Константин Бальмонт. ОПАЛЫ (Сб. ЗАРЕВО ЗОРЬ)




В ЛАДЬЕ


И в солнечной ладье, и в лунной,
Мы долго плыли по волне.
Рассказ об этом, полнострунный,
Гребцами был доверен мне.
      Уж мы исчерпали земное, –
      ‎И цвет, и колос, – навсегда.
      ‎И нам остались только двое,
      ‎Два бога, Небо и Вода.
Вода, лазурная богиня,
И Небо, звездно-синий бог.
Привет сердец тебе, Пустыня,
Где нет следа, где гаснет вздох.
      ‎В ладье и солнечной и лунной,
      ‎Мы долго плыли по волне.
      ‎И не смущал нас гул бурунный,
      ‎И звон звучал струны к струне,
Когда ж кровавого заката
Пожар последний догорел,
Одело призрачное злато
Красивость наших стройных тел.
      ‎И серебристою улыбкой
      ‎Из мглы высот продлился луч.
      ‎И в этой сказке лунно-зыбкой
      ‎Я лунно-зыбко стал певуч.
Доверясь только светлым далям,
Мы – духи лунной полутьмы.
И где вздохнем, и где причалим,
Об этом знаем только мы.



РОСА


Две-три капельки смолы
      На сосне
Суть прозрачные хвалы
Жизни, Солнцу, и Луне.

Иней в звездочках немых,
      На окне
Есть звездистый стройный стих
Жизни, Солнцу, и Луне.

Бриллиант-хрусталь-роса,
      Вся в огне,
Зыбь лобзаний, в небеса,
Жизни, Солнцу, и Луне.

И слеза, что так светла,
      В тишине,
Есть бессмертная хвала
Жизни, Солнцу, и Луне.



ЗВЕЗДНЫЙ ЗВОН


В звездах – звон. Но мы не слышим.
Но ведь мы не слышим много.
Вот лунатик у порога.
Вот он вышел. Он на крыше.
Должен он идти все выше.
Он проходит по черте.
Как идет он, я не знаю; –
Безошибочно, по краю,
Он проходит в высоте.
Белый призрак, спит, но дышит,
Лик подъятый озарен.
Я не слышу, он же слышит
Лунный зов и звездный звон.



ЛУННЫЙ СОК


Обильная соком Луна
Золотой расцвечает свой мед.
Поля. Полумгла. Тишина.
Полночь счет свой ведет.
Все в золе пепелище зари.
Счет идет.
От единства чрез двойственность в стройное три,
Мировое четыре, безумное пять,
Через шесть освященное семь,
Восемь, Вечности лик, девять, десять опять,
И одиннадцать. Дрогнула темь.
И двенадцать. Горит вышина.
Просиял небосклон.
Лунным звоном вся полночь полна,
Лунный звон.
И воздушно, с высокой и злой высоты,
На леса, на луга, на листы, на цветы,
На мерцанья болот, на шуршание нив
Полнолунница льет свой колдующий мед,
И безумья струит, и взращает прилив,
Заковала весь мир в голубой хоровод.
О, Луна, яд твой светлый красив!



НОВЫЙ СЕРП


Я Новый Серп средь лунных начертаний.
Подсолнечник в Июльском я саду,
Лик Солнца, зачинатель мирозданий,
А в ночь, меня ища, люби звезду.

Я зыбь морей в немолкнущем буруне,
Бездонный безызмерный небосклон,
Я незабудка в Мае и в Июне,
Я маковое зернышко, я сон.



МЕСЯЦ


Месяц меряет недели,
Изменяясь в красоте.
Вот он виден еле-еле,
Серповиден в высоте.

Вот он серп для жатвы годный,
Заостренный там внутри.
Вот плывет над бездной водной
Полумесяц, – посмотри.

Все пышнее, все светлее,
Вот он встал как полный шар.
Словно где-то там, алея,
В круге зарева – пожар.

