ИНТРОДУКЦИЯ
(триолет)
За струнной изгородью
лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из
палацц –
За струнной изгородью
лиры…
Как он смешит пигмеев
мира,
Как сотрясает хохот
плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный
паяц!..
1909
Поверяя пламенно золотой
форминге
Чувства потаенные и
кляня свой трон,
На коне задумчивом, по
лесной тропинке,
Проезжает сгорбленный,
страждущий Нерон.
Он – мучитель-мученик!
Он – поэт-убийца!
Он жесток неслыханно,
нежен и тосклив…
Как ему, мечтателю, в
свой Эдем пробиться,
Где так упоителен
солнечный прилив?
Мучают бездарные люди,
опозорив
Облик императора общим
сходством с ним…
Чужды люди кесарю:
Клавдий так лазорев,
Люди ж озабочены пошлым
и земным.
Разве удивительно, что
сегодня в цирке,
Подданных лорнируя и
кляня свой трон,
Вскочит с места в
бешенстве, выместив в придирке
К первому патрицию
злость свою, Нерон?
Разве удивительно, что
из лож партера
На урода рыжего, веря в
свой каприз,
Смотрят любопытные,
жадные гетеры,
Зная, что душа его –
радостный Парис?
Разве удивительно, что в
амфитеатре
Все насторожилися и задохся
стон,
Только в ложе кесаря
появился, на три
Мига потрясающих,
фьолевый хитон?
1911
Я коронуюсь утром мая
Под юным солнечным
лучом.
Весна, пришедшая из рая,
Чело украсит мне венцом.
Жасмин, ромашки,
незабудки,
Фиалки, ландыши, сирень
Жизнь отдадут – цветы
так чутки! –
Мне для венца в
счастливый день.
Придет поэт, с неправдой
воин,
И скажет мне: «Ты быть
достоин
Моим наследником; хитон,
Порфиру, скипетр – я,
взволнован,
Даю тебе… Взойди на
трон,
Благословен и
коронован».
1908
БОГИ
Во сне со мной
беседовали боги:
Один струился влагой
водорослей,
Другой блестел колосьями
пшеницы
И гроздьями тяжелыми
шумел.
Еще один – прекрасный и
крылатый
И – в наготе – далекий,
недоступный;
Еще один – с лицом
полузакрытым;
И пятый бог, который с
тихой песней
Берет омег, анютины
глазенки
И змеями двумя
перевивает
Свой золотой и
драгоценный тирс.
И снились мне еще другие
боги…
И я сказал: вот флейты и
корзины,
Вкусите от плодов моих
простых,
Внимайте пенью пчел,
ловите шорох
Смиренных ив и тихих
тростников.
И я сказал: –
Прислушайся… Есть кто-то,
Кто говорит устами эхо где-то,
Кто одинок на страже
шумной жизни,
Кто в руки взял двойные
лук и факел,
Кто – так непостижимо –
сами мы…
О, тайный лик! Ведь я
тебя чеканил
В медалях из серебряной
истомы,
Из серебра, нежнее зорь
осенних,
Из золота, горячего, как
солнце,
Из меди, мрачной меди,
точно ночь.
Чеканил я тебя во всех
металлах,
Которые звенят светло,
как радость,
Которые звучат темно и
глухо,
Звучат – как слава,
смерть или любовь.
Но лучшие – я мастерил
из глины,
Из хрупкой глины, серой
и сухой…
С улыбкою вы станете считать
их
И, похвалив за тонкую
работу,
С улыбкою пройдете мимо
них…
Но как же так? но что же
это значит?
Ужель никто, никто из
нас не видел,
Как эти руки нежностью
дрожали,
Как весь великий сон
земли вселился,
Как жил во мне, чтоб в
них воскреснуть вновь?
