КРАСКИ
Я сегодня нашел свои
старые краски.
Как часто взгляд на
забытый предмет
Возвращает все обаянье
ускользнувших лет!
Я сегодня нашел мои
детские краски…
И странный отрок
незванно ко мне вошел
И против меня уверенно
сел за стол,
Достал, торопясь,
тяжелую тетрадь…
Я ее не мог не узнать:
То были мои забытые,
детские сказки!
Тогда я с ним заговорил;
он вздрогнул, посмотрел
(Меня не видел
он, – я был для него привиденьем),
Но через миг смущенья он
собой овладел
И ждал, что будет, с
простым удивленьем.
Я сказал: «Послушай! я
тебя узнаю.
Ты – это я, я – это ты,
лет через десять…»
Он засмеялся и прервал:
«Я шуток не люблю!
Я знаю лишь то, что
можно измерить и взвесить.
Ты – обман слуха, не
верю в действительность твою!»
С некоторым гневом, с
невольной печалью
Я возразил: «О глупый!
тебе пятнадцать лет.
Года через три ты будешь
бредить безвестной далью,
Любить непонятное,
стремиться к тому, чего нет.
Вселенная жива лишь
духом единым и чистым,
Материя – призрак, наше
знание – сон…»
О Боже, как искренно
надо мной рассмеялся он,
И я вспомнил, что был
матерьялистом и позитивистом.
И он мне ответил: «О,
устарелые бредни!
Я не верю в дух и не
хожу к обедне!
Кто мыслит, пусть честно
служит науке!
Наука – голова, а
искусство – руки!»
«Безумец! –
воскликнул я, – знай, что ты будешь верить!
Будешь молиться и
плакать пред Знаком креста,
Любить лишь то, где
светит живая мечта,
И все проклянешь, что
можно весить и мерить!»
«Не думаю, –
возразил он, – мне ясна моя цель.
Я, наверно, не стану
петь цветы, подобно Фету.
Я люблю точное знание,
презираю свирель,
Огюст Конт навсегда
указал дорогу поэту!»
«Но, друг, – я
промолвил, – такой ли теперь час?
От заблуждений стремятся
все к новому свету!
Тебе ли вновь повторять,
что сказано тысячу раз!
Пойми тайны души! стань
кудесником, магом…»
«Ну, нет, – он
вскричал, – я не хочу остаться за флагом!»
«Что за выражения! ах
да! ты любишь спорт…
Все подобное надо
оставить! стыдись, будь же горд!»
«Я – горд, – он
воскликнул, – свое значенье я знаю.
Выступаю смело, не
уступлю в борьбе!
Куда б ни пришел я, даже
если б к тебе, –
Приду по венкам! –
я их во мгле различаю!»
И ему возразил я
печально и строго:
«Путь далек от тебя ко
мне,
Много надежд погибнет
угрюмой дорогой,
Из упований уступишь ты
много! ах, много!
О, прошлое! О, юность!
кто не молился весне!»
И он мне: «Нет! Что
решено, то неизменно!»
Не уступлю ничего! пойду
своим путем!
Жаловаться позорно,
раскаянье презренно,
Дважды жалок тот, кто
плачет о былом!
Он стоял предо мной, и
уверен и смел,
Он не видел меня, хоть
на меня он смотрел,
А если б увидел, ответил
презреньем,
Я – утомленный, я –
измененный, я – уступивший судьбе,
Вот я пришел к нему; вот
я пришел к себе! –
В вечерний час пришел
роковым привиденьем…
И медленно, медленно
образ погас,
И годы надвинулись, как
знакомые маски.
Часы на стене спокойно
пробили час…
Я придвинул к себе мои
старые, детские краски.
17 декабря 1898
Из Пролога
Начинается песня
недлинная,
О Петре, великом
разбойнике.
Был тот Петр разбойником
тридцать лет,
Меж товарищей почитался
набольшим,
Грабил поезда купецкие,
Делывал дела молодецкие,
Ни старцев не щадил, ни
младенцев.
В той же стране случился
монастырь святой,
На высокой горе, на
отвесной, –
Меж землей и небом
висит, –
Ниоткуда к монастырю нет
доступа.
Говорит тут Петр
товарищам:
«Одевайте меня в платье
монашеское.
Пойду, постучусь перехожим
странником,
Ночью вам ворота отопру,
Ночью вас на грабеж
поведу,
Гей вы, товарищи, буйные
да вольные!»
Одевали его в платье
монашеское,
Постучался он странником
под воротами.
Впустили его девы
праведные,
Обласкали его сестры
добрые,
Омыли ноги водицею,
Приготовили страннику
трапезу.
Сидит разбойник за
трапезой,
Ласке-любви сестер
удивляется,
Праведными помыслами их
смущается,
Что отвечать, что
говорить – не знает.
А сестры близ в горенке
собирались,
Говорили меж собой такие
слова:
«Видно, гость-то наш
святой человек,
Такое у него лицо
просветленное,
Такие у него речи
проникновенные.
Мы омыли ему ноги
водицею,
А есть у нас сестра
слепенькая.
Не омыть ли ей зрак той
водицею?»
Призывали они сестру
слепенькую,
Омывали ей зрак той
водицею, –
И прозрела сестра
слепенькая.
