ЗА ГРОБОМ
Божья Матерь Утоли мои печали
Перед гробом шла,
светла, тиха.
А за гробом – в траурной
вуали
Шла невеста, провожая
жениха...
Был он только литератор
модный,
Только слов
кощунственных творец...
Но мертвец – родной душе
народной:
Всякий свято чтит она
конец.
И навстречу кланялись,
крестили
Многодумный,
многотрудный лоб.
А друзья и близкие
пылили
На икону, на нее, на
гроб...
И с какою бесконечной
грустью
(Не о нем – Бог весть о
ком?)
Приняла она слова
сочувствий
И венок случайный за
венком...
Этих фраз избитых
повторенья,
Никому не нужные слова –
Возвела она в венец
творенья,
В тайную улыбку
Божества...
Словно здесь, где пели и
кадили,
Где и грусть не может
быть тиха,
Убралась она фатой от
пыли
И ждала Иного Жениха...
6 июля 1908
ДРУЗЬЯМ
Молчите,
проклятые струны!
А. Майков
Друг другу мы тайно
враждебны,
Завистливы, глухи,
чужды,
А как бы и жить и
работать,
Не зная извечной вражды!
Что делать! Ведь каждый
старался
Свой собственный дом
отравить,
Все стены пропитаны
ядом,
И негде главу
преклонить!
Что делать! Изверившись
в счастье,
От смеху мы сходим с
ума,
И, пьяные, с улицы
смотрим,
Как рушатся наши дома!
Предатели в жизни и
дружбе,
Пустых расточители слов,
Что делать! Мы путь
расчищаем
Для наших далеких сынов!
Когда под забором в
крапиве
Несчастные кости сгниют,
Какой-нибудь поздний
историк
Напишет внушительный
труд...
Вот только замучит,
проклятый,
Ни в чем не повинных
ребят
Годами рожденья и смерти
И ворохом скверных
цитат...
Печальная доля – так
сложно,
Так трудно и празднично
жить,
И стать достояньем
доцента,
И критиков новых
плодить...
Зарыться бы в свежем
бурьяне,
Забыться бы сном
навсегда!
Молчите, проклятые
книги!
Я вас не писал никогда!
24 июля 1908
ПОЭТЫ
За городом вырос
пустынный квартал
На почве болотной и
зыбкой.
Там жили поэты, – и
каждый встречал
Другого надменной
улыбкой.
Напрасно и день
светозарный вставал
Над этим печальным
болотом:
Его обитатель свой день
посвящал
Вину и усердным работам.
Когда напивались, то в
дружбе клялись,
Болтали цинично и пряно.
Под утро их рвало.
Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.
Потом вылезали из будок,
как псы,
Смотрели, как море
горело.
И золотом каждой
прохожей косы
Пленялись со знанием
дела.
Разнежась, мечтали о
веке златом,
Ругали издателей дружно,
И плакали горько над
малым цветком,
Над маленькой тучкой
жемчужной...
Так жили поэты. Читатель
и друг!
Ты думаешь, может быть,
– хуже
Твоих ежедневных
бессильных потуг,
Твоей обывательской
лужи?
Нет, милый читатель, мой
критик слепой.
По крайности, есть у
поэта
И косы, и тучки, и век
золотой,
Тебе ж недоступно все
это!..
Ты будешь доволен собой
и женой,
Своей конституцией
куцей,
А вот у поэта –
всемирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под
забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю
втоптала, –
Я верю: то Бог меня
снегом занес,
То вьюга меня целовала!
24 июля 1908
* * *
Когда замрут отчаянье и
злоба,
Нисходит сон. И крепко
спим мы оба
На разных полюсах земли.
Ты обо мне, быть может,
грезишь в эти
Часы. Идут часы походкою
столетий,
И сны встают в земной дали.
И вижу в снах твой
образ, твой прекрасный,
Каким он был до ночи
злой и страстной,
Каким являлся мне. Смотри:
Все та же ты, какой цвела когда-то,
Там, над горой туманной
и зубчатой,
В лучах немеркнущей зари.
1 августа 1908
* * *
Ты так светла, как снег
невинный.
Ты так бела, как дальний
храм.
Не верю этой ночи
длинной
И безысходным вечерам.
