В СТАРИННОМ
ЗАМКЕ
В старинном
замке Джен Вальмор
Чуть ночь –
звучат баллады.
К. Бальмонт
Ах, где-то лотос нежно
спит,
Ах, где-то с небом слиты
горы.
И ярко небосвод горит, –
Предвечной мудрости
узоры!
Там негой объяты
просторы,
Там страстью дышит
темнота,
А люди клонят, словно
воры,
К устам возлюбленным
уста!
Быть может, в эту
ночь, – Харит
Вновь ожили былые хоры,
Вновь Арес уронил свой
щит,
Вновь Тасс у ног
Элеоноры,
И мудрый Соломон, который
Изрек: «все в мире
суета»,
Вновь клонит, позабыв
укоры,
К устам возлюбленным
уста.
Дитя! уснуть нам было б
стыд,
Пойдем к окну, откроем
сторы:
Стекло, железо и гранит,
Тишь улиц, спящие
соборы…
Пусть вспыхнут в небе
метеоры!
Пусть к счастью вскроются
врата!
Пусть склонятся,
безумно-скоры,
К устам возлюбленным
уста!
Бегут, бегут поспешно
Оры…
В моей душе – одна
мечта:
Склонить к любимым
взорам взоры,
К устам возлюбленным
уста!
1913
Когда торжественный
Закат
Царит на дальнем
небосклоне
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом
троне, –
Вещает он, воздев
ладони,
Смотря, как с неба
льется кровь,
Что сказано в земном
законе:
Любовь и Смерть, Смерть
и Любовь!
И призраков проходит
ряд,
В простых одеждах и в
короне:
Ромео, много лет назад
Пронзивший грудь клинком
в Вероне;
Надменный триумвир
Антоний,
В час скорби меч
подъявший вновь;
Пирам и Паоло… В их
стоне –
Любовь и Смерть, Смерть
и Любовь!
И я баюкать сердце рад
Той музыкой святых
гармоний.
Нет, от любви не охранят
Твердыни и от смерти –
брони.
На утре жизни и на
склоне
Ее к томленью дух готов.
Что день, –
безжалостней, мудреней
Любовь и Смерть, Смерть
и Любовь!
Ты слышишь, друг, в
вечернем звоне:
«Своей судьбе не
прекословь!»
Нам свищет соловей на
клене:
«Любовь и Смерть, Смерть
и Любовь!»
1913
На склоне лет, когда в
огне
Уже горит закат
кровавый,
Вновь предо мной, как в
тихом сне,
Проходят детские забавы.
Но чужды давние отравы
Душе, вкусившей темноты.
Лишь вы, как прежде,
величавы,
Любви заветные мечты!
Я помню: в ранней тишине
Я славил жгучий полдень
Явы,
Сон пышных лилий на
волне,
Стволы, к которым льнут
удавы,
Глазам неведомые травы,
Нам неизвестные цветы…
Все смыли, как потоком
лавы,
Любви заветные мечты!
Я помню: веря злой весне,
Ловил я зыбкий призрак
славы;
Казалось так желанно мне
–
Грань преступать, ломать
уставы.
Но понял я: все цепи –
ржавы,
Во всем – обманы суеты:
И вы одни в сем мире
правы,
Любви заветные мечты!
Сын Венеры, Амор
лукавый,
Храни меня отныне ты,
Встают, как из-за леса
главы,
Любви заветные мечты.
1913
Опять истомой дышит
март,
А запад
вкрадчиво-малинов…
Сижу одна, узоры карт
В гаданьи вдумчивом
раскинув.
Молчат дома, во мгле
застынув,
Затихли гулы беготни,
И мнятся дальних звезд
огни
Глазами падших
властелинов.
Придешь ли вновь, мой
юный бард,
Ко мне – с букетиком
жасминов,
Стремительный, как
горный нард,
Пленительные брови
сдвинув?
