В жизни
человеческой, в важные мгновенья,
Облики
незримые вдруг обозначаются,
В обаяньи
подвига, в злобе преступления…
К. Случевский
Мир шумящий, как далек
он,
Как мне чужд он! но сама
Жизнь проводит мимо
окон,
Словно фильмы синема.
Проплывут, звеня,
трамваи,
Прошумит, пыля, авто;
Люди, люди, словно стаи
Птиц, где каждая –
никто!
Франт манерный за
поддевкой,
То картуз, то котелок,
И пред девичьей головкой
Стал замедленный полок.
Плечи, шляпки, взгляды,
груди,
За стеклом немая речь…
Птичья стая, –
люди, люди! –
Как мне сердце уберечь?
Я укрываюсь в
одиночество,
Я ухожу в пределы книг,
Чтоб безысходные
пророчества
Затмили проходящий миг.
Но – горе! – шумы
современности
Врываются в святую тьму!
И нет тюрьмы – моей
надменности,
Нет кельи – моему уму!
Сегодня, визитер
непрошеный,
Ломает запертую дверь…
Ах, убежать на луг
некошеный
Дремать в норе, как
дремлет зверь!
Напрасно! жизнь влачит
последовательно,
Как змей, извилистые
кольца,
И смотрят на меня выведывательно
Виденья дня, как
богомольцы.
1914
Привык он рано презирать
святыни
И вдаль упрямо шел путем
своим.
В вине, и в буйной
страсти, и в морфине
Искал услад, и вышел
невредим.
Знал преклоненья;
женщины в восторге
Склонялись целовать его
стопы.
Как змеерушащий святой
Георгий,
Он слышал яростный
привет толпы.
И, проходя, как некий
странник в мире,
Доволен блеском дня и
тишью тьмы,
Не для других слагал он
на псалтири,
Как царь Давид, певучие
псалмы.
Он был везде: в
концерте, и в театре,
И в синема, где
заблестел экран;
Он жизнь бросал лукавой
Клеопатре,
Но не сломил его
Октавиан.
Вы пировали с ним, как
друг, быть может?
С ним, как любовница,
делили дрожь?
Нет, одиноко был им
искус прожит,
Его признанья, –
кроме песен, – ложь.
С недоуменьем, детским и
счастливым,
С лукавством старческим
– он пред собой
Глядит вперед. Простым и
прихотливым
Он может быть, но должен
быть – собой!
1912
Что я могу припомнить?
Ясность глаз
И детский облик,
ласково-понурый,
Когда сидит она, в
вечерний час,
За ворохом шуршащей
корректуры.
Есть что-то строгое в ее
глазах,
Что никогда расспросов
не позволит.
Но, может быть,
суровость эта – страх,
Что кто-нибудь к
признаньям приневолит.
Она смеяться может, как
дитя,
Но тотчас поглядит лицом
беглянки,
Застигнутой погоней; миг
спустя
Она опять бесстрастно
правит гранки.
И, что-то важное, святое
скрыв
На самом дне души, как
некий идол,
Она – как лань пуглива,
чтоб порыв
Случайный – тайны
дорогой не выдал.
И вот сегодня – ясность
этих глаз
Мне помнится; да
маленькой фигуры
Мне виден образ; да, в
вечерний час,
Мне слышен ровный шелест
корректуры…
1913
Я жизнь прожила
безотрадно, бесцельно,
И вот, как похмелье от
буйного пира,
Осталась мне горечь
тоски беспредельной
И смутная ненависть к
радостям мира.
Как всем, мне весна, в
ликовании ярком,
Лучами сверкала, дышала
сиренью,
И жизнь мне казалась
приветливым парком,
Где тайно беседки зовут
к наслажденью.
Но ранняя буря
промчалась над садом,
Сломала сирени и завязи
яблонь,
Наплакалась ливнем,
натешилась градом,
Цветник мой был смыт, и
был сад мой разграблен.
И после настало желанное
лето,
И хмурая осень, и холод
под снегом…
И не было в сердце на
зовы ответа,
И не было силы
довериться негам.
Другим расцветут, с
новым маем, фиалки,
Другие поплачут у
выжженной нивы…
Мы – нищи, мы – робки,
мы – стары, мы – жалки.
Кто мертвый, будь
мертвым! живите, кто живы!
1913
На церковной крыше,
У самого золотого креста
(Уже восхода полоски
наметились),
Как две летучих мыши,
Две ведьмы встретились:
Одна – стара и толста,
Другая – худа и моложе
(Лицо с кошачьей
мордочкой схоже),
И шептались, ветра
весеннего тише.
– Сестра, где была?
–
Старуха захохотала.
– Тра-ла-ла!
Всю ночь наблюдала:
Юноша собирался
повеситься!
Все шагал, писал и
смотрел
На серп полумесяца,
Лицом – как мел.
Любовь, как видно,
замучила.
Ждать мне наскучило,
И я, против правил,
Подсказала ему:
«удавись!»
Он в петлю голову
вставил
И повис.
Худая в ответ
улыбнулась.
– И мне досталось!
В грязных номерах
натолкнулась,
Как девушка старику
продавалась.
Старичонка – дряхлый и
гадкий,
Горб, как у верблюда,
А у нее глаза – как
загадки,
И плечи – как чудо.
Как был он противен,
сестра,
А она молчала!
Я до утра,
Сидя в углу, наблюдала.
Так, у золотого креста,
На церковной крыше,
Как две летучих мыши,
Шептались две ведьмы.
И та, что была и стара и
толста,
Прибавила:
– Хоть это и против
правила,
Но будем по утрам
встречаться и впредь мы!
1914
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Девочкой играла
Утром рано-рано.
Дед твердил с улыбкой,
Ласков, сед и важен,
Что далеким предком
Был платан посажен.
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Девушкой скрывалась
В первый час тумана.
Целовалась сладко
В тихом лунном свете,
Так, как целовались
Люди ряд столетий.
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Женщиной рыдала
Под напев фонтана.
Горестно рыдала
О минутной сказке
Опалившей страсти,
Обманувшей ласки.
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
В старость вспоминала
Жизнь, как мир обмана,
Вспоминала, с грустной
Тишиной во взоре,
Призрачное счастье,
Медленное горе.
И, в тени прозрачной
Светлого платана,
Так же сладко дремлет
Прежняя поляна.
Ты же на кладбище,
Под плакучей ивой,
Спишь, предавшись грезе,
Может быть, счастливой.
1913
Она любила строй
беспечный
Мечтаний, уводящих
вдаль,
Цветы, снежинки, пояс
млечный
И беспричинную печаль.
Она любила, ночью
зимней,
Невестой медлить у окна,
В своих стихах, как в
тихом гимне,
Твердя безвольно: я –
одна!
Она ждала, ждала кого-то,
Кто, смел, безумен и
красив,
Всю жизнь отдаст ей без
отчета,
Всю жизнь сольет в один
порыв.
Но Рок был странно
беспощаден,
Не обманул и не свершил.
Тот не был жарок, не был
хладен,
Он и любил и не любил.
Его не-пламенные ласки,
Его обдуманная речь,
Его лицо – как образ
маски –
Могли овеять, но не
сжечь.
Стремясь в мятежную
безбрежность
Она искала крыльев, но
Он приносил ей только
нежность…
И было все предрешено!
…………………………..
…………………………..
…………………………..
…………………………..
1913