Тут все бежали в горенку
соседнюю,
Падали в ноги все пред
разбойником,
Благодарили за чудо
великое.
У разбойника душа
смутилася,
Возмутилася ужасом и
трепетом.
Творил и он – земной
поклон,
Земной поклон перед Господом:
«Был я, Господи, великим
грешником,
Примешь ли ты мое
покаяние!»
Тут и кончилась песня
недолгая.
Стал разбойник
подвижником,
Надел вериги тяжелые,
По всей земле
прославился подвигами.
А когда со святыми
преставился, –
Мощи его и поныне чудеса
творят.
28 августа 1898
Финикийский рассказ
Женская звезда
– планета Истар: она такова на
закате.
Мужская звезда – планета Истар: она такова
при восходе.
Из текстов в библиотеке Ассурбанипала
Небесная девственница,
Богиня Астарта,
В торжестве невинности
ты стоишь предо мной.
Длинная лестница,
Освещенная ярко,
А за дверью во храме
смутный сумрак ночной.
Я знаю, божественная,
–
Ты отблеск Ашеры,
Богини похоти и
страстных ночей.
Теперь ты девственна!
Насладившись без меры,
Ты сияешь в венце непорочных
лучей.
Утомленная
условностями,
Вчера, о Астарта,
Прокляла я с восторгом
твой возвышенный зов.
Я искала греховности,
Ласк леопарда,
Бессилья и дрожи
бесконечных часов.
Но сегодня, о
девственница,
Тебе, не Ашере,
Приношу на алтарь и
мечты и цветы.
Освещенная лестница,
И за сумраком двери
Возвращенье к
невинности… да! я – как ты.
Ей было имя Аганат. Она
Прекрасней всех в
Сидоне. В темном взоре
Сверканье звезд ночных,
а грудь бледна.
В дни юности она познала
горе:
Ее жених, к сидонским
берегам
Не возвратясь, погиб
безвестно в море.
И, девственность
принесши в дар богам,
Она с тех пор жила как
жрица страсти,
А плату за любовь несла
во храм.
Чуть подымались в дали
синей снасти,
Она спешила на берег,
ждала,
Встречала моряков игрой
запястий,
И, обольщенного, к себе
вела,
В свой тесный дом, на
башенку похожий,
Где в нижней комнате
царила мгла
И возвышалось каменное
ложе.
Никто не забывал ее
ночей!
Из всех гетер платили ей
дороже, –
Но каждый день входили
гости к ней.
И от объятий в вихре
наслажденья,
От тел, сплетенных,
словно пара змей,
Означилось на камне
углубленье.
Когда бы маг, искусный в
звездочтеньи,
Составил летопись судеб
твоих,
Ее прочел бы он в
недоуменьи.
Так! – не погиб в
скитаньях твой жених:
В стране далекой он
томился пленным,
За годом годы, как за
мигом миг.
Он жил рабом,
отверженцем презренным,
Снося обиды, отирая
кровь,
Но в сердце он остался
неизменным:
К тебе хранил он прежнюю
любовь,
Живя все годы умиленной
верой,
Святой надеждой: все
вернется вновь!
И, не забыт владычицей
Ашерой,
Он наконец покинул
горький плен,
Бежал, был принят
греческой триерой
И счастливо добрался в
Карфаген.
Отсюда путь на родину
свободный!
И он плывет, и ждет
сидонских стен,
Как алчет пищи много
дней голодный,
И молится: «Пусть это
все не сон!»
Но только берег встал
над гладью водной,
Едва раздался с мачты
крик: «Сидон!» –
Иное что-то вдруг
открылось думам,
Своей мечты безумье
понял он
И замер весь в
предчувствии угрюмом.
И жизнь и шум на
пристани Сидона
В веселый час прихода кораблей:
И весел мерный плеск в
воде зеленой,
Канатов скрип, и окрики
людей,
И общий говор смешанных
наречий…
Но горе тем, кто не
нашел друзей,
Кто был обманут
вожделенной встречей!
Для тех гетеры собрались
сюда,
Прельщают взглядом,
обнажили плечи.
Как жаждал он хоть
бледного следа
Былого! – Тщетно!
Что воспоминанья
Нетленно проносили
сквозь года,
Исчезло все. Сменились
очертанья
Залива; пристань
разрослась с тех пор,
Столпились вкруг
неведомые зданья.
Нигде былого не
встречает взор…
Лишь моря шум твердит
родные звуки,
Да есть родное в высях
дальних гор.
«Пятнадцать лет!
пятнадцать лет разлуки!
Искать друзей иль
убежать назад?»
Но вдруг до плеч его
коснулись руки.
Он смотрит: золото,
браслетов ряд,
И жгучий взор под бровью
слишком черной.
«Моряк, пойдем! на нынче
ты мой брат!»
И за гетерой он идет
покорный.
Не начато вино в больших
амфорах,
Он с ней не рядом (то
недобрый знак),
И мало радости в упорных
взорах.
Глядит он молча за окно,
во мрак;
Ее вопросы гаснут без
ответа;
Он страшен ей,
задумчивый моряк.
Но сознает она всю
власть обета.
Рукой привычной скинут
плащ. Спеши!
Она зовет тебя
полураздетой.
Но он, – томим до
глубины души, –
Садится к ней на
каменное ложе,
И вот они беседуют в
тиши.
