Как, в буйной
слепоте страстей,
Мы то всего
вернее губим,
Что сердцу
нашему милей!
Ф. Тютчев
Итак, это – сон, моя
маленькая,
Итак, это – сон, моя
милая,
Двоим нам приснившийся
сон!
Полоска засветится
аленькая,
И греза вспорхнет
среброкрылая,
Чтоб кануть в дневной
небосклон.
Но сладостны лики
ласкательные,
В предутреннем свете
дрожащие,
С улыбкой склоненные к
нам,
И звезды, колдуньи
мечтательные,
В окно потаенно
глядящие,
Приветствия шепчут
мечтам.
Так где ж твои губы
медлительные?
Дай сжать твои плечики
детские!
Будь близко, ресницы
смежив!
Пусть вспыхнут лучи
ослепительные,
Пусть дымно растаю в их
блеске я,
Но память о сне
сохранив!
1912
Москва
Сумрак тихий, сумрак
тайный,
Друг, давно знакомый
мне,
Безначальный и
бескрайный,
Призрак, зыблющий
туманы,
Вышел в лес и на поляны,
Что-то шепчет тишине.
Не слова ль молитвы
старой,
Древней, как сама земля?
И опять, под вечной
чарой,
Стали призрачной химерой
Скудный лог, орешник
серый,
Зашоссейные поля.
Давний, вечный сон
столетий,
В свете звезд, опять
возник:
И вся жизнь – лишь ветви
эти,
Мир – клочок росистый
луга,
Где уста нашли друг
друга,
Вечность – этот темный
миг!
Июль 1912
Подольск
Безумие белого утра
смотрело в окно,
И было все
странно-возможно и все – все равно.
И было так странно
касаться, как к тайным мечтам,
К прозрачному детскому
телу счастливым губам.
Но облачный день
засветился над далью лесной,
Все стало и ясно, и
строго в оправе дневной.
Ночные безумные
бездны, где все – все равно,
Сменило ты, солнце, сменило
ты, Бородино!
Вот снова стоит
император, и грозный призыв
Мне слышен на поле
кровавом, меж зреющих нив:
«Что страсти пред
гимном победы, пред зовом Судьбы!
Мы все „увлекаемся
Роком“, все – Рока рабы!»
Свет солнца, даль нив,
тень былого! Как странно давно
Безумие белого утра
смотрело в окно!
Июль 1912
Бородино
* * *
Это чувство –
странно-невозможного,
Вдруг обретшего и кровь
и плоть,
В миг воспоминания
тревожного
Я стараюсь тщетно
побороть!
Помнятся, и видятся, и
движутся
Вымыслы безудержной
мечты.
Словно перлы сказочные
нижутся
В ожерелье жуткой
красоты!
И глазам так больно от
слепительной
Вспышки перепутанных
огней…
Но – все было в жизни ли
действительной,
Иль в игре сновидящих
теней?
Здесь я – тайн достигший
иль обманутый
Сладостным предчувствием
чудес?
И боюсь, чтоб перлов
блеск с протянутой
Нити, лишь проснусь я,
не исчез!
Ах, как знак призвания
не ложного
С неба кинь мне светлую
милоть,
Ты, виденьям
странно-невозможного
Даровавшая и кровь и
плоть!
<1916>
Мне вспомнить страшно,
вспомнить стыдно
Мои безумные слова, –
Когда, качаясь
серповидно,
Тень на стене была жива;
Когда клонилось к телу
тело,
Уста искали влажных уст,
И грезе не было предела,
А внешний мир был
странно-пуст.
Я верил, или я не верил?
Любил вполне, иль не
любил?
Но я земное небом мерил
И небо для земли забыл!
Качались тени. Губы
млели.
Светилась тела белизна.
И там, вкруг сумрачной
постели,
Была блаженная страна, –
Страна, куда должны
причалить
Все золотые корабли,
Где змей желаний сладко
жалит
И душен аромат земли!
