ПОД УЛЫБКОЙ
СОЛНЦА
И для них
весною красной,
Под улыбкой
солнца ясной,
Распускалися
цветы.
К. Фофанов
И в том же парке,
давнем, старом,
Где, отрок, ранний свой
восход
Я праздновал, вверяясь
чарам
Бестрепетных озерных
вод,
Где я слагал впервые
песни,
С мечтой неверной о
любви,
Где жизнь все слаще, все
чудесней
Шептала в ветре мне:
«Живи!»
Я прохожу чрез
годы, – годы,
Исполненные бурь и смут,
А вкруг – все тот же
блеск природы,
Все тот же мерный бег
минут!
Как будто не было
безумий,
Позорных и блаженных
лет:
Я узнаю в июльском шуме
Былой, божественный привет.
И мил мне чей-то взор
манящий,
И алость чьих-то близких
губ,
И дождь, чуть слышно
моросящий,
И зелень острохвойных
куп.
Вы живы, царственные
ели!
Как вы, жива душа моя!
Напрасно бури тяготели
Годин шумящих бытия!
Я – тот же отрок,
дерзко-юный,
Вся жизнь, как прежде,
впереди,
И кедра сумрачные струны
Мне под дождем поют:
«Иди!»
Иду я, полон прежней
веры,
К безвестным далям, к
новым снам,
И этот день,
туманно-серый,
Векам покорно передам.
Он был, он есть, –
без перемены
Он будет жить в стихе моем.
Как имя нежное Елены,
Сплетенное с мелькнувшим
днем.
6-7 июля 1912
Петровско-Разумовское
Я учусь быть добрым, я
хочу быть ласковым.
Вы, стихов поющих верные
хранители:
Это будет песня, это
будет сказка вам!
Нежные признанья
выслушать хотите ли?
В тайный бор дороги
конному и пешему
Дикими кустами строго
загорожены.
Там русалки вторят
звонким смехом лешему;
Карликов заморских –
норы вдоль изложины;
Там, на курьих ножках,
есть изба Ягиная;
Плачет, заблудившись,
Гретхен с юным Гензелем;
В чаще, где не молкнет
песня соловьиная,
Там высокий терем, с
древнефряжским вензелем.
В горнице тесовой, у
окна открытого,
Ждет меня царевна, Нелли
светло-русая.
К ней, от жизни мерной,
мира домовитого,
На коне волшебном вдруг
переношуся я.
Маленькие руки я ласкаю
длительно,
Аленькие губки я целую,
радостный;
Смех ее ответный нежит
так целительно,
Взор ее мне светит:
тихий, милый, благостный.
За окном Жар-Птица
пролетит, вся в пламени,
Рюбецаль киркою
простучит с участием…
Нам не нужно лучших,
непреложных знамений:
В тереме мы дышим
волшебством и счастьем!
О чудесном лесе буду
песни складывать,
Расскажу про терем
сказку – правду мудрую.
Вам, друзья
напевов, – слушать и разгадывать:
Где я взял царевну,
Нелли светлокудрую!
1912
Москва
Завечерело озеро, легла
благая тишь.
Закрыла чашу лилия,
поник, уснул камыш.
Примолкли утки дикие;
над стынущей водой
Лишь чайка, с криком
носится, сверкая белизной.
И лодка чуть колышется,
одна средь темных вод,
И белый столб от месяца
по зыби к нам идет.
Ты замолчала, милая, и я
давно молчу:
Мы преданы вечерней мгле
и лунному лучу.
Туманней дали берега,
туманней дальний лес;
Под небом, чуть
звездящимся, мир отошел, исчез…
Я знаю, знаю,
милая, – в священной тишине
Ты снова, снова думаешь
печально – обо мне!
Я знаю, что за горестной
ты предана мечте…
И чайка, с криком
жалобным, пропала в темноте.
Растет, растет
безмолвие, ночь властвует кругом…
Ты тайно плачешь, милая,
клонясь к воде лицом.
