Я жить устал среди людей
и в днях,
Устал от смены дум,
желаний, вкусов,
От смены истин, смены
рифм в стихах.
Желал бы я не быть
«Валерий Брюсов».
Не пред людьми – от них
уйти легко, –
Но пред собой, перед
своим сознаньем, –
Уже в былое цепь уходит
далеко,
Которую зовут
воспоминаньем.
Склонясь, иду вперед,
растущий груз влача:
Дней, лет, имен,
восторгов и падений.
Со мной мои стихи бегут,
крича,
Грозят мне замыслов
недовершенных тени,
Слепят глаза сверканья
без числа
(Слова из книг,
истлевших в сердце-склепе),
И женщин жадные тела
Цепляются за звенья
цепи.
О, да! вас, женщины, к
себе воззвал я сам
От ложа душного, из
келий, с перепутий,
И отдавались мы вдвоем
одной минуте,
И вместе мчало нас
теченье по камням.
Вы скованы со мной
небесным, высшим браком,
Как с морем воды впавших
рек,
Своим я вас отметил
знаком,
Я отдал душу вам – на
миг, и тем навек.
Иные умерли, иные
изменили,
Но все со мной, куда бы
я ни шел.
И я влеку по дням,
клонясь как вол,
Изнемогая от усилий,
Могильного креста
тяжелый пьедестал:
Живую груду тел, которые
ласкал,
Которые меня ласкали и
томили.
И думы… Сколько их, в
одеждах золотых,
Заветных дум, лелеянных
с любовью,
Принявших плоть и
оживленных кровью!..
Я обречен вести всю
бесконечность их.
Есть думы тайные – и
снова в детской дрожи,
Закрыв лицо, я падаю во
прах…
Есть думы светлые, как
ангел Божий,
Затерянные мной в
холодных днях.
Есть думы гордые – мои
исканья Бога, –
Но оскверненные
притворством и игрой,
Есть думы-женщины,
глядящие так строго,
Есть думы-карлики с
изогнутой спиной…
Куда б я ни бежал
истоптанной дорогой,
Они летят, бегут, ползут
– за мной!
А книги…Чистые источники
услады,
В которых отражен родной
и близкий лик, –
Учитель, друг, желанный
враг, двойник –
Я в вас обрел все
сладости и яды!
Вы были голубем в
плывущий мой ковчег
И принесли мне весть,
как древле Ною,
Что ждет меня земля, под
пальмами ночлег,
Что свой алтарь на
камнях я построю…
С какою жадностью, как
тесно я приник
К стоцветным стеклам, к
окнам вещих книг,
И увидал сквозь них
просторы и сиянья,
Лучей и форм безвестных
сочетанья,
Услышал странные, родные
имена...
И годы я стоял,
безумный, у окна!
Любуясь солнцами, моя
душа ослепла,
Лучи ее прожгли до
глубины, до дна,
И все мои мечты
распались горстью пепла.
О, если б все забыть,
быть вольным, одиноким,
В торжественной тиши
раскинутых полей,
Идти своим путем,
бесцельным и широким,
Без будущих и прошлых
дней.
Срывать цветы,
мгновенные, как маки,
Впивать лучи, как первую
любовь,
Упасть, и умереть, и
утонуть во мраке,
Без горькой радости
воскреснуть вновь и вновь!
1902
__________
*Скука жизни… (фр.).
Ее движенья непроворны,
Она ступает тяжело,
Неся сосуд
нерукотворный,
В который небо снизошло.
Святому таинству
причастна
И той причастностью
горда,
Она по-новому прекрасна,
Вне вожделений, вне
стыда.
В ночь наслажденья, в
миг объятья,
Когда душа была пьяна,
Свершилась истина
зачатья,
О чем не ведала она!
В изнеможеньи и в истоме
Она спала без грез, без
сил,
Но, как в эфирном
водоеме,
В ней целый мир уже
почил.
Ты знал ее меж
содроганий
И думал, что она твоя…
И вот она с безвестной
грани
Приносит тайну бытия!
Когда мужчина встал от
роковой постели,
Он отрывает вдруг себя
от чар ночных,
Дневные яркости на нем
отяготели,
И он бежит в огне –
лучей дневных.
Как пахарь бросил он
зиждительное семя,
Он снова жаждет дня,
чтоб снова изнемочь, –
Ее ж из рук своих
освобождает Время,
На много месяцев владеет
ею Ночь!
