МОРОЖЕНОЕ ИЗ
СИРЕНИ!
– Мороженое из
сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек,
четыре копейки буше.
Сударыни, судари, надо
ль? – не дорого – можно без прений…
Поешь деликатного,
площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею,
фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели
вы требуете крэм-брюле?
Пора популярить изыски,
утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь,
огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень – сладострастья
эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное
сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени,
мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем,
попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!
1912. Сентябрь
Я выпил грез фиалок
фиалковый фиал…
Я приказал немедля
подать кабриолет
И сел на сером клене в
атласный интервал.
Затянут в черный бархат,
шоффэр – и мой клеврет –
Коснулся рукоятки, и вздрогнувший
мотор,
Как жеребец заржавший,
пошел на весь простор,
А ветер восхищенный
сорвал с меня берэт.
Я приказал дать
«полный». Я нагло приказал
Околдовать природу и
перепутать путь!
Я выбросил шоффэра,
когда он отказал, –
Взревел! и сквозь
природу – вовсю и как-нибудь!
Встречалась ли
деревня, – ни голосов, ни изб!
Врезался в
чернолесье, – ни дерева, ни пня!
Когда б мотор взорвался,
я руки перегрыз б!..
Я опьянел грозово, все
на пути пьяня!..
И вдруг – безумным
жестом остолблен кленоход:
Я лилию заметил у ската
в водопад.
Я перед ней склонился,
от радости горбат,
Благодаря: за встречу,
за благостный исход…
Я упоен. Я вещий. Я
тихий. Я грезэр.
И разве виноват я, что
лилии колет
Так редко можно
встретить, что путь без лилий сер?…
О, яд мечты фиалок, –
о, Crème de Violette…
1911
__________
*Фиалковый ликер (фр.).
Л. Д. Рындиной
Как мечтать хорошо Вам
В гамаке камышовом
Над мистическим оком –
над бестинным прудом!
Как мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Истомленно лунятся: то –
Верлэн, то – Прюдом.
Что за чудо и
диво! –
То Вы – леди Годива,
Через миг – Иоланта,
через миг Вы – Сафо…
Стоит Вам
повертеться, –
И загрезится сердце:
Все на свете возможно,
все для Вас ничего!
Покачнетесь Вы
влево, –
Королев Королева,
Властелинша планеты
голубых антилоп,
Где от вздохов левкоя
Упоенье такое,
Что загрезит порфирой
заурядный холоп!
Покачнетесь Вы
вправо, –
Улыбнется Вам Слава
И дохнет Ваше имя, как
цветы райских клумб;
Прогремит Ваше имя,
И в омолненном дыме
Вы сойдете на
Землю, – мирозданья Колумб!
А качнетесь Вы к выси,
Где мигающий бисер,
Вы постигнете тайну:
вечной жизни процесс,
И мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Воплотятся в капризный,
но бессмертный эксцесс.
1911
Дылицы
Вы прислали с субреткою
мне вчера кризантэмы –
Бледновато-фиалковые,
бледновато-фиалковые…
Их головки закудрились,
ароматом наталкивая
Властелина Миррэлии на
кудрявые темы…
Я имею намеренье Вам
сказать в интродукции,
Что цветы мне напомнили
о тропическом солнце,
О спеленатых женщинах,
о янтарном румянце.
Но японец аляповат для
моей репродукции.
А потом мне припомнился
– ах, не смейтесь! – констрактор,
И боа мне понравилось
из маркизных головок…
Вы меня понимаете? Я
сегодня неловок…
О, в поэзах изысканных
я строжайший редактор!
Не имею
намеренья, – в этот раз я намерен, –
Вас одеть фиолетово,
фиолетово-бархатно.
И – прошу Вас
утонченно! – прибегите Вы в парк одна,
У ольхового домика тихо
стукните в двери.
Как боа кризантэмное
бледно-бледно фиалково!
Им Вы крепко затянете
мне певучее горло…
А наутро восторженно
всем поведает Пулково,
Что открыли ученые в
небе новые перлы…
1911
Шампанского в лилию!
Шампанского в лилию!
Ее целомудрием святеет
оно.
Mignon c Escamilio! Mignon c Escamilio!
Шампанское в лилии –
святое вино.
Шампанское, в лилии
журчащее искристо, –
Вино, упоенное бокалом
цветка.
Я славлю восторженно
Христа и Антихриста
Душой, обожженною
восторгом глотка!
Голубку и ястреба!
Ригсдаг и Бастилию!
Кокотку и схимника!
Порывность и сон!
В шампанское лилию!
Шампанского в лилию!
В морях Дисгармонии –
маяк Унисон!
1912. Октябрь
Где свой
алтарь воздвигли боги,
Не место
призракам земли!
Мирра Лохвицкая
В Академии Поэзии – в
озерзамке беломраморном –
Ежегодно мая первого
фиолетовый концерт,
Посвященный вешним
сумеркам, посвященный девам траурным…
Тут – газеллы и
рапсодии, тут – и глина, и мольберт.
Офиалчен и олилиен
озерзамок Мирры Лохвицкой.
Лиловеют разнотонами
станы тонких поэтесс,
Не доносятся по озеру
шумы города и вздох людской,
Оттого, что груди
женские – тут не груди, а дюшесс…
Наполняется поэтами
безбородыми, безусыми,
Музыкально говорящими и
поющими Любовь.
Золот гордый замок
строфами, золот девушками русыми,
Золот юным вдохновением
и отсутствием рабов!