24 июля 1912
Сенежское озеро
Муаровые отблески
сверкают под лучом.
Мы вновь на тихом озере,
как прежде, мы вдвоем.
Дождь легкий, дождь
ласкающий кропит, кропит листву…
Мне кажется, что снова я
в далеком сне живу.
И солнце улыбается, как
было год назад,
И пестрые жемчужины
отряхивает сад.
Все то же, что томило
нас: и парк, и дождь, и пруд,
И сосны острохвойные наш
отдых стерегут!
Любви порыв ликующий,
как странно ты живуч!
Сквозь дождь, сквозь
небо серое сверкает вещий луч!
За сеткой – даль
туманная, пузырится вода…
О Солнце! победителем останься,
как тогда!
1913
После скитаний,
далеких и трудных,
вдали заблистали,
В нежном тумане,
лугов изумрудных
знакомые дали!
В море шумящем,
под ропоты бури,
манило вернуться –
К зарослям-чащам,
к неяркой лазури, –
над речкой проснуться,
Слыша мычанье
быков и призывы
родимой свирели…
Кончив блужданье,
усталый, счастливый,
вот я – у цели!
1915
Как, в буйной
слепоте страстей,
Мы то всего
вернее губим,
Что сердцу
нашему милей!
Ф. Тютчев
Итак, это – сон, моя
маленькая,
Итак, это – сон, моя
милая,
Двоим нам приснившийся
сон!
Полоска засветится
аленькая,
И греза вспорхнет
среброкрылая,
Чтоб кануть в дневной
небосклон.
Но сладостны лики
ласкательные,
В предутреннем свете
дрожащие,
С улыбкой склоненные к
нам,
И звезды, колдуньи
мечтательные,
В окно потаенно
глядящие,
Приветствия шепчут
мечтам.
Так где ж твои губы
медлительные?
Дай сжать твои плечики
детские!
Будь близко, ресницы
смежив!
Пусть вспыхнут лучи
ослепительные,
Пусть дымно растаю в их
блеске я,
Но память о сне
сохранив!
1912
Москва
Сумрак тихий, сумрак
тайный,
Друг, давно знакомый
мне,
Безначальный и
бескрайный,
Призрак, зыблющий
туманы,
Вышел в лес и на поляны,
Что-то шепчет тишине.
Не слова ль молитвы
старой,
Древней, как сама земля?
И опять, под вечной
чарой,
Стали призрачной химерой
Скудный лог, орешник
серый,
Зашоссейные поля.
Давний, вечный сон
столетий,
В свете звезд, опять
возник:
И вся жизнь – лишь ветви
эти,
Мир – клочок росистый
луга,
Где уста нашли друг
друга,
Вечность – этот темный
миг!
Июль 1912
Подольск
Безумие белого утра
смотрело в окно,
И было все
странно-возможно и все – все равно.
И было так странно
касаться, как к тайным мечтам,
К прозрачному детскому
телу счастливым губам.
Но облачный день
засветился над далью лесной,
Все стало и ясно, и
строго в оправе дневной.
Ночные безумные бездны,
где все – все равно,
Сменило ты, солнце, сменило
ты, Бородино!
Вот снова стоит
император, и грозный призыв
Мне слышен на поле
кровавом, меж зреющих нив:
«Что страсти пред гимном
победы, пред зовом Судьбы!
Мы все „увлекаемся
Роком“, все – Рока рабы!»
Свет солнца, даль нив,
тень былого! Как странно давно
Безумие белого утра
смотрело в окно!
Июль 1912
Бородино
* * *
Это чувство –
странно-невозможного,
Вдруг обретшего и кровь
и плоть,
В миг воспоминания
тревожного
Я стараюсь тщетно
побороть!
Помнятся, и видятся, и
движутся
Вымыслы безудержной
мечты.
Словно перлы сказочные
нижутся
В ожерелье жуткой
красоты!