«Зачем меня ты позвала?»
– «Прохожий,
Ты так хорош». –
«Ты здешняя?» – «О да!»
«Что делала ты прежде?»
– «Да все то же».
«Нет, прежде! Ты была
ведь молода,
Быть может, ты любила…»
– «Я не сказки
Рассказывать звала тебя
сюда!»
И вдруг, вскочив, она
спешит к развязке,
Зовет его. Но, потупляя
взгляд,
Не внемлет он соблазнам
слов и ласке.
Потом, глухим
предчувствием объят,
Еще вопрос он задает
подруге:
«А как зовут тебя?» – «Я
– Аганат!»
И вздрогнул он и прянул
прочь в испуге.
О, велика богиня всех
богинь,
Астарта светлая! ты
царствуешь всевластно
Над морем, над землей,
над сном пустынь.
Ты видишь все, все пред
бессмертной ясно;
Твое желанье – всем
мирам завет;
Дрожат и боги – пред
тобой, прекрасной!
Когда свершилась эта
встреча, свет
Твоей звезды затмился на
мгновенье…
Но благости твоей предела
нет.
Решила ты, –
исполнено решенье.
И в тот же миг
рассеялись года,
Как смутный сон исчезли
поколенья,
Восстали вновь из праха
города,
Вернулись к солнцу
спавшие в могиле,
Все стало вновь как
прежде, как тогда.
Все о недавнем, как о
сне, забыли.
Был вечер. Аганат и с
ней жених
Опять в лесу за городом
бродили.
И длинный спор, как
прежде, шел у них:
До свадьбы он хотел
пуститься в море,
Искать богатства в
городах чужих.
А ей была разлука эта –
горе.
«Не уезжай! на что
богатство нам!»
И, этот раз, он уступил
ей в споре.
И в день, когда,
отдавшись парусам,
Его корабль ушел по
глади синей,
Они торжественно пошли
во храм –
Свои обеты повторить
богине.
19 декабря 1897 – 4 октября 1898
Много было песен сложено
О твоей стране
бесследной.
Что возможно,
невозможно, –
Было все мечтой
изведано.
К этой грани недоступной
Шли безумные, отважные,
Но их замыслы преступные
Погасали в бездне
влажной.
Эти страны неизвестные
Открывали дали сказкам…
Тем, кому в пределах
тесно,
Эти сказки были ласками.
Если был победитель,
тебя развенчавший, о Полюс,
Имя его отошло в тихую
тайну веков.
Люди наших дней не
победы ищут, а славы;
Сладок им не
венец, – рукоплесканья венцу.
О, великая сладость –
узнав, утаить от вселенной!
Мне довольно
знать, – что я свершил, – одному.
Свен Краснозубый
врагам улыбался, бурь не боялся,
Викинг великий,
кликнул он клич по Норвегии.
Собрались бойцы
могучие:
Эрик, вскормленный
тучами,
Анунд, прославленный
скальдами,
Горм с сыновьями, с
двумя Освальдами,
С ними со всеми сорок
дружинников.
Не долго бойцы
собирались,
На корабль
садились, – смеялись.
Навсегда с друзьями
прощались.
Жена поплачет –
утешится,
Друг погрустит –
другого найдет,
Старуха-мать все равно
умрет.
Плыть все вдаль –
Не печаль.
Где волна,
Там весна.
Есть топор, –
Будет свор!
Бой в руке держу!
Если ж скальда нет,
Песнь и сам сложу
В честь побед!
Скрылся в налете тумана
Скрелингов остров, земля;
Дрожью святой Океана
зыблется дрожь корабля.
Море, и небо, и море – к
Северу путь без границ;
Дико звучат на просторе
крики чудовищных птиц.
Медленно ходят по воле
первые дерзкие льды. –
Викингам любо раздолье,
дали холодной воды.
Любит безвестности Эрик,
далью захвачен варяг
(Где-нибудь выглянет
берег, где-нибудь встретится враг!).
Знает он все побережья,
всюду рубиться был рад:
С Русью ходил в
Обонежье, плавал по рекам в Царь-град,
Грабил соборы Севильи,
видел останки Афин…
Парус, развейся, как
крылья! челн, полети, как дельфин!
Анунд, скиталец угрюмый,
смотрит на зыби зыбей.
Вольно ширяется дума в
волнах, как птица морей.
Истинный викинг ни ночи
в хижине дымной не спит,
Истинный викинг не хочет
на ночь повесить свой щит;
Пенистый рог не веселье
пить среди женщин и дев;
В челнах – всегда
новоселье, в волнах – не молкнет напев.
Горм распахнул свою
шубу, вновь он доволен судьбой:
Скоро заслышит он трубы,
трубы, зовущие в бой.
Выйдет старик, как
берсеркер, душу потешит в бою…
Дуй, куда вздумаешь,
ветер! мчи, куда хочешь, ладью!
С кем бы ни бой, что за
дело! Горм жаждет биться сплеча!
Страшно в жилище у Гелы,
жданная смерть – от меча.
К Северу взором
прикован, Свен не уйдет от руля.
Зовом мечты зачарован,
правит он бег корабля.
Скоро во мраке засветит
полночи чара – Звезда;
Свен, весь дрожа, ей
ответит, верен он ей навсегда.
