Якову Александровичу Глотову
...И мир, как
море пред зарею,
И я иду по
лону вод,
И подо мной и
надо мною
Трепещет
звездный небосвод...
ПУСТЫНЯ
Монмартр… Внизу ревет
Париж –
Коричневато-серый,
синий…
Уступы каменистых крыш
Слились в равнины темных
линий.
То купол зданья, то
собор
Встает из синего тумана.
И в ветре чуется простор
Волны соленой океана…
Но мне мерещится порой,
Как дальних дней
воспоминанье,
Пустыни вечной и немой
Ненарушимое молчанье.
Раскалена, обнажена,
Под небом, выцветшим от
зноя,
Весь день без мысли и
без сна
В полубреду лежит она,
И нет движенья, нет
покоя…
Застывший зной. Устал
верблюд.
Пески. Извивы желтых
линий.
Миражи бледные встают –
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен. Из
тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов
Тамерлана.
И тени мертвых городов
Уныло бродят по равнине
Неостывающих песков,
Как вечный бред больной
Пустыни.
Царевна в сказке, –
словом властным
Степь околдованная спит,
Храня проклятой жабы вид
Под взглядом солнца,
злым и страстным.
Но только мертвый зной
спадет
И брызнет кровь лучей с
заката –
Пустыня вспыхнет,
оживет,
Струями пламени объята.
Вся степь горит – и
здесь, и там,
Полна огня, полна
движений,
И фиолетовые тени
Текут по огненным полям.
Да одиноко городища
Чернеют жутко средь
степей:
Забытых дел, умолкших
дней
Ненарушимые кладбища.
И тлеет медленно закат,
Усталый конь бодрее
скачет,
Копыта мерно говорят,
Степной джюсан звенит и
плачет.
Пустыня спит, и мысль
растет…
И тихо все во всей
Пустыне:
Широкий звездный
небосвод
Да аромат степной
полыни…
1901
Ташкент – Париж
В ВАГОНЕ
Снова дорога. И с силой
магической
Все это вновь охватило
меня:
Грохот, носильщики, свет
электрический,
Крики, прощанья,
свистки, суетня…
Снова вагоны едва
освещенные,
Тусклые пятна теней,
Лица склоненные
Спящих людей.
Мерный, вечный,
Бесконечный,
Однотонный
Шум колес.
Шепот сонный
В мир бездонный
Мысль унес…
Жизнь… Работа…
Где-то, кто-то
Вечно что-то
Все стучит.
Ти-та… то-та…
Вечно что-то
Мысли сонной
Говорит.
Так вот в ушах и долбит
и стучит это:
Тú-та-та… тá-та-та…
тá-та-та… тú-та-та…
Мысли с рыданьями ветра
сплетаются,
Поезд гремит, перегнать
их старается…
Чудится, еду в России я…
Тысячи верст впереди.
Ночь неприютная, темная.
Станция в поле… Огни ее
–
Глазки усталые, томные
Шепчут: «Иди…»
Страх это? Горе?
Раздумье? Иль что ж это?
Новое близится, старое
прожито…
Прожито – отжито. Вынуто
– выпито…
Тú-та-та… тá-та-та…
тá-та-та… тú-та-та…
Чудится степь бесконечная…
Поезд по степи идет.
В вихре рыданий и стонов
Слышится песенка вечная.
Скользкие стены вагонов
Дождик сечет.
Песенкой этой все в
жизни кончается,
Ею же новое вновь
начинается,
И бесконечно звучит и
стучит это:
Тú-та-та… тá-та-та…
тá-та-та… тú-та-та…
Странником вечным
В пути бесконечном
Странствуя целые годы,
Вечно стремлюсь я,
Верую в счастье,
И лишь в ненастье
В шуме ночной непогоды
Веет далекою Русью.
Мысли с рыданьями ветра
сплетаются,
С шумом колес однотонным
сливаются.
И безнадежно звучит и
стучит это:
Тú-та-та… тá-та-та…
тá-та-та… тú-та-та…
Май 1901
В поезде между Парижем и Тулузой
КАСТАНЬЕТЫ
Е. С. Кругликовой
Из страны, где солнца
свет
Льется с неба жгуч и
ярок,
Я привез себе в подарок
Пару звонких кастаньет.