Гости ходят кулуарами,
возлежат на софном бархате,
Пьют вино, вдыхают
лилии, цепят звенья пахитос…
Проклинайте, люди
трезвые! Громче, злей, вороны, каркайте! –
Я, как ректор Академии,
пью за озерзамок тост!
1911
(поэма-миньонет)
Это было у моря, где
ажурная пена,
Где встречается редко
городской экипаж…
Королева играла – в
башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену,
полюбил ее паж.
Было все очень просто,
было все очень мило:
Королева просила
перерезать гранат,
И дала половину, и пажа
истомила,
И пажа полюбила, вся в
мотивах сонат.
А потом отдавалась,
отдавалась грозово,
До восхода рабыней
проспала госпожа…
Это было у моря, где
волна бирюзова,
Где ажурная пена и
соната пажа.
1910. Февраль
Постигнуть
сердцем все возможно
Непостижимое
уму.
К. Фофанов
Бесшумно шло моторное
ландо
По «островам» к зеленому
«пуанту».
И взор Зизи, певучее
рондо,
Скользя в лорнет, томил
колени франту…
Хрустит от шин заносчиво
шоссе,
И воздух полн весеннего
удушья,
В ее душе – осколки
строф Мюссэ,
А на лице – обидное
бездушье.
Зизи, Зизи! Тебе себя не
жаль?
Не жаль себя, бутончатой
и кроткой?
Иль, может быть, цела
души скрижаль,
И лилия не может быть
кокоткой?
Останови мотор! сними
манто
И шелк белья, бесчестья
паутину,
Разбей колье и, выйдя из
ландо,
Смой наготой муаровую
тину!
Что до того, что скажет
Пустота
Под шляпками, цилиндрами
и кэпи!
Что до того! –
такая нагота
Великолепней всех
великолепий!
1910. Февраль
В шумном платье
муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы
проходите морево…
Ваше платье изысканно,
Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от
листвы разузорена –
Точно лапы паучные,
точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины
ночь всегда новобрачная…
Упоенье любовное Вам
судьбой предназначено…
В шумном платье
муаровом, в шумном платье муаровом –
Вы такая эстетная, Вы
такая изящная…
Но кого же в любовники?
и найдется ли пара Вам?
Ножки плэдом закутайте
дорогим, ягуаровым,
И, садясь
комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы
мальчику, в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему
Вашим платьем жасминовым –
Шумным платьем
муаровым, шумным платьем муаровым!..
1911
Ивану Лукашу
Я вскочила в Стокгольме
на летучую яхту,
На крылатую яхту из
березы карельской.
Капитан, мой любовник,
встал с улыбкой на вахту, –
Закружился пропеллер
белой ночью апрельской.
Опираясь на румпель,
напевая из Грига,
Обещал он мне страны,
где в цвету абрикосы,
Мы надменно следили
эволюции брига,
Я раскрыла, как парус,
бронзоватые косы.
Приставали к Венере,
приставали к Сатурну,
Два часа пробродили по
ледяной луне мы.
Там в саду урны с негой;
принесли мне в сад урну.
На луне все любезны,
потому что все немы.
Все миры облетели, все
романсы пропели,
Рады были с визитом к
самому Палладину…
А когда увидали, что
поломан пропеллер,
Наша яхта спустилась на
плавучую льдину…
(рассказ путешественницы)
Это было в тропической
Мексике, –
Где еще не спускался
биплан,
Где так вкусны пушистые
персики, –
В белом ранчо у моста
лиан.
Далеко-далеко, за
льяносами,
Где цветы ядовитее змей,
С индианками
плоско-курносыми
Повстречалась я в жизни
моей.
Я гостила у дикого
племени,
Кругозор был и ярок, и
нов,
Много-много уж этому
времени!
Много-много уж этому
снов!
С жаркой кровью,
бурливее кратера,
Краснокожий метал
бумеранг,
И нередко от выстрела
скваттера
Уносил его стройный
мустанг.
А бывало пунцовыми
ранами
Пачкал в ранчо
бамбуковый пол…
Я кормила индейца
бананами,
Уважать заставляла свой
пол…
Задушите меня,
зацарапайте, –
Предпочтенье отдам
дикарю,
Потому что любила на
Западе
И за это себя не корю…
1910
Синематограф
Элегантная коляска, в
электрическом биеньи,
Эластично шелестела по
шоссейному песку;
В ней две девственные
дамы, в быстро-темпном упоеньи,
В ало-встречном
устремленьи – это пчелки к лепестку.
А кругом бежали сосны,
идеалы равноправий,
Плыло небо, пело
солнце, кувыркался ветерок;
И под шинами мотора
пыль дымилась, прыгал гравий,
Совпадала с ветром
птичка на дороге без дорог…
У ограды монастырской
столбенел зловеще инок,
Слыша в хрупоте коляски
звуки «нравственных пропаж»…
И с испугом отряхаясь
от разбуженных песчинок,
Проклинал безвредным
взором шаловливый экипаж.
Хохот, свежий точно
море, хохот, жаркий точно кратер,
Лился лавой из коляски,
остывая в выси сфер,
Шелестел молниеносно
под колесами фарватер,
И пьянел вином восторга
поощряемый шоффэр…
1910
От грез Кларета – в
глазах рубины,
Рубины страсти, фиалки
нег.
В хрустальных вазах
коралл рябины
И белопудрый, и сладкий
снег.
Струятся взоры… Лукавят
серьги…
Кострят экстазы… Струнят
глаза…
– Как он возможен,
миражный берег… –
В бокал шепнула синьора
Za.
О, бездна тайны! О,
тайна бездны!
Забвенье глуби… Гамак
волны…
Как мы подземны! Как мы
надзвездны!