И глазам так больно от
слепительной
Вспышки перепутанных
огней…
Но – все было в жизни ли
действительной,
Иль в игре сновидящих
теней?
Здесь я – тайн достигший
иль обманутый
Сладостным предчувствием
чудес?
И боюсь, чтоб перлов
блеск с протянутой
Нити, лишь проснусь я,
не исчез!
Ах, как знак призвания
не ложного
С неба кинь мне светлую
милоть,
Ты, виденьям
странно-невозможного
Даровавшая и кровь и
плоть!
<1916>
Мне вспомнить страшно,
вспомнить стыдно
Мои безумные слова, –
Когда, качаясь
серповидно,
Тень на стене была жива;
Когда клонилось к телу
тело,
Уста искали влажных уст,
И грезе не было предела,
А внешний мир был
странно-пуст.
Я верил, или я не верил?
Любил вполне, иль не
любил?
Но я земное небом мерил
И небо для земли забыл!
Качались тени. Губы
млели.
Светилась тела белизна.
И там, вкруг сумрачной
постели,
Была блаженная страна, –
Страна, куда должны
причалить
Все золотые корабли,
Где змей желаний сладко
жалит
И душен аромат земли!
И не было ни стен, ни
комнат, –
Хмель солнца, пьяная
трава…
О, неужели мысли
вспомнят
Мои безумные слова!
1912
Месяц в дымке
отуманенной
В тусклом небе, словно
раненый,
Обессиленный лежит.
Все огни давно погашены;
Издалека голос башенный
Что-то грустное гудит.
Возвращаюсь вновь под
утро я.
Вновь Минерва, дева
мудрая,
Держит, как маяк, копье.
Там, где Лар стоит
отеческий,
Мне гласит гекзаметр
греческий:
«В мире каждому свое!»
Надо улицей пустынною
Проходить мне ночью
длинною,
После вздохов роковых,
Чтоб укусы и объятия,
Чтоб восторги и
проклятия
Превратить в бессмертный
стих.
1913
* * *
Welche sterben, wenn sie lieben.
Род мой Азры,
для которых
неразлучна
смерть с любовью.
Г. Гейне (нем.)
Я помню легкие пиластры
Закатных облаков в огне,
Когда, со мной целуя
астры,
Ты тихо прошептала мне:
«И я, и я – из рода
азров!»
Я помню бред безумной
ночи,
Бред клятв, и ласк, и
слез, и мук,
Когда, вперив в молчанье
очи,
Ты повторила, с хрустом рук:
«И я, и я – из рода
азров!»
И помню я твой взгляд
застывший
……………………………
И в этот миг, как меч
губивший,
Твои слова я вспомнил
вновь:
Да, ты была из рода
азров!
И никогда к тебе,
волнуем
Желаньем, не прильну без
слов!
Ты не коснешься поцелуем
Моих седеющих висков!
Да, ты была из рода
азров!
И не смотреть нам на
пиластры
Вечерних облаков в огне,
И ты, со мной целуя
астры,
Не повторишь мне, как во
сне;
«И я, и я – из рода
азров!»
1913
Я не был на твоей
могиле;
Я не принес декабрьских
роз
На свежий холм под
тканью белой;
Глаза других не осудили
Моих, от них сокрытых,
слез.
Ну что же! В неге
онемелой,
Еще не призванная вновь,
Моих ночей ты знаешь
муки,
Ты знаешь, что храню я
целой
Всю нашу светлую любовь!
Что ужас длительной
разлуки
Парит бессменно над
душой,
Что часто ночью, в мгле
холодной,
Безумно простирая руки,
Безумно верю: ты со
мной!
Что ж делать? Или жить
бесплодно
Здесь, в этом мире, без
тебя?
Иль должно жить, как мы
любили,
Жить исступленно и
свободно,
Стремясь, страдая и
любя?
Я не был на твоей
могиле.
Не осуждай и не ревнуй!