Беспокойны, говорливы,
Отбивая звонкий стих, –
Из груди сухой оливы
Сталью вырезали их.
Щедро лентами одеты
С этой южной пестротой;
В них живет испанский
зной,
В них сокрыт кусочек
света.
И когда Париж огромный
Весь оденется в туман,
В мутный вечер, на диван
Лягу я в мансарде
темной,
И напомнят мне оне
И волны морской извивы,
И дрожащий луч на дне,
И узлистый ствол оливы,
Вечер в комнате простой,
Силуэт седой колдуньи,
И красавицы плясуньи
Стан и гибкий и живой,
Танец быстрый, голос
звонкий,
Грациозный и простой,
С этой южной, с этой
тонкой
Стрекозиной красотой.
И танцоры идут в ряд,
Облитые красным светом,
И гитары говорят
В такт трескучим
кастаньетам,
Словно щелканье цикад
В жгучий полдень жарким
летом.
Июль 1901
Mallorca, Valdemosa
VIA MALA
Там с вершин отвесных
Ледники сползают,
Там дороги в тесных
Щелях пролегают.
Там немые кручи
Не дают простору,
Грозовые тучи
Обнимают гору.
Лапы темных елей
Мягки и широки,
В душной мгле ущелий
Мечутся потоки.
В буйном гневе свирепея
Там грохочет Рейн.
Здесь ли ты жила, о, фея
–
Раутенделейн?
1899
Тузис
ТАНГЕЙЗЕР
Смертный, избранный
богиней,
Чтобы свергнуть гнет
оков,
Проклинает мир
прекрасный
Светлых эллинских богов.
Гордый лик богини
гневной.
Бури яростный полет.
Полный мрак. Раскаты
грома…
И исчез Венерин грот.
И певец один на воле,
И простор лугов окрест,
И у ног его долина,
Перед ним высокий крест.
Меркнут розовые горы,
Веет миром от лугов,
Веет миром от старинных
Острокрыших городков.
На холмах в лучах заката
Купы мирные дерев,
И растет спокойный,
стройный
Примиряющий напев.
И чуть слышен вздох
органа
В глубине резных
церквей,
Точно отблеск золотистый
Умирающих лучей.
1901
Андорра
ВЕНЕЦИЯ
Резные фасады, узорные
зданья
На алом пожаре закатного
стана
Печальны и строги, как
фрески Орканья, –
Горят перламутром в
отливах тумана…
Устало мерцают в отливах
тумана
Далеких лагун огневые
сверканья…
Вечернее солнце, как
алая рана…
На всем бесконечная
грусть увяданья.
О пышность паденья, о
грусть увяданья!
Шелков Веронеза закатная
Кана,
Парчи Тинторетто… и в
тучах мерцанья
Осенних и медных тонов
Тициана…
Как осенью листья с
картин Тициана
Цветы облетают…
Последнюю дань я
Несу облетевшим
страницам романа,
В каналах следя
отраженные зданья…
Венеции скорбной узорные
зданья
Горят перламутром в
отливах тумана.
На всем бесконечная
грусть увяданья
Осенних и медных тонов
Тициана.
<1902, 1910>
НА ФОРУМЕ
Арка… Разбитый карниз,
Своды, колонны и стены.
Это обломки кулис
Сломанной сцены.
Здесь пьедесталы колонн,
Там возвышалася ростра,
Где говорил Цицерон
Плавно, красиво и остро.
Между разбитых камней
Ящериц быстрых движенье.
Зной неподвижных лучей,
Струйки немолчное пенье.
Зданье на холм поднялось
Цепью изогнутых линий.
В кружеве легких мимоз
Очерки царственных
пиний.
Вечер… И форум молчит.
Вижу мерцанье зари я.
В воздухе ясном звучит:
Ave Maria!
1900
Рим
АКРОПОЛЬ
Серый шифер. Белый
тополь.
Пламенеющий залив.
В серебристой мгле олив
Усеченный холм –
Акрополь.