К устам прижмешь ли
кровь рубинов?
Шепнешь ли сладко: «Мы –
одни!»
Глядя, как в те, иные
дни,
Глазами падших
властелинов?
В века Гекат, в века
Астарт
Я призвала б чету
дельфинов!
Произнесла б, возжегши
нард,
Священный заговор
Юстинов!
Быть может, рыбье сердце
вынув,
Шептала б: «Друга
примани!..»
И духи глянули б в тени
Глазами падших
властелинов!
Ах! знал когда-то
Бонапарт
Путь в скромный угол
Жозефинов!
Горите ж, огоньки
мансард,
Глазами падших
властелинов!
1913
Все кончено!
я понял безнадежность
Меня издавна
мучившей мечты…
«Все напевы»
Я безнадежность воспевал
когда-то,
Мечту любви я пел в
последний раз.
Опять душа мучительством
объята,
В душе опять свет
радости погас.
Что славить мне в
предчувствии заката,
В вечеровой,
предвозвещенный час?
Ложится тень в
предвозвещенный час;
Кровь льется по
наклонам, где когда-то
Лазурь сияла. В зареве заката
Мятежная душа, как
столько раз,
Горит огнем, который не
погас
Под пеплом лет, и
трепетом объята.
Пусть тенью синей вся
земля объята,
Пусть близок мглы
непобедимый час,
Но в сердце свет
священный не погас:
Он так же ярко светит,
как когда-то,
Когда я, робкий мальчик,
в первый раз,
Склонил уста к устам, в
лучах заката.
Священны чары рдяного
заката,
Священна даль, что
пламенем объята.
Я вам молился много,
много раз,
Но лишь опять приходит
жданный час,
Молюсь я на коленях, как
когда-то,
Чтоб нынче луч в миг
счастия погас!
Безвестная Царица! Не
погас
В душе огонь священный.
В час заката
Душа старинным пламенем
объята,
Твержу молитву, что
сложил когда-то:
«Приди ко мне, хоть и в
предсмертный час,
Дай видеть лик твой,
хоть единый раз!»
Любви я сердце отдавал
не раз,
Но знал, что Ты – в
грядущем, и не гас
В душе огонь надежды ни
на час.
Теперь, в пыланьи моего
заката,
Когда окрестность
сумраком объята,
Все жду Твоей улыбки,
как когда-то!
1914
Я лицо укрыл
бы в маске…
Ф. Сологуб
Когда святых наук начала
Я постигал во храме Фта,
Меня, я помню, искушала
Твоя земная красота.
Но, согрешив, я с ложа
прянул
И богу бездн огни
возжег.
Твой облик в дым
кадильный канул,
И я тебя вернуть не мог.
Не ты ли перси, как
алмазы,
Бросала щедро мне на
грудь?
Но финикиец одноглазый
На Рим повел надменный
путь.
В смятеньи я твой дом
оставил,
Молчал на все мольбы в
ответ…
И дал врагу Эмилий Павел
В добычу также мой
браслет!
Я, в золотой Антиохии,
Забыв, меж рыцарей
других,
К святой земле пути
святые,
Был счастлив вздохом уст
твоих!
Но протрубил призыв
военный,
Я поднял меч, я поднял
щит,
И был мне чужд твой взор
надменный,
Когда нас в бой стремил
Годфрид!
И в дни, когда в провал
кровавый
Свободы призрак толпы
вел,
Ты мне сказала: «Все не
правы,
Иди за мной, как прежде
шел!»
Но зов борьбы, как рев
пучины,
Покрыл призывные слова…
И, помню, с плахи
гильотины
Моя скатилась голова.
Не кончен древний
поединок,
Он длится в образах
времен.
Я – воин, я – поэт, я –
инок,
Еще тобой не побежден.
В глухом лесу, в огнях
театра,
В случайных встречах,
жду тебя:
Явись, предстань, как
Клеопатра,
Чтоб вновь Антоний пал,
любя!
