В ЖИЗНИ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ
В жизни
человеческой, в важные мгновенья,
Облики
незримые вдруг обозначаются,
В обаяньи
подвига, в злобе преступления…
К. Случевский
Мир шумящий, как далек
он,
Как мне чужд он! но сама
Жизнь проводит мимо
окон,
Словно фильмы синема.
Проплывут, звеня,
трамваи,
Прошумит, пыля, авто;
Люди, люди, словно стаи
Птиц, где каждая –
никто!
Франт манерный за
поддевкой,
То картуз, то котелок,
И пред девичьей головкой
Стал замедленный полок.
Плечи, шляпки, взгляды,
груди,
За стеклом немая речь…
Птичья стая, –
люди, люди! –
Как мне сердце уберечь?
Я укрываюсь в
одиночество,
Я ухожу в пределы книг,
Чтоб безысходные
пророчества
Затмили проходящий миг.
Но – горе! – шумы
современности
Врываются в святую тьму!
И нет тюрьмы – моей
надменности,
Нет кельи – моему уму!
Сегодня, визитер
непрошеный,
Ломает запертую дверь…
Ах, убежать на луг
некошеный
Дремать в норе, как
дремлет зверь!
Напрасно! жизнь влачит
последовательно,
Как змей, извилистые
кольца,
И смотрят на меня выведывательно
Виденья дня, как
богомольцы.
1914
Привык он рано презирать
святыни
И вдаль упрямо шел путем
своим.
В вине, и в буйной
страсти, и в морфине
Искал услад, и вышел
невредим.
Знал преклоненья;
женщины в восторге
Склонялись целовать его
стопы.
Как змеерушащий святой
Георгий,
Он слышал яростный
привет толпы.
И, проходя, как некий
странник в мире,
Доволен блеском дня и
тишью тьмы,
Не для других слагал он
на псалтири,
Как царь Давид, певучие
псалмы.
Он был везде: в
концерте, и в театре,
И в синема, где
заблестел экран;
Он жизнь бросал лукавой
Клеопатре,
Но не сломил его
Октавиан.
Вы пировали с ним, как
друг, быть может?
С ним, как любовница,
делили дрожь?
Нет, одиноко был им
искус прожит,
Его признанья, –
кроме песен, – ложь.
С недоуменьем, детским и
счастливым,
С лукавством старческим
– он пред собой
Глядит вперед. Простым и
прихотливым
Он может быть, но должен
быть – собой!
1912
Что я могу припомнить?
Ясность глаз
И детский облик,
ласково-понурый,
Когда сидит она, в
вечерний час,
За ворохом шуршащей
корректуры.
Есть что-то строгое в ее
глазах,
Что никогда расспросов
не позволит.
Но, может быть,
суровость эта – страх,
Что кто-нибудь к
признаньям приневолит.
Она смеяться может, как
дитя,
Но тотчас поглядит лицом
беглянки,
Застигнутой погоней; миг
спустя
Она опять бесстрастно
правит гранки.
И, что-то важное, святое
скрыв
На самом дне души, как
некий идол,
Она – как лань пуглива,
чтоб порыв
Случайный – тайны
дорогой не выдал.
И вот сегодня – ясность
этих глаз
Мне помнится; да
маленькой фигуры
Мне виден образ; да, в
вечерний час,
Мне слышен ровный шелест
корректуры…
1913
Я жизнь прожила
безотрадно, бесцельно,
И вот, как похмелье от
буйного пира,
Осталась мне горечь
тоски беспредельной
И смутная ненависть к
радостям мира.
Как всем, мне весна, в
ликовании ярком,
Лучами сверкала, дышала
сиренью,
И жизнь мне казалась
приветливым парком,
Где тайно беседки зовут
к наслажденью.
Но ранняя буря
промчалась над садом,
Сломала сирени и завязи
яблонь,
Наплакалась ливнем,
натешилась градом,
Цветник мой был смыт, и
был сад мой разграблен.
И после настало желанное
лето,
И хмурая осень, и холод
под снегом…
И не было в сердце на
зовы ответа,
И не было силы
довериться негам.
Другим расцветут, с
новым маем, фиалки,
Другие поплачут у
выжженной нивы…
Мы – нищи, мы – робки,
мы – стары, мы – жалки.
Кто мертвый, будь
мертвым! живите, кто живы!
1913
На церковной крыше,
У самого золотого креста
(Уже восхода полоски
наметились),
Как две летучих мыши,
Две ведьмы встретились:
Одна – стара и толста,
Другая – худа и моложе
(Лицо с кошачьей
мордочкой схоже),
И шептались, ветра
весеннего тише.
– Сестра, где была?
–
Старуха захохотала.
– Тра-ла-ла!
Всю ночь наблюдала:
Юноша собирался
повеситься!
Все шагал, писал и
смотрел
На серп полумесяца,
Лицом – как мел.
Любовь, как видно,
замучила.
Ждать мне наскучило,
И я, против правил,
Подсказала ему:
«удавись!»