Мой лучший дар тебе – не
розы:
Все, чем мы вместе в
жизни жили,
Все, все мои живые
грезы,
Все, вновь назначенные,
слезы
И каждый новый поцелуй!
8 января 1914
* * *
Это – не надежда и не
вера,
Не мечтой одетая любовь:
Это – знанье, что за
жизнью серой,
В жизни новой,
встретимся мы вновь.
Нет, не жду я райского
селенья,
Вод живых и золотых
цветов,
Вечных хоров ангельского
пенья
И блаженством зыблемых
часов.
Не страшусь и пламенного
ада,
С дьяволами в красных
колпаках,
Смол огнекипящих и
обряда
Страшного суда на
облаках.
Знаю: там, за этой
жизнью трудной,
Снова жизнь и снова
тяжкий труд;
Нас в простор
лазурно-изумрудный
Крылья белые не
вознесут.
Но и там, под маской
сокровенной,
С новым даром измененных
чувств,
Нам останется восторг
священный
Подвигов, познаний и
искусств.
Там, найдя, кого мы
потеряли,
Будем мы, без пламени в
крови,
Снова жить всей
сладостью печали
И, прошедшей через
смерть, любви!
1914
И покинем
Там, у входа,
Покрывала
ваши мрачные!
А. Фет
Что это? Пение,
славленье
Счастья всем хором
земли,
Облачка в небе
курчавленье,
Пташек веселье в дали!
Что это? Таянье, мление
Звуков, цветов и лучей!
Вечное право весеннее
Славит журчаньем ручей.
Как же? Не я ли,
раздавленный
Глыбой упавшей скалы,
Странник, друзьями
оставленный,
Вестника сумрачной мглы
Ждал; но не образ
Меркурия
Грозно сошел с высоты:
Вижу в прозревшей лазури
я
Милые чьи-то черты.
Кто ты, безвестная
вестница
Тайно наставшей весны?
Фея, богиня, кудесница?
Иль только смутные сны
Нежат пред мигом
томительным,
Нас подводящим к концу?
Ты, с удивленьем
медлительным,
Клонишься тихо к лицу…
Пение, мление, алые
Светы наполнили храм…
Миг! и уста не усталые
Жадно прижал я к устам!
1914
Санки, в радостном
разбеге,
Покатились с высоты.
Белая, на белом снеге
Предо мной смеешься ты.
Чуть дрожат, качаясь,
сосны,
С моря веет ветерок…
Верю: снова будут весны,
День счастливый недалек.
Нет ни ужаса, ни горя:
Улыбнулся детский лик,
И морозный ветер с моря
В душу ласково проник.
Надо легким быть, как
санки,
Надо жить лишь для игры,
И лететь во глубь, к
полянке,
Склоном сглаженной горы!
Снова в радостном
разбеге
Санки мчатся с высоты,
И, упав, на белом снеге,
Белая, смеешься ты!
11 января 1914
В лодке рыбацкой,
недвижной в снегу,
Как хорошо верить в
счастье мгновенья!
Волны шумят на морском
берегу,
Льдины бросают на снег,
как каменья.
Дым расстилает вдали
пароход;
Сзади высокие сосны
застыли.
Здесь, перед дикой
мятежностью вод,
Как не забыть, что мы
есть, чем мы были!
Прошлого нет. Это –
будущих дней
Волны играют у грани
прибрежной…
Милая, верь тайной вере
моей:
То, что нам
снится, – всегда неизбежно.
В эти мгновенья, –
меж льдистых снегов,
В эти мгновенья на отмели
белой,
Как не расслышать
властительный зов,
Как не понять, что нам
море пропело!
В лодке рыбацкой,
застывшей в снегу,
Словно на белом, тяжелом
причале,
Случай, как вал на
морском берегу,
Будто зовет нас в
безвестные дали!
15 января 1914
Здесь, в старинной Риге,
В тихий день ненастья,
Кротко я встречаю
Маленькие миги
Маленького счастья.