Как мы бездонны! Как мы
полны!
Шуршат истомно муары
влаги,
Вино сверкает, как стих
поэм…
И закружились от чар
малаги
Головки женщин и
криэантэм…
1911
Каретка куртизанки, в
коричневую лошадь,
По хвойному откосу
спускается на пляж.
Чтоб ножки не промокли,
их надо окалошить, –
Блюстителем здоровья
назначен юный паж.
Кудрявым музыкантам
предложено исполнить
Бравадную мазурку.
Маэстро, за пюпитр!
Удастся ль душу дамы
восторженно омолнить
Курортному оркестру из
мелодичных цитр?
Цилиндры солнцевеют,
причесанные лоско,
И дамьи туалеты пригодны
для витрин.
Смеется куртизанка. Ей
вторит солнце броско.
Как хорошо в буфете пить
крем-де-мандарин!
За чем же дело
стало? – к буфету, черный кучер!
Гарсон, сымпровизируй
блестящий файф-о-клок…
Каретка куртизанки опять
все круче, круче,
И паж к ботинкам дамы,
как фокстерьер, прилег…
1911
Дылицы
В будуаре тоскующей
нарумяненной Нелли,
Где под пудрой
молитвенник, а на ней Поль-де-Кок,
Где брюссельское
кружево… на платке из фланели! –
На кушетке загрезился
молодой педагог.
Познакомился в опере и
влюбился, как юнкер.
Он готов осупружиться,
он решился на все.
Перед нею он держится,
точно мальчик, на струнке,
С нею в паре катается и
играет в серсо.
Он читает ей Шницлера,
посвящает в коктэбли,
Восхвалив авиацию,
осуждает Китай
И, в ревнивом неверии,
тайно метит в констэбли…
Нелли нехотя
слушает. – Лучше ты покатай.
«Философия
похоти!.. – Нелли думает едко. –
Я в любви разуверилась,
господин педагог…
О, когда бы на „Блерио“
поместилась кушетка!
Интродукция – Гауптман,
а финал – Поль-де-Кок!»
1911
Дылицы
Я в комфортабельной
карете, на эллипсических рессорах,
Люблю заехать в
златополдень на чашку чая в жено-клуб,
Где вкусно сплетничают
дамы о светских дрязгах и о ссорах,
Где глупый вправе слыть
не глупым, но умный непременно глуп…
О, фешенебельные темы!
от вас тоска моя развеется!
Трепещут губы иронично,
как земляничное желе…
– Индейцы – точно
ананасы, и ананасы – как индейцы…
Острит креолка,
вспоминая о экзотической земле.
Градоначальница зевает,
облокотясь на пианино,
И смотрит в окна, где
истомно бредет хмелеющий Июль.
Вкруг золотеет паутина,
как символ ленных пленов сплина,
И я, сравнив себя со
всеми, люблю клуб дам не потому ль?..
1912. Июнь
Ты пришла в шоколадной
шаплетке,
Подняла золотую вуаль.
И, смотря на паркетные
клетки,
Положила боа на рояль.
Ты затихла на палевом
кресле,
Каблучком молоточа
паркет…
Отчего-то шепнула: «А
если?..»
И лицо окунула в букет.
У окна альпорозы в
корзине
Чуть вздохнули, –
их вздох витьеват.
Я не видел кузины в
кузине,
И едва ли я в том
виноват…
Ты взглянула
утонченно-пьяно,
Прищемляя мне сердце
зрачком…
И вонзила стрелу, как
Диана,
Отточив острие язычком…
И поплыл я, вдыхая
сигару,
Ткя седой и качелящий
тюль, –
Погрузиться в твою
Ниагару,
Сенокося твой спелый
июль…
1912
СПб
Над морем сидели они на
веранде,
Глаза устремив к
горизонту.
Виконт сомневался в
своей виконтессе,
Она доверяла виконту.
Но пели веселые синие
волны
И вечера южного влага,
И пела душа, танцевавшая
в море:
«Доверие – высшее
благо»…
И песнь поднималась
легко на веранде,
Смущение верилось зонту…
Виконт целовал башмачок
виконтессы,
Она отдавалась виконту!
1908
__________
*Chanson coquette –
игривая песня (фр.).
Я остановила у
эскимосской юрты
Пегого оленя, – он
поглядел умно.
А я достала фрукты
И стала пить вино.
И в тундре – вы
понимаете? – стало южно…
В щелчках мороза – дробь
кастаньет…
И захохотала я
жемчужно,
Наведя на эскимоса
свой лорнет.
1910
Утреет. В предутреннем
лепете
Льнет рыба к свинцовому
грузику.
На лилий похожи все
лебеди,
И солнце похоже на
музыку!
Светило над мраморной
виллою
Алеет румянцем свидания.
Придворной певицей
Сивиллою
На пашне пропета
«Титания».
У статуи Мирры паломники
Цветками кадят, точно
ладаном.
Мечтатели – вечно
бездомники…
Мечтатели – в платье
заплатанном…
В лице, гениально
изваянном,
Богини краса
несказанная!
Гимн Солнцу исполнен
хозяином,
«Осанна!» гремит за
«Осанною!».
Коктэбли звучат за
коктэблями,
Поют их прекрасные
женщины;
Их станы колышатся
стеблями,
Их лица улыбкой
увенчаны.
Все гнезда в лопочущем
хлопоте…
Все травы в
бриллиантовом трепете.
Удало в ладони
захлопайте, –
И к солнцу поднимутся
лебеди!
1911
(«Mignon», ария Филины)
1
Зовусь Титанией, царицей
фей,
Я, лунокудрая нимфея –
ночь!