Ноябрь 1907. 1912. 1914
Я – мумия, мертвая
мумия.
Покровами плотными
сдавленный,
Столетья я сплю
бестревожно,
Не мучим ни злом, ни
усладой,
Под маской на тайне
лица.
И, в сладком томленьи
раздумия,
В покой мой, другими
оставленный,
Порой, словно тень,
осторожно
Приходит, с прозрачной
лампадой,
Любимая внучка жреца.
В сверкании лала и
золота,
Одета святыми уборами,
Она наклоняется гибко,
Целует недвижную маску
И шепчет заклятья любви:
«Ты, спящий в гробнице
расколотой!
Проснись под упорными
взорами,
Привстань под усталой
улыбкой,
Ответь на безгрешную
ласку,
Для счастья, для мук
оживи!»
Стуча ожерельями,
кольцами,
Склоняется, вся
обессилена,
И просит, и молит
чего-то,
И плачет, и плачет, и
плачет
Над свитком покровов
моих…
Но как, окружен
богомольцами,
Безмолвен бог, с обликом
филина,
Я скован всесильной
дремотой.
Умершим что скажет, что
значит
Призыв непрозревших живых!
1913
Иксион
О Зевс! где гром твой?
до земли он
Не досягнул! где молньи
все?
Пусть распинаем я,
Иксион,
На беспощадном колесе!
Пусть Тартара
пространства серы,
Пусть муки вечны
впереди, –
Я груди волоокой Геры,
Дрожа, прижал к своей
груди!
Зевс
Смертный безумец! не
Геру ласкал ты!
Зевса забыл ты безмерную
власть.
Призрак обманный в
объятьях держал ты;
Я обманул ненасытную
страсть!
Гера со мною, чиста,
неизменна,
Здесь, на Олимпе, меж
вечных богинь.
Смертный, посмевший
мечтать дерзновенно,
Вечно страдай, все
надежды покинь!
Иксион
О Зевс! я радостную Геру
Привел к себе, в ночную
тишь.
Чем эту пламенную веру
В моей душе ты
заглушишь?
Так! сделай казнь
страшней, огромней,
Я счастлив роковой
судьбой!
А ты, богов властитель, помни,
Что я смеялся над тобой!
1913
Я помню: мой корабль
разбитый
Стал у Фракийских
берегов.
О, кто ж явился мне
защитой
В чужой стране, среди
врагов?
Ты, Родопейская Филлида,
Царевна, косы чьи – как
смоль!
Ты облегчила все обиды,
Всю сердца сумрачного
боль!
И я, в опочивальне
темной,
Испил все радости любви,
Припав, в безвольности
нескромной,
На груди полные твои!
И что ж! На родине
крещеньем
Мне встали козни, войны,
понт, –
И годы медлил
возвращеньем
К тебе неверный
Демофонт!
Я верил: ты меня
дождешься,
Моя далекая жена!
И снова в грудь мою
вопьешься
Зубами, в неге полусна.
И вот опять на берег
дальний
Я прибыл: но тебя здесь
нет,
И только тихий куст
миндальный
Твердит про счастье
прошлых лот.
О! я вопьюсь в него
зубами,
Приникну к золотой коре,
И, знаю, свежими листами
Он обновится на заре!
Его я выпью кровь и
соки,
Так, как любовник пьет
любовь!
Как друг от друга мы
далеки,
Как близки мы, Филлида,
вновь!
1913
Как царственно в
разрушенном Мемфисе,
Когда луна, тысячелетий
глаз,
Глядит печально из
померкшей выси
На город, на развалины,
на нас.
Ленивый Нил плывет, как
воды Стикса;
Громады стен
проломленных хранят
Следы кирки неистового
гикса;
Строг уцелевших
обелисков ряд.