И не было ни стен, ни
комнат, –
Хмель солнца, пьяная
трава…
О, неужели мысли
вспомнят
Мои безумные слова!
1912
Месяц в дымке
отуманенной
В тусклом небе, словно
раненый,
Обессиленный лежит.
Все огни давно погашены;
Издалека голос башенный
Что-то грустное гудит.
Возвращаюсь вновь под
утро я.
Вновь Минерва, дева
мудрая,
Держит, как маяк, копье.
Там, где Лар стоит
отеческий,
Мне гласит гекзаметр
греческий:
«В мире каждому свое!»
Надо улицей пустынною
Проходить мне ночью
длинною,
После вздохов роковых,
Чтоб укусы и объятия,
Чтоб восторги и
проклятия
Превратить в бессмертный
стих.
1913
* * *
Welche sterben, wenn sie lieben.
Род мой Азры,
для которых
неразлучна
смерть с любовью.
Г. Гейне (нем.)
Я помню легкие пиластры
Закатных облаков в огне,
Когда, со мной целуя
астры,
Ты тихо прошептала мне:
«И я, и я – из рода
азров!»
Я помню бред безумной
ночи,
Бред клятв, и ласк, и
слез, и мук,
Когда, вперив в молчанье
очи,
Ты повторила, с хрустом рук:
«И я, и я – из рода
азров!»
И помню я твой взгляд
застывший
……………………………
И в этот миг, как меч
губивший,
Твои слова я вспомнил
вновь:
Да, ты была из рода
азров!
И никогда к тебе,
волнуем
Желаньем, не прильну без
слов!
Ты не коснешься поцелуем
Моих седеющих висков!
Да, ты была из рода
азров!
И не смотреть нам на
пиластры
Вечерних облаков в огне,
И ты, со мной целуя
астры,
Не повторишь мне, как во
сне;
«И я, и я – из рода
азров!»
1913
Я не был на твоей
могиле;
Я не принес декабрьских
роз
На свежий холм под
тканью белой;
Глаза других не осудили
Моих, от них сокрытых,
слез.
Ну что же! В неге
онемелой,
Еще не призванная вновь,
Моих ночей ты знаешь
муки,
Ты знаешь, что храню я
целой
Всю нашу светлую любовь!
Что ужас длительной
разлуки
Парит бессменно над
душой,
Что часто ночью, в мгле
холодной,
Безумно простирая руки,
Безумно верю: ты со
мной!
Что ж делать? Или жить
бесплодно
Здесь, в этом мире, без
тебя?
Иль должно жить, как мы
любили,
Жить исступленно и
свободно,
Стремясь, страдая и
любя?
Я не был на твоей
могиле.
Не осуждай и не ревнуй!
Мой лучший дар тебе – не
розы:
Все, чем мы вместе в
жизни жили,
Все, все мои живые
грезы,
Все, вновь назначенные,
слезы
И каждый новый поцелуй!
8 января 1914
* * *
Это – не надежда и не
вера,
Не мечтой одетая любовь:
Это – знанье, что за
жизнью серой,
В жизни новой,
встретимся мы вновь.
Нет, не жду я райского
селенья,
Вод живых и золотых
цветов,
Вечных хоров ангельского
пенья
И блаженством зыблемых
часов.
Не страшусь и пламенного
ада,
С дьяволами в красных
колпаках,
Смол огнекипящих и
обряда
Страшного суда на
облаках.
Знаю: там, за этой
жизнью трудной,
Снова жизнь и снова
тяжкий труд;
Нас в простор
лазурно-изумрудный
Крылья белые не
вознесут.
Но и там, под маской
сокровенной,
С новым даром измененных
чувств,
Нам останется восторг
священный
Подвигов, познаний и
искусств.
Там, найдя, кого мы
потеряли,
Будем мы, без пламени в
крови,
Снова жить всей
сладостью печали
И, прошедшей через
смерть, любви!
1914