Мой паж, сообщник мой,
немой Морфей,
Соткал июнь,
Вуаля лунь;
Но только дунь, –
Прочь!
2
Благоуханная, как
детский сон,
И легковейная, как
мотылек,
Порхаю всюду я, и,
вознесен
Моим крылом,
Мир стал орлом;
Взмахну жезлом,
Лет!
3
Со свитой эльфовой
сажусь в челнок
На хрупких крылышках, к
Земле летя,
Я из дурман-травы плету
венок,
И на лету
Всю волю ту
В него вплету
Я!
1910. Лето
(«Mignon», А. Thomas)
Лаэрт, Лаэрт, мой милый,
Возлюбленный Лаэрт!
Сейчас я получила
Сиреневый конверт.
Чего вы рот раскрыли,
Как стофранковый клерк?
Дает нам снова крылья
Барон фон-Розенберг!
Зовет нас на гастроли
В свой замок на концерт.
Вы, право, точно кролик,
Любимый мой Лаэрт!
Послушайте, мой шельма,
Покрасьте свой парик.
Пускай зовет Вильгельма
Капризный Фредерик.
Ах, ужин за спектаклем
На сто один куверт…
Как весел он! – не
так ли,
Мой преданный Лаэрт?..
1911
Дылицы
Георгию Иванову
В желтой гостиной, из
серого клена, с обивкою шелковой,
Ваше сиятельство любит
по вторникам томный журфикс.
В дамской венгерке
комичного цвета, коричнево-белковой,
Вы предлагаете тонкому
обществу присный кэкс,
Нежно вдыхая сигары
эрцгерцога абрис фиалковый…
Ваше сиятельство к
тридцатилетнему – модному – возрасту
Тело имеете
универсальное… как барельеф…
Душу душистую, тщательно
скрытую в шелковом шелесте,
Очень удобную для
проституток и для королев…
Впрочем, простите мне,
Ваше сиятельство, алые шалости…
Вашим супругом, послом в
Арлекинии, ярко правительство:
Ум и талант дипломата
суть высшие качества…
Но для меня, для
безумца, его аристотельство,
Как и поэзы мои для
него, лишь чудачество…
Самое ж лучшее в нем,
это – Ваше сиятельство!
1912
Пою в помпезной
эпиталаме
– О, Златолира, воспламеней! –
Пою Безумье твое и
Пламя,
Бог новобрачных, бог
Гименей!
Весенься вечно, бог
пьяный слепо,
Всегда весенься, наивный
бог!
Душа грезэра, как рай,
нелепа!..
Вздох Гименея – Ивлиса
вздох!
Журчит в фиалах вино,
как зелье,
О, молодые, для вас
одних!
Цветы огрезят вам
новоселье –
Тебе, невеста! тебе,
жених!
Костер ветреет… Кто
смеет в пламя?!
Тот, кто пылает костра
сильней!
Пою в победной эпиталаме
Тебя, бог свадьбы, бог
Гименей!
1911
(поэметта)
В шалэ березовом,
совсем игрушечном и комфортабельном,
У зеркалозера, в лесу
одобренном, в июне севера,
Убила девушка, в
смущеньи ревности, ударом сабельным
Слепого юношу, в чье
ослепление так слепо верила.
Травой олуненной придя
из ельника с охапкой хвороста,
В шалэ березовом над
Белолилией застала юного,
Лицо склонившего к
цветку молочному в порыве горести,
Тепло шептавшего слова
признания в тоске июневой…
У лесоозера, в шалэ
березовом, – березозебренном, –
Над мертвой лилией, над
трупом юноши, самоуверенно,
Плескалась девушка
рыданья хохотом темно-серебряным…
– И было
гибельно. – И было тундрово. – И было северно.
1910
Мы познакомились с ней в
опере, – в то время,
Когда Филина пела
полонез.
И я с тех пор – в
очарованья дреме,
С тех пор она – в рядах
моих принцесс.
Став одалиской в
грезовом гареме,
Она едва ли знает мой
пароль…
А я седлаю Память: ногу
в стремя, –
И еду к ней, непознанный
король.
Влюблен ли я, дрожит в
руке перо ль,
Мне все равно; но
вспоминать мне сладко
Ту девушку и данную мне
роль.
Ее руки душистая
перчатка
И до сих пор устам моим
верна…
Но встречу вновь посеять
– нет зерна!
1909. Ноябрь
Ее любовь проснулась в
девять лет,
Когда иной ребенок занят
куклой.
Дитя цвело, как томный
персик пухлый,
И кудри вились, точно
триолет.
Любовь дала малютке
амулет:
Ее пленил – как сказка –
мальчик смуглый…
Стал, через месяц, месяц
дружбы – круглый.
Где, виконтесса, наше
трио лет?
Ах, нет того, что так
пленяло нас,
Как нет детей с игрой в
любовь невинной.
Стремится смуглый
мальчик на Парнас,
А девочка прием дает в
гостиной
И, посыпая «пудрой»
ананас,
Ткет разговор,
изысканный и длинный.
1909. Июнь
Мыза Ивановка
По вечерам графинин
фаэтон
Могли бы вы заметить у курзала.
Она входила в зал, давая
тон,
Как капельмейстер,
настроеньям зала.
Раз навсегда графиня
показала
Красивый ум, прищуренный
бутон
Чуть зрелых губ, в
глазах застывший стон,
Как монумент неверности
вассала…
В ее очей фиалковую
глубь
Стремилось сердце
каждого мужчины.