Своей душе, давно
усталой,
Я тоже верить не хочу.
Быть может, путник
запоздалый,
В твой тихий терем
постучу.
За те погибельные муки
Неверного сама простишь.
Изменнику протянешь
руки.
Весной далекой
наградишь.
8 ноября 1908
* * *
Все это было, было,
было,
Свершился дней
круговорот.
Какая ложь, какая сила
Тебя, прошедшее, вернет?
В час утра, чистый и
хрустальный,
У стен Московского
Кремля,
Восторг души
первоначальный
Вернет ли мне моя земля?
Иль в ночь на Пасху, над
Невою,
Под ветром, в стужу, в
ледоход –
Старуха нищая клюкою
Мой труп спокойный шевельнет?
Иль на возлюбленной
поляне
Под шелест осени седой
Мне тело в дождевом
тумане
Расклюет коршун молодой?
Иль просто в час тоски
беззвездной,
В каких-то четырех
стенах,
С необходимостью
железной
Усну на белых простынях?
И в новой жизни,
непохожей,
Забуду прежнюю мечту,
И буду так же помнить
дожей,
Как нынче помню Калиту?
Но верю – не пройдет
бесследно
Все, что так страстно я
любил,
Весь трепет этой жизни
бедной,
Весь этот непонятный
пыл!
Август
1909
СУСАЛЬНЫЙ
АНГЕЛ
На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит
в щелку
Закрытых наглухо дверей.
А няня топит печку в
детской,
Огонь трещит, горит
светло...
Но ангел тает. Он –
немецкий.
Ему не больно и тепло.
Сначала тают крылья
крошки,
Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице
лежат...
Потом и лужица засохла,
Хозяйка ищет – нет
его...
А няня старая оглохла,
Ворчит, не помнит
ничего...
Ломайтесь, тайте и
умрите,
Созданья хрупкие мечты.
Под ярким пламенем
событий,
Под гул житейской суеты!
Так! Погибайте! Что в
вас толку?
Пускай лишь раз, былым
дыша,
О вас поплачет
втихомолку
Шалунья девочка –
душа...
25 ноября 1909
СОН
Моей матери
Я видел сон: мы в
древнем склепе
Схоронены; а жизнь идет
Вверху – все громче, все
нелепей;
И день последний настает,
Чуть брезжит утро
Воскресенья.
Труба далекая слышна.
Над нами – красные каменья
И мавзолей из чугуна.
И он идет из дымной
дали;
И ангелы с мечами – с
Ним:
Такой, как в книгах мы
читали,
Скучая и не веря им.
Под аркою того же свода
Лежит спокойная жена;
Но ей не дорога свобода:
Не хочет воскресать
она...
И слышу, мать мне рядом
шепчет:
«Мой сын, ты в жизни был
силен:
Нажми рукою свод
покрепче,
И камень будет отвален».
–
«Нет, мать. Я задохнулся
в гробе,
И больше нет бывалых
сил.
Молитесь и просите обе,
Чтоб ангел камень
отвалил».
20 июня 1910
КОМЕТА
Ты нам грозишь последним
часом,
Из синей вечности
звезда!
Но наши девы – по
атласам
Выводят шелком миру: да!
Но будят ночь все тем же
гласом –
Стальным и ровным –
поезда!
Всю ночь льют свет в
твои селенья
Берлин, и Лондон, и
Париж,
И мы не знаем удивленья,
Следя твой путь сквозь
стекла крыш,
Бензол приносит
исцеленья,
До звезд разносится
матчиш!
Наш мир, раскинув хвост
павлиний,
Как ты, исполнен
буйством грез:
Через Симплон, моря,
пустыни,
Сквозь алый вихрь
небесных роз,
Сквозь ночь, сквозь мглу
– стремят отныне
Полет стада – стальных
стрекоз!
Грозись, грозись над
головою,
Звезды ужасной красота!
Смолкай сердито за
спиною,
Однообразный треск
винта!
Но гибель не страшна
герою,
Пока безумствует мечта!
Сентябрь 1910
* * *
Ты помнишь? В нашей
бухте сонной
Спала зеленая вода,
Когда кильватерной
колонной
Вошли военные суда.
Четыре – серых. И
вопросы
Нас волновали битый час,
И загорелые матросы
Ходили важно мимо нас.
