На кладбище
старом, пустынном, с сознанием,
полным
отравы,
Под мертвой
Луною…
К. Бальмонт
В моей стране – покой
осенний,
Дни отлетевших журавлей,
И, словно строгий счет
мгновений,
Проходят облака над ней.
Безмолвно поле, лес
безгласен,
Один ручей, как прежде,
скор.
Но странно ясен и
прекрасен
Омытый холодом простор.
Здесь, где весна, как
дева, пела
Над свежей зеленью
лугов,
Где после рожь цвела и
зрела
В святом предчувствии
серпов, –
Где ночью жгучие зарницы
Порой влюбленных
стерегли,
Где в августе склоняли
жницы
Свой стан усталый до
земли, –
Теперь торжественность
пустыни,
Да ветер, бьющий по
кустам,
А неба свод, глубоко
синий, –
Как купол, увенчавший
храм!
Свершила ты свои обеты,
Моя страна! и замкнут
круг!
Цветы опали, песни
спеты,
И собран хлеб, и скошен
луг.
Дыши же радостным покоем
Над миром дорогих могил,
Как прежде ты дышала
зноем,
Избытком страсти,
буйством сил!
Насыться миром и
свободой,
Как раньше делом и
борьбой, –
И зимний сон, как всей
природой,
Пусть долго властвует
тобой!
С лицом и ясным и
суровым
Удары снежных вихрей
встреть,
Чтоб иль воскреснуть с
майским зовом,
Иль в неге сладкой
умереть!
8 октября 1909
Лежу в земле, и сон мой
смутен…
В открытом поле надо
мной
Гуляет, волен и
беспутен,
Январский ветер ледяной,
Когда стихает ярость
бури,
Я знаю: звезд лучистый
взор
Глядит с темнеющей
лазури
На снежный мертвенный
простор.
Порой во сне, сквозь
толщь земную,
Как из другого мира зов,
Я глухо слышу, жутко чую
Вой голодающих волков.
И бредом кажется былое,
Когда под солнечным
лучом
Качалось поле золотое,
И я был каплей в море
том.
Иль день, когда осенней
нивой
Шел бодрый сеятель, и мы
Во гроб ложились,
терпеливо
Ждать торжествующей
зимы.
Лежу в могиле, умираю,
Молчанье, мрак со всех
сторон…
И все трудней мне верить
маю,
И все страшней мой
черный сон…
11 ноября 1909
Цветок засохший, душа
моя!
Мы снова двое – ты и я.
Морская рыба на песке.
Рот открыт в
предсмертной тоске.
Возможно биться, нельзя
дышать…
Над тихим морем –
благодать.
Над тихим морем –
пустота:
Ни дыма, ни паруса, ни
креста.
Солнечный свет отражает
волна,
Солнечный луч не
достигает дна.
Солнечный свет
беспощаден и жгуч…
Не было, нет, и не будет
туч.
Беспощаден и жгуч под
солнцем песок.
Рыбе томиться недолгий
срок.
Цветок засохший, душа
моя!
Мы снова двое – ты и я.
<1911>
Тяжела, бесцветна и
пуста
Надмогильная плита.
Имя стерто, даже рыжий
мох
Искривился и засох.
Маргаритки беленький
цветок
Доживает краткий срок.
Ива наклонила на скамью
Тень дрожащую свою,
Шелестом старается сказать
Проходящему; «Присядь!»
Вдалеке, за серебром
ракит,
Серебро реки блестит.
Сзади – старой церкви
вышина,
В землю вросшая стена.
Над травой немеющих
могил
Ветер веял, и застыл.
Застывая, прошептал в
тени:
«Были бури. Сон настал.
Усни!»
<1911>
Мечты любимые, заветные
мечты,
Виденья радости – и
красоты!
Вы спите, нежные, в
расписанных гробах,
Нетленные, прекрасные,
но прах.
От ветра и лучей, в
молчаньи пирамид,
Таимы, – вы храните
прежний вид.
И только я один, по
лестнице крутой,
Схожу порой в
молитвенный покой.
Вы, неподвижные,
встречаете меня
Улыбкой прежде нежившего
дня.
Вы мне, безмолвные,
спокойствием своим,
Вновь говорите: «Рай
недостижим!»
И долго я смотрю на
давние черты,
Мечты заветные, мои
мечты!
И, скорбно уходя, я запираю
дверь,
Храня мой склеп надежд,
мой склеп потерь.
Едва коснется день
прекрасного лица,
Все станет пепл пред
взором пришлеца.
Мой потаенный храм, мой
мир былых годов,
Все станет – ряд
расписанных гробов.
Пусть жизнь зовет,
шумит, пусть новый вьется стяг.
Я вас храню. Вас не
увидит враг.
1910-1911