ТА ЖЕ ГРУДЬ
Давно охладели, давно
окаменели
Те выкрики дня, те
ночные слова:
Эти груди, что спруты,
тянулись ко мне ли?
Этих бедер уклоны я ль
целовал?
В памяти плиты сдвинуты плотно,
Но мечты, зеленея,
пробились меж них:
Мастеров Ренессанса
живые полотна,
Где над воплем Помпеи
рубцевались межи.
Ведь так просто, как
счет, как сдача с кредитки,
С любовницей ночью
прощаться в дверях,
Чтоб соседка соседке
(шепот в ухо): «Гляди-тка!
Он – к жене на постель!
я-то знаю: две в ряд!»
И друзья хохотали, кем
был я брошен,
Бросил кого (за вином,
на авось),
Про то, как выл в страхе
разметанный Брокен,
Иль стилет трепетал
через сердце насквозь.
Были смерти, –
такие, что смерть лишь насмешка,
Были жизни, – и в
жизнях гейзер огней.
Но судьба, кто-то
властный, кричал мне: «Не мешкай!»
И строфы о них стали
стоном о ней.
Так все камни Эллад – в
Капитолии Рима,
Первых ящеров лет – в
зигзаге стрижа.
Пусть целую другую! Мне
только зримо,
Что я к той же груди,
сквозь годы, прижат!
7 июля 1922
В годы – дни (вечный
труд!) переплавливать
В сплав – часы, серебро
в глубину!
Что ж мы памяти жадной?
не вплавь ли звать
Чрез остывшую лаву
минут?
Сны цветные ребенка
задорного
Молот жизни в сталь
строф претворил,
Но туманом явь далей
задернуло, –
Голубым, где был перл и
берилл.
Что нам видеть, пловцам,
с того берега?
Шаткий очерк родного
холма!
Взятый скарб разбирать
или бережно
Повторять, что скопила
молва!
Мы ли там, иль не мы?
каждым атомом
Мы – иные, в теченьи
река!
Губы юноши вечером
матовым
Не воскреснут в устах
старика!
Сплав, пылав, остывает…
Но, с гор вода, –
Годы, дни, жизнь, и,
ужас тая,
В шелест книг, в тишь
лесов, в рокот города,
Выкрик детской мечты:
это – я!
9 июля 1922
Когда шесть круглых дул
нацелено,
Чтоб знак дала
Смерть-командир, –
Не стусклена, не
обесценена
Твоя дневная прелесть,
мир!
Что за обхватом круга
сжатого,
Доступного под грузом
век?
Тень к свету Дантова
вожатого
Иль червь и в атомы
навек?
Но утром клочья туч
расчесаны;
Пруд – в утках, с
кружевом ракит;
Синь, где-то, жжет над
гаучосами;
Где айсберг, как-то,
брыжжет кит.
Есть баобабы, и есть
ландыши…
Пан, тропы травами
глуша,
Чертежник древний,
правит план души…
Да! если есть в мозгу
душа!
И если нет! – Нам
одинаково
Взлетать к звезде иль
падать к ней.
Но жердь от лестницы
Иакова,
Безумцы! вам всего
ценней!
Да! высь и солнце, как
вчера, в ней… Но
Не сны осилят мир
денной.
И пусть шесть круглых
дул уравнено
С моей спокойной
сединой.
24 июня 1923
Опять, опять, опять,
опять
О прошлом, прежнем,
давнем, старом,
Лет тридцать, двадцать,
десять, пять
Отпетом, ах! быть может,
даром!
Любимых книг, заветных
лиц
Глаза, страницы, строфы,
всклики;
Гирлянды гор, ступни
столиц,
Муть моря, плавни
повилики…
В земной толпе – я
темный дом,
Где томы, тени, сны,
портреты;
Эдгаров Янек – я; за
льдом –
Ток лавы, памятью
прогретый.
Но дом живет, волкан
горит,
С балкона – песни, речи,
сплетни:
Весенний верх сухих
ракит,
В одежде свежей плющ столетний!
Лишь домовой, таясь в
углу,
Молчит в ответ пустым
гитарам, –
Косясь на свет, смеясь
во мглу, –
О прошлом, прежнем,
давнем, старом.
3 сентября 1922
Слышу: плачут волны
Эльбы
О былом, о изжитом;
Лодки правят, – не
на мель бы;
Пароходы бьют винтом;
Слышу, вижу: город
давний,
Башни, храмы, скрип
ворот.
Гете помнящие ставни,
Улиц узкий поворот;
Вижу: бюргеры, их жены,
Стопы пива по столам, –
Ужас жизни затверженной,
Дьявол с Гретхен
пополам.
Там, где Эльбы
полногрудой
Два сосца впились в
мосты,
Там, задавленная грудой
Всех веков
немецких, – ты!