Но окунать их не было
причины, –
Напрасно взоры ныли:
приголубь…
И охлаждал поклонников
шедевра
Сарказм ее сиятельства
из сэвра.
1910. Январь
Вы оделись вечером
кисейно
И в саду стоите у
бассейна,
Наблюдая, как лунеет
мрамор
И проток дрожит на нем
муаром.
Корабли оякорили бухты:
Привезли тропические
фрукты,
Привезли узорчатые
ткани,
Привезли мечты об
океане.
А когда придет
бразильский крейсер,
Лейтенант расскажет Вам
про гейзер.
И сравнит… но это так
интимно!..
Напевая нечто вроде
гимна.
Он расскажет о лазори
Ганга,
О проказах злых
орангутанга,
О циничном африканском
танце
И о вечном летуне –
«Голландце».
Он покажет Вам альбом
Камчатки,
Где еще культура не в
зачатке,
Намекнет о нежной дружбе
с гейшей,
Умолчав о близости
дальнейшей…
За моря мечтой своей
зареяв,
Распустив павлиньево
свой веер,
Вы к нему прижметесь в
теплой дрожи,
Полюбив его еще дороже…
1911
Елене Семеновой
В незабудковом вуальном
платье,
С белорозой в блондных
волосах,
Навещаешь ты в седьмой
палате
Юношу, побитого в горах…
И когда стеклянной
галереей
Ты идешь, улыбна и
легка,
Зацветают, весело
пестрея,
Под ногой цветы
половика.
Льется в окна ароматный
рокот…
Ты вздыхаешь с музыкой в
лице
Птичье пенье, – и
смущенный доктор
Мнет в руке написанный
рецепт…
А больной, разматывая
марлю,
Не умея чувств своих
скрывать,
Отставляя рюмку с
Беникарло,
Проклинает скучную
кровать…
И весенней девушкой
омаен,
Упоен девической весной,
Талию твою слегка
сжимая,
Хочет жить больной!
1911. Декабрь
Любить пленительно одну
и ту же,
В полузабвении молить:
«Приди!
Пригубь уста мои,
пригубь и туже
Озера страсти
запруди!»
И бронзой верности грудь
окандалив,
Ручьиться шелестно в
извивах душ;
И сочным вечером, когда
он палев,
Быть каждой женщине,
как муж.
Сметь смело чувствовать
и труд пчелиный
Светло опринципить в
своем уме;
То – сок из ландыша, то
– из малины
И в поцелуе, и в
письме…
Пускай же милая твоя не
тужит
И не устраивает слезоем:
Любить единственно, одну
и ту же, –
Не надо вечно быть
вдвоем!
1912. Июль
Мыза Пустомержа
Весело, весело сердцу!
звонко, душа, освирелься! –
Прогрохотал искрометно
и эластично экспресс.
Я загорелся восторгом!
я загляделся на рельсы! –
Дама в окне улыбалась,
дама смотрела на лес.
Ручкой меня целовала.
Поздно! – но как же тут «раньше»?..
Эти глаза… вы – фиалки!
эти глаза… вы – огни!
Солнце, закатное
солнце! твой дирижабль оранжев!
Сяду в него, –
повинуйся, поезд любви обгони!
Кто и куда? – не
ответит. Если и хочет, не может.
И не догнать, и не
встретить. Греза – сердечная моль.
Все, что находит,
теряет сердце мое… Боже, Боже!
Призрачный промельк
экспресса дал мне чаруйную боль.
1912. Май
Варш. ж. д.
Навевали смуть былого
окарины
Где-то в тихо вечеревшем
далеке, –
И сирены, водяные
балерины,
Заводили хороводы на
реке.
Пропитались все растенья
соловьями
И гудели, замирая, как
струна.
А в воде – в реке, в
пруде, в озерах, в яме
Фонарями разбросалася
луна.
Засветились на танцующей
сирене
Водоросли под луной, как
светляки.
Захотелось белых лилий и
сирени, –
Но они друг другу
странно далеки…
1909
Пастель
Напевая лунные ноктюрны,
Бредил Май о призрачной
вакханке,
Охлаждал свой жар росой
из урны,
И скользили ножки, точно
санки,
Порошею бело-яблоновой.
Скованы желанья знойным
хмелем…
И блистая белизной
слоновой
Ровных зубок, шепчет
Ночь: «Постелем
Свадебное ложе на
поляне,
Набросаем ландышей,
азалий
Там, где бродят
вдумчивые лани,
Там, где мы впервые рассказали
Сердцем сердцу смутные
волненья,
Ожидая тщетно
выполненья,
Как шагов невыясненных в
зале»…
Тут луна скользнула в
аметисте
Глаз царицы, скрытой
сонным тюлем, –
И вспорхнули грезы Мая
ульем,
И впились в сиреневые
кисти…
1909. Октябрь
(снеговая поэма)
Влюбленная в Северный
Полюс Норвегия
В гордой застыла
дремоте.
Ленивые лоси! вы
серебро-пегие,
Ледяное пламя поймете…
И там, где сливается с
снегом медведица,
Греза ее постоянна…
Бледная в экстазе,
сомнамбулой светится
Так же? как д'Арк
Иоанна.
Не быть Северянке
любовницей полюса:
Полюс – бесплотен, как
греза…
Стремленья об иглы лесов
укололися…
Гаснет ее ариозо…
Морей привидения – глыбы
ледяные –
Точат насмешливо
лязги…
И марева сыплют
пророчества рдяные
Волнам в сердитой
припляске…
Дух Полюса чутко
тревожит элегия, –
Она воплощается в
ноте…
И гордо вздыхая обманом,
Норвегия
Вновь застывает в
дремоте.