Он в петлю голову
вставил
И повис.
Худая в ответ
улыбнулась.
– И мне досталось!
В грязных номерах
натолкнулась,
Как девушка старику
продавалась.
Старичонка – дряхлый и
гадкий,
Горб, как у верблюда,
А у нее глаза – как
загадки,
И плечи – как чудо.
Как был он противен,
сестра,
А она молчала!
Я до утра,
Сидя в углу, наблюдала.
Так, у золотого креста,
На церковной крыше,
Как две летучих мыши,
Шептались две ведьмы.
И та, что была и стара и
толста,
Прибавила:
– Хоть это и против
правила,
Но будем по утрам
встречаться и впредь мы!
1914
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Девочкой играла
Утром рано-рано.
Дед твердил с улыбкой,
Ласков, сед и важен,
Что далеким предком
Был платан посажен.
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Девушкой скрывалась
В первый час тумана.
Целовалась сладко
В тихом лунном свете,
Так, как целовались
Люди ряд столетий.
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Женщиной рыдала
Под напев фонтана.
Горестно рыдала
О минутной сказке
Опалившей страсти,
Обманувшей ласки.
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
В старость вспоминала
Жизнь, как мир обмана,
Вспоминала, с грустной
Тишиной во взоре,
Призрачное счастье,
Медленное горе.
И, в тени прозрачной
Светлого платана,
Так же сладко дремлет
Прежняя поляна.
Ты же на кладбище,
Под плакучей ивой,
Спишь, предавшись грезе,
Может быть, счастливой.
1913
Она любила строй
беспечный
Мечтаний, уводящих
вдаль,
Цветы, снежинки, пояс
млечный
И беспричинную печаль.
Она любила, ночью
зимней,
Невестой медлить у окна,
В своих стихах, как в
тихом гимне,
Твердя безвольно: я –
одна!
Она ждала, ждала кого-то,
Кто, смел, безумен и
красив,
Всю жизнь отдаст ей без
отчета,
Всю жизнь сольет в один
порыв.
Но Рок был странно
беспощаден,
Не обманул и не свершил.
Тот не был жарок, не был
хладен,
Он и любил и не любил.
Его не-пламенные ласки,
Его обдуманная речь,
Его лицо – как образ
маски –
Могли овеять, но не
сжечь.
Стремясь в мятежную
безбрежность
Она искала крыльев, но
Он приносил ей только
нежность…
И было все предрешено!
…………………………..
…………………………..
…………………………..
…………………………..
1913
О, эти
встречи мимолетные
На шумных
улицах столиц…
«Венок»
Мы – электрические светы
Над шумной уличной
толпой;
Ей – наши рдяные приветы
И ей – наш отсвет
голубой!
Качаясь на стеблях
высоких,
Горя в преддверьях
синема,
И искрясь из витрин
глубоких,
Мы – дрожь, мы – блеск,
мы – жизнь сама!
Что было красочным и
пестрым,
Меняя властным
волшебством,
Мы делаем
бесцветно-острым,
Живей и призрачней, чем
днем.
И женщин, с ртом, как
рана, алым,
И юношей, с тоской в
зрачках,
Мы озаряем небывалым
Венцом, что обольщает в
снах.
Даем соблазн любви
продажной,
Случайным встречам –
тайный смысл;
Угрюмый дом многоэтажный
Мы превращаем в символ
числ.
Из быстрых уличных
мельканий
Лишь мы поэзию творим,
И с нами – каждый на
экране,
И, на экране кто, –
мы с ним!
Залив сияньем
современность,
Ее впитали мы в себя,
Всю ложь, всю мишуру,
всю бренность
Преобразили мы, любя, –
Мы – электрические светы
Над шумной уличной
толпой,
Мы – современные поэты,
Векам зажженные Судьбой!
1913
Дрожащей проволоки альт
Звенит так нежно;
Заполнен сумрачный
асфальт
Толпой мятежной.
Свистки авто и трамов
звон
Поют так нежно;
Вечерний город полонен
Толпой мятежной.
Свет электрических шаров
Дрожит так нежно;
Ты слышишь ли немолчный
зов
Толпы мятежной?
Вот девушки случайный
взор
Блеснул так нежно;
О, кто его так быстро
стер
Толпой мятежной?
Тень синеватая легла
Вокруг так нежно,
И проститутки без числа
В толпе мятежной.
25 мая 1914
Пропеллеры, треща,
стрекочут:
То клекоты бензинных
птиц
О будущем земли
пророчат.
Но сколько нежных
женских лиц!
Иглой заостренные шляпы,
Зелено-белые манто, –
И как-то милы даже
всхрапы
На круг въезжающих авто.
В живой толпе
кафешантанной
Я уловил случайно вновь
Давно знакомый взгляд…
Как странно!
Твой взгляд, бессмертная
любовь!
И, пестрой суеты
свидетель,
Я веру в тайну берегу,
Не видя в сини «мертвых
петель», –
Воздушных вымыслов Пегу.