Мир стал заманчивей и
шире,
И вдруг – суда уплыли
прочь.
Нам было видно: все
четыре
Зарылись в океан и в
ночь.
И вновь обычным стало
море,
Маяк уныло замигал,
Когда на низком семафоре
Последний отдали
сигнал...
Как мало в этой жизни
надо
Нам, детям – и тебе и
мне.
Ведь сердце радоваться
радо
И самой малой новизне.
Случайно на ноже
карманном
Найди пылинку дальних
стран –
И мир опять предстанет
странным,
Закутанным в цветной
туман!
1911 – 6 февраля 1914
Aber'Wrach, Finistère
* * *
Благословляю все, что
было,
Я лучшей доли не искал.
О, сердце, сколько ты
любило!
О, разум, сколько ты
пылал!
Пускай и счастие и муки
Свой горький положили
след,
Но в страстной буре, в
долгой скуке –
Я не утратил прежний
свет.
И ты, кого терзал я
новым,
Прости меня. Нам быть – вдвоем.
Все то, чего не скажешь
словом,
Узнал я в облике твоем.
Глядят внимательные очи,
И сердце бьет, волнуясь,
в грудь,
В холодном мраке снежной
ночи
Свой верный продолжая
путь.
15 января 1912
ПОСЛАНИЯ
ЮРИЮ
ВЕРХОВСКОМУ
(При получении «Идиллий и Элегий»)
Дождь мелкий, разговор
неспешный,
Из-под цилиндра прядь
волос,
Смех легкий и немножко
грешный –
Ведь так при встречах
повелось?
Но вот – какой-то
светлый гений
С туманным факелом в
руке
Занес ваш дар в мой дом
осенний,
Где я – в тревоге и в тоске.
И в шуме осени суровом
Я вспомнил вас, люблю
уже
За каждый ваш намек о
новом
В старинном, грустном
чертеже.
Мы посмеялись, пошутили,
И всем придется, может
быть,
Сквозь резвость томную
идиллий
В ночь скорбную элегий
плыть.
Сентябрь
1910
ВАЛЕРИЮ
БРЮСОВУ
(При получении «Зеркала теней»)
И вновь, и вновь твой
дух таинственный
В глухой ночи, в ночи
пустой
Велит к твоей мечте
единственной
Прильнуть и пить напиток
твой.
Вновь причастись души
неистовой,
И яд, и боль, и сладость
пей,
И тихо книгу перелистывай,
Впиваясь в зеркало
теней...
Пусть, несказанной мукой
мучая,
Здесь бьется страсть,
змеится грусть,
Восторженная буря случая
Сулит конец, убийство –
пусть!
Что жизнь пытала, жгла,
коверкала,
Здесь стало легкою
мечтой,
И поле траурного зеркала
Прозрачной стынет
красотой...
А красотой без слов
повелено:
«Гори, гори. Живи, живи.
Пускай крыло души
прострелено –
Кровь обагрит алтарь
любви».
20 марта 1912
ВЛАДИМИРУ
БЕСТУЖЕВУ
(Ответ)
Да, знаю я: пронзили
ночь отвека
Незримые лучи.
Но меры нет страданью
человека,
Ослепшего в ночи!
Да, знаю я, что в тайне
– мир прекрасен
(Я знал Тебя, Любовь!),
Но этот шар над льдом
жесток и красен,
Как гнев, как месть, как кровь!
Ты ведаешь, что некий
свет струится,
Объемля все до дна,
Что ищет нас, что в
свисте ветра длится
Иная тишина...
Но страннику, кто
снежной ночью полон,
Кто загляделся в тьму,
Приснится, что не в
вечный свет вошел он,
А луч сошел к нему.
23 марта 1912
ВЯЧЕСЛАВУ
ИВАНОВУ
Был скрипок вой в
разгаре бала.
Вином и кровию дыша,
В ту ночь нам судьбы
диктовала
Восстанья страшная душа.
Из стран чужих, из стран
далеких
В наш огнь вступивши
снеговой,
В кругу безумных,
томнооких
Ты золотою встал главой.
Слегка согбен, не стар,
не молод,
Весь – излученье тайных
сил,
О, скольких душ
пустынный холод
Своим ты холодом
пронзил!