Ужель никто, никто из
нас не понял,
Что из металлов
благостных я делал
Моих богов, и что все
эти боги
Имели лик того, всего
святого,
Что чувствуем, угадываем
тайно
В лесу, в траве, в
морях, в ветрах и в розах,
Во всех явленьях, даже в
нашем теле,
И что они – священно –
сами мы!..
1910. Февраль
В моей душе восходит
солнце,
Гоня невзгодную зиму.
В экстазе идолопоклонца
Молюсь таланту своему.
В его лучах легко и
просто
Вступаю в жизнь, как в
листный сад.
Я улыбаюсь, как
подросток,
Приемлю все, всему я
рад.
Ах, для меня, для
беззаконца,
Один действителен закон:
В моей душе восходит
солнце,
И я лучиться обречен!
1912. Май
Я – царь страны
несуществующей,
Страны, где имени мне
нет…
Душой, созвездия
колдующей,
Витаю я среди планет.
Я, интуит с душой
мимозовой,
Постиг бессмертия
процесс.
В моей стране есть терем
грезовый
Для намагниченных
принцесс.
В моем междупланетном
тереме
Звучат мелодии Тома.
Принцессы в гений мой
поверили,
Забыв земные терема.
Их много, дев
нерассуждающих,
В экстазе сбросивших
плащи,
Так упоительно
страдающих
И переливных, как лучи.
Им подсказал инстинкт их
звончатый
Избрать мой грезовый
гарем.
Они вошли душой
бутончатой,
Вошли – как Ромул и как
Рем.
И распустилось царство новое,
Страна безразумных
чудес…
И, восхищен своей
основою,
Дышу я душами
принцесс!..
1910
(новелла)
У меня дворец
двенадцатиэтажный,
У меня принцесса в
каждом этаже,
Подглядел-подслушал
как-то вихрь протяжный, –
И об этом знает целый свет
уже.
Знает, – и
прекрасно! сердцем не плутую!
Всех люблю,
двенадцать, – хоть на эшафот!
Я настрою арфу, арфу
золотую,
Ничего не скрою, все
скажу… Так вот:
Все мои принцессы –
любящие жены,
Я, их повелитель,
любящий их муж.
Знойным поцелуем груди
их прожжены,
И в каскады слиты
ручейки их душ.
Каждая друг друга
дополняет тонко,
Каждая прекрасна, в
каждой есть свое:
Та грустит беззвучно, та
хохочет звонко, –
Радуется сердце любое
мое!
Поровну люблю я каждую
принцессу,
Царски награждаю каждую
собой…
День и ночь хожу по
лестнице, завесу
Очередной спальни дергая
рукой…
День и ночь хожу я, день
и ночь не сплю я,
В упоеньи мигом некогда
тужить.
Жизнь – от поцелуев,
жизнь до поцелуя,
Вечное забвенье не дает
мне жить.
Но бывают ночи: заберусь
я в башню,
Заберусь один в
тринадцатый этаж,
И смотрю на море, и
смотрю на пашню,
И чарует греза все одна
и та ж:
Хорошо бы в этой комнате
стеклянной
Пить златистогрезый
черный виноград
С вечно-безымянной,
странно так желанной,
Той, кого не знаю и
узнать не рад.
Скалы молят звезды,
звезды молят скалы,
Смутно понимая тайну
скал и звезд, –
Наполняю соком и душой
бокалы
И провозглашаю
безответный тост!..
1910
(этюд)
П. Я. Морозову
Я иду со свитою по лесу.
Солнце лавит с неба, как
поток.
Я смотрю на каждую
принцессу,
Как пчела на медовый
цветок.
Паутинкой златно
перевитый
Веселеет пóлдневный
лесок.
Я иду с принцессовою
свитой
На горячий моревый
песок.