1909. Октябрь
Никогда ни о чем не хочу
говорить…
О поверь! – я
устал, я совсем изнемог…
Был года палачом, –
палачу не парить…
Точно зверь, заплутал
меж поэм и тревог…
Ни о чем никогда
говорить не хочу…
Я устал… О, поверь!
изнемог я совсем…
Палачом был года – не
парить палачу…
Заплутал, точно зверь,
меж тревог и поэм…
Не хочу говорить никогда
ни о чем…
Я совсем изнемог… О,
поверь! я устал…
Палачу не парить!.. был
года палачом…
Меж поэм и тревог, точно
зверь, заплутал…
Говорить не хочу ни о
чем никогда!..
Изнемог я совсем, я
устал, о, поверь!
Не парить палачу!..
палачом был года!..
Меж тревог и поэм
заплутал, точно зверь!..
1910
(этюд)
Захрустели пухлые
кайзэрки,
Задымился ароматный чай,
И княжна улыбкою
грезэрки
Подарила графа
невзначай.
Золотая легкая соломка
Заструила в грезы
алькермес.
Оттого, что говорили громко,
Колыхался в сердце траур
месс.
Пряное душистое
предгрозье
Задыхало груди. У реки,
Погрузясь в бездумье и
безгрезье.
Удили форелей старики.
Ненавистник дождевых
истерик –
Вздрагивал и нервничал
дубок.
Я пошел проветриться на
берег,
И меня кололо в левый
бок.
Детонировал бесслухий
тенор –
На соседней даче
лейтенант,
Вспыливал нахохлившийся
кенар –
Божиею милостью талант.
Небеса растерянно
ослепли,
Ветер зашарахался в
листве,
Дождевые капли хлестко
крепли, –
И душа заныла о родстве…
Было жаль, что плачет
сердце чье-то,
Безотчетно к милому
влекло.
Я пошел, не дав себе
отчета,
Постучать в балконное
стекло.
Я один, – что может
быть противней!
Мне любовь, любовь ее
нужна!
А княжна рыдала перед
ливнем,
И звала, звала меня
княжна!
Молниями ярко озаряем,
Домик погрузил меня в
уют.
Мы сердца друг другу
поверяем,
И они так грезово поют.
Снова – чай, хрустящие
кайзэрки.
И цветы, и фрукты, и
ликер,
И княжны, лазоревой
грезэрки,
И любовь, и ласковый
укор…
1910
1
Когда взвуалится фиоль,
Офлеря ручеек,
Берет Грасильда
канифоль,
И скрипку, и смычок.
Потом идет на горный
скат
Запеть свои псалмы.
Вокруг леса, вокруг
закат,
И нивы, и холмы.
Прозрачна песня, как
слюда,
Как бриллиант в воде…
И ни туда, и ни
сюда, –
И всюду, и везде!
2
Я выхожу в вечерний сад,
Утопленный в луне.
Шагну вперед, шагну
назад, –
То к дубу, то к волне.
Повсюду сон, везде
туман,
Как обруч – голоса…
Струят чарующий обман
Еловые леса.
Грасильда песнь поет во
тьме,
Подобную звезде…
И ни в груди, и ни в
уме, –
И всюду, и везде!
3
Какая ночь! – и
глушь, и тишь,
И сонь, и лунь, и воль…
Зачем же, сердце, ты
грустишь?
Откуда эта боль?
Грасильда, пой.
Грасильда, пой,
Маячь пути ко сну.
Твоей симфонией слепой
Я сердце захлестну!
Грасильда, пой!.. Уста к
устам, –
И мы уснем в воде…
Любовь ни здесь, любовь
ни там, –
И всюду, и везде!
Мисс Лиль
Взгляни-ка, девочка,
взгляни-ка! –
В лесу поспела
земляника,
И прифрантился
мухомор –
Объект насмешек и умор…
О, поверни на речку
глазы
(Я не хочу сказать:
глаза…):
Там утки, точно
водолазы,
Ныряют прямо в небеса.
Ты слышишь? –
чьи-то голоса
Звучат так
весело-задорно
Над обнебесенной рекой?
Дитя, послушай, –
успокой
Свою печаль; пойми, все
вздорно
Здесь, на земле… Своей
тоской
Ты ничего тут не
изменишь,
Как нищего ни обезденежь.
Как полдня ты не
олунишь…
Взгляни вокруг себя,
взгляни ж!
Оно подобно мигу, лето…
Дитя, ты только
посмотри:
Ведь мухомор – как
Риголетто,
Да не один еще, –
их три!
1910
(сонет)
Ты ласточек рисуешь на
меню,
Взбивая сливки к тертому
каштану.
За это я тебе не изменю
И никогда любить не
перестану.
Все жирное, что угрожает
стану,
В загоне у тебя. Я не
виню,
Что петуха ты знаешь по
Ростану
И вовсе ты не знаешь про
свинью.
Зато когда твой фаворит
– арабчик
Подаст с икрою паюсною рябчик,
Кувшин Шабли и стерлядь
из Шексны,
Пикантно сжав утонченные
ноздри,
Ты вздрогнешь так, что
улыбнутся сестры,
Приняв ту дрожь за
веянье весны…
1910
(новелла)
Чистокровные лошади
распылились в припляске,
Любопытством и трепетом
вся толпа сражена.
По столичному городу
проезжает в коляске
Кружевная, капризная
властелина жена.
Улыбаясь презрительно на
крутые поклоны
И считая холопами без
различия всех,
Вдруг заметила женщина –
там, где храма колонны,
Нечто красочно-резкое, задохнувшее
смех.