Товарищам лучшая доля –
битвы и крики врагов,
Но властная воля стремит
их в области ночи и льдов.
Затмился налетом тумана
Скрелингов остров, земля;
Дрожью святой Океана
зыблется дрожь корабля.
Пышны северные зимы,
шестимесячные ночи!
Льды застыли, недвижимы,
в бахроме из снежных клочий.
Волны дерзкие не
встанут, гребни их в снегу затихли,
Ураган морской, обманут,
обо льды стучится в вихре.
Чаще царствует молчанье,
сон в торжественной пустыне;
Мир без грез, без
содроганья, в полутьме немеет, стынет.
Совершая путь урочный,
круг вокруг Царицы Ночи,
Звезд девичник
непорочный водит пламенные очи.
Им во льдах зеркальных
снятся – двойники, земные сестры,
На снегах они дробятся,
словно луч цветной и пестрый.
Ослепляя блеском горы,
между них в потоке звездном,
Вдруг спадают метеоры,
торопясь от бездны к безднам.
Часто, звездный блеск
смиряя, расстилаясь, будто знамя,
В небе с края и до края
пламя движется столбами.
Нет им грани, очертанья:
в смене рдяных освещений
Царь полярного сиянья
гонит сумрачные тени,
Создает деревья, травы,
высылает птиц чудесных, –
Сам смеется на
забавы, – царь в безвестностях небесных.
А когда застонет буря,
снег подымется, как тучи;
Брови белые нахмуря,
Один ринется могучий.
Дев-валькирий вереницы
заторопят черных коней,
Будут крики без границы,
будет стук мечей о брони,
Будет скачка, пляска,
бубны, будет бой в безумном вое…
Из могил на голос
трубный встанут древние герои.
Пышны северные зимы,
хороши морозом жгучим!
Дни проходят, словно
дымы, дни подобны снежным тучам.
Поспешай на быстрых
лыжах, взор вперяя в след олений,
Жди моржей
космато-рыжих, бей раскидистых тюленей,
Встреть уверенной
острогой хмурых медленных медведей, –
Смейся, смейся над
тревогой, в песнях думай о победе!
Пышны северные зимы,
образ будущей Валгаллы!
Дни проходят, словно
дымы, время вечность оковала.
ПЕСНЯ СВЕНА
«Одна на полюсе небесном
Царит бессменная Звезда,
Манит к пределам
неизвестным,
Снов не обманет никогда.
В круговращеньи
вольно-смелом
Летит над нами небосвод:
Она в восторге онемелом
Из праха к горнему
влечет.
Я схвачен беспощадным
зовом,
Как парус ветром, –
увлечен;
Жених невесте верен
словом,
С Звездой небес я
обручен.
Ах, знаю! мощь в руке
все та же,
Мой взор пронзителен и
смел,
Я б побороться с силой
вражей
Как в годы подвигов
сумел.
Но, верен высшему
запрету,
Страстей волну я
превозмог.
Так! путник я, идущий к
свету,
Я – вестник, ставший на
порог.
Друзья, друзья!
взметайте чаши!
Над снежной кровлей
блещет твердь.
Нет, не солгали клятвы
наши:
Я вас туда влеку, где
смерть!»
__________
И плыли они над холодной
водой,
И ветры по снастям
свистели;
Зима надвигалась грозой
ледяной,
Приветствия ей они пели.
Их легкие челны томились
в плену,
Но, дерзкие, в хижине
дымной,
Пируя, они величали
весну,
С метелью спевались их гимны.
И ветер весенний вздувал
паруса,
И кони морские, все в
пене,
Бросались в пучину,
зажмурив глаза,
За брызгами пряча
колени.
И плыли, и пели, в
метели, в грозе,
Морской возрастающей
степью,
Вождю-предводителю
верные все,
С ним связаны клятвенной
цепью.
И много могил,
неоплаканных тел
Корабль в безызвестности
бросил,
Но что им за дело! ведь
парус их цел,
Есть копья для боя, есть
руки для весел!
Пойте печальные песни,
Ветер, месяц, туман!
Плачьте на Полюсе
вечном,
Дети пламенных стран.
Волны идут издалека,
Ветер свистит одиноко,
Месяца тусклое око
Всюду глядит в Океан.
Пойте на Полюсе вечном
О торжестве скоротечном,
Дети пламенных стран.
Плачьте на ранней
могиле,
Где Эрик-скиталец зарыт;
Мечты его дальше
стремили,
На пути он выронил щит.
В скале, в причудливом
гроте,
Горма покоится прах;
Он погиб на веселой
охоте,
Умер с острогой в руках.
Освальды, ободряя друг
друга,
В непогоду пошли за
моржом;
И засыпала шумная вьюга
Братьев в объятьях
вдвоем.
Любя бушевание влаги,
Любовались бойцы на
шквал;
Утром сочлись варяги, –
Анунда никто не видал.
И погибли все сорок, все
сорок!
Спят под водой и во
льдах,
Но Тор, кому храбрый
дорог,
Их примет в своих полях.
Славьте на Полюсе
вечном,
Павших в упорной борьбе,
Глядевших в лицо судьбе,
Погибших в молчаньи
беспечном,
Славьте на Полюсе
вечном,
Волны, месяц, туман!
Пойте хвалебные песни,
Дети пламенных стран!