Я – скромный гость из
молодой Эллады,
И, в тихий час
таинственных планет,
Обломки громкого былого
рады
Шепнуть пришельцу
горестный привет:
«Ты, странник из земли,
любимой небом,
Сын племени, идущего к
лучам, –
Пусть ты клянешься Тотом
или Фебом,
Внимай, внимай, о
чужестранец, нам!
Мы были горды, высились
высоко,
И сердцем мира были мы в
веках, –
Но час настал, и вот,
под бурей Рока,
Погнулись мы и полегли
во прах.
В твоей стране такие же
колонны,
Как стебли, капителью
расцветут,
Падет пред ними путник
удивленный,
Их чудом света люди назовут.
Но и твои поникнут в
прах твердыни,
Чтоб после путники иной
страны,
Останки храмов видя
средь пустыни,
Дивились им, величьем
смущены.
Быть может, в землях их
восстанут тоже
Дворцы царей и капища
богов, –
Но будут некогда и те
похожи
На мой скелет,
простертый меж песков.
Поочередно скиптр
вселенской славы
Град граду уступает. Не
гордись,
Пришелец. В мире все на
время правы,
Но вечно прав лишь тот,
кто держит высь!»
Торжествен голос
царственных развалин,
Но, словно Стикс,
струится черный Нил.
И диск луны, прекрасен и
печален,
Свой вечный путь вершит
над сном могил.
1913
В замке пышном и
старинном, где пустынный круг покоев
Освящен и облелеян
грустной тайной тишины,
Дни следя, как свиток
длинный, жажду жизни успокоив,
Я всегда мечтой овеян, я
храню любовно сны.
Сны приходят в пестрой
смене, ряд видений нежит душу,
Но одна мечта меж ними
мне дороже всех других.
Ради милых умилений
давней клятвы не нарушу,
Утаю святое имя, не
включу в певучий стих!
Словно девушка стыдлива,
шаловлива, как ребенок,
И как женщина желанна,
предо мной встает она:
Губы сжаты так тоскливо,
стан изогнутый так тонок,
И глаза глядят так
странно – из глубин неясных сна!
В замке пышном и
старинном, мы, в пустынной старой зале,
Руки медленно сплетаем,
там, где дремлют зеркала,
Соблазнительно-невинно,
в дрожи счастья и печали,
Клятвы страсти
повторяем, и от них бледнеет мгла.
Теплых уст
прикосновенья, приближенья рук палящих,
И биенье близко, рядом,
сердца в трепетной груди…
Но потом, как дуновенье,
словно листьев шелестящих,
С ветром, шепоты над
садом, – тихий голос: «Уходи!»
Зову тайному покорна, из
упорных рук без слова
Ускользая, на прощанье
из стекла бросает взгляд…
Но уже над бездной
черной рой видений вьется снова:
Форм бесстыдных
очертанья, очи, губы, хаос, ад…
В замке пышном и
старинном, где пустынно дремлют тени,
Как в безмолвии могилы,
я живу в беззвучной мгле,
Сны слежу, как свиток
длинный, чтоб среди иных видений
Увидать, как облик милый
улыбнется мне в стекле!
8 мая 1912
На песке, пред дверью
бестиария,
На потеху яростных
людей,
Быть простертым в сетке
сполиария,
Слыша дикий вопль толпы:
«Добей!»
Если взор не застлан
тьмой кровавою,
Рассмотреть над сводом в
вышине
Кесаря, что горд
всемирной славою,
И весталок в белом
полотне;
Круг красавиц, с пышными
криналями,
Юношей, с веселием в
очах,
Феба лик, сияющий над
далями,
В чистых недоступных
небесах;
Вспомнить все, что может
сладко-бурного
Встретиться бесправному
рабу:
Бред беспечный праздника
Сатурнова,
Ласки потаенной ворожбу;
И, поняв, что в мире нет
желаннее
Ничего, чем эта жизнь
людей, –
Чуть шепнуть покорное
прощание
Под гудящий вопль толпы:
«Добей!»
