Я лицо укрыл
бы в маске…
Ф. Сологуб
Когда святых наук начала
Я постигал во храме Фта,
Меня, я помню, искушала
Твоя земная красота.
Но, согрешив, я с ложа
прянул
И богу бездн огни
возжег.
Твой облик в дым
кадильный канул,
И я тебя вернуть не мог.
Не ты ли перси, как
алмазы,
Бросала щедро мне на
грудь?
Но финикиец одноглазый
На Рим повел надменный
путь.
В смятеньи я твой дом
оставил,
Молчал на все мольбы в
ответ…
И дал врагу Эмилий Павел
В добычу также мой
браслет!
Я, в золотой Антиохии,
Забыв, меж рыцарей
других,
К святой земле пути
святые,
Был счастлив вздохом уст
твоих!
Но протрубил призыв
военный,
Я поднял меч, я поднял
щит,
И был мне чужд твой взор
надменный,
Когда нас в бой стремил
Годфрид!
И в дни, когда в провал
кровавый
Свободы призрак толпы
вел,
Ты мне сказала: «Все не
правы,
Иди за мной, как прежде
шел!»
Но зов борьбы, как рев
пучины,
Покрыл призывные слова…
И, помню, с плахи
гильотины
Моя скатилась голова.
Не кончен древний
поединок,
Он длится в образах
времен.
Я – воин, я – поэт, я –
инок,
Еще тобой не побежден.
В глухом лесу, в огнях
театра,
В случайных встречах,
жду тебя:
Явись, предстань, как
Клеопатра,
Чтоб вновь Антоний пал,
любя!
Ноябрь 1907. 1912. 1914
Я – мумия, мертвая
мумия.
Покровами плотными
сдавленный,
Столетья я сплю
бестревожно,
Не мучим ни злом, ни
усладой,
Под маской на тайне
лица.
И, в сладком томленьи
раздумия,
В покой мой, другими
оставленный,
Порой, словно тень,
осторожно
Приходит, с прозрачной
лампадой,
Любимая внучка жреца.
В сверкании лала и
золота,
Одета святыми уборами,
Она наклоняется гибко,
Целует недвижную маску
И шепчет заклятья любви:
«Ты, спящий в гробнице
расколотой!
Проснись под упорными
взорами,
Привстань под усталой
улыбкой,
Ответь на безгрешную
ласку,
Для счастья, для мук
оживи!»
Стуча ожерельями,
кольцами,
Склоняется, вся
обессилена,
И просит, и молит
чего-то,
И плачет, и плачет, и
плачет
Над свитком покровов
моих…
Но как, окружен
богомольцами,
Безмолвен бог, с обликом
филина,
Я скован всесильной
дремотой.
Умершим что скажет, что
значит
Призыв непрозревших живых!
1913
Иксион
О Зевс! где гром твой?
до земли он
Не досягнул! где молньи
все?
Пусть распинаем я,
Иксион,
На беспощадном колесе!
Пусть Тартара
пространства серы,
Пусть муки вечны
впереди, –
Я груди волоокой Геры,
Дрожа, прижал к своей
груди!
Зевс
Смертный безумец! не
Геру ласкал ты!
Зевса забыл ты безмерную
власть.
Призрак обманный в
объятьях держал ты;
Я обманул ненасытную
страсть!
Гера со мною, чиста,
неизменна,
Здесь, на Олимпе, меж
вечных богинь.
Смертный, посмевший
мечтать дерзновенно,
Вечно страдай, все
надежды покинь!
Иксион
О Зевс! я радостную Геру
Привел к себе, в ночную
тишь.
Чем эту пламенную веру
В моей душе ты
заглушишь?
Так! сделай казнь
страшней, огромней,
Я счастлив роковой
судьбой!
А ты, богов властитель, помни,
Что я смеялся над тобой!
1913
Я помню: мой корабль
разбитый
Стал у Фракийских
берегов.
О, кто ж явился мне
защитой
В чужой стране, среди
врагов?
Ты, Родопейская Филлида,
Царевна, косы чьи – как
смоль!
Ты облегчила все обиды,
Всю сердца сумрачного
боль!
И я, в опочивальне
темной,
Испил все радости любви,
Припав, в безвольности
нескромной,
На груди полные твои!
И что ж! На родине
крещеньем
Мне встали козни, войны,
понт, –
И годы медлил
возвращеньем
К тебе неверный
Демофонт!
Я верил: ты меня
дождешься,
Моя далекая жена!
И снова в грудь мою
вопьешься
Зубами, в неге полусна.
И вот опять на берег
дальний
Я прибыл: но тебя здесь
нет,
И только тихий куст
миндальный
Твердит про счастье
прошлых лот.