Тени ходят, ветер веет,
Океан о камни бьет,
И замедлить жизнь не
смеет
Свой развернутый полет.
Часть морей купая в
зное,
Часть прохладам уделя,
Ни на миг не спит в
покое
Солнцу верная Земля.
Солнце, искра в сонмах
млечных,
Увлекает путь слуги.
Пики гор остроконечных
Чертят бешено круги.
Без предела, без начала
Этот бег вперед, вперед!
Вечность в прошлом
миновала,
Вечность нынче настает.
И только один лишь утес
недвижимо
На Север подъемлет чело.
Вы, ветры, его обтекаете
мимо,
Ты, время, встревожить
его не могло.
Когда-то взглянул он
восторженным оком
На мертвую прелесть
Полярной звезды,
И долго смотрел, и во
сне одиноком
Он замер, застыл,
оковался во льды.
Пронизан восторгом, с
тех пор неизменно
Века он следит за
избранной Звездой.
Смеется Звезда, как
царица вселенной,
И вокруг нее сестры идут
чередой.
Кто нарушил мир
заветный,
Тишину великих вод,
И вступил в приют запретный,
И упал на вечный лед?
На снегах, в степях
бесплодных,
Сон друзей его глубок…
Произволу волн свободных
Предоставил он челнок.
Тот челнок лежит
разбитый,
Кончен дерзкий переезд.
Словно в храмине
открытой,
Свен следит за бегом
звезд.
Их стремится вереница,
Но над ним – в ответ
мечте –
Стала Севера царица
Прямо, в ясной высоте.
Сердце большего не
просит,
К цели жизни Свен
проник.
Так. Звезда сиянье
бросит
На его померкший лик.
ГОЛОСА
СТИХИЙ
Земля
Я – Земля, я – косность
мира,
Сотворила горы, скалы,
Твердь гранита и
порфира,
Грани малого кристалла.
Я дала приюты тучам,
На груди подъяла море,
Я полна огнем текучим…
Кто со мной, с могучей,
в споре?
Сестры, братья! славьте
Землю!
Славьте косность и
пределы!
Все держу я, все
объемлю,
Вас родню, – и мной
вы целы!
Вода
Я – Вода. Я в вечной
смене.
В дрожи долгой не
устала…
Корни тянутся растений,
Стадо к речке побежало.
Жизнь воды многообразна:
Петь ручьем, летать
туманом,
Зацветать в озерах
праздно,
Выть и биться океаном.
Сестры, братья! славьте
воды!
Славьте жизнь и
переливы!
Я – движение Природы,
Вас влеку, – и мной
вы живы.
Огонь
Я – Огонь. Мой лик
случаен,
Вольной прихоти
послушен.
Целый мир не мной ли
спаян?
Мною будет мир разрушен!
Я ползу. Я дик и злобен;
Спать умею в камне малом;
Лгать, притворствовать
способен,
Но встаю до неба жалом.
Сестры, братья! славьте
пламя
(Очи блещут, очи
красны)!
Я – над миром битвы
знамя,
Вас гублю, но мной вы
властны.
Воздух
Воздух я, незрим,
неслышен,
Я проник в глубины
скважин.
Но огонь не мной ли
пышен?
Я водой дышу – и влажен.
Я ласкаю розы мая;
В буре вею, беспощаден;
Землю вздохом обтекая,
В голубом плаще наряден.
Славьте воздух! сестры,
братья!
Облака меня колышат,
Горы принял я в объятья,
Всех люблю, – все
мною дышат.
Все вместе
Если к тайне
заповеданной
Взор, единой думе
преданный,
С дерзкой радостью
проник, –
Не покинем мы
беспечности:
Было то однажды в
вечности,
Было – лишь на беглый
миг.
Но да будет он
единственный!
Этот день, как сон
таинственный,
Скроем мы в святую тьму.
Мы засыплем гроб
неведомый.
Слишком громкими
победами
Не гордиться никому!
Мы даем обет молчания.
Мы задвинем край
изгнания
Бездной вихрей и пучин.
И о том, что тайны
видены,
Что прошел ты путь
неиденный,
Будешь знать лишь ты
один.
Земля
Даю обет молчания;
От века я молчу.
Вода
Я знаю; только знания
В мгновенной смене мчу.
Огонь
Я – ложь. Твержу
неверное,
Не знаю истин я.
Воздух
Мое движенье мерное –
Безмолвная струя.
Свен Краснозубый, на
Полюсе диком
Ты встретил смиряющий
сон.
Снова кругом все в
молчаньи великом,
Ясен и тих небосклон.
На конях свободных,
бурных
От высот своих лазурных
Под военные напевы
И к тебе слетели девы.
Ты достоин чести
бранной,
Ты – валькирий гость
желанный.
На тебя из той страны
Благосклонно смотрят
деды:
Ты погиб не в день
войны, –
В день победы!
Встретишь ты в полях
Валгаллы
Всех, кому был в жизни
люб.
Ты войдешь, пловец
усталый,
Под веселый голос труб.
Там, с семьей других
героев,
Уготован, ждет приют.
Все для игр и славных
боев
Дни бестенные найдут.
Может быть, где отдых
сладок,
Обретет душа твоя
Мир от тягостных
загадок,
Вечных в бездне бытия.