1913
В ваших
чертогах мой дух окрылился.
А. Фет
1812-1912
Вот вновь мои мечты
ведут знакомый танец,
Знакомых образов рой
реет вдалеке.
Ты снова предо мной,
надменный корсиканец,
Вновь – в треуголке,
вновь – в походном сюртуке.
Любовник ранних дум,
герой мечтаний детства!
Твой гений яростный, как
Демона, я чтил,
И грезам зрелых лет
достался он в наследство…
Нет, я, Наполеон, тебя
не разлюбил!
Мы все – игрушки сил,
незримых, но могучих,
Марионетки – мы, и Рок
играет в нас.
Но миру ты предстал, как
зарево на тучах,
И до последних дней,
блистая, не погас!
И вновь ты предо мной,
великий, как бывало,
Как в грозный день,
когда над Неманом стоял,
И рать бессчетная грудь
родины топтала,
И злость Европы ты
орлами окрылял.
Умел согласовать с
Судьбой ты жест и слово!
Актер великий! что Нерон
перед тобой!
Ты в каждом действии
являлся в маске новой,
Владея до конца
восторженной толпой.
Вождь малой армии, ты
дерзок при Арколе;
Король всех королей, в
Берлине лестью пьян;
И, как герой, велик в
своей жестокой доле,
«Где сторожил тебя
великий океан!»
Вершитель давних распрь,
посланник Провиденья,
Ты ветхое стирал с
Европы, новый мир
Являя пред
людьми, – и будут поколенья
Восторженно взирать на
бронзовый кумир.
Александрийский столп!
склонись перед колонной
Вандомской! пусть ее
свергали, но она
Опять возносится главою
непреклонной,
И не свалить ее ветрам
Бородина!
Не стыдно пасть в
борьбе, как древнему герою,
Как пали некогда Титаны
и Эдип.
И ты, внимая волн
безжалостному вою,
Мог смело говорить: «Мой
подвиг не погиб!»
Тиран в кругу льстецов!
губитель сил народа!
Ненасытимый вождь!
вместилище войны!
Тобою создана в пяти
странах свобода,
И цепи ржавые тобой
сокрушены!
Будь славен! И Тильзит,
и «солнце Аустерлица»
Не страшны в прошлом
нам. Они прошли, как сон.
Из пепла выросла
сожженная столица,
И, русские, тебя мы чтим.
Наполеон!
За все: за гений твой,
за дерзость, за надменность,
За красоту твоей
слепительной судьбы,
3а то, что ты познал
земных величий бренность,
За то, что показал, как
жалки все рабы.
Ты был примером нам, и
за тобой, упорны,
Должны стремиться мы!
Пусть нас ведут орлы
К Фридланду, на
Ваграм, – а там пусть жребий черный
Повергнет нас во прах,
на знойный край скалы!
Июль 1912
Что сделал ты, кем был,
не это важно!
Но ты при жизни стал
священным мифом,
В народной памяти
звенишь струной протяжной,
Горишь в веках святым
иероглифом!
Что свято в слове
роковом «свобода»,
Что в слове «родина»
светло и свято,
Для итальянского народа
Все в имени твоем
объято.
Кто б ни был итальянец:
ладзарони,
Купец, поэт, вельможа,
иль убийца, –
Он склонится, как пред
царем в короне,
Пред красным колпаком
гарибальдийца.
Ты в сотнях изваяниях
умножен,
В деревне, в городе, в
открытом поле;
Стоишь, восторжен и
тревожен,
Зовя сограждан к
торжеству и к воле;
Но, пламенный трибун и
вождь толпы упорный,
При всех паденьях не
терявший веры!
Твой пьедестал
нерукотворный –
Гранит Капреры!
10 декабря 1913
Стародавней Ярославне
тихий ропот струн;
Лик твой скорбный, лик
твой бледный, как и прежде, юн.