Май 1914
Москва
В угрюмом сумраке ночей
безлунных
Люблю я зыбкость
полусонных вод.
Приникнув к жесткости
оград чугунных,
Люблю следить волны
унылый ход.
Свет фонарей,
раздробленный движеньем,
Дрожит в воде семьей
недлинных змей,
А баржи спят над зыбким
отраженьем
Глубоким сном измученных
зверей.
Так близко
Невский, – возгласы трамваев,
Гудки авто, гул тысяч
голосов…
А серый снег, за теплый
день растаяв,
Плывет, крутясь, вдоль
темных берегов.
Так странно: там – кафе,
улыбки, лица…
Здесь – тишь, вода и
отраженный свет.
Все вобрала в водоворот
столица,
На все вопросы принесла
ответ.
И если жизнью, слишком
многострунной,
Измучен ты, – приди
ко мне, сюда,
Перешагни чрез парапет
чугунный,
И даст тебе забвение
вода.
1 ноября 1912
Петербург
Тоненькие свечечки,
Робкие, мерцают.
Голосочки детские
Басу отвечают.
Слышно над склоненною
толпой:
«Со святыми упокой».
Хорошо под лентами,
Мирно под цветами!
Песни умиленные
Сложены не нами.
Обещает мир напев
святой:
«Со святыми упокой».
Выйдешь в ночь холодную:
Светы и трамваи…
Сладостно задуматься
О блаженном рае.
Боже! – утомленных
суетой
Со святыми упокой!
3 ноября 1912
Петербург
Я вижу
детский блеск очей.
А. Фет
– Что же ты
сделала, девочка милая,
С фарфоровой куклой
своей?
– Когда было
скучно, ее колотила я,
И вот – теперь трещина в
ней.
– Глаза открывала и
закрывала она,
Папа-мама могла
говорить.
– А теперь совсем
безмолвною стала она,
Не знаю, как с ней мне и
быть.
– Чего же ты
хочешь, девочка нежная?
Куклу целуешь зачем?
– Хочу, чтоб была
она снова, как прежняя,
Такой, как прежде,
совсем.
– Девочка милая,
сама ты разбила ее.
Теперь куклы прежней –
нет…
– Боже мой! Боже
мой! так я любила ее!
Без нее не мил мне весь
свет!
1912
Маленькая девочка
плакала вчера:
«Почему туманами полны
вечера?
Почему не каждый день
солнце – как алмаз?
Почему не ангелы утешают
нас?»
Маленькая девочка
вечером, в тени,
Плакала, и ангел ей
прошептал: «Усни!
Как алмаз, засветится
солнце поутру,
И с тобой затею я под
вечер игру!»
Маленькая девочка
улеглась в постель…
За окном шептала ей
сумрачная ель:
«Нет, не верь ты ангелу!
Он тебе солгал:
Поутру луч солнечный
будет – как кинжал!»
4 мая 1912
Собирай свои цветочки,
Заплетай свои веночки,
Развлекайся как-нибудь,
По лугу беспечно бегай!
Ах, пока весенней негой
Не томилась тайно грудь!
У тебя, как вишня,
глазки,
Косы русые – как в
сказке;
Из-под кружев панталон
Выступают ножки стройно…
Ах! пока их беспокойно
Не томил недетский сон!
Увидав пятно на юбке,
Ты надула мило губки,
Снова мило их надуй!
Эти губки слишком
красны:
Ах! пока угрюмо-страстный
Не сжимал их поцелуй!
1913
С вербочками девочки,
Девочки со свечечками,
Вышедши из церковки,
Кроют куцавеечками
(Ветер, ты не тронь!)
Слабенький огонь.
Улица оснежена,
Спит высь затуманенная…
Чу! толпа мятежная
Воет, словно раненая,
Там, где осиян
Светом ресторан.
И бредут под блеснами
Злыми, электрическими,
С свечками и ветками
Тени идиллические.
Трепетен и тих
Свет на лицах их.
17 марта 1912
Четыре девочки по
четырнадцати лет
На песчаной площадке
играют в крокет.
Молоточек поставят между
ног, и – стук!
Шар чужой далеко
отлетает вдруг.
А солнце, лучи посылая
вкось,
Белые платьица пронзает
насквозь,
Чтобы каждый мечтатель
видеть мог
Детские формы худощавых
ног.
Девочки смеются, –
что щебет птиц! –
И черны узоры длинных
ресниц,
Но пятна волос еще
черней
В слепительном блеске
закатных огней.
16 июня 1915
Красная и синяя –
Девочки в траве,
Кустики полыни
Им по голове.
Рвут цветочки разные,
Бабочек следят…
Как букашки – праздны,
Как цветки на взгляд.
Эта – ленокудрая,
С темной скобкой – та…
Вкруг природы мудрой
Радость разлита.
Вот, нарвав букетики,
Спорят: «Я да ты…»
Цветики – как дети,
Дети – как цветы.
Нет нигде уныния,
Луг мечтает вслух…
Красный блик, блик
синий, –
Шелк головок двух!
15 июля 1915
Буркова