Земля, как и
вода, содержит газы,
И это были
пузыри земли.
Макбет
* * *
На перекрестке,
Где даль поставила,
В печальном весельи
встречаю весну.
На земле еще жесткой
Пробивается первая
травка.
И в кружеве березки –
Далеко – глубоко –
Лиловые скаты оврага.
Она взманила,
Земля пустынная!
На западе, рдея от
холода,
Солнце, как медный шлем
воина,
Обращенного ликом
печальным
К иным горизонтам,
К иным временам...
И шишак – золотое облако
–
Тянет ввысь белыми
перьями
Над дерзкой красою
Лохмотий вечерних моих!
И жалкие крылья мои –
Крылья вороньего пугала
–
Пламенеют, как солнечный
шлем,
Отблеском вечера...
Отблеском счастия...
И кресты – и далекие
окна –
И вершины зубчатого леса
–
Все дышит ленивым
И белым размером
Весны.
5 мая 1904
БОЛОТНЫЕ
ЧЕРТЕНЯТКИ
А. М. Ремизову
Я прогнал тебя кнутом
В полдень сквозь кусты,
Чтоб дождаться здесь
вдвоем
Тихой пустоты.
Вот – сидим с тобой на
мху
Посреди болот.
Третий – месяц наверху –
Искривил свой рот.
Я, как ты, дитя дубрав,
Лик мой также стерт.
Тише вод и ниже трав –
Захудалый черт.
На дурацком колпаке
Бубенец разлук.
За плечами – вдалеке –
Сеть речных излук...
И сидим мы, дурачки, –
Нежить, немочь вод.
Зеленеют колпачки
Задом наперед.
Зачумленный сон воды,
Ржавчина волны...
Мы – забытые следы
Чьей-то глубины...
Январь 1905
* * *
Я живу в отдаленном
скиту
В дни, когда опадают
листы.
Выхожу – и стою на
мосту,
И смотрю на речные
цветы.
Вот – предчувствие белой
зимы:
Тишина колокольных
высот...
Та, что нынче читала
псалмы, –
Та монахиня, верно,
умрет.
Безначально свободная
ширь,
Слишком радостной вестью
дыша,
Подошла – и покрыла
Псалтирь,
И в страницах осталась
душа.
Как свеча, догорала она,
Вкруг лица улыбалась
печаль.
Долетали слова от окна,
Но сквозила за окнами
даль...
Уплывали два белых
цветка –
Эта легкая матовость
рук...
Мне прозрачная дева
близка
В золотистую осень
разлук...
Но живу я в далеком
скиту
И не знаю для счастья
границ.
Тишиной провожаю мечту.
И мечта воздвигает
Царицу.
Январь 1905
ТВАРИ
ВЕСЕННИЕ
(Из альбома «Kindisch»* Т. Н. Гиппиус)
Золотисты лица купальниц.
Их стебель влажен.
Это вышли молчальницы
Поступью важной
В лесные душистые
скважины.
Там, где проталины,
Молчать повелено,
И весной непомерной
взлелеяны
Поседелых туманов
развалины.
Окрестности мхами
завалены.
Волосы ночи натянуты
туго на срубы
И пни.
Мы в листве и в тени
Издали начинаем вникать
в отдаленные трубы.
Приближаются новые дни.
Но пока мы одни,
И молчаливо открыты
бескровные губы.
Чуда! о, чуда!
Тихонько дым
Поднимается с пруда...
Мы еще помолчим.
Утро сонной тропою
пустило стрелу,
Но одна – на руке,
опрокинутой в высь,
Ладонью в смолистую мглу
–
Светляка подняла...
Оглянись:
Где ты скроешь зеленого
света ночную иглу?
Нет, светись,
Светлячок, молчаливой
понятный!
Кусочек света,
Клочочек рассвета...
Будет вам день
беззакатный!
С ночкой вы не радели –
Вот и все ушло...
Ночку вы не жалели –
И становится слишком светло.
Будете маяться, каяться,
И кусаться, и лаяться,
Вы, зеленые, крепкие,
малые,
Твари милые, небывалые.
Туман клубится,
проносится
По седым прудам.
Скоро каждый чертик
запросится
Ко Святым Местам.