Вот все позже он восходит,
С краю выем, убыль в нем.
Чахнет бледный, грустно бродит,
Опрокинут, виден днем.

Меньше, тоньше, гаснет, тая.
Умер. Нет нам лунных нег.
Ждем. И вновь черта златая,
Месяц меряет разбег.



ОКРАЙНОСТЬ


Ты мне являешься Царевною жемчужин,
Вся осиянная начальною Луной,
Чей серп утонченный, взрастая, всеокружен.
О, Златоокая, зачем ты не со мной?
Опалы нежные я сердцем собираю,
Из тайных раковин зову я жемчуга,
И глянь на Море ты… Туда… В окрайность… С краю
Я влаги зачерпнул, и дождь к тебе бросаю.
Те брызги для тебя. Ты все мне дорога.
Но, множа говор волн, с лазурью Моря дружен,
Я разлучен с Луной, и с лучшей из жемчужин.



ИЗ ВСЕХ ГЛУБИН


Из всех глубин собравши все жемчужности,
На берегу, я думаю, один,
О роковой блистательной ненужности
Всех жемчугов глубин.

Обрывы скал. Мой край – необитаемый.
Здесь гибнут все, в прибое, корабли.
И праздник дней, всегда в минутах чаемый,
Всегда, навек, вдали.

Лишь всплески волн, в бесчисленной повторности,
Несут напев, не здесь пропевших, струн.
И жемчуга горят, в своей узорности,
Как сонмы мертвых лун.



БЕГ МИНУТ


Ты видал, у Моря серого, как метелятся пески?
Ты бродил, тоской истерзанный, в темном лесе, вдоль реки?
Ты внимал, овеян вьюгами, ветра призрачный рассказ?
Ты считал шуршанья шорохов, бег минут в полночный час?

Ты слыхал, как вихри носятся, завывая сквозь трубу?
Ты узнал, как сердце просится прочь бежать, сломив судьбу?
Ты узнал души рыдание без слезы сомкнутых глаз?
Ты узнал ли все страдание ведать мысль в последний раз?



ЗА ПОРОГОМ


Живой! Ты не знаешь, куда ты вступил?
      Ты ищешь мгновений в Былом!
Но звоны струны и бряцанья кадил
Смолкают в моей равновстречности сил.
      Здесь Ворон провеял крылом.

Я судьбы свершаю, я пряжу пряду.
      Ты ведал, как колется терн?
Лишь капелька крови, – и ум твой в бреду,
И сон твой чрез триста я лет поведу.
      Я Норна. Ты знаешь ли Норн?



В ЛЕСУ


Я был в лесу. Деревья не дрожали.
Они застыли в ясной тишине.
Как будто в мире не было печали.
Как будто пытку не судили мне.

Кто присудил? Не так же ль я безгласен,
Как этот мир ветвей, вершин, стволов?
Не так же ль мир мечты воздушно ясен,
Моей мечты и тиховейных снов?

Но вот, когда деревья, тесным кругом,
Друг другу дышат, и сплетясь растут,
Я должен быть врагом иль скудным другом,
Душой быть там, когда прикован тут.

Раздельность дней. Безбрежность разлученья.
Прощай. Прощай. Чуть встретился, прощай.
Идти путем глубокого мученья,
И лишь на миг входить, чрез зиму, в май.

Я падаю. Встаю. Иду. Теряюсь.
Молю тебя: ты, кто-нибудь, услышь.
Схожу с ума. В бездонном изменяюсь.
Но лес молчит. Молчит. Какая тишь!



ВСЁ БЛИЖЕ


Все ближе, и ближе к заветному краю, еще, и еще, и совсем.
Иду ли я к бездне, иль к светлому раю, – не знаю, и слеп я, и нем.
И если б я видел, – пойду необманно, чтоб только, до края дойти.
И если бы мог вопрошать, – не спросил бы других о последнем пути.
Я буду ли вечно глядеть на повторность – всего – в кругозданных зрачках?
Я буду ли вечно вникать в неземное – в земных и людских голосах?
Иду, и уж ноги скользят, – и секунды звенят о черту острия.
Как радостно быть без конца одиноким, и ведать, что Вечность – моя.