Ряд рассеченных
ступеней,
Портик тяжких Пропилей,
И за грудами камений,
В сетке легких синих
теней,
Искры мраморных аллей.
Небо знойно и бездонно –
Веет синим огоньком.
Как струна, звенит
колонна
С ионийским завитком.
За извивами Кефиза
Заплелись уступы гор
В рыже-огненный узор…
Луч заката брызнул
снизу…
Над долиной сноп огней…
Рдеет пламенем над ней
он –
В горне бронзовых лучей
Загорелый Эрехтейон…
Ночь взглянула мне в
лицо.
Черны ветви кипариса.
А у ног, свернув кольцо,
Спит театр Диониса.
1900
Афины
ПАРИЖ
1. С
МОНМАРТРА
Город-Змей, сжимая
звенья,
Сыпет искры в алый день.
Улиц тусклые каменья
Синевой прозрачит тень.
Груды зданий, как
кристаллы;
Серебро, агат и сталь;
И церковные порталы,
Как седой хрусталь.
Город бледным днем
измучен,
Весь исчерчен тьмой
излучин,
И над ним издалека –
По пустыням небосклона,
Как хоругви, как
знамена,
Грозовые облака…
И в пространствах
величаво,
Властной музыкой звуча,
Распростерлись три луча,
Как венец…
(Твой образ – Слава!)
И над городом далече
На каштанах с высоты,
Как мистические свечи,
В небе теплятся цветы…
<1904-1905>
2. ДОЖДЬ
В дождь Париж
расцветает,
Точно серая роза…
Шелестит, опьяняет
Влажной лаской наркоза.
А по окнам танцуя
Все быстрее, быстрее,
И смеясь и ликуя,
Вьются серые феи…
Тянут тысячи пальцев
Нити серого шелка,
И касается пяльцев
Торопливо иголка.
На синеющем лаке
Разбегаются блики…
В проносящемся мраке
Замутились их лики…
Сколько глазок несхожих!
И несутся в смятенье,
И целуют прохожих,
И ласкают растенья…
И на груды сокровищ,
Разлитых по камням,
Смотрят морды чудовищ
С высоты Notre-Dame…
Февраль 1904
3.
Как мне близок и понятен
Этот мир – зеленый,
синий,
Мир живых, прозрачных
пятен
И упругих, гибких линий.
Мир стряхнул покров
туманов.
Четкий воздух свеж и
чист.
На больших стволах
каштанов
Ярко вспыхнул бледный
лист.
Небо целый день моргает
(Прыснет дождик, брызнет
луч),
Развивает и свивает
Свой покров из сизых
туч.
И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.
<1902>
4.
Осень… осень… Весь
Париж,
Очертанья сизых крыш
Скрылись в дымчатой
вуали,
Расплылись в жемчужной дали.
В поредевшей мгле садов
Стелет огненная осень
Перламутровую просинь
Между бронзовых листов.
Вечер… Тучи… Алый свет
Разлился в лиловой дали:
Красный в сером – это
цвет
Надрывающей печали.
Ночью грустно. От огней
Иглы тянутся лучами.
От садов и от аллей
Пахнет мокрыми листами.
<1902>
5.
Огненных линий аккорд,
Бездну зеркально-живую,
Ночью Place la Concorde,
Ночью дождливой люблю я.
Зарево с небом слилось…
Сумрак то рдяный, то
синий,
Бездны пронзенной
насквозь
Нитями иглистых линий…
В вихре сверкающих
брызг,
Пойманных четкостью
лака,
Дышит гигант – Обелиск
Розово-бледный из мрака.
<1903-1904>
6.
Закат сиял улыбкой алой.
Париж тонул в лиловой
мгле.
В порыве грусти день
усталый
Прижал свой лоб к сырой
земле.
И вечер медленно
расправил
Над миром сизое крыло...
И кто-то горсть камней
расплавил
И кинул в жидкое стекло.
Река линялыми шелками
Качала белый пароход.
И праздник был на лоне
вод...
Огни плясали меж
волнами...