Ночь – Тайна – Мрак –
Неведомое – Чудо,
Нам непонятное, что
приняла она…
Была любовь и миг, иль
только трепет блуда, –
И вновь вселенная в душе
воплощена!
Ребекка! Лия! мать! с
любовью или злобой
Сокрытый плод нося, ты
служишь, как раба,
Но труд ответственный
дала тебе судьба:
Ты охраняешь мир
таинственной утробой.
В ней сберегаешь ты
прошедшие века,
Которые преемственностью
живы,
Лелеешь юности красивые
порывы
И мудрое молчанье
старика.
Пространство, время,
мысль – вмещаешь дважды ты,
Вмещаешь и даешь им
новое теченье:
Ты, женщина, ценой
деторожденья
Удерживаешь нас у грани
темноты!
Неси, о мать, свой плод!
внемли глубокой дрожи,
Таи дитя, оберегай,
питай
И после, в срочный час,
припав на ложе,
Яви земле опять
воскресший май!
Свершилось, Сон недавний
явен,
Миг вожделенья воплощен:
С тобой твой сын пред Богом
равен,
Как ты сама – бессмертен
он!
Что было свято, что
преступно,
Что соблазняло мысль твою,
Ему открыто и доступно,
И он как первенец в раю.
Что пережито – не
вернется,
Берем мы миги, их губя!
Ему же солнце улыбнется
Лучом, погасшим для
тебя!
И снова будут чисты
розы,
И первой первая любовь!
Людьми изведанные грезы
Неведомыми станут вновь.
И кто-то, сладкий яд
объятья
Вдохнув с дыханьем
темноты
(Быть может, также в час
зачатья),
В его руках уснет, как
ты!
Иди походкой
непоспешной,
Неси священный свой
сосуд,
В преддверьи каждой ночи
грешной
Два ангела с мечами
ждут.
Спадут, как легкие
одежды,
Мгновенья радостей
ночных.
Иные, строгие надежды
Откроются за тканью их.
Она покров заветной
тайны,
Сокрытой в явности
веков,
Но неземной,
необычайный,
Огнем пронизанный
покров.
Прими его, покрой главу
им,
И в сумраке его молись,
И верь под страстным
поцелуем,
Что в небе глубь и в
бездне высь!
Июль 1902
__________
*Она имеет во чреве (лат.).
Я иду. Спотыкаясь и
падая ниц,
Я иду.
Я не знаю, достигну ль
до тайных границ,
Или в знойную пыль
упаду,
Иль уйду, соблазненный,
как первый в раю,
В говорящий и манящий
сад,
Но одно – навсегда, но
одно – сознаю;
Не идти мне назад!
Зной горит, и губы сухи.
Дали строят свой мираж,
Манят тени, манят духи,
Шепчут дьяволы: «Ты –
наш!»
Были сонмы поколений,
За толпой в веках толпа.
Ты – в неистовстве
явлений,
Как в пучине вод щепа.
Краткий срок ты в
безднах дышишь,
Отцветаешь, чуть возник.
Что ты видишь, что ты
слышишь,
Изменяет каждый миг.
Не упомнишь слов
священных,
Сладких снов не
сбережешь!
Нет свершений не
мгновенных,
Тает истина, как ложь.
И сквозь пальцы мудрость
мира
Протекает, как вода,
И восторг блестящий пира
Исчезает навсегда.
Совершив свой путь
тяжелый,
С бою капли тайн собрав,
Ты пред смертью встанешь
голый,
О мудрец, как сын забав!
Если ж смерть тебе
откроет
Тайны все, что ты забыл,
Так чего ж твой подвиг
стоит!
Так зачем ты шел и жил!
Все не нужно, что
земное,
Шепчут дьяволы: «Ты –
наш!»
Я иду в бездонном зное…
Дали строят свой мираж.
«Ты мне ответишь ли, о
Сущий,
Зачем я жажду тех
границ?
Быть может, ждет меня
грядущий,
И я пред ним склоняюсь
ниц?
О сердце! в этих тенях
века,
Где истин нет, иному
верь!
В себе люби
сверхчеловека…
Явись, наш бог и
полузверь!
Я здесь свершаю путь
бесплодный,
Бессмысленный,
бесцельный путь,
Чтоб наконец душой
свободной
Ты мог пред Вечностью
вздохнуть.