Голос
Я вам принес благую
весть,
Мечты былых веков:
Что в мире много истин
есть,
Как много дум и слов.
Противоречий сладких
сеть
Связует странно всех:
Равно и жить и умереть,
Равны Любовь и Грех.
От дней земли стремись в
эфир,
Следи за веком век:
О, как ничтожен будет
мир,
Как жалок человек!
Но, вздрогнув, как от
страшных снов,
Пойми – все тайны в нас!
Где думы нет – там нет
веков,
Там только свет – где глаз.
Стихий бессильна
похвальба,
То – мрак души земной.
К победе близится
борьба, –
Дышу, дышу весной!
И что в былом свершилось
раз,
Тому забвенья нет.
Пойми – весь мир, все
тайны в нас,
В нас Сумрак и Рассвет.
1898-1900
Баллада
В старинном
замке Джен Вальмор
Чуть ночь –
звучат баллады.
К. Бальмонт
В былые дни луна была
Скиталицей-кометой.
С беспечной вольностью
плыла
От света и до света.
Страна цветов, она
цвела,
Вся листьями одета.
Там жили семьи, племена
Таинственных растений,
Им Богом мысль была дана
И произвол движений;
И шла меж царствами
война,
Бессменный ряд сражений.
Трава глушила злобный
лес,
Деревья мяли траву,
Душитель-плющ на пальму
лез,
Шли ветви на облаву…
И ночью пред лицом небес
Шумели все про славу.
И в день заветный, в
мире том
(Конечно, словом Божьим)
Возрос цветок – смешной
стеблем,
На братьев непохожим.
И, чуждый браням, жил он
сном,
Всегда мечтой тревожим.
Он грезил о ином цветке,
Во всем себе подобном,
Что дремлет, дышит –
вдалеке,
На берегу несходном,
И видит свой двойник в
реке,
С предчувствием
бесплодным.
И в эти дни вошла луна
В тот мир, где солнце
властно,
И песнь планет была
слышна
Хвалой единогласной,
Но с ней, как чуждая
струна,
Сливался зов неясный.
Да! кто-то звал! да,
кто-то смел
Нарушить хор предвечный!
Пел о тщете великих дел,
О жажде бесконечной;
Роптал, что всем мечтам
предел
Так близко – пояс
млечный!
Да! кто-то звал! да,
кто-то пел
С томленьем постоянства!
И на цветке в ответ
горел
Узор его убранства.
И вдруг, нарушив тяжесть
тел,
Он ринулся в
пространство.
Тянулся он, и рос, и
рос,
Качаясь в темных
безднах…
Доныне отблеск вольных
грез
Дрожит в пучинах
звездных.
А братья жили шумом гроз
–
Забытых, бесполезных.
И вдруг, ему в
ответ, – вдали
Другой качнулся стебель.
Кто звал его, –
цветок с земли, –
Повис, – в пучине
ль, в небе ль?
И две мечты свой путь
нашли:
Сплелся со стеблем
стебель!
Восторгом пламенным дана
Победа – связи тленной.
Стеблем цветка
укреплена,
Луна осталась пленной.
И с этих пор до нас –
она
Наш спутник неизменный.
Цветы истлели в должный
миг,
В веках, давно
пройденных, –
Но жив тот свет, что раз
возник
В мирах соединенных.
И озаряет лунный лик
Безумных и влюбленных.
17 июля 1900
Сатирическая поэма
I
Я год провел в старинном
и суровом,
Безвестном Городе. От
мира оградясь,
Он не хотел дышать ничем
живым и новым,
Почти порвав с шумящим
миром связь.
Он жил былым, своим
воспоминаньем,
Перебирая в грезах быль
и сны,
И весь казался
обветшалым зданьем,
Каким-то сказочным
преданьем
О днях далекой старины.
Казалось мне: он замкнут
безнадежно.
Давила с севера отвесная
скала,
Купая груди в облачном
просторе,
С востока грань песков,
пустыня, стерегла.
А с двух сторон
распростиралось море,
Безлюдно, беспощадно,
безнадежно.
На пристани не раз,
глаза с тоской прилежной
В узоры волн колеблемых
вперив,
Следил я, как вставал
торжественный прилив,
Как облака неслись –
вперед и мимо, мимо…
Но не было вдали ни
паруса, ни дыма –
Никто не плыл к забытым
берегам…
Лишь абрис острова порой
мелькал мне там,
Где явственно заря,
когда без солнца светит,
Границу кругозора метит,
Но гасло все в лучах,
мне памятно едва,
Все в благостный простор
вбирала синева,
И снова мир был замкнут
безнадежно.
Весь Город был овеян
тайной лет.
Он был угрюм и дряхл, но
горд и строен.
На узких улицах дрожал
ослабший свет,
И каждый резкий звук
казался там утроен.
В проходах темных,
полных тишины,
Неслышно прятались
пристанища торговли;
Углами острыми нарушив
ход стены,
Кончали дом краснеющие
кровли;
Виднелись с улицы в
готическую дверь
Огромные и сумрачные
сени,
Где вечно нежились сырые
тени…
И затворялся вход,
ворча, как зверь.
Из серых камней выведены
строго,
Являли церкви мощь
свободных сил.
В них дух столетий смело
воплотил
И веру в гений свой, и
веру в Бога.