Ряды огромных тополей
К реке сходились, как
гиганты,
И загорались бриллианты
В зубчатом кружеве
ветвей...
<Лето 1904>
На Сене близ Мэдона
7.
Анне Ник. Ивановой
В серо-сиреневом вечере
Радостны сны мои нынче.
В сердце сияние «Вечери»
Леонардо да Винчи.
Между мхом и травою
мохнатою
Ключ лепечет невнятно.
Алым трепетом пали на статую
Золотистые пятна.
Ветер веет и вьется
украдками
Меж ветвей, над водой
наклоненных,
Шевеля тяжелыми
складками
Шелков зеленых.
Разбирает бледные волосы
Плакучей ивы.
По озерам прозелень,
полосы
И стальные отливы.
И, одеты мглою и чернию,
Многострунные сосны
Навевают думу вечернюю
Про минувшие весны.
Облака над лесными
гигантами
Перепутаны алою пряжей,
И плывут из аллей
бриллиантами
Фонари экипажей.
<2 июля 1905>
В Булонском лесу
8.
На старых каштанах сияют
листы,
Как строй геральдических лилий.
Душа моя в узах своей
немоты
Звенит от безвольных усилий.
Я болен весеннею смутной
тоской
Не сознанных миром рождений.
Овей мое сердце
прозрачною мглой
Зеленых своих наваждений!
И манит, и плачет, и
давит виски
Весеннею острою грустью…
Неси мои думы, как воды
реки,
На волю к широкому устью!
1905
9.
В молочных сумерках за
сизой пеленой
Мерцает золото, как
желтый огнь в опалах.
На бурый войлок мха, на
шелк листов опалых
Росится тонкий дождь,
осенний и лесной.
Сквозящих даль аллей
струится сединой.
Прель дышит влагою и
тленьем трав увялых.
Края раздвинувши завес
линяло-алых,
Сквозь окна вечера
синеет свод ночной.
Но поздний луч зари
возжег благоговейно
Зеленый свет лампад на
мутном дне бассейна,
Орозовил углы карнизов и
колонн,
Зардел в слепом окне,
златые кинул блики
На бронзы черные, на
мраморные лики,
И темным пламенем
дымится Трианон.
1909
10.
Парижа я люблю осенний,
строгий плен,
И пятна ржавые сбежавшей
позолоты,
И небо серое, и веток
переплеты –
Чернильно-синие, как
нити темных вен.
Поток все тех же лиц –
одних без перемен,
Дыханье тяжкое
прерывистой работы,
И жизни будничной
крикливые заботы,
И зелень черную, и
дымный камень стен.
Мосты, где рельсами ряды
домов разъяты,
И дым от поезда клоками белой
ваты,
И из-за крыш и труб –
сквозь дождь издалека
Большое Колесо и
Башня-великанша,
И ветер рвет огни и
гонит облака
С пустынных отмелей
дождливого Ла-Манша.
1909
11.
Адел. Герцык
Перепутал карты я
пасьянса,
Ключ иссяк, и русло
пусто ныне.
Взор пленен садами
Иль-де-Франса,
А душа тоскует по
пустыне.
Бродит осень парками
Версаля,
Вся закатным заревом
объята…
Мне же снятся рыцари
Грааля
На скалах суровых
Монсальвата.
Мне, Париж, желанна и
знакома
Власть забвенья, хмель
твоей отравы!
Ах! В душе – пустыня
Меганома,
Зной, и камни, и сухие
травы…
1909
ДИАНА ДЕ
ПУАТЬЕ
Над бледным мрамором
склонились к водам низко
Струи плакучих ив и нити
бледных верб.
Дворцов Фонтенебло
торжественный ущерб
Тобою осиян,
Диана-Одалиска.
Богиня строгая, с
глазами василиска,
Над троном Валуа
воздвигла ты свой герб,
И в замках Франции сияет
лунный серп
Средь лилий Генриха и
саламандр Франциска.
В бесстрастной наготе,
среди охотниц-нимф
По паркам ты идешь,
волшебный свой заимф
На шею уронив
Оленя-Актеона.