И чуять проблеск этой
дрожи,
В себе угадывать твой
вздох –
Мне всех иных блаженств
дороже…
На краткий миг, как ты,
я – бог!»
Гимн
Вновь закат оденет
Небо в багрянец.
Горе, кто обменит
На венок – венец.
Мраком мир не связан,
После ночи – свет.
Кто миропомазан,
Доли лучшей нет.
Утренние зори –
Блеск небесных крыл.
В этом вечном хоре
Бог вас возвестил.
Времени не будет,
Ночи и зари…
Горе, кто забудет,
Что они – цари!
Все жарче зной. Упав на
камне,
Я отдаюсь огню лучей,
Но мука смертная легка
мне
Под этот гимн, не знаю
чей.
И вот все явственней,
телесней
Ко мне, простершемуся
ниц,
Клонятся, с умиленной
песней,
Из волн воздушных сонмы
лиц.
О, сколько близких и
желанных,
И ты, забытая, и ты!
В чертах, огнями
осиянных,
Как не узнать твои
черты!
И молнии горят сапфиром,
Их синий отблеск –
вечный свет.
Мой слабый дух пред
лучшим миром
Уже заслышал свой
привет!
Но вдруг подымаюсь я,
вольный и дикий,
И тени сливаются, гаснут
в огне.
Шатаясь, кричу я, –
и хриплые крики
Лишь коршуны слышат в
дневной тишине.
«Я жизни твоей не желаю,
гробница,
Ты хочешь солгать,
гробовая плита!
Так, значит, за гранью –
вторая граница,
И смерть, как и жизнь,
только тень и черта?
Так, значит, за смертью
такой же бесплодный,
Такой же бесцельный,
бессмысленный путь?
И то же мечтанье о воле
свободной?
И та ж невозможность во
мгле потонуть?
И нет нам исхода! и нет
нам предела!
Исчезнуть, не быть,
истребиться нельзя!
Для воли, для духа, для
мысли, для тела
Единая, та же, все та же
стезя!»
Кричу я. И коршуны
носятся низко,
Из дали таинственной
манит мираж.
Там пальмы, там влага,
так ясно, так близко,
И дьяволы шепчут со
смехом: «Ты – наш!»
1902
Страна, измученная
страстностью судьбы!
Любовница всех роковых
столетий!
Тебя народы чтили, как
рабы,
И императоры, как дети.
Ты с трона цезарей
судила властно мир
И больший мир из
Ватикана.
Былая власть твоя –
низверженный кумир,
Но человечество твоим
прошедшим пьяно.
Твои художники на
зыбкости холста
Запечатлели сны, каких
не будет дважды!
Они – к источникам
открытые врата
Для всех, томящихся от
безысходной жажды!
На все пути души ты
простирала жезл,
Как знак
владычества, – и люди были рады,
Ниц преклоненные у
величавых чресл,
Лобзать края одежд,
ловить слова и взгляды.
Италия! священная
царица!
Где ныне скипетр твой и
лавровый венец?
Разломана твоя златая
колесница,
Раскрыты двери в твой
дворец.
Италия! несчастная
блудница,
И вот к чему пришла ты,
наконец!
В лоскутьях мантии и в
платье устарелом,
Улыбкой искривив
надменно-строгий рот,
Ты вышла торговать еще
прекрасным телом,
И в ложницу твою –
открыт за деньги вход.
Мы смеем все вкусить от
ласк, святых, бывало!
Мы можем все тебя
увидеть в наготе!
Как женщина, ты всем
доступной стала,
И стыдно нам тебя узнать
в мечте!
Но еще ты прекрасна,
Италия!
Под заемной краской
румян,
И с наглостью робкой во
взоре!
Прекраснее всех
неуниженных стран,
К которым покорно
ласкается пленное море.
В лагунах еще отражаются
Дворцы вознесенной
Венеции –
Единственный город
мечты,
И гордые замки
вздымаются
В суровой и нежной
Флоренции,
Где создан был сон
красоты.
И Рим, чародатель
единственный,
Ужасный в величье своем,
Лежит не живой, но
таинственный,
Волшебным окованный
сном.
Нетленные рощи лимонные
Под немыслимым небом
цветут.
Горы, – в белых
цветах новобрачные!
Воды, собой опьяненные,
Озаряя гроты прозрачные,
Говорят и живут!