19 февраля 1905
__________
«Детское» (нем.).
БОЛОТНЫЙ
ПОПИК
На весенней проталинке
За вечерней молитвою –
маленький
Попик болотный
виднеется.
Ветхая ряска над кочкой
Чернеется
Чуть заметною точкой.
И в безбурности зорь
красноватых
Не видать чертенят
бесноватых,
Но вечерняя прелесть
Увила вкруг него свои
тонкие руки...
Предзакатные звуки,
Легкий шелест.
Тихонько он молится,
Улыбается, клонится,
Приподняв свою шляпу.
И лягушке хромой,
ковыляющей,
Травой исцеляющей
Перевяжет болящую лапу.
Перекрестит и пустит
гулять:
– Вот, ступай в родимую
гать.
Душа моя рада
Всякому гаду
И всякому зверю
И о всякой вере.
И тихонько молится,
Приподняв свою шляпу,
За стебель, что
клонится,
За больную звериную
лапу,
И за римского папу. –
Не бойся пучины тряской
–
Спасет тебя черная
ряска.
17 апреля 1905. Пасха
* * *
На весеннем пути в
теремок
Перелетный вспорхнул
ветерок,
Прозвенел золотой
голосок.
Постояла она у крыльца,
Поискала дверного кольца
И поднять не посмела
лица.
И ушла в синеватую даль,
Где дымилась весенняя
таль,
Где кружилась над лесом
печаль.
Там – в березовом
дальнем кругу –
Старикашка сгибал из
березы дугу
И приметил ее на лугу.
Закричал и запрыгал на
пне:
– Ты, красавица, верно –
ко мне!
Стосковалась в своей
тишине!
За корявые пальцы
взялась,
С бородою зеленой
сплелась
И с туманом лесным
поднялась.
Так тоскуют они об
одном.
Так летают они вечерком,
Так венчалась весна с
колдуном.
24 апреля 1905
* * *
Полюби эту вечность
болот:
Никогда не иссякнет их
мощь.
Этот злак, что сгорел, –
не умрет.
Этот куст – без истления
– тощ.
Эти ржавые кочки и пни
Знают твой отдыхающий
плен.
Неизменно предвечны они,
–
Ты пред Вечностью полон
измен.
Одинокая участь светла.
Безначальная доля свята.
Это Вечность Сама
снизошла
И навеки замкнула уста.
3 июня 1905
* * *
Белый конь чуть ступает
усталой ногой,
Где бескрайняя зыбь
залегла.
Мне болотная схима –
желанный покой,
Будь ночлегом, зеленая
мгла!
Алой ленты Твоей надо
мной полоса,
Бьется в ноги коня
змеевик,
На горе безмятежно поют
голоса,
Все о том, как закат
Твой велик.
Закатилась Ты с мертвым
Твоим женихом,
С палачом раскаленной
земли.
Но сквозь ели прощальный
Твой луч мне знаком,
Тишина Твоя дремлет
вдали.
Я с Тобой – навсегда, не
уйду никогда,
И осеннюю волю отдам.
В этих впадинах тихая
дремлет вода,
Запирая ворота безумным
ключам.
О, Владычица дней! алой
лентой Твоей
Окружила Ты
бледно-лазоревый свод!
Знаю, ведаю ласку
Подруги моей –
Старину озаренных болот.
3 июня 1905. Новоселки
* * *
Болото – глубокая
впадина
Огромного ока земли.
Он плакал так долго,
Что в слезах изошло его
око
И чахлой травой поросло.
Но сквозь травы и злаки
И белый пух смеженных
ресниц –
Пробегает зеленая искра,
Чтобы снова погаснуть в
болоте.
И тогда говорят в
деревнях
Неизвестно откуда
пришедшие
Колдуны и косматые ведьмы:
– Это шутит над вами
болото.
Это манит вас темная
сила.
И, когда они так
говорят,
Старики осеняются
знаменьем крестным,
Пожилые – смеются,
А у девушек – ясно видны
За плечами белые крылья.
3 июня 1905
СТАРУШКА И
ЧЕРТЕНЯТА
Григорию Е.
Побывала старушка у
Троицы
И все дальше идет, на
восток.
Вот сидит возле белой
околицы,
Обвевает ее вечерок.