Олазорен шелковою
тканью,
Коронован розами венка,
Напевая что-то из
Масканьи,
Вспоминаю клумбу у окна…
Наклонясь с улыбкой к
адъютанту –
К девушке, идущей за
плечом, –
Я беру ее за
аксельбанты,
Говоря про все и ни о
чем…
Ах, мои принцессы не
ревнивы,
Потому что все они мои…
Мы выходим в спеющие
нивы –
Образцом изысканной
семьи…
Вьются кудри: золото и
бронза,
Пепельные, карие и
смоль.
Льются взоры, ласково и
грезно –
То лазорь, то пламя, то
фиоль.
Заморело! –
глиняные глыбки
Я бросаю в море, хохоча.
А вокруг – влюбленные
улыбки,
А внизу – песчаная
парча!
Я сажусь, впивая
горизонт.
Адъютант приносит
клавесины,
Раскрывает надо мною
зонт.
От жары все личики
поблекли,
Прилегли принцессы на
песке;
Созерцают море сквозь
бинокли
И следят за чайкой на
мыске.
Я взмахну
лорнетом, – и Сивилла
Из Тома запела попурри,
Всю себя офлерила,
овила,
Голоском высоко
воспарив.
Как стройна и как
темноголова!
Как ее верхи звучат
свежо!
Хорошо!.. – и нет
другого слова,
Да и то совсем не
хорошо!
В златосне, на жгучем
побережье,
Забываю свой высокий
сан,
И дышу, в забвении, все
реже,
Несказанной Грезой
осиян…
1911
__________
*Pliant – складной стул (фр.).
Ты каждый день
приходишь, как гризетка,
В часовню грез моих
приходишь ты;
Твоей рукой поправлена
розетка,
Румянцем уст раскрашены
мечты.
Дитя мое! Ты – враг
ничтожных ролек.
А вдохновлять поэта –
это честь.
Как я люблю тебя, мой
белый кролик!
Как я ценю!.. Но чувств
не перечесть.
Я одинок… Я мелочно
осмеян…
Ты поняла, что ласка мне
нужна –
Твой гордый взор так
нежен, так лилеен,
Моя сестра, подруга и
жена.
Да, верю я глазам твоим,
влекущим
Меня к Звезде, как верю
я в Звезду.
Я отплачу тебе своим
грядущим
И за собой в бессмертие
введу!
1909. Декабрь
Котик милый, деточка!
встань скорей на цыпочки,
Алогубы-цветики жарко
протяни…
В грязной репутации
хорошенько выпачкай
Имя светозарное гения в
тени…
Ласковая девонька!
крошечная грешница!
Ты еще пикантнее от
людских помой!
Верю: ты измучилась…
Надо онездешниться,
Надо быть улыбчатой,
тихой и немой.
Все мои товарищи (как
зовешь нечаянно
Ты моих поклонников и моих
врагов…)
Как-то усмехаются и
глядят отчаянно
На ночную бабочку выше
облаков.
Разве верят скептики,
что ночную бабочку
Любит сострадательно
молодой орел?
Честная бесчестница!
белая арабочка!
Брызгай грязью чистою в
славный ореол!..
1911
КОКТЕБЕЛЬ
Подходят ночи в сомбреро
синих,
Созвездья взоров поют
звезде,
Поют в пещерах, поют в
пустынях,
Поют на морс, поют
везде.
Остынет отзвук дневного
гуда, –
И вьюгу звуков вскрутит
закат…
Подходят ночи – зачем?
откуда? –
К моей избушке на горный
скат.
Как много чувства в их
взмахах теплых!
Как много тайны в их
ласк волшбе!
Весь ум – в извивах, все
сердце – в воплях.
Мечта поэта! пою тебе…
1909
О, океана
золотая, –
Крещенский солнечный
восход!
Скользит, как вздох
Эола, тая
По скатогориям Алтая
Победоносный лыжеход.
Снега, снега, – как
беломорье…
Восход бестепел. Вдоль
полян
Метет предутренник с
нагорья
Пушисто-снежное узорье,
А ветер светел и ледян.