Ты прекрасна, Италия,
От Альп крепковыйных до
ясной Капреи
И далее,
До пустынь когда-то
богатой Сицилии,
Где сирокко, устав и
слабея,
Губит высокие лилии,
Цветы святого Антония, –
Ты прекрасна, Италия,
Как знакомая сердцу
гармония!
Я пришел к тебе усталый,
Путь недавний потеряв,
Беспокойный, запоздалый,
Напрямик по влаге трав.
И случайные скитальцы
Мир нашли в твоем
дворце…
О, как нежно эти пальцы
На моем легли лице!
Как прижавшееся тело
Ароматно и свежо!
Пусть притворство, что
за дело!
Пусть обман, мне хорошо!
В этой нежности
мгновенной,
Может, тайно, разлита,
Непритворна и чиста,
Ласка матери вселенной.
Июнь 1902, Венеция
И я к тебе пришел, о
город многоликий,
К просторам площадей, в
открытые дворцы;
Я полюбил твой шум, все
уличные крики:
Напев газетчиков, бичи и
бубенцы;
Я полюбил твой мир, как
сон, многообразный
И вечно дышащий,
мучительно-живой…
Твоя стихия – жизнь,
лишь в ней твои соблазны,
Ты на меня дохнул – и я
навеки твой.
Порой казался мне ты
беспощадно старым,
Но чаще ликовал, как
резвое дитя,
В вечерний, тихий час по
меркнущим бульварам
Меж окон блещущих
людской поток катя.
Сверкали фонари,
окутанные пряжей
Каштанов царственных;
бросали свой призыв
Огни ночных реклам;
летели экипажи,
И рос, и бурно рос глухой,
людской прилив.
И эти тысячи и тысячи
прохожих
Я сознавал волной,
текущей в новый век.
И жадно я следил теченье
вольных рек,
Сам – капелька на дне в
их каменистых ложах,
А ты стоял во мгле –
могучим, как судьба,
Колоссом, давящим
бесчисленные рати…
Но не скудел пеан моих
безумных братий,
И Города с Людьми не
падала борьба…
Когда же, утомлен
виденьями и светом,
Искал приюта я – меня
манил собор,
Давно прославленный
торжественным поэтом…
Как сладко здесь мечтал
мой воспаленный взор,
Как были сладки мне
узорчатые стекла,
Розетки в вышине –
сплетенья звезд и лиц.
За ними суета невольно
гасла, блекла,
Пред вечностью душа
распростиралась ниц…
Забыв напев псалмов и
тихий стон органа,
Я видел только свет,
святой калейдоскоп,
Лишь краски и цвета
сияли из тумана…
Была иль будет жизнь? и
колыбель? и гроб?
И начинал мираж
вращаться вкруг, сменяя
Все краски радуги, все
отблески огней.
И краски были мир. В
глубоких безднах рая
Не эти ль образы, века,
не утомляя,
Ласкают взор ликующих
теней?
А там, за Сеной, был еще
приют священный.
Кругообразный храм и в
бездне саркофаг,
Где, отделен от всех,
спит император пленный, –
Суровый наш пророк и
роковой наш враг!
Сквозь окна льется свет,
то золотой, то синий,
Неяркий, слабый свет,
таинственный, как мгла.
Прозрачным знаменем
дрожит он над святыней,
Сливаясь с веяньем
орлиного крыла!
Чем дольше здесь стоишь,
тем все кругом безгласней,
Но в жуткой тишине
растет беззвучный гром,
И оживает все, что было
детской басней,
И с невозможностью
стоишь к лицу лицом!
Он веком властвовал, как
парусом матросы,
Он миллионам душ
указывал их смерть;
И сжали вдруг его стеной
тюрьмы утесы,
Как кровля, налегла
расплавленная твердь.
Заснул он во дворце – и
взор открыл в темнице,
И умер, не поняв, прошел
ли страшный сон…
Иль он не миновал? ты
грезишь, что в гробнице?
И вдруг войдешь сюда – с
жезлом и в багрянице, –
И пред тобой падем мы
ниц, Наполеон!
И эти крайности! –
все буйство жизни нашей,
Средневековый мир,
величье страшных дней, –
Париж, ты съединил в
своей священной чаше,
Готовя страшный яд из
песен и идей!
Ты человечества –
Мальстрем. Напрасно люди
Мечтают от твоих влияний
ускользнуть!