Оборванец, красивее всех
любовников замка,
Шевелил ее
чувственность, раболепно застыв,
И проснулась в ней
женщина, и проснулась в ней самка,
И она передернулась, как
в оркестре мотив.
Повелела капризница
посадить оборванца
На подушку атласную
прямо рядом с собой.
И толпа оскорбленная не
сдержала румянца,
Хоть наружно осталася
безнадежной рабой.
А когда перепуганный –
очарованный нищий
Бессознательно выполнил
гривуазный приказ,
Утомленная женщина,
отшвырнув голенищи,
Растоптала коляскою марьонетку
проказ…
1910
Я, белоснежный,
печальноюный бубенчик-ландыш,
Шуршу в свой чепчик
Зефира легче
Для птичек певчих…
И тихо плачу белесой
ночью, что миг мне дан лишь
Для вдохновенья,
Для упоенья
Самозабвенья…
О, Май душистый,
Приляг на мшистый
Ковер пушистый!
Люблю, как утром мои
коронки ты обрильянтишь!
На луноструне
Пою чаруний –
Стрекоз ажурных… Я –
милый, белый, улыбный ландыш
Усну в июне…
1911
Я голоса ее не слышал,
И имени ее не знал…
…Она была в злофейном
крэпе…
…В ее глазах грустили
степи…
Когда она из церкви
вышла
И вздрогнула – я
застонал…
Но голоса ее не слышал,
Но имени ее не знал.
1912. Ноябрь
Лирическая вуаль
1
– Иди к цветку
Виктории Регине,
Иди в простор
И передай привет от
герцогини
Дель-Аква-Тор.
На том цветке созрело
государство;
Найди шалэ;
У входа – страж, в руке
у стража – астра,
Звезда во мгле.
Тогда скажи, застолбенея
в дверцах:
«Несу простор!
Привет тебе,
лилиесердный герцог
Дель-Аква-Тор!
Вставай на путь, по
благости Богини
Тоску забудь…
Внемли послу грозовой
герцогини –
Вставай на путь!
Довольно мук; ты долго
пожил ало,
Твой бред кровав;
Она тебя увидеть
пожелала,
К
себе призвав.
Довольно мук – их
искупило время…
Твой взор смущен…
Коня, коня! огнистей
ногу в стремя, –
Ведь ты прощен!»
2
Ушел посол к Виктории
Регине,
Ушел в простор,
Чтоб передать привет от
герцогини
Дель-Аква-Тор.
Он долго брел в обетах
ложных далей
И – в щелях скал –
Испепелил подошвы у
сандалий,
И все искал.
Искал страну и втайне
думал: сгину, –
Не поверну…
Искал страну Викторию
Регину,
Искал страну.
Лишь для него пчела
будила струны
Своих мандол;
Лишь для него ломалось о
буруны
Весло гондол;
Лишь для него провеерила
воздух
Слюда цикад.
И шел гонец, и шел с
гонцом сам Гроз-Дух
Все наугад.
Он не пришел к Виктории
Регине,
Он не пришел;
Не передал прощенья
Герцогини, –
Он
не нашел.
Он не нашел такой страны
цветковой
И – между скал –
Погиб посол, искать
всегда готовый…
Да, он искал!
3
Прошли века, дымя свои
седины,
Свой прах сложив,
В земле – рабы, и в
склепах – паладины,
Но герцог – жив.
Он жив! Он жив! Он пьет
очами сердца
Пустой простор.
И мира нет, – но
где-то бьется герцог
Дель-Аква-Тор…
1910
На Ваших эффектных
нервах звучали всю ночь сонаты,
А Вы возлежали на башне
на ландышевом ковре…
Трещала, палила буря, и
якорные канаты,
Как будто
титаны-струны, озвучили весь корвет.
Но разве Вам было дело,
что где-то рыдают и стонут,
Что бешеный шторм
грохочет, бросая на скалы фрегат.
Вы пили вино мятежно.
Вы брали монбланную ноту!
Сверкали агаты брошек,
но ярче был взоров агат!
Трещала, палила буря.
Стонала дворцовая пристань.
Кричали и гибли люди.
Корабль набегал на корабль.
А вы, семеня гранаты,
смеясь, целовали артиста…
Он сел за рояль, как
гений, – окончил игру, как раб…
1911
Дылицы
Лириза (по Анатолию Франсу)
Прекрасною
зовут тебя поэты,
Великою зовут
тебя жрецы.
Мирра Лохвицкая
ЦАРЬ
ВАЛТАСАР У СТЕН САБАТА
Повеял шумный аромат
Цветов, забвенней, чем
Нирвана.
Конец пути для каравана:
Вот и она, страна Сабат!
Царь Эфиопский Валтасар
Вскричал рабам:
«Поторопитесь!
О, маг мой мудрый,
Сембобитис,
Мы у Балькис, царицы
чар!
Снимайте пыльные тюки
С присевших в устали
верблюдов,
И мирру, в грани
изумрудов,
И золотые пустяки».
Гостей приветствует
весна,
Цветут струистые
гранаты;
Как птицы, девушки
крылаты,
Все жаждет ласки и вина!
Где золотеют
купола –
Фонтан, лук сабель
влажно-певчих,
Ракетит ароматный жемчуг
И рассекает пополам!
Волнуйно-теневый эскиз
Скользнул по зубчикам
дворцовым, –
В наряде
чувственно-пунцовом
К гостям спускается
Балькис.
Цветет улыбка на губах,
Разгоряченных соком
пальмы, –
И Валтасар, как раб
опальный,
Повержен долу при рабах…
Улыбно светит с неба
Синь –
Цветка эдемского
тычинкой.