И он – влюбленный принц,
с мечтательной тоской
Глядит в твои глаза,
владычица! Такой
Ты нам изваяна на
мраморах Гужона.
1907
В ЦИРКЕ
Андрею Белому
Клоун в огненном кольце…
Хохот мерзкий, как
проказа.
И на гипсовом лице
Два горящих болью глаза.
Лязг оркестра; свист и
стук.
Точно каждый озабочен
Заглушить позорный звук
Мокро хлещущих пощечин.
Как огонь, подвижный
круг…
Люди – звери, люди –
гады,
Как стоглазый, злой
паук,
Заплетают в кольца
взгляды.
Все крикливо, все
пестро…
Мне б хотелось вызвать
снова
Образ бледного,
больного,
Грациозного Пьеро…
В лунном свете с
мандолиной
Он поет в своем окне
Песню страсти лебединой
Коломбине и луне.
Хохот мерзкий, как
проказа;
Клоун в огненном кольце.
И на гипсовом лице
Два горящих болью глаза…
1903
Москва
РОЖДЕНИЕ СТИХА
Бальмонту
В душе моей мрак
грозовой и пахучий…
Там вьются зарницы, как
синие птицы…
Горят освещенные окна…
И тянутся длинны,
Протяжно-певучи
Во мраке волокна…
О, запах цветков,
доходящий до крика!
Вот молния в белом
излучьи…
И сразу все стало светло
и велико…
Как ночь лучезарна!
Танцуют слова, чтобы
вспыхнуть попарно
В влюбленном созвучии.
Из недра сознанья, со
дна лабиринта
Теснятся виденья толпой
оробелой…
И стих расцветает
цветком гиацинта,
Холодный, душистый и
белый.
1904,
Париж
* * *
Балтрушайтису
К твоим стихам меня
влечет не новость,
Не яркий блеск огней:
В них чудится унылая
суровость
Нахмуренных бровей.
В них чудится седое
безразличье,
Стальная дрема вод,
Сырой земли угрюмое
величье
И горько сжатый рот.
1903
Москва
* * *
Графине Софье И. Толстой
Концом иглы на мягком
воске
Я напишу твои черты:
И индевеющие блестки
Твоей серебряной фаты,
И взгляд на все
разверстый внове,
И оттененный тонко нос,
И тонко выгнутые брови,
И пряди змейных, тонких
кос,
Извив откинутого стана,
И нити темно-синих бус,
Чувяки синего сафьяна
И синий шелковый бурнус.
А сзади напишу текучий,
Сине-зеленый пенный вал,
И в бирюзовом небе тучи,
И глыбы красно-бурых
скал.
1909
Коктебель
* * *
Ел. Дмитриевой
К этим гулким морским
берегам,
Осиянным холодною синью,
Я пришла по сожженным
лугам,
И ступни мои пахнут
полынью.
Запах мяты в моих
волосах,
И движеньем измяты
одежды;
Дикой масличной ветвью в
цветах
Я прикрыла усталые
вежды.
На ладонь опирая висок
И с тягучею дремой не
споря,
Я внимаю, склонясь на
песок,
Кликам ветра и голосу
моря…
Май 1909
Коктебель
* * *
На книге Лафорга
Эти страницы – павлинье
перо,
Трепет любви и печали.
Это больного Поэта-Пьеро
Жуткие salto-mortale.
* * *
Ол. Серг. Муромцевой
Небо запуталось
звездными крыльями
В чаще ветвей. Как
колонны стволы.
Падают, вьются, ложатся
с усильями
По лесу полосы света и
мглы.
Чу! по оврагам лесным –
буераками
Рвется охота… и топот и
звон.
Ночью по лесу, гонимый
собаками,
Мчится влюбленный
Олень-Актеон.
Ходит туман над росистой
поляною.
Слабо мерцает далекий
ледник.
К красной сосне, словно
чернью затканною,
Кто-то горячей щекою
приник.
Грустная девочка –
бледная, страстная.
Складки туники… струи
серебра…
Это ли ночи богиня
прекрасная –
Гордого Феба сестра?
Топот охоты умолк в
отдалении.
Воют собаки голодны и
злы.