Был миг – неведомая
сила,
Восторгом разрывая
грудь,
Сребристым звоном
оглушила,
Секучим снегом ослепила,
Блаженством исказила
путь!
И в этот миг, в слепящей
вьюге,
Не ведаю, в какой
стране,
Не ведаю, в котором
круге,
Твой странный лик явился
мне...
И я, дичившийся доселе
Очей пронзительных
твоих,
Взглянул... И наши души
спели
В те дни один и тот же
стих.
Но миновалась ныне
вьюга.
И горькой складкой те
года
Легли на сердце мне. И
друга
В тебе не вижу, как
тогда.
Как в годы юности, не
знаю
Бездонных чар твоей
души...
Порой, как прежде,
различаю
Песнь соловья в твоей
глуши...
И много чар, и много
песен,
И древних ликов
красоты...
Твой мир, поистине,
чудесен!
Да, царь самодержавный –
ты.
А я, печальный, нищий,
жесткий,
В час утра встретивший
зарю,
Теперь на пыльном
перекрестке
На царский поезд твой
смотрю.
18 апреля 1912
АННЕ
АХМАТОВОЙ
«Красота страшна», – Вам
скажут –
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан – в
волосах.
«Красота проста», – Вам
скажут –
Пестрой шалью неумело
Вы укроете ребенка,
Красный розан – на полу.
Но, рассеянно внимая
Всем словам, кругом
звучащим,
Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:
«Не страшна и не проста
я;
Я не так страшна, чтоб
просто
Убивать; не так проста
я,
Чтоб не знать, как жизнь
страшна».
16 декабря 1913
* * *
И вновь – порывы юных
лет,
И взрывы сил, и
крайность мнений...
Но счастья не было – и
нет.
Хоть в этом больше нет
сомнений!
Пройди опасные года.
Тебя подстерегают всюду.
Но если выйдешь цел –
тогда
Ты, наконец, поверишь
чуду,
И, наконец, увидишь ты,
Что счастья и не надо
было,
Что сей несбыточной
мечты
И на полжизни не
хватило,
Что через край
перелилась
Восторга творческого
чаша,
И все уж не мое, а наше,
И с миром утвердилась
связь, –
И только с нежною
улыбкой
Порою будешь вспоминать
О детской той мечте, о
зыбкой,
Что счастием привыкли
звать!
19 июня 1912
ХУДОЖНИК
В жаркое лето и в зиму
метельную,
В дни ваших свадеб,
торжеств, похорон,
Жду, чтоб спугнул мою
скуку смертельную
Легкий, доселе не
слышанный звон.
Вот он – возник. И с
холодным вниманием
Жду, чтоб понять,
закрепить и убить.
И перед зорким моим
ожиданием
Тянет он еле приметную
нить.
С моря ли вихрь? Или
сирины райские
В листьях поют? Или
время стоит?
Или осыпали яблони
майские
Снежный свой цвет? Или
ангел летит?
Длятся часы, мировое
несущие.
Ширятся звуки, движенье
и свет.
Прошлое страстно
глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого
– нет.
И, наконец, у предела
зачатия
Новой души, неизведанных
сил, –
Душу сражает, как
громом, проклятие:
Творческий разум осилил
– убил.
И замыкаю я в клетку
холодную
Легкую, добрую птицу
свободную,
Птицу, хотевшую смерть
унести,
Птицу, летевшую душу
спасти.
Вот моя клетка –
стальная, тяжелая,
Как золотая, в вечернем
огне.
Вот моя птица, когда-то
веселая,
Обруч качает, поет на
окне.
Крылья подрезаны, песни
заучены.
Любите вы под окном
постоять?
Песни вам нравятся. Я
же, измученный,
Нового жду – и скучаю
опять.
12 декабря 1913
* * *
О, нет! не расколдуешь
сердца ты
Ни лестию, ни красотой,
ни словом.
Я буду для тебя чужим и
новым,
Все призрак, все
мертвец, в лучах мечты.
И ты уйдешь. И некий
саван белый
Прижмешь к губам ты,
пребывая в снах.
Все будет сном: что ты
хоронишь тело,
Что ты стоишь три ночи в
головах.