О! я вопьюсь в него
зубами,
Приникну к золотой коре,
И, знаю, свежими листами
Он обновится на заре!
Его я выпью кровь и
соки,
Так, как любовник пьет
любовь!
Как друг от друга мы
далеки,
Как близки мы, Филлида,
вновь!
1913
Как царственно в
разрушенном Мемфисе,
Когда луна, тысячелетий
глаз,
Глядит печально из
померкшей выси
На город, на развалины,
на нас.
Ленивый Нил плывет, как
воды Стикса;
Громады стен
проломленных хранят
Следы кирки неистового
гикса;
Строг уцелевших
обелисков ряд.
Я – скромный гость из
молодой Эллады,
И, в тихий час
таинственных планет,
Обломки громкого былого
рады
Шепнуть пришельцу
горестный привет:
«Ты, странник из земли,
любимой небом,
Сын племени, идущего к
лучам, –
Пусть ты клянешься Тотом
или Фебом,
Внимай, внимай, о
чужестранец, нам!
Мы были горды, высились
высоко,
И сердцем мира были мы в
веках, –
Но час настал, и вот,
под бурей Рока,
Погнулись мы и полегли
во прах.
В твоей стране такие же
колонны,
Как стебли, капителью
расцветут,
Падет пред ними путник
удивленный,
Их чудом света люди назовут.
Но и твои поникнут в
прах твердыни,
Чтоб после путники иной
страны,
Останки храмов видя
средь пустыни,
Дивились им, величьем
смущены.
Быть может, в землях их
восстанут тоже
Дворцы царей и капища
богов, –
Но будут некогда и те
похожи
На мой скелет,
простертый меж песков.
Поочередно скиптр
вселенской славы
Град граду уступает. Не
гордись,
Пришелец. В мире все на
время правы,
Но вечно прав лишь тот,
кто держит высь!»
Торжествен голос
царственных развалин,
Но, словно Стикс,
струится черный Нил.
И диск луны, прекрасен и
печален,
Свой вечный путь вершит
над сном могил.
1913
В замке пышном и
старинном, где пустынный круг покоев
Освящен и облелеян
грустной тайной тишины,
Дни следя, как свиток
длинный, жажду жизни успокоив,
Я всегда мечтой овеян,
я храню любовно сны.
Сны приходят в пестрой
смене, ряд видений нежит душу,
Но одна мечта меж ними
мне дороже всех других.
Ради милых умилений
давней клятвы не нарушу,
Утаю святое имя, не
включу в певучий стих!
Словно девушка
стыдлива, шаловлива, как ребенок,
И как женщина желанна,
предо мной встает она:
Губы сжаты так
тоскливо, стан изогнутый так тонок,
И глаза глядят так
странно – из глубин неясных сна!
В замке пышном и
старинном, мы, в пустынной старой зале,
Руки медленно сплетаем,
там, где дремлют зеркала,
Соблазнительно-невинно,
в дрожи счастья и печали,
Клятвы страсти
повторяем, и от них бледнеет мгла.
Теплых уст
прикосновенья, приближенья рук палящих,
И биенье близко, рядом,
сердца в трепетной груди…
Но потом, как
дуновенье, словно листьев шелестящих,
С ветром, шепоты над
садом, – тихий голос: «Уходи!»
Зову тайному покорна,
из упорных рук без слова
Ускользая, на прощанье
из стекла бросает взгляд…
Но уже над бездной
черной рой видений вьется снова:
Форм бесстыдных
очертанья, очи, губы, хаос, ад…
В замке пышном и
старинном, где пустынно дремлют тени,
Как в безмолвии могилы,
я живу в беззвучной мгле,
Сны слежу, как свиток
длинный, чтоб среди иных видений
Увидать, как облик
милый улыбнется мне в стекле!
8 мая 1912
На песке, пред дверью
бестиария,
На потеху яростных
людей,
Быть простертым в сетке
сполиария,
Слыша дикий вопль толпы:
«Добей!»
Если взор не застлан
тьмой кровавою,
Рассмотреть над сводом в
вышине
Кесаря, что горд
всемирной славою,
И весталок в белом
полотне;
Круг красавиц, с пышными
криналями,
Юношей, с веселием в
очах,
Феба лик, сияющий над
далями,
В чистых недоступных
небесах;
Вспомнить все, что может
сладко-бурного
Встретиться бесправному
рабу:
Бред беспечный праздника
Сатурнова,
Ласки потаенной ворожбу;
И, поняв, что в мире нет
желаннее
Ничего, чем эта жизнь
людей, –
Чуть шепнуть покорное
прощание
Под гудящий вопль толпы:
«Добей!»
1913