Счастлив, кто
посетил сей мир
В его минуты
роковые.
Его призвали
всеблагие
Как
собеседника на пир.
Он – их
высоких зрелищ зритель…
Ф. Тютчев
Орел
одноплеменный!
…Верь слову
русского народа:
Твой пепл мы
свято сбережем,
И наша общая
свобода,
Как феникс,
возродится в нем
Ф. Тютчев
Провидец! Стих твой
осужденный
Не наше ль время
прозревал,
Когда «орел
одноплеменный»
Напрасно крылья
расширял!
Сны, что тебе туманно
снились,
Предстали нам,
воплощены,
И вещим светом озарились
В багровом зареве войны.
Опять родного нам народа
Мы стали братьями, –
и вот
Та «наша общая свобода,
Как феникс», правит свой
полет.
А ты, народ скорбей и
веры,
Подъявший вместе с нами
брань,
Услышь у гробовой пещеры
Священный возглас;
«Лазарь, встань!»
Ты, бывший мертвым в
этом мире,
Но тайно памятный
Судьбе,
Ты – званый гость на
нашем пире,
И первый наш привет –
тебе!
Простор родимого предела
Единым взором облелей,
И крики «Польска не
сгинела!»
По-братски, с русским
гимном слей!
1 августа 1914
Опять я – бродяга
бездомный,
И груди так вольно дышать.
Куда ты, мой дух
неуемный,
К каким изумленьям
опять?
Но он, – он лишь
хочет стремиться
Вперед, до последней
поры;
И сердцу так сладостно
биться
При виде с Замковой
Горы.
У ног «стародавняя
Вильна», –
Сеть улиц, строений и
крыш,
И Вилия ропщет
бессильно,
Смущая спокойную тишь.
Но дальше, за кругом
холмистым, –
Там буйствует шумно
война,
И, кажется, в воздухе
чистом
Победная песня слышна.
Внизу же, где липки так
зыбко
Дрожат под наитием дня,
Лик Пушкина, с мудрой
улыбкой,
Опять поглядит на меня.
15 августа 1914
Вильно
Все чаще по улицам
Вильно
Мелькает траурный креп.
Жатва войны обильна,
Широк разверзнутый
склеп.
Все чаще в темных
костелах,
В углу, без сил
склонена,
Сидит, в мечтах
невеселых,
Мать, сестра иль жена.
Война, словно гром
небесный,
Потрясает испуганный
мир…
Но все дремлет ребенок
чудесный,
Вильно патрон – Казимир.
Все тот же, как сон
несказанный,
Как сон далеких веков,
Подымет собор святой
Анны
Красоту точеных венцов.
И море все той же
печали,
Все тех же маленьких
бед,
Шумит в еврейском
квартале
Под гулы русских побед.
17 августа 1914
Вильно
А. Р. Ледницкому
В первый раз по улицам
Варшавы
С легким сердцем прохожу
один.
Не гнетет меня кошмар
кровавый
Темной славы роковых
годин.
Все, что было, –
нет, не миновало,
И веков мгновенью не
сломать;
Но, быть может, нынче
день начала,
Нынче солнце в небе –
как печать.
Пусть оно наш день
запечатлеет,
День, когда, как братья,
мы могли
Все сказать, о чем язык
немеет,
Что мы долго в душах
берегли.
Мы сошлись не по
тропинке узкой,
Как к поэту близится
поэт;
Я пришел путем большим,
как русский,
И, как русский, слышал я
привет.
А на улице, как стих
поэмы,
Клики вкруг меня
сливались в лад:
Польки раздавали
хризантемы
Взводам русских
радостных солдат.
24 августа 1914
Варшава
Как пред грозой касатки
низко
Скользят над ровностью
поляны, –
Так в знак, что грозы
боя близки, –
Взгляни, – парят
аэропланы.
Миг, – и
продольный, долгий трепет
Пройдет по улице;
метнется
Толпа, и тротуар
облепит,
И взор за взором в высь
вопьется.
Мотки белеющей кудели
Взлетят и таять будут в
сини,
И, под пальбу, дымки
шрапнелей
Распутаются в сети
линий.
А там, воздушные пираты,
Спокойно правя лет
машины,
Вонзят сквозь пар
голубоватый
Свой взор, как мы, на
дно равнины.
Увидят, как темнеют
зыбко
Квадраты крыш и зданий
ромбы…
С какой змеящейся
улыбкой
Качнут два немца в небе
бомбы!
24 декабря 1914
Варшава
Залито поле, как
золотом,
Щедрым посевом патронов.
Вдалеке, как гигантским
молотом,
Расколоты гребни
склонов.
На холмике ждет
погребения,
Ниц повергнуто, тело
солдата.
Слабый запах тления,
А в руке письмо зажато.
Рядом тела лошадиные:
Оскалены зубы, изогнуты
шеи…
Ах, не труды ль
муравьиные
Эти валы, окопы,
траншеи?
Видел я: меж винтовок
раздробленных
Лежит с дневником
тетрадка;
Сколько тайных надежд,
обособленных,
В нее вписывал кто-то
украдкой!