Упоена красивыми мечтами,
Ты укоризны будешь слать
судьбе.
Украсишь ты нежнейшими
цветами
Могильный холм,
приснившийся тебе.
И тень моя пройдет перед
тобою
В девятый день, и в день
сороковой
Неузнанной, красивой, неживою.
Такой ведь ты искала? –
Да, такой.
Когда же грусть твою
погасит время,
Захочешь жить, сначала
робко, ты
Другими снами, сказками
не теми...
И ты простой возжаждешь красоты.
И он придет, знакомый,
долгожданный,
Тебя будить от неземного сна.
И в мир другой, на миг благоуханный,
Тебя умчит последняя
весна.
А я умру, забытый и
ненужный,
В тот день, когда придет
твой новый друг,
В тот самый миг, когда
твой смех жемчужный
Ему расскажет, что
прошел недуг.
Забудешь ты мою могилу,
имя...
И вдруг – очнешься:
пусто; нет огня;
И в этот час, под
ласками чужими,
Припомнишь ты и
призовешь – меня!
Как исступленно ты
протянешь руки
В глухую ночь, о, бедная
моя!
Увы! Не долетают жизни
звуки
К утешенным весной
небытия.
Ты проклянешь, в
мученьях невозможных,
Всю жизнь за то, что некого
любить!
Но есть ответ в моих
стихах тревожных:
Их тайный жар тебе
поможет жить.
15 декабря 1913
ЖЕНЩИНА
Памяти Августа Стриндберга
Да, я изведала все муки,
Мечтала жадно о конце...
Но нет! Остановились
руки,
Живу – с печалью на
лице...
Весной по кладбищу
бродила
И холмик маленький
нашла.
Пусть неизвестная могила
Узнает все, чем я жила!
Я принесла цветов
любимых
К могиле на закате
дня...
Но кто-то ходит, ходит
мимо
И взглядывает на меня.
И этот взгляд случайно
встретя,
Я в нем внимание прочла...
Нет, я одна на целом
свете!..
Я отвернулась и прошла.
Или мой вид внушает
жалость?
Или понравилась ему
Лица печального
усталость?
Иль просто скучно –
одному?..
Нет, лучше я глаза
закрою:
Он строен, он печален;
пусть
Не ляжет между ним и
мною
Соединяющая грусть...
Но чувствую: он за
плечами
Стоит, он подошел в
упор...
Ему я гневными речами
Уже готовлюсь дать
отпор, –
И вдруг, с мучительным
усильем,
Чуть слышно произносит
он:
«О, не пугайтесь. Здесь
в могиле
Ребенок мой похоронен».
Я извинилась, выражая
Печаль наклоном головы;
А он, цветы передавая,
Сказал: «Букет забыли
вы». –
«Цветы я в память
встречи с вами
Ребенку вашему отдам...»
Он, холодно пожав
плечами,
Сказал: «Они нужнее
вам».
Да, я винюсь в своей
ошибке,
Но... не прощу до смерти
(нет!)
Той снисходительной
улыбки,
С которой он смотрел мне
вслед!
Август 1914
ПЕРЕД СУДОМ
Что же ты потупилась в
смущеньи?
Погляди, как прежде, на
меня.
Вот какой ты стала – в
униженьи,
В резком, неподкупном
свете дня!
Я и сам ведь не такой –
не прежний,
Недоступный, гордый,
чистый, злой.
Я смотрю добрей и
безнадежней
На простой и скучный
путь земной.
Я не только не имею
права,
Я тебя не в силах
упрекнуть
За мучительный твой, за
лукавый,
Многим женщинам
сужденный путь.
Но ведь я немного по-другому,
Чем иные, знаю жизнь
твою,
Более, чем судьям, мне
знакомо,
Как ты очутилась на
краю.
Вместе ведь по краю,
было время,
Нас водила пагубная
страсть,
Мы хотели вместе
сбросить бремя
И лететь, чтобы потом
упасть.
Ты всегда мечтала, что,
сгорая,
Догорим мы вместе – ты и
я,
Что дано, в объятьях
умирая,
Увидать блаженные
края...
Что же делать, если
обманула
Та мечта, как всякая
мечта,
И что жизнь безжалостно
стегнула
Грубою веревкою кнута?