Передавался труд к
потомкам от отца,
Но каждый камень,
взвешен и размерен,
Ложился в свой черед по
замыслу творца.
И линий общий строй был
строг и верен,
И каждый малый свод
продуман до конца.
В стремленьи ввысь,
величественно смелом,
Вершилось здание
свободным острием,
И было конченным, и было
целым,
Спокойно замкнутым в
себе самом.
В музеях запертых, в
торжественном покое,
Хранились бережно
останки старины:
Одежды, утвари, оружие
былое,
Трофеи победительной
войны –
То кормы лодок дерзких
мореходов,
То кубки с обликом
суровых лиц,
Знамена покорявшихся
народов
Да клювы неизвестных
птиц.
И все в себе былую жизнь
таило,
Иных столетий пламенную
дрожь.
Как в ветер верило
истлевшее ветрило!
Как жаждал мощных рук
еще сверкавший нож!..
А все кругом
пустынно-глухо было.
II
Я в их церквах бывал, то
пышных, то пустынных.
В одних все статуи,
картины и резьба,
Обряд, застывший в
пышностях старинных,
Бессмысленно-пустая
ворожба!
Над миром скованным
гудящий вопль органа,
Зов пастыря – как Божий
голос – строг,
Вещает он с Синая, из
тумана,
Лишь «Dominus vobiscum!»
– «с вами Бог!».
В других церквах восторг
опустошенья,
На черных стенах цифры,
ряд страниц;
Молящиеся, в чинном
исступленьи,
Кричат псалмы, как стаи
хищных птиц.
Но вопль органа вдруг –
замрет, как самый камень.
Друг другу повторив, что
это лишь обряд,
Они для памяти причастие
творят,
И пастырь в сюртуке
вещает важно: «Amen».
Я залы посещал ученых
заседаний
И слушал с ужасом
размерность их речей.
Казалось мне: влекут
кумир огромный Знаний
Покорные быки под
щелканье бичей.
Глубокой колеей, со
стоном, визгом, громом,
Телега тянется – в веках
намечен путь, –
Все было в тех речах
безжалостно-знакомым,
И в смене скучных слов
не изменялась суть.
Однажды ошибясь при
выборе дороги,
Они упрямо шли, глядя на
свой компас.
И был их труд велик,
шаги их были строги,
Но уводил их прочь от
цели каждый час!
К художникам входил я в
мастерские.
О бедность горькая
опустошенных дум!
Искусство! вольная
стихия!
Сюда не долетал твой
вдохновенный шум!
Художник быть не может
не пророком,
И рабство с творчеством
согласовать нельзя!
Кто не прошел пустынь в
томленьи одиноком,
Не знает, где лежит
святой мечты стезя!
В искусстве важен искус
строгий.
Прерви души мертвящий
плен
И выйди пламенной
дорогой
К потоку вечных перемен.
Твоя душа – то ключ
бездонный.
Не замыкай истомных уст.
Едва ты встанешь,
утоленный,
Как станет мир – и сух и
пуст.
Так! сделай жизнь единой
дрожью,
Люби и муки до конца,
Упейся истиной и ложью,
–
Во имя кисти и резца!
Не будь окован и
любовью,
Бросайся в пропасти
греха,
Пятнай себя священной
кровью, –
Во имя лиры и стиха!
Искусство жаждет
самовластья
И души черпает до дна.
Едва душа вздохнет о
счастьи, –
Она уже отрешена!
III
А жизнь кругом лилась,
как степью льются воды.
Как в зеркале, днем
повторялся день,
С покорностью свой круг
кончали годы,
С покорностью заря
встречала тень.
Случалось в праздник
мне, на площадь выйдя рано,
Зайти в собор с толпой
нарядных дев.
Они молились там
умильно, и органа
Я слушал в их кругу
заученный напев.
Случалось вечером,
взглянув за занавески,
Всецело выхватить из
мирной жизни миг:
Там дремлют старики, там
звонок голос детский,
Там в уголке – невеста и
жених.
И только изредка над
этой сладкой прозой
Вдруг раздавалась песнь
ватаги рыбаков,
Идущих улицей, да
грохотал угрозой
Далекий смех бесчинных
кабаков.
За городом был парк,
развесистый и старый,
С руиной замка в
глубине.
Туда под вечер приходили
пары –
«Я вас люблю» промолвить
при луне.
В воскресный летний день
весь город ратью чинной
Сходился там – мечтать и
отдохнуть.
И восхищались все из
года в год руиной,
И ряд за рядом совершали
путь.
Им было сладостно в
условности давнишней,
Казались сочтены
движенья их.
Кругом покой аллей был
радостен и тих,
Но в этой тишине я был
чужой и лишний.
Я к пристани бежал от
оскорбленных лип,
Чтоб сердце вольностью
хотя на миг растрогать,
Где с запахом воды
сливал свой запах деготь,
Где мачт колеблемых был
звучен скрип.
О пристань! я любил твой
неумолчный скрип,
Такой же, как в былом,
дошедший из столетий, –
И на больших шестах
растянутые сети,
И лодки с грузом
серебристых рыб.
Любил я моряков
нахмуренные взоры
И твердый голос их,
иной, чем горожан.
Им душу сберегли
свободные просторы,
Их сохранил людьми
безлюдный океан.
Там было мне легко.