Ты, с кем, два цветка,
мы висли,
Миг, над пропастью
двойной,
Ты, с кем ник я, там, на
Висле,
К лику лик с Земной
Войной.
8 июля 1923
Как странно! Круг луны;
Луг белым светом облит;
Там – ярки валуны;
Там – леса черный облик.
Все, что росло в былом,
Жизнь в смене лет
иначит:
Храм прошлых снов – на
слом,
Дворец жить завтра –
начат.
А лунный луч лежит
Весь в давних днях, и в
этом
Былом мертвец межи
Ведет по травам светом.
Ведет, как вел в века,
В сон свайных поселений,
Чтоб в тайны Халд
вникал,
Чтоб Эллин пел к Селене.
Что годы! тот же он!
Луг в светоемы манит;
Тот бред, что был
сожжен,
Вновь жжет в его обмане.
Как странно! Лунный
круг,
Банальный, бледный,
давний…
И нет всех лет, и вдруг
Я – с Хлоей юный Дафнис!
28 августа 1923
Так вот где жизнь таила
грани:
Стол, телефон и голос
грустный…
Так сталь стилета остро
ранит,
И сердце, вдруг, без
боли хрустнет.
И мир, весь мир, –
желаний, счастий,
(Вселенная солнц, звезд,
земель их),
Испеплен, рухнет, –
чьи-то части, –
Лечь в память, трупа
онемелей!
Я знал, я ждал,
предвидел, мерил,
Но смерть всегда
нова! – Не так ли
Кураре, краткий дар
Америк,
Вжигает в кровь свои
пентакли?
И раньше было: жизнь межила
Пути, чтоб вскрыть иные
дали…
Но юность, юность билась
в жилах,
Сны, умирая, новых
ждали!
И вот – все ночь. Старик
упрямый,
Ты ль в сотый круг
шагнешь мгновенно?
А сталь стилета входит
прямо,
И яд шипит по тленным
венам.
Я ждал, гадал, как
сердце хрустнет,
Как рок меж роз
декабрьских ранит…
Но – стол, звонок да
голос грустный…
Так вот где жизнь таила
грани!
16 ноября 1923
После тех самых путей и перепутий,
Мимо зеркала теней, все напевы в мечтах,
Под семицветием радуги медля в пышном приюте,
Где девятой Каменой песнь была начата, –
Я роком был брошен, где миг всегда молод,
Где опыты стали – не к
часу, в тени,
Где дали открыты на море, на молы, –
В такое безумье, в такие дни.
Здесь была наша встреча;
но разные видения
За собой увлекали мы с
разных дорог:
Рим и мир миновал я, ты – первое
предупреждение
Объявляла, вступая в
жизнь едва на порог.
Но в оклике ль коршунов,
в орлем ли клекоте
Мы подслушали оба
соблазн до высот,
Словно оба лежали мы, у
стремнины, на локте, и
Были оба бездетны, как
стар был Казот.
И в бессмертности
вымысла, и в сутолоке хлопотной,
И где страсть Эвридику
жалит из трав,
Ты – моя молодость, я –
твоя опытность,
Ты – мне мать и
любовница, я – твой муж и сестра.
Два крыла мощной птицы,
мы летим над атоллами
К тем граням, где Полюс
льды престольно простер
И над полыми глубями в
небе полное полымя
Бродит, весть от планеты
к планетам, в простор!
24 марта 1923
Пятьдесят лет –
пятьдесят вех;
пятьдесят лет –
пятьдесят лестниц;
Медленный всход
на высоту;
всход на виду
у сотен сплетниц.
Прямо ли, криво ли
лестницы прыгали,
под ветром, под ношей ли, –
ярусы множились,
Узкие дали
вдруг вырастали,
гор кругозоры
низились, ожили.
Где я? – высоко ль?
–
полвека – что цоколь;
что бархат – осока
низинных болот.
Что здесь? – не
пьяны ль
молчаньем поляны,
куда и бипланы
не взрежут полет?
Пятьдесят лет –
пятьдесят вех;
пятьдесят лет –
пятьдесят всходов.
Что день, то ступень,
и стуки минут –
раздумья и труд,
год за годом.
Вышина…
Тишина…
Звезды – весть…
Но ведь знаю,
День за днем
будет объем
шире, и есть –
даль иная!
Беден мой след!
ношу лет
знать – охоты нет!
ветер, непрошен ты!
Пусть бы путь досягнуть
мог до больших границ,
прежде чем ниц
ринусь я, сброшенный!
Пятьдесят лет –
пятьдесят вех;
пятьдесят лет –
пятьдесят лестниц…
Еще б этот счет! всход
вперед!
и пусть на дне –
суд обо мне
мировых сплетниц!
27 ноября, 15 декабря 1923