Не до нас ей, жизни
торопливой,
И мечта права, что нам
лгала. –
Все-таки когда-нибудь
счастливой
Разве ты со мною не
была?
Эта прядь – такая
золотая
Разве не от старого
огня? –
Страстная, безбожная,
пустая,
Незабвенная, прости
меня!
11 октября 1915
АНТВЕРПЕН
Пусть это время далеко,
Антверпен! – И за морем крови
Ты памятен мне
глубоко...
Речной туман ползет с
верховий
Широкой, как Нева, Эско.
И над спокойною рекой
В тумане теплом и
глубоком,
Как взор фламандки
молодой,
Нет счета мачтам,
верфям, докам,
И пахнет снастью и
смолой.
Тревожа водяную гладь,
В широко стелющемся дыме
Уж якоря готов отдать
Тяжелый двухмачтовый
стимер:
Ему на Конго курс
держать...
А ты – во мглу веков
глядись
В спокойном городском
музее:
Там царствует Квентин
Массис;
Там в складки платья
Саломеи
Цветы из золота
вплелись...
Но все – притворство,
все – обман:
Взгляни наверх... В
клочке лазури,
Мелькающем через туман,
Увидишь ты предвестье
бури –
Кружащийся аэроплан.
5 октября 1914
* * *
Похоронят, зароют
глубоко,
Бедный холмик травой
порастет,
И услышим: далеко,
высоко,
На земле где-то дождик
идет.
Ни о чем уж мы больше не
спросим,
Пробудясь от ленивого
сна.
Знаем: если не громко –
там осень,
Если бурно – там значит
весна.
Хорошо, что в дремотные
звуки
Не вступают восторг и
тоска,
Что от муки любви и
разлуки
Упасла гробовая доска.
Торопиться не надо,
уютно;
Здесь, пожалуй, надумаем
мы,
Что под жизнью беспутной
и путной
Разумели людские умы.
18 октября 1915
* * *
На улице – дождик и
слякоть,
Не знаешь, о чем
горевать.
И скучно, и хочется
плакать,
И некуда силы девать.
Глухая тоска без причины
И дум неотвязный угар.
Давай-ка, наколем
лучины,
Раздуем себе самовар!
Авось, хоть за чайным
похмельем
Ворчливые речи мои
Затеплят случайным
весельем
Сонливые очи твои.
За верность старинному
чину!
За то, чтобы жить, не
спеша!
Авось, и распарит
кручину
Хлебнувшая чаю душа!
10 декабря 1915
* * *
Ты твердишь, что я
холоден, замкнут и сух,
Да, таким я и буду с
тобой:
Не для ласковых слов я
выковывал дух,
Не для дружб я боролся с
судьбой.
Ты и сам был когда-то
мрачней и смелей,
По звездам прочитать ты
умел,
Что грядущие ночи –
темней и темней,
Что ночам неизвестен
предел.
Вот – свершилось. Весь
мир одичал, и окрест
Ни один не мерцает маяк.
И тому, кто не понял
вещания звезд, –
Нестерпим окружающий
мрак.
И у тех, кто не знал,
что прошедшее есть,
Что грядущего ночь не
пуста, –
Затуманила сердце
усталость и месть,
Отвращенье скривило
уста...
Было время надежды и
веры большой –
Был я прост и доверчив,
как ты.
Шел я к людям с открытой
и детской душой,
Не пугаясь людской
клеветы...
А теперь – тех надежд не
отыщешь следа,
Все к далеким звездам
унеслось,
И, к кому шел с открытой
душою тогда,
От того отвернуться
пришлось.
И сама та душа, что,
пылая, ждала,
Треволненьям отдаться
спеша, –
И враждой, и любовью она
изошла,
И сгорела она, та душа.
И осталось – улыбкой
сведенная бровь,
Сжатый рот и печальная
власть
Бунтовать ненасытную
женскую кровь,
Зажигая звериную
страсть...
Не стучись же напрасно у
плотных дверей,
Тщетным стоном себя не
томи.
Ты не встретишь участья
у бедных зверей,
Называвшихся прежде
людьми.
Ты – железною маской
лицо закрывай,
Поклоняясь священным
гробам,
Охраняя железом до
времени рай,
Недоступный безумным
рабам.
9 июня 1916