Присевши на бочонок,
Я забывал тюрьму меня
обставших дней,
И облака следил, как
радостный ребенок,
И волны пели мне все
громче, все ясней.
И ветер с ними пел; и
чайки мне кричали;
Что было вкруг меня, все
превращалось в зов…
И раскрывались вновь
торжественные дали:
Пути, где граней нет,
простор без берегов!
IV
И понял я, что здесь
царил кумир единый:
Обычной внешности. Пред
искренностью страх
Торжествовал и в храме и
в гостиной,
В стихах и вере, в
жестах и словах.
Жизнь, подчиненная
привычке и условью,
Елеем давности была
освящена.
Никто не смел – ни
скорбью, ни любовью
Упиться, как вином
пылающим, до дна;
Никто не подымал с лица
холодной маски,
И каждым взглядом лгал,
и прятал каждый крик;
Расчетом и умом все
оскверняли ласки
И берегли свой пафос
лишь для книг!
От этой пошлости,
обдуманной, привычной,
Как жаждал, хоть на час,
я вольно отдохнуть!
Но где в глаза живым я
мог, живой, взглянуть?
Там, где игорный дом, и
там, где дом публичный!
Как пристани во мгле, вы
высились, дома,
И люди знали вновь,
отдавшись вашей власти,
Все беспристрастие и
купли и найма,
Паденья равенство и
откровенность страсти!
Кто дни и месяцы (актеры
и рабы!)
Твердили «строгий долг»
и «скорбь об идеале»,
Преобразясь в огне
желаний и борьбы,
То знали ненависть, то
чувственно стонали,
То гнулись под рукой
Слепой Судьбы!
Когда по городу тени
Протянуты цепью
железной,
Ряды безмолвных строений
Оживают, как призрак над
бездной.
Загораются странные
светы,
Раскрываются двери, как
зевы,
И в окнах дрожат силуэты
Под музыку и напевы.
Раскрыты дневные
гробницы,
Выходит за трупом труп.
Загораются румянцем
лица,
Кровавится бледность
губ.
Пышны и ярки одежды,
В волосах алмазный
венец.
А вглядись в утомленные
вежды,
Ты узнаешь, что пред
тобой мертвец.
Но страсть, подчиненная
плате,
Хороша в огнях
хрусталей;
В притворном ее аромате
Дыханье желанней полей.
И идут, идут в опьяненьи
Отрешиться от жизни на
час,
Изведать освобожденье
Под блеском обманных
глаз, –
Чтоб в мире, на свой
непохожем,
От свободы на миг
изнемочь.
Тот мир ничем не
тревожим,
Пока полновластна ночь.
Но в тумане улицы
длинной
Забелеет тусклый
рассвет.
И вдруг все мертво и
пустынно,
Ни светов, ни красок
нет.
Безобразных, грязных
строений
Тают при дне вереницы,
И женщин белые тени,
Как трупы, ложатся в
гробницы.
V
И страшная мечта меня в
те дни томила:
Что, если Город мой – предвестие
веков?
Что, если Пошлость –
роковая сила,
И создан человек для
рабства и оков?
Что, если Город мой –
прообраз, первый, малый,
Того, что некогда жизнь
явит в полноте,
Что, если мир, унылый и
усталый,
Стоит, как странник
запоздалый,
К трясине подойдя, на
роковой черте?
И, как кошмарный сон,
виденьем беспощадным,
Чудовищем
размеренно-громадным,
С стеклянным черепом,
покрывшим шар земной,
Грядущий Город-дом
являлся предо мной.
Приют земных племен,
размеченный по числам,
Обязан жизнию (машина из
машин!)
Колесам, блокам,
коромыслам,
Предвидел я тебя, земли
последний сын!
Предчувствовал я жизнь
замкнутых поколений,
Их думы, сжатые
познаньем, их мечты,
Мечтам былых веков
подвластные, как тени,
Весь ужас переставшей
пустоты!
Предчувствовал раба
подавленную ярость
И торжествующих
многообразный сон,
Всех наших помыслов
обманутую старость,
Срок завершившихся
времен!
……………………………………..
……………………………………..
Но нет! Не избежать
мучительных падений,
Погибели всех благ, чем
мы теперь горды!
Настанет снова бред и
крови и сражений,
Вновь разделится мир на
вражьих две орды.
Борьба, как ярый вихрь,
промчится по вселенной
И в бешенстве сметет,
как травы, города,
И будут волки выть над
опустелой Сеной,
И стены Тауэра исчезнут
без следа.
Во глубинах души, из
тьмы тысячелетий,
Возникнут ужасы и
радость бытия,
Народы будут хохотать,
как дети,
Как тигры, грызться,
жалить, как змея.
И все, что нас гнетет,
снесет и свеет время,
Все чувства давние, всю
власть заветных слов,
И по земле взойдет
неведомое племя,
И будет снова мир
таинственен и нов.
В руинах, звавшихся
парламентской палатой,
Как будет радостен детей
свободных крик,
Как будет весело дробить
останки статуй
И складывать костры из
бесконечных книг.
Освобождение, восторг
великой воли,
Приветствую тебя и
славлю из цепей!
Я – узник, раб в тюрьме,
но вижу поле, поле…
О солнце! о простор! о
высота степей!
1900-1901
Ревель, Москва