Гордость… и жажда любви…
и томление…
По лесу полосы света и
мглы.
1902
Париж, Allée d'Observatoire
БЕГСТВО
КЕНТАВРОВ
Эредиа
Сорвавшись с дальних гор
гудящею лавиной,
Бегут в бреду борьбы, в
безумьи мятежа.
Над ними ужасы
проносятся кружа,
Бичами хлещет смерть, им
слышен запах львиный…
Чрез рощи, через рвы,
минуя горный склон,
Пугая гидр и змей… И вот
вдали миражем
Встают уж в темноте
гигантским горным кряжем
И Осса, и Олимп, и
черный Пелион…
Порой один из них
задержит бег свой звонкий,
Вдруг остановится, и
ловит запах тонкий,
И снова мчится вслед
родного табуна.
Вдали, по руслам рек,
где влага вся иссякла,
Где тени бросила
блестящая луна –
Гигантским ужасом
несется тень Геракла…
КОГДА ВРЕМЯ
ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ
1
Тесен мой мир. Он
замкнулся в кольцо.
Вечность лишь изредка
блещет зарницами.
Время порывисто дует в
лицо.
Годы несутся огромными
птицами.
Клочья тумана – вблизи…
вдалеке…
Быстро текут очертанья.
Лампу Психеи несу я в
руке –
Синее пламя познанья.
В безднах скрывается
новое дно.
Формы и мысли смесились.
Все мы уж умерли где-то
давно…
Все мы еще не родились.
Июнь 1904
2
Быть заключенным в
темнице мгновенья,
Мчаться в потоке
струящихся дней.
В прошлом разомкнуты
древние звенья,
В будущем смутные лики
теней.
Гаснуть словами в
обманных догадках,
Дымом кадильным
стелиться вдали.
Разум запутался в
траурных складках,
Мантия мрака на безднах
земли.
Тени Невидимых жутко
громадны,
Неосязаемо близки
впотьмах.
Память – неверная нить
Ариадны –
Рвется в дрожащих руках.
Время свергается в
вечном паденье,
С временем падаю в
пропасти я.
Сорваны цепи, оборваны
звенья,
Смерть и Рожденье – вся
нить бытия.
<Июль 1905>
3
И день и ночь шумит
угрюмо,
И день и ночь на берегу
Я бесконечность стерегу
Средь свиста, грохота и
шума.
Когда ж зеркальность
тишины
Сулит обманную
беспечность,
Сквозит двойная
бесконечность
Из отраженной глубины.
<1903>
4
Валерию Брюсову
По ночам, когда в тумане
Звезды в небе время
ткут,
Я ловлю разрывы ткани
В вечном кружеве минут.
Я ловлю в мгновенья эти,
Как свивается покров
Со всего, что в формах,
в цвете,
Со всего, что в звуке
слов.
Да, я помню мир иной –
Полустертый, непохожий,
В вашем мире я –
прохожий,
Близкий всем, всему
чужой.
Ряд случайных сочетаний
Мировых путей и сил
В этот мир замкнутых
граней
Влил меня и воплотил.
Как ядро, к ноге
прикован
Шар земной. Свершая
путь,
Я не смею, зачарован,
Вниз на звезды
заглянуть.
Что одни зовут звериным,
Что одни зовут людским –
Мне, который был единым,
Стать отдельным и мужским!
Вечность с жгучей
пустотою
Неразгаданных чудес
Скрыта близкой синевою
Примиряющих небес.
Мне так радостно и ново
Все обычное для вас –
Я люблю обманность слова
И прозрачность ваших
глаз.
Ваши детские понятья
Смерти, зла, любви,
грехов –
Мир души, одетый в
платье
Из священных лживых
слов.
Гармонично и поблекло
В них мерцает мир вещей,
Как узорчатые стекла
В мгле готических
церквей…
В вечных поисках истоков
Я люблю в себе следить
Жутких мыслей и пороков
Нас связующую нить.
Когда ж уйду я в
вечность снова?
И мне раскроется она,
Так ослепительно ясна,
Так беспощадна, так
сурова
И звездным ужасом полна!
1903
Коктебель