Царь кипарисною лучинкой
Разлепесточил апельсин.
В углу распластан
леопард,
И – кобылицею на
воле –
Балькис, в гирляндах
центифолий,
На нем волшбит колоду
карт.
Ланитный алый бархат
смугл,
И губы алчущие пряны…
Глаза – беспочвенные
страны,
Куда – ни слон, ни конь,
ни мул…
Омиррен палевый шатер,
И царь, омгленный
ароматом,
От страсти
судорожно-матов,
К царице руки
распростер…
Менкера, евнух женофоб,
Бледнеет желтою досадой…
А в окна льется ночь из
сада –
Черна, как истый эфиоп.
И вот несет уже кувшин
С водой душистою Алави…
И Суламифь, в истомной
славе,
Ждет жгучей бездны, как
вершин…
Олунен ленно-струйный
Нил,
И вечер, взяв свое
кадило,
Дымит чешуйкам
крокодила, –
Он сердце к сердцу
заманил.
Печален юный Валтасар.
Трепещут грезы к
Суламите…
На звезды смотрит он:
«Поймите
Мою любовь к царице
чар!»
Он обращается к Кандас:
«Пойми, Балькис меня
отвергла,
И прогнала меня, как
негра.
Насмешкою маслинных
глаз!..»
Тиха терраса у реки.
Спят Сембобитис и
Менкера.
Завоет в роще пальм
пантера,
Завьются змеи в
тростники, –
И снова тишь. Тоской
объят,
Царь погружается в безгрезье…
Склонился ангел в нежной
позе,
Твердит, что вымышлен
Сабат…
Все это – сон, мечта,
каприз…
Извечный вымысел
вселенский…
…В стране Сабат царь
Комагенский
Берет горящую Балькис!
1911
Как элегантна осень в
городе,
Где в ратуше дух моды
внедрен!
Куда вы только ни
посмотрите –
Везде на клумбах
рододендрон…
Как лоско матовы и дымчаты
Пласты смолового асфальта,
И как корректно-переливчаты
Слова констэблевого альта!
Маркизы, древья улиц
стриженных,
Блестят кокетливо и ало;
В лиловом инее – их,
выжженных
Улыбкой солнца, тишь
спаяла.
Надменен вылощенный памятник
(И глуповат! – прибавлю в скобках…)
Из пыли летней вынут громотник
Рукой детей, от лени робких.
А в лиловеющие
сумерки, –
Торцами вздорного
проспекта, –
Зевают в фаэтонах
грумики,
Окукленные для эффекта…
Костюм кокоток так аляповат…
Картавый смех под блесткий веер…
И фантазер на пунце Запада
Зовет в страну своих феерий!..
1911
Веймарн
(ассо-сонет)
Его душа – заплеванный
Грааль,
Его уста – орозенная
язва…
Так: ядосмех сменяла
скорби спазма,
Без слез рыдал иронящий
Уайльд.
У знатных дам, смакуя
Ривезальт,
Он ощущал, как едкая
миазма
Щекочет мозг, –
щемящего сарказма
Змея ползла в сигарную
вуаль…
Вселенец, заключенный в
смокинг дэнди,
Он тропик перенес на
вечный ледник, –
И солнечна была его
тоска!
Палач-эстет и фанатичный
патер,
По лабиринту шхер к
морям фарватер,
За красоту покаранный
Оскар!
1911
(сонет)
Трагичный юморист,
юмористичный трагик,
Лукавый гуманист,
гуманный ловелас,
На Францию смотря
прищуром зорких глаз,
Он тек по ней, как ключ
– в одобренном овраге.
Спускался ли в Разврат –
дышал как водолаз,
Смотрел, шутил, вздыхал
и после вел рассказ
Словами между букв,
пером не по бумаге.
Маркиза ль, нищая,
кокотка ль, буржуа, –
Но женщина его
пленительно свежа,
Незримой, изнутри,
лазорью осиянна…
Художник-ювелир сердец и
тела дам,
Садовник девьих грез, он
зрил в шантане храм,
И в этом – творчество
Гюи де Мопассана.
1912. Апрель
__________
*Beaumonde – высший свет
(фр.).
(сонет)
Его мотив – для сердца
амулет,
А мой сонет – его челу
корона.
Поют шаги: Офелия,
Гамлет,
Вильгельм, Реймонд,
Филина и Миньона.
И тени их баюкают мой
сон
В ночь летнюю, колдуя
мозг певучий.
Им флейтой сердце трелит
в унисон,
Лия лучи сверкающих
созвучий.
Слух пьет узор ньюансов
увертюр.
Крыла ажурной грацией
амур
Колышет грудь кокетливой
Филины.
А вот страна, где звонок
аромат,
Где персики влюбляются в
гранат,
Где взоры женщин сочны,
как маслины.
1908
Я прикажу оркестру,
где-нибудь в людном месте,
В память Масснэ
исполнить выпуклые попурри
Из грациоз его же.
Слушайте, капельмейстер:
Принцем Изящной Ноты
умер седой композитор:
Автор «Таис» учился у
Амбруаза Тома,
А прославитель
Гете, – как вы мне там ни грозите, –
Это – король мелодий!
Это – изящность сама!
Хитрая смерть ошиблась и
оказалась не хитрой, –
Умер Масснэ, но «умер»
тут прозвучало, как «жив».
Палочку вверх, маэстро!
Вы, господа, за пюпитры! –
Мертвый живых озвучит, в
творчество душу вложив!
1912. Август
Веймарн
__________
*Сauserie –
непринужденный разговор, легкая беседа (фр.).