Раным-рано ты проходишь
по градской стене,
Ты заклятье шепчешь
солнцу, ветру и волне,
Полететь зегзицей
хочешь в даль, к реке Каял,
Где без сил, в траве
кровавой, милый задремал.
Ах, о муже-господине
вся твоя тоска!
И, крутясь, уносит
слезы в степи Днепр-река.
Стародавней Ярославне
тихий ропот струн.
Лик твой древний, лик
твой светлый, как и прежде, юн.
Иль певец безвестный,
мудрый, тот, кто «Слово» спел,
Все мечты веков
грядущих тайно подсмотрел?
Или русских женщин лики
все в тебе слиты?
Ты – Наташа, ты – и
Лиза, и Татьяна – ты!
На стене ты плачешь
утром… Как светла тоска!
И, крутясь, уносит
слезы песнь певца – в века!
1912
Здесь снов не ваял
Сансовино,
Не разводил садов
Ле-Нотр.
Все, волей мощной и
единой
Предначертал Великий
Петр.
Остановив в болотной
топи
Коня неистового скок,
Он повернул лицом к
Европе
Русь, что смотрела на
Восток;
Сковал седым гранитом
реки,
Возвысил золоченый
шпиль,
Чтоб в ясной мгле, как
призрак некий,
Гласил он будущую быль.
Вдали – поля, поля
России,
Усталый труд, глухая
лень,
Все те же нивы вековые
Все тех же скудных
деревень;
Вдали, как редкие
цветенья,
Шумят несмело города,
В краях тоски и
униженья,
Былого рабства и стыда.
Но Петроград огнями
залит,
В нем пышный роскоши
расцвет,
В нем мысль неутомимо
жалит,
В нем тайной опьянен
поэт,
В нем властен твой
холодный гений,
Наш Кесарь-Август, наш
Ликург!
И отзвуком твоих
стремлений
Живет доныне Петербург!
1912
В этом мутном городе
туманов,
В этой, тусклой
безрассветной мгле,
Где строенья, станом
великанов,
Разместились тесно по
земле, –
Попирая, в гордости
победной,
Ярость змея, сжатого
дугой,
По граниту скачет
Всадник Медный,
С царственно протянутой
рукой;
А другой, с
торжественным обличьем,
Строгое спокойствие
храня,
Упоенный силой и
величьем,
Правит скоком сдержанным
коня;
Третий, на коне
тяжелоступном,
В землю втиснувшем упор
копыт,
В полусне, волненью
недоступном,
Недвижимо, сжав узду,
стоит.
Исступленно скачет
Всадник Медный;
Непоспешно едет конь
другой;
И сурово, с мощностью
наследной,
Третий конник стынет над
толпой, –
Три кумира в городе
туманов,
Три владыки в
безрассветной мгле,
Где строенья, станом
великанов,
Разместились тесно по
земле.
1 декабря 1913
Бахус жирный, Бахус
пьяный
Сел на бочку отдохнуть.
За его плечом – багряный
Женский пеплум, чья-то
грудь.
Бочка словно тихо едет,
Словно катится давно,
Но рукой привычной цедит
В чашу женщина вино.
Весел бог черноволосый,
Ждет вечерней темноты;
Кое-как льняные косы
У подруги завиты.
Скрыто небо черной
тучей,
Мгла нисходит на поля…
После чаши – ласки
жгучи,
И желанный одр – земля!
Но, забыв про грезы эти,
Опрокинув к горлу жбан,
Жадно влагу тянет
третий…
Ах, старик, ты скоро –
пьян.
Только девочке-малютке
Странно: что же медлит
мать?
Только мальчик, ради
шутки,
Рубашонку рад поднять.
Из пяти – блаженны двое;
Двум – блаженство знать
потом;
Пятый ведал все земное,
Но блажен и он – вином.
1912