КОЛОСЬЯ


Качаются, качаются
Колосья пожелтелые.
Встречаются, венчаются
В мечты минутно смелые.

Целуются, целуются
Воздушностью касания.
В мгновении милуются
Предсмертные лобзания.



УЩЕРБ


Шумели и шушукались
Сосны шуршащей сучья.
А рыбы убаюкались,
Уснула жадность щучья,
Наевшися плотиц,
Среди речных станиц.

Настали дни осенние,
В лугах одни отавы,
Все пленнее и пленнее
Объеденные травы.
Воздушный клин вдали, –
Исчезли журавли.

И воют оголтелые,
В ночи, сычи и совы.
И заморозки белые
Плетут полям покровы.
И в небе желтый серп
Свел в цельность весь ущерб.



ЗИМА


Ветры зиму строят на высотах.
В бледном, в серебристом, в позолотах.
Много рассыпают белых роз.
Звонкий укрепляется мороз.

Горы увенчали в снеговое.
Белым озарили голубое.
Скованность скрепили как закон.
Белой смерти дали вышний трон.



СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ


Что северным мы называем сияньем,
Есть не сиянье, – игранье лучей.
Владеет великим оно расстояньем,
Рожденье различным дает чарованьям,
Узорной легендой встает для очей.
Сперва это – отбель: на Севере, белый,
Бледнеющий свет, как бы Млечный путь,
Но вот розовеют цветные пределы,
Багровеют зорники, зори те смелы,
Лучи полосами, цветочная жуть,
Столбы ярко-красные, вон еще синий,
Огнем наливаются там багрецы,
Играют костры по воздушной пустыне,
И треск перекатный, во все концы.
То – сполохи. Рдеют и зреют убранства,
В ночи, осиянные, дышат столбы.
Какой пролегает здесь путь чрез пространство?
О чем то, по краскам, гаданье Судьбы.



СЕРЕБРЯНЫЙ ПУТЬ


Снег был за-ночь. Убелилась верея.
Удорожилась дороженька моя.
От пороши самой первой – санный путь.
В осребренность. Сердце, есть на что взглянуть.

Снегом белым все прикрыла нам Зима.
Лес как сказка. Звездной ночью светит тьма.
И не знаешь, звезды ль, снег ли весь в лучах.
Или это – что-то здесь – в моих глазах.



В СНЕЖНОЙ ЗАМЕТИ


В снежной замети кружиться, –
Оснежишься только весь.
Уж покуда ночь продлится, –
Мы в лесу побудем здесь.

Утром Солнце загорится,
Нам сверкнет алмазом-льдом,
Будет наст, и снег сплотится, –
Как по мосту мы дойдем.



ЧЕТЫРЕ


Отблеск зеркальный дальной Луны,
Ландыш венчальный, вздох тишины,
Это влюбленность Весны.

Жаркой гвоздики лики кругом,
Красные вскрики, жар над цветком,
Это есть Лето с огнем.

Танец багряный пьяных листов,
Яркие раны, ток холодов.
Осень, и вдовий покров.

Бархатный иней, синяя тьма,
Льдяности линий, тишь, терема,
Это царица Зима.



ЗВЕЗДНЫЙ МОСТ


Однажды Бог печален был,
Упало много звезд,
Потоки слез, поток светил,
На Землю звездный мост.

Огни в разъявшейся Земле
Упали глубоко.
И снова светел Бог во мгле,
Ему теперь легко.

А слезы-звезды, в глубине,
Как зерна, проросли.
И светит ландыш при Луне,
В серебряной пыли.

Вся многозвездность Божьих дум
Как сад и лес взошла.
И нежен желтой нивы шум,
Как тихий всплеск весла.



