты
встанешь как дитя.
Только, если, самовольство
возлюбив,
Возмечтав, что в
недовольстве ты красив,
Ты проснешься,
заглянувши за обрыв,
Будешь падать, форму
формой заменив.
Будешь падать. Будешь
падать ты. И лишь
Отдохнешь, опять в
падении сгоришь.
Век за веком будешь
падать в гром и в тишь,
И на том же месте то же
совершишь.
СОН
Спустившись вниз, до
влаги я дошел.
Вода разъялась предо
мной беззвучно,
Как будто ей давно уж
было скучно
Ждать странного. Лишь
малый произвол
В игранье сил, –
сомкнулась влага снова,
Меня отъяв от воздуха
земного.
И шел я, не дивясь иным
мирам.
Я проходил в том бытии
подводном,
Смотря, как вьются в
танце хороводном
Виденья снов, как с ними
вьюсь я сам.
А над громадой вод
ненарушимых
Светила нам плывущая
Луна.
И я узнал, скользя в
сквозистых дымах,
Что тень любимой мне
всегда верна,
Узнал, что в бездне дней
неисследимых
Душе поможет жить любовь
одна.
ПЛИТА
Немые ветви сон мой
закачали,
Цветами доходя до
темноты,
Каждением из дыма и
печали, –
Видением из дальних
дней, где ты,
Куда уж больше досягнуть
нельзя мне,
Где я с тобой лишь в
зеркале мечты, –
Безвестный знак на
придорожном камне.