Ты должен все смешать в
чудовищном сосуде.
Блестит его резьба,
незримо тает муть.
Ты властно всех берешь в
зубчатые колеса,
И мелешь души всех, и
веешь легкий прах.
А слезы вечности кропят
его, как росы…
И ты стоишь, Париж, как
мельница, в веках!
В тебе возможности, в
тебе есть дух движенья,
Ты вольно окрылен, и
вольных крыльев тень
Ложится и теперь на наши
поколенья,
И стать великим днем
здесь может каждый день.
Плотины баррикад вонзал
ты смело в стены,
И замыкал поток
мятущихся времен,
И раздроблял его в
красивых брызгах пены.
Он дальше убегал,
разбит, преображен.
Вторгались варвары в
твой сжатый круг, крушили
Заветные углы твоих
святых дворцов,
Но был не властен меч
над тайной вечной были:
Как феникс, ты взлетал
из дыма, жив и нов.
Париж не весь в домах, и
в том иль в этом лике:
Он часть истории, идея,
сказка, бред.
Свое бессмертие ты
понял, о великий,
И бреду твоему
исчезновенья – нет!
1903
Париж
Я помню этот мир,
утраченный мной с детства,
Как сон непонятый и
прерванный, как бред…
Я берегу его – единое
наследство
Мной пережитых и забытых
лет.
Я помню формы, звуки,
запах… О! и запах!
Амбары темные, огромные
кули,
Подвалы под полом, в
грудях земли,
Со сходами,
припрятанными в трапах,
Картинки в рамочках на
выцветшей стене,
Старинные скамьи и
прочные конторки,
Сквозь пыльное окно
какой-то свет незоркий,
Лежащий без теней в
ленивой тишине,
И запах надо всем,
нежалящие когти
Вонзающий в мечты, в
желанья, в речь, во все!
Быть может, выросший в
веревках или дегте,
Иль вползший, как змея,
в безлюдное жилье,
Но царствующий здесь над
всем житейским складом,
Проникший все насквозь,
держащий все в себе!
О, позабытый мир! и я
дышал тем ядом,
И я причастен был твоей
судьбе!
Я помню: за окном, за
дверью с хриплым блоком
Был плоский и глухой,
всегда нечистый двор.
Стеной и вывеской
кончался кругозор
(Порой закат блестел на
куполе далеком).
И этот старый двор
всегда был пуст и тих,
Как заводь сорная, вся в
камышах и тине…
Мелькнет монахиня… Купец
в поддевке синей…
Поспешно пробегут два
юрких половых…
И снова душный сон всех
звуков, красок, линий.
Когда въезжал сюда телег
тяжелый ряд,
С самоуверенным и
беспощадным скрипом, –
И дюжим лошадям, и
безобразным кипам,
И громким окрикам сам
двор казался рад.
Шумели молодцы, стуча
вскрывались люки,
Мелькали руки, пахло
кумачом…
Но проходил тот час,
вновь умирали звуки,
Двор застывал во сне,
привычном и немом…
А под вечер опять
мелькали половые,
Лениво унося порожние
судки…
Но поздно… Главы гаснут
золотые.
Углы – приют теней –
темны и глубоки.
Уже давно вся жизнь
влачится неисправней,
Мигают лампы, пахнет
керосин…
И скоро вынесут на волю,
к окнам, ставни,
И пропоет замок, и дом
заснет – один.
Я помню этот мир. И сам
я в этом мире
Когда-то был как свой,
сливался с ним в одно.
Я мальчиком глядел в то
пыльное окно,
У сумрачных весов играл
в большие гири
И лазил по мешкам в
сараях, где темно.
Мечтанья детские в те
дни уже светлели;
Мне снились: рощи пальм,
безвестный океан,
И тайны полюсов, и
бездны подземелий,
И дерзкие пути
междупланетных стран.
Но дряхлый, ветхий мир
на все мои химеры
Улыбкой отвечал, как
ласковый старик.
И тихо надо мной –
ребенком – ник,
Громадный, неподвижный,
серый.
И что-то было в нем
родным и близким мне.
Он глухо мне шептал, и
понимал его я…
И смешивалось все, как в
смутном сне:
Мечта о неземном и
сладкий мир покоя…
__________
Недавно я прошел
знакомым переулком
И не узнал заветных мест
совсем.