Осветозарь мои веленья,
Мои желанья и пути,
Ты, созидающий оленя,
Как бодрость упоенной
лени,
Дающий десять для пяти!
Гуди, ледяное безводье!
Пылай короною. Январь!
Крепи, бурят, свои
поводья,
А Ты, Эмблема
Плодородья,
Мои пути осветозарь!
1910
Вижу, капитан
«Скитальца-моряка»,
Вечный странник,
Вижу, как твоя направлена
рука
На «Titanic»…
Знаю, капитан немого
корабля,
Мститель-призрак,
Знаю, что со дня, как
выгнала земля,
Буре близок…
Верю, капитан
«Голландца-Летуна»,
Враг боязни,
Верю, для тебя пустить
корабль до дна –
Страстный праздник…
Злобный хохот твой
грохочет в глубине
Окаянно:
Все теперь – твое,
лежащее на дне
Океана…
Рыбам отдаешь – зачем
трофей тебе?! –
Все – для пищи…
Руку, капитан, товарищ
по судьбе,
Мой дружище!
1912. Апрель
Валерию Брюсову
Король на плахе. Королевство –
Уже республика: и принц
Бежит, сестры спасая
детство,
В одну из моревых
провинц.
И там, в улыбности
привета,
У острых шхер, у сонных
дюн,
Их ждут – и палуба
корвета,
И комфортабельный летун,
Вперед! – осолнечен
пропеллер,
Стрекочет, ветрит и
трещит.
Моторолет крылит на
север,
Где ощетинен бора щит.
Скорбит принцесса. В
алой ленте
Лукавит солнце, как
Пилат.
Злодея мыслит в
президенте
Беглец из мраморных
палат.
И, очарованный полетом,
Дарит пилоту комплимент,
Не зная, что его
пилотом –
Никто иной, как
президент!
1912
Мой мозг словами: «Ты
больной!» – сжимаешь ты,
И хлыст упругий и
стальной сжимаешь ты.
Я хохочу тебе в лицо,
я хохочу, –
И, в гневе, хлыст
своей рукой сжимаешь ты.
Над головой моей
взнесла свистящий хлыст, –
Ударить хочешь, но с
тоской сжимаешь ты.
«Живи, люби, пиши, как
все! и будешь – мой…»
Меня в
объятьях, – и с мольбой, – сжимаешь ты.
Немею в бешенстве –
затем, чтоб не убить!
Мне сердце мукой
огневой сжимаешь ты.
1912. Август
Веймарн
О Мирре грезит Вандэлин,
О Вандэлине грезит
Мирра.
Она властительница мира,
И он – вселенной
властелин.
Люблю я в замке меж
долин
Внимать душою, полной
мира,
Как Миррой грезит
Вандэлин,
Как Вандэлином грезит
Мирра.
Под стрекотанье мандолин
Дрожит моя больная лира,
Что Мирры нет, что в
мире сиро
И что – всегда, всегда
один –
Грустит о Мирре
Вандэлин.
1911
Так тихо-долго шла жизнь
на убыль
В душе, исканьем
обворованной…
Так странно тихо растаял
Врубель,
Так безнадежно
очарованный…
Ему фиалки струили дымки
Лица
трагически-безликого…
Душа впитала все
невидимки,
Дрожа в преддверии
великого…
Но дерзновенье слепило
кисти,
А кисть дразнила
дерзновенное…
Он тихо таял, – он
золотистей
Пылал душою
вдохновенною…
Цветов побольше на
крышку гроба;
В гробу – венчанье!..
Отныне оба –
Мечта и кисть – в немой
гармонии,
Как лейтмотив больной
симфонии.
Апрель 1910
Княжне Ар. Шахназаровой
Кавказ! Я никогда не
видел
Твоих ущелий, рек и скал
И на арабце, чуя гибель,
В ущельях скользких не скакал.
Но страстная волна
Дарьяла
В моей душе рождает гул;
Мне сердце часто
повторяло,
Что порывается в аул.