Дом Черноголовых
Смотрит так любовно,
Словно рад он маю;
Двух, любить готовых,
Ободряет словно.
Под дождем так ярко
Зеленеют липки
Зеленью весенней;
Ах, деревья парка
Нам дарят улыбки!
Ветерка морского
Нежит легкий холод…
Тайно сходят тени…
Иль влюблен я снова?
Иль я снова молод?
1 мая 1914
Мгновенья
мгновеннее…
А. Добролюбов
Черный и упрямый локон вьется
нежно близ меня,
Но упорно в рамы окон
льется снежный отблеск дня.
Тайны ночи побледнели,
дали грубы, груб их свет…
Не случайно очи млели!
ждали губы губ в ответ!
Ты невольно грудь
склонила… Как тревожно дышишь ты!..
О, как больно! Будь, что
было! Можно все, – услышь мечты!
Внемлешь? нет? Упрямый
локон с плеч скатился, соскользнул…
Иль ты дремлешь? В рамы
окон, словно меч, вонзился гул.
1914
Опьяняет смелый бег.
Овевает белый снег.
Режут шумы тишину.
Нежат думы про весну.
Взглядом, взглядом
облелей!
Рядом, рядом – и скорей!
Твой ли стан склонен ко
мне?
Все ль обман и сон во
сне?
Мир во власти зимних
нег,
Миги застит дымный снег.
1914
Как неяркие бутоны
превращают лепестки
В ярко-радостные розы,
ало-красные цветы, –
Так твой ропот
затаенный, стоны девичей тоски,
Стали – сладостные
грезы, жадно-страстные мечты!
И, как белая лилея, над
прозрачностью пруда,
Закрывает в лунном
свете свой убор, дыша чуть-чуть, –
Так, несмелая, пьянея,
в дрожи брачного стыда,
Опускаешь взор, как
дети, ты, – спеша ко мне на грудь!
Но, во мгле наставшей
ночи, сны Красавицы Ночной
Дышат томно, дышат
страстно, в летней, душной тишине, –
Так, опять поднявши
очи, чуть лукавя с темнотой,
Ты нескромно, ты
безгласно – ждешь, послушна, как во сне!
16 ноября 1914
В лесу пропела пеночка
И дятел простучал.
Приди ко мне, сиреночка:
Час призраков настал.
Росой чуть-чуть
увлажены,
И мхи послушно спят,
А с неба, словно в
скважины,
К вам звездочки глядят.
Простерли сосны темные
Над ложем бахрому;
Здесь канут все
нескромные
Слова – в глухую тьму.
Приди! Никем не слышимы,
В тиши зашепчем вновь,
Все вкрадчивей, все тише
мы
Про счастье, про любовь.
Вновь склонит, с
неизбежностью,
Мечта – к устам уста,
И круг замкнет над
нежностью,
До утра, темнота.
А утром крикнет пеночка,
Встревожит дятел тишь,
И ты, моя сиреночка,
Скользнешь в речной
камыш.
1914
Умершим мир! Пусть спят
в покое
В немой и черной тишине.
Над нами солнце золотое,
Пред нами волны – все в
огне.
Умершим мир! Их память
свято
В глубинах сердца
сохраним.
Но дали манят, как
когда-то,
В свой лиловато-нежный
дым.
Умершим мир! Они
сгорели,
Им поцелуй спалил уста.
Так пусть и нас к такой
же цели
Ведет безумная мечта!
Умершим мир! Но да не
встанет
Пред нами горестная
тень!
Что было, да не отуманит
Теперь воспламененный
день!
Умершим мир! Но мы, мы
дышим.
Пока по жилам бьется
кровь,
Мы все призывы жизни
слышим
И твой священный зов,
Любовь!
Умершим мир! И нас не
минет
Последний, беспощадный
час,
Но здесь, пока наш
взгляд не стынет,
Глаза пусть ищут милых
глаз!
1914