Тот, мне знакомый, мир
был тускл и нем –
Теперь сверкало все,
гремело в гуле гулком!
Воздвиглись здания из
стали и стекла,
Дворцы огромные, где
вольно бродят взоры…
Разрыты навсегда
таинственные норы,
Бесстрастный свет вошел
туда, где жалась мгла.
И лица новые, и говор
чужд… Все ново!
Как сказка смелая –
воспоминанья лет!
Нет даже и во мне
тогдашнего былого,
Напрасно я ищу в душе
желанный след…
В душе все новое, как в
городе торговли,
И мысли, и мечты, и
чаянья, и страх.
Я мальчиком мечтал о
будущих годах:
И вот они пришли… Ну что
же? Я таков ли,
Каким желал я быть?
Добыл ли я венец?
Иль эти здания, все из
стекла и стали,
Восставшие в душе как
призрачный дворец,
Все утоленные восторги и
печали,
Все это новое – напрасно
взяло верх
Над миром тем, что мне –
столетья завещали,
Который был моим,
который я отверг!
1903
Москва
Весь долгий путь
свершив, по высям и низинам,
Твои зубцы я вижу,
наконец,
О горный кряж веселости
и смеха!
В рассветный час ты
вырос исполином,
Как до небес
воздвигнутый дворец,
И гулко на привет твое
мне вторит эхо.
За мной падений стыд и
боль палящих ран,
Теснины скал и быстрины
потоков,
За мной покинутый в
равнине бранный стан,
За мной пустыня – мир
безумцев и пророков.
Кругом меня – немые
тополя,
Как женщины, завернутые
строго.
Свивается причудливо
дорога,
Вся белая, мглу надвое
деля.
И лилии, закрыв в сыром
тумане
Кадильницы ночных
благоуханий,
Сгибают выгибы упругого
стебля.
Чу! ближний ключ запел
неравномерно…
Долина слез! чье имя как
печаль!
Как все в тебе неясно и
неверно.
Но для меня уже белеет
даль,
Я вышел из страны позора
и успеха,
Снимаю я с своей главы
венцы.
Уже блестят в огне, уже
блестят зубцы,
Твои – о кряж
торжественного смеха!
Я взойду при первом дне
Хохотать к зубцам, на
выси,
И на смех завторят мне
Неумолчным смехом рыси.
Стану рыскать наугад
Вверх и вниз я лугом,
лесом:
Встречный друг и вечный
брат
С нимфой, с зверем, с Богом,
с бесом.
Повлекут меня с собой
К играм рыжие силены;
Мы натешимся с козой,
Где лужайку сжали стены.
Всем настанет череда
Выпить острый сок
услады.
Лица скроют от стыда
В чащах белые дриады.
Зазовут меня в свой грот
Скальных недр владыки –
гномы.
Буду пить я дикий мед,
Гость желанный и
знакомый.
Я спою им про Грааль,
То-то будет им веселье!
Подарит мне Рюбецаль
На прощанье ожерелье.
Канет в сумрак летний
зной,
Лунный глаз проглянет
слева, –
Обручальный перстень
свой
Мне подаст лесная дева.
Я его, склонясь, приму,
Уроню свой плащ
багровый…
Ночь длинней протянет
тьму,
Отлетят ночные совы.
Я к вам вернусь, о
люди, – вернусь, преображен,
Вся жизнь былая будет
как некий душный сон.
Я к вам вернусь
воскресшим, проснувшимся от сна…
Волна волну стирает, и
все ж она – волна.
И я иной, чем прежде, но
все же это – я,
И песнь моя другая, но
это – песнь моя.
Никто ее не может
сложить, как я могу,
А тайну прошлых песен я
в сердце берегу.
И все мои напевы еще
подвластны мне:
И те, что пел я в
детстве, и те, что пел во сне.
Дано мне петь, что любо,
что нравится мечтам,
А вам – молчать и
слушать, вникать в напевы вам!
И что бы ни задумал я
спеть – запрета нет,
И будет все достойно,
затем, что я – поэт!
И в жизнь пришел поэтом,
я избран был судьбой,
И даже против воли
останусь сам собой.
Я понял неизбежность
случайных дум своих,
И сам я чту покорно свой
непокорный стих.
В моем самохваленьи
служенье Богу есть, –
Не знаю сам, какая, и
все ж я миру весть!
6/19 июня 1902
Венеция
__________
*В этой долине слез (лат.).