Там где-нибудь в
грузинской сакле,
Под стон унывной
каманчи,
Еще легенды не
иссякли –
Грез неистечные ключи,
Мне верится, твои
Тамары,
О магнетический Кавказ,
Еще волшбят в чинарах
чары,
Еще не кончили свой
сказ…
Еще не высохла Арагва,
Еще не вымер Синодал,
Но Демон пламенно и
нагло
Уж не возникнет между
скал:
Теперь, когда проник в
Эдем он,
Воссев на покоренный
трон,
Томится пресыщенный
Демон,
И ни о чем не грезит он…
1911. Ноябрь
Поэзия есть
зверь, пугающий людей.
К. Фофанов
Пока поэт был жив, его
вы поносили,
Покинули его, бежали,
как чумы…
Пред мудрым опьяненьем –
от бессилья
Дрожали трезвые умы!
Постигнете ли вы,
«прозаики-злодеи»,
Почтенные отцы,
достойные мужи,
Что пьяным гением
зажженные идеи –
Прекрасней вашей
трезвой лжи?!
Постигнете ли вы,
приличные мерзавцы,
Шары бездарные в
шикарных котелках,
Что сердце, видя вас,
боялось разорваться,
Что вы ему внушали
страх?!
Не вам его винить: весь
мир любить готовый
И видя только
зло, – в отчаяньи, светло
Он жаждал опьянеть, дабы
венец терновый,
Как лавр, овил его
чело!..
Я узнаю во всем вас,
дети злого века!
Паденье славного –
бесславных торжество!
Позорно презирать за
слабость человека,
Отнявши силы у него.
1911. Август
Дылицы
(интуитта)
Милый Вы мой и добрый!
Ведь Вы так измучились
От вечного одиночества,
от одиночного холода…
По своей принцессе
лазоревой – по Мечте своей соскучились:
Сердце-то было весело!
сердце-то было молодо!
Застенчивый всегда и
ласковый, вечно Вы тревожились,
Пели почти
безразумно, – до самозабвения…
С каждою новою песнею
Ваши страданья множились,
И Вы – о, я понимаю
Вас! – страдали от вдохновения…
Вижу Вашу улыбку,
сквозь гроб меня озаряющую,
Слышу, как Божьи ангелы
говорят Вам: «Добро пожаловать!»
Господи! прими его
душу, так невыносимо страдающую!
Царство Тебе небесное,
дорогой Константин Михайлович!
1911. Май
Я полюбил двух юных
королев,
Равно влекущих строго и
лукаво.
Кого мне предпочесть из
этих дев?
Их имена: Любовь и
Слава.
Прекрасные и гордые!
владеть
Хочу двумя, чарующими,
вами.
В ответ надменно блещете
очами,
И я читаю в них: «Не
сметь!»
Влекусь к Любви, –
заносит ржавый нож,
Грозя гангреной,
мстительная Слава.
К ней поверну, молю
ее, – «Направо! –
Кричит Любовь: – А
я-то что ж?»
«Вы обе дороги», –
стенаю. «Нет!» –
Ответствуют мне разом
девы:
«Одну из нас, –
кому свои напевы
И жизнь свою вручишь,
поэт!»
Я выбрать не могу.
Прочь, Смерть! – Рабов
Удел – самоубийство!
выход найден:
Дай, Слава, мне питья из
виноградин,
Ты отрави его, Любовь!
1912
Мне улыбалась Красота,
Как фавориту-аполлонцу,
И я решил подняться к
Солнцу,
Чтоб целовать его уста!
Вознес меня аэроплан
В моря расплавленного
злата;
Но там ждала меня
расплата:
Голубоперый мой палан
Испепелен, как
деревянный
Машинно-крылый истукан,
А я за дерзновенный
план,
Под гром и грохот
барабанный,
Был возвращен земле
жеманной –
Живым и смелым. Ураган
Взревел над миром, я же,
странный,
Весь от позора
бездыханный,
Вином наполнил свой
стакан,
Ища в нем черного
безгрезья
От вдохновения и грез…
И что же? – в соке
сжатых гроздий
Сверкал мне тот же
Гелиос!