Собрались чертенята и
карлики,
Только диву даются в
кустах
На костыль, на мешок, на
сухарики,
На усталые ноги в
лаптях.
«Эта странница, верно,
не рада нам –
Приложилась к мощам – и
свята;
Надышалась божественным
ладаном,
Чтобы видеть Святые
Места.
Чтоб идти ей тропинками
злачными,
На зеленую травку
присесть...
Чтоб высоко над елями
мрачными
Пронеслась золотистая
весть»...
И мохнатые, малые
каются,
Умиленно глядят на
костыль,
Униженно в траве
кувыркаются,
Поднимают копытцами
пыль:
«Ты прости нас, старушка
ты Божия,
Не бери нас в Святые
Места!
Мы и здесь лобызаем
подножия
Своего, полевого Христа.
Занимаются села
пожарами,
Грозовая над нами весна,
Но за майскими тонкими
чарами
Затлевает и нам
Купина»...
Июль 1905
* * *
Осень поздняя. Небо
открытое,
И леса сквозят тишиной.
Прилегла на берег
размытый
Голова русалки больной.
Низко ходят туманные
полосы,
Пронизали тень камыша.
На зеленые длинные
волосы
Упадают листы, шурша.
И опушками отдаленными
Месяц ходит с легким
хрустом и глядит,
Но, запутана узлами
зелеными,
Не дышит она и не спит.
Бездыханный покой
очарован.
Несказанная боль
улеглась.
И над миром, холодом
скован,
Пролился звонко-синий
час.
Август 1905
ЭХО
К зеленому лугу, взывая,
внимая,
Иду по шуршащей листве.
И месяц холодный стоит,
не сгорая,
Зеленым серпом в синеве.
Листва кружевная!
Осеннее злато!
Зову – и трикраты
Мне издали звонко
Ответствует нимфа,
ответствует Эхо,
Как будто в поля
золотого заката
Гонимая богом-ребенком
И полная смеха...
Вот, богом настигнута,
падает Эхо,
И страстно круженье, и
сладко паденье.
И смех ее в длинном
Звучит повторенья
Под небом невинным...
И страсти и смерти,
И смерти, и страсти –
Венчальные ветви
Осенних убранств и
запястий...
Там – в синем раздольи –
мой голос пророчит
Возвратить, опрокинуть
весь мир на меня!
Но, сверкнув на крыле
пролетающей ночи,
Томной свирелью вечернего дня
Ускользнувшая нимфа хохочет.
4 октября 1905
ПЛЯСКИ
ОСЕННИЕ
Волновать меня снова и
снова –
В этом тайная воля твоя,
Радость ждет
сокровенного слова,
И уж ткань золотая
готова,
Чтоб душа засмеялась
моя.
Улыбается осень сквозь
слезы,
В небеса улетает мольба,
И за кружевом тонкой
березы
Золотая запела труба.
Так волнуют прозрачные
звуки,
Будто милый твой голос
звенит,
Но молчишь ты, поднявшая
руки,
Устремившая руки в
зенит.
И округлые руки
трепещут,
С белых плеч ниспадают
струи,
За тобой в хороводах
расплещут
Осенницы одежды свои.
Осененная реющей влагой,
Распустила ты пряди
волос.
Хороводов твоих по
оврагу
Золотое кольцо
развилось.
Очарованный музыкой
влаги,
Не могу я не петь, не
плясать,
И не могут луга и овраги
Под стопою твоей не
сгорать.
С нами, к нам –
легкокрылая младость,
Нам воздушная участь
дана...
И откуда приходит к нам
Радость,
И откуда плывет Тишина?
Тишина умирающих злаков
–
Это светлая в мире пора:
Сон, заветных
исполненный знаков,
Что сегодня пройдет, как
вчера,
Что полеты времен и
желаний –
Только всплески
девических рук –
На земле, на зеленой
поляне,
Неразлучный и радостный
круг.
И безбурное солнце не
будет
Нарушать и гневить
Тишину,
И лесная трава не
забудет,
Никогда не забудет
весну.
И снежинки по склонам
оврага
Заметут, заровняют края,
Там, где им заповедала
влага,
Там, где пляска, где
воля твоя.
1 октября 1905