БЕЛЫЙ ПРИЗРАК


Мерцая белым, тихий Призрак явился мне в ночи,
И мне сказал, чтоб перестал я оттачивать мечи,
Что человек на человека устал идти войной,
И повелел мне наслаждаться безгласной белизной.

И я, свое покинув тело как белая душа,
Пошел с ним в горы, и увидел, что высь там хороша,
Вершины в небо восходили громадами снегов,
И были долы в бледном свете тех лунных маяков.

По склонам ландыши белели в недвижности своей,
И много белых роз из снега, и белых орхидей,
Весь мир, одетый в этот лунный и звездный белый свет,
Был как единый исполинский мерцающий букет.

И все дела, и все мечтанья, где не было вражды,
Преобразились в снег, и в иней, и в вырезные льды,
Но сердце светлое не стыло, и знал весь мир со мной,
Что человек на человека устал идти войной.



ТИХАЯ ПОВЕТЕРЬ


Тихая поветерь в Белом дышит море.
Тихая поветерь. Можно плыть в просторе.
Мы моленье Ветру вслух произносили: –
Не серчай. Дай льготу. Будь потише в силе. –
На Восток смотрели. Западу шептали.
Напекли блинов мы, наварили каши.
Бросили лучинки, и поплыли в вале,
За крестом лучинным. В ветре лодки наши.
Тихая поветерь, вей, Праматерь Моря,
Рыбарей баюкай, с бледными не споря.



РЫДАЛЬЩИЦА


Рыдальщица! Зачем рыдать?
Смотри на Море.
Была там буря, стала гладь.
И в тихом твой мертвец уборе.

Мертвец ли? Только он уснул.
Смотри на Море.
От вод идет растущий гул.
Все капли в громком разговоре.



ЗАЧЕМ


Зачем хотим мы вечности? Звучней ли мы волны?
Светлей ли в нежной млечности, чем тучка вышины?
Не надо, сердце жадное, в тебе чернеет кровь,
Не надо, чтоб ушедшее пришло и жило вновь.

Стремительность червонная, ты в мозг живущий шлешь
Свой алый звон, и шаткую, и сладко-злую, ложь.
И хочешь в упоительном так длительно звенеть,
Как будто в башнях Вечности не их, а наша медь.

О, нет, на башнях Вечности звучат колокола,
Но это звоны белые, вся кровь из них ушла,
Но это звоны звездные, а кровь упала вниз,
Коль хочешь в Вечность синюю, как иней серебрись.

Мгновенность бесповторная лишь тем и хороша,
Что малыми песчинками играла здесь душа.
И только раз наш миг – алмаз, вот гаснет он, прощай.
В Весне всего прекраснее – что так проворен Май.



ОВАЛ


Если Море, замирая, вновь лишается покоя,
Если Море, камни строя и оттачивая их,
Бесконечностью движенья, строгим ритмом повторенья,
В их овалах означает свой овальный мерный стих,
Я, тая мечты земные, видя бухты вырезные,
Море! Море! – весь внимаю песне помыслов твоих.



МИРОВАЯ ПЫЛЬ


Мировая пыль Дороги млечной,
Драгоценный прах Дороги птиц,
Водопад легенды быстротечной,
Белое дрожание зарниц.

Золотая пыль ложбины звездной,
Звоны всей созвездной высоты, –
Для чего я брошен в мрак морозный,
Отвечатель светлый, где же Ты?

Я стою, забывши счет столетий,
Я стою, и зябну на посту,
Еще в Ветхом молвил Ты завете,
Что уронишь светоч в темноту.

Но с тех пор уж стал остывше-старым
Новый невосполненный завет,
Не согрет полночным я пожаром,
В звездную одежду не одет.

Караваном – тучи вслед за тучей,
Я в безгласном никну как ковыль,
Если ж вспыхнет диск звезды падучей,
Он, взорвавшись, падает как пыль.