И в белом бешенстве
ледяном,
Я заменял стакан стаканом,
Глотая Солнце каждый
раз!..
А Солнце, в пламенном
бесстрастьи,
Как неба вдохновенный
глаз,
Лучи бросало, точно
снасти,
И презирало мой
экстаз!..
…Ищу чудесное кольцо.
Чтоб окрылиться
аполлонцу, –
И позабывшемуся Солнцу
Надменно плюну я в лицо!
1911. Декабрь
Я презираю спокойно,
грустно, светло и строго
Людей бездарных:
отсталых, плоских, темно-упрямых.
Моя дорога – не их
дорога.
Мои кумиры – не в
людных храмах.
Я не желаю ни зла, ни
горя всем этим людям, –
Я равнодушен; порой
прощаю, порой жалею.
Моя дорога лежит
безлюдьем.
Моя пустыня, –
дворца светлее.
За что любить их,
таких мне чуждых? за что убить их?!
Они так жалки, так
примитивны и так бесцветны.
Идите мимо в своих
событьях, –
Я безвопросен – вы
безответны.
Не знаю скверных, не
знаю подлых; все люди правы;
Не понимают они друг
друга, – их доля злая.
Мои услады – для них
отравы.
Я презираю,
благословляя…
1911
Меня положат в гроб
фарфоровый
На ткань снежинок
яблоновых,
И похоронят (…как Суворова…)
Меня, новейшего из
новых.
Не повезут поэта
лошади, –
Век даст мотор для
катафалка.
На гроб букеты вы
положите:
Мимоза, лилия, фиалка.
Под искры музыки
оркестровой,
Под вздох изнеженной
малины –
Она, кого я так
приветствовал,
Протрелит полонез Филины.
Всем будет весело и
солнечно,
Осветит лица милосердье…
И светозарно-ореолочно
Согреет всех мое
бессмертье!
1910
Я заклеймен, как некогда
Бодлэр;
То – я скорблю, то – мне
от смеха душно.
Читаю отзыв, точно ем
«эклер»:
Так обо мне рецензия…
воздушна.
О, критика – проспавший
Шантеклер! –
«Ку-ка-ре-ку!», ведь
солнце не послушно.
Светило дня душе своей
послушно.
Цветами зла увенчанный
Бодлэр,
Сам – лилия… И
критик-шантеклер
Сконфуженно бормочет:
«Что-то душно»…
Пусть дирижабли выглядят
воздушно,
А критики забудут – про
«эклер».
Прочувствовать талант –
не съесть «эклер»;
Внимать душе
восторженно, послушно –
Владеть душой; нельзя
судить воздушно, –
Поглубже в глубь: бывает
в ней Бодлэр.
И курский соловей поет
бездушно,
Когда ему мешает шантеклер.
Иному, впрочем, ближе
«шантеклер».
Такой «иной» воздушен,
как «эклер»,
И от такого вкуса –
сердцу душно.
«Читатель средний» робко
и послушно
Подумает, что пакостен
Бодлэр,
И примется браниться не
воздушно…
И в воздухе бывает не
воздушно,
Когда летать захочет
шантеклер,
Иль авиатор, скушавший
«эклер»,
Почувствует (одобришь
ли, Бодлэр?),
Почувствует, что
сладость непослушна,
Что тяжело под ложечкой
и душно…
Близка гроза. Всегда
предгрозье душно.
Но хлынет дождь
живительный воздушно,
Вздохнет земля свободно
и послушно.
Близка гроза! В
курятник, Шантеклер!
Я отомщу собою, как –
Бодлэр!
1910. Весна
__________
*Eclair – молния (фр.).