Манерки, ранцы, зарядные
Ящики, крышки шрапнелей,
И повсюду воронки
громадные
От снарядов, не
достигших цели.
Брожу меж обломков, гадательно
Переживая былые моменты.
А вдали, взвод солдат,
старательно,
Убирает пулеметные
ленты.
Октябрь 1914
Прушков
Война здесь прошла,
прокричала
Стальными глотками
пушек,
В руке дома изломала,
Как вязку хрустнувших
сушек.
Вот там, за сырым
перелеском,
Гости Войны сидели,
Она забавляла их блеском
Пускаемых к небу
шрапнелей.
Смерть-сестру
пригласила; «Участвуй, –
Ей сказала, – как
старшая, в пире!»
Подавались роскошные
яства,
Каких и не видели в
мире.
Были вина и хмельны и
сладки,
Их похваливал
Бой-собутыльник.
Обильные пира остатки
Скрывает теперь
чернобыльник.
День и ночь продолжался
праздник,
Вкруг, от браги
багряной, все смокло…
Только кто ж из гостей,
безобразник,
Перебил в дальних окнах
стекла?
Кто, шутник неуместно грубый,
Подпалил под конец
чертоги?
И теперь торчат только
трубы
Обгорелые, – вдоль
дороги.
4 декабря 1914, Ноябрь 1914
Брезины – Варшава – Лович
А. М. Федорову
Был день войны, но час
предсмертный дня.
Ноябрьский воздух нежил,
как в апреле.
Вкруг озими прозрачно
зеленели,
Пылало солнце, небосклон
пьяня.
Нас мотор мчал – куда-то
иль без цели…
Бесцельность тайно
нежила меня.
И ты, как я, заворожен
был. Пели
Нам голоса закатного
огня.
Забылось все: шум битв и
вопль страданий…
Вдвоем, во храме мировых
пыланий,
Слагали мы гимн красоте
земной…
Нас мотор мчал – без
цели иль куда-то…
О, помню, помню – дивный
сон заката
Под грохот пушек, ровный
и глухой.
13 декабря 1914
В семье суровых
ветеранов
Пью чай. Пальба едва слышна.
Вдали – под снегом спит
Цеханов,
И даль в снегу
погребена.
Сквозь серые туманы
солнце
Неярко светит без лучей.
Тиха беседа о японце,
И равномерен звук речей.
Незримо судьбы всей
Европы
С судьбой уральцев
сплетены, –
Но нынче в снежные окопы
Доходит смутно гул
войны.
Мир крикнул этим
бородатым
Сибирякам: «Брат,
выручай!»
И странно с сумрачным
солдатом
Пить на досуге мутный
чай.
Неизмеримым бредят
грезы,
Крушеньем царств и
благом всех…
А здесь – рассказы про
шимозы
Сменяет беззаботный
смех.
24 декабря 1914
Цеханов
Отбрасывая версты,
стучит автомобиль,
Крутится даль за далью и
сзади вьется пыль.
Селенье, нивы, поле,
костел, окоп, река…
Казачее становье на
склоне у леска.
Табун свободных коней,
походных кухонь дым;
Заполнен луг движеньем
запутанно-цветным;
Толпа котлы обстала;
смех, говор, песня, крик…
Как просверкали ярко
верхи железных пик!
Еще в глазах – мундиры и
шапки набекрень,
А падает сурово от
строгих сосен тень.
Лесной дорогой мотор,
стуча, летит вперед…
Чу! слышен с поворота
трещащий пулемет!
9 июля 1915
Опять – развесистые липы
И склады бревен за
избой;
Телеги, вдоль дороги,
скрипы,
Окно с затейливой
резьбой;
Вдали – излуки малой
речки,
И главы дальнего села;
А близко – девка на
крылечке
Статна, румяна, весела.
Нырнул, поднявши хвост,
утенок,
А утка с важностью
плывет.
Как изумителен, как
тонок
Прозрачных тучек
хоровод!
Здесь мир и век забыть
возможно…
Но чу! порой сквозь шум
лесов
Со станции гудит
тревожно
Гул санитарных поездов.
10 июня 1915
Бурково
Каждый день поминайте
молитвой умильной
Тех, кто молится нынче
на ратных полях,
Там, где Смерть
веселится поживой обильной,
Блуждая с косой в руках;
Где рассвет, проступая,
скользит меж развалин,
Эхо вторит раскатам
мортир без числа;
Где блуждающий ветер,
угрюм и печален,
Ласкает в траве тела;
Где валы, баррикады,
окопы, редуты
Перерезали ниву,
прорезали лес;
Где германский пропеллер
считает минуты,
Грозя с голубых небес;
И где фейерверк ночью,
безмерен, невидан,
Одевает просторы в
стоцветный наряд, –
На полях, где лежит,
беспощадно раскидан,
Стальной и свинцовый
град!
Долю ратников вашим
уютом измерьте,
Вашей негой домашней,
при свете, в тепле…
Поминайте в салонах, в
театре, в концерте, –
Кто ныне в снегах и
мгле!
Поминайте ушедших
молитвой умильной,
Всех, кто должен
молиться на ратных полях,
Там, где Смерть
веселится поживой обильной,
С тяжелой косой в руках!
Август 1915
Москва