ЭГОПОЛОНЕЗ
Живи, Живое! Под солнца
бубны
Смелее, люди, в свой
полонез!
Как плодоносны, как
златотрубны
Снопы ржаные моих поэз!
В них водопадят Любовь и
Нега,
И Наслажденье, и
Красота!
Все жертвы мира во имя
Эго!
Живи, Живое! – поют
уста.
Во всей вселенной нас
только двое,
И эти двое – всегда
одно:
Я и Желанье! Живи,
Живое!
Тебе бессмертье
предрешено!
1912
Веймарн
Моя вторая Хабанера
Взорвалась, точно
динамит.
Мне отдалась сама
Венера,
И я всемирно знаменит!
То было в девятьсот
девятом…
Но до двенадцатого – дым
Все стлался по местам,
объятым
Моим пожаром золотым.
Возгрянул век Наполеона
(Век – это громогласных дел!)
Вселенского Хамелеона
Душа – бессмертный мой
удел.
Издымлен дым, и в
льстивый танец
Пустился мир, войдя в
азарт.
Я – гениальный
корсиканец!
Я – возрожденный
Бонапарт!
На острова Святой Елены
Мне не угрозен
небосклон:
На мне трагические
плены,
Зане я сам Хамелеон!
Что было в девятьсот
девятом,
То будет в миллиард
втором!
Я покорю миры булатом,
Как покорял миры пером.
Извечно странствуя с
талантом
На плоской лосскости
земной,
Был Карлом Смелым, был я
Дантом,
Наполеоном – и собой.
Так! будет то, что было,
снова –
Перо, булат, перо,
булат…
Когда ж Земли падет
основа –
О ужас – буду я
крылат!..
1913
Веймарн
(акростих)
Великого приветствует великий,
Алея вдохновением. Блестит
Любовью стих. И солнечные блики
Елей весны ручьисто золотит.
Ручьись, весна! Летит к тебе, летит
Июнь, твой принц, бессмертник неболикий!
Юлят цветы, его гоньбы улики,
Божит земля, и все на ней божит.
Рука моя тебе, собрат-титан!
Юнись душой, плескучий океан!
Самодержавный! мудрый! вечный гордо!
О близкий мне! мой окрылитель! ты –
Ваятель мой! И царство Красоты –
У нас в руках. Мне жизненно! мне бодро!
1912
Меня отронит
Марсельезия,
Как президентного царя!
Моя блестящая поэзия
Сверкнет, как вешняя
заря!
Париж и даже Полинезия
Вздрожат, мне славу
воззаря!
Мой стих
серебряно-брильянтовый
Живителен, как кислород.
«О гениальный! О
талантливый!» –
Мне возгремит хвалу
народ.
И станет пить ликер
гранатовый
За мой ликующий восход.
Пусть на турнирах
словоборчества
Стиха титаны и кроты
Берлинства, Лондонства,
Нью-Йорчества
Меня сразить раскроют
рты:
Я – я! Значенье
эготворчества –
Плод искушенной Красоты!
1912
Моя мечта –
моряк-скиталец…
Вспеняя бурный океан,
Не раз причаливал
страдалец
Ко пристаням волшебных
стран.
Не раз чарующие взоры
Сулили счастье моряку,
Но волн изменчивые горы
Вновь к океану-старику
Руль направляли у
голландца,
И с местью тайною в
глазах
Пускался он в морские
танцы
На сумасшедших парусах.
Стремился он
победоносно,
Своим безумьем смел и
горд,
И, прорезая волны
грозно,
Вплывал в разбуженный
фиорд.
Еще встревоженные волны
Грозили смертью рыбакам,
Еще испуганные челны
Стремились в страхе к
берегам,
Еще, как дьявольские
трубы,
В горах не замерли
гудки, –
А он, смеясь над сушей
грубо,
В порыве злобы и тоски,
В своем отчаяньи
скитанья
И без надежды в якоря,
Спешил на новые
страданья,
Стремился в новые моря.
Пусть мне грозит
небесный палец,
Но дерзновенно я почту
Мечту – как он,
моряк-скиталец, –
Мою гонимую мечту!
1908. 10 августа
Погиб поэт,
невольник чести…
М. Ю. Лермонтов
Пал жертвой лжи и зла
земного,
Коварства гнусного
людского
И низкой зависти людей
Носитель царственных
идей.
Погиб и он, как
гениальный
Его
предшественник-собрат,
И панихидой погребальной
Страна гудит, и люд
печальный
Душевной горестью объят.
* * *
Но не всего народа слезы
Сердечны, искренни,
чисты, –
Как не всегда пунцовы
розы,
Как не всегда светлы
мечты.
Для горя ближних сердцем
зорок,
Не забывал ничьих он
нужд;
Пускай скорбят – кому он
дорог!
Пускай клеймят – кому он
чужд!
И пусть толпа
неблагодарна,
Коварна, мелочна и зла,
Фальшива, льстива и
бездарна
И вновь на гибель
обрекла
Другого гения, другого
Певца с божественной
душой, –
Он не сказал проклятья
слова
Пред злом кончины
роковой.
* * *
А ты, злодей, убийца,
ты, преступник,
Сразивший гения
бесчестною рукой,
Ты заклеймен, богоотступник,
Проклятьем мысли мировой.
Гнуснее ты Дантеса – тот
хоть пришлый,
В нем не течет земель
славянских кровь;
А ты, змея, на битву с
братом вышла, –
И Каин возродился вновь!..
Не лейте слез,
завистники, фальшиво
Над прахом гения, не
оскорбляйте прах,
Вы стадо жалкое,
ничтожно и трусливо,
И ваш пастух – позорный страх.
Вас оценят века и
заклеймят, поверьте,
Сравнивши облик каждого
с змеей…
И вы, живые, –
мертвые без смерти,
А он и мертвый, – да живой!
1908
Солнце всегда
вдохновенно!
Солнце всегда горячо!
Друг мой! сольемся
мгновенно:
Наше желанье – ничье.
Жизнь безнадежна и
тленна,
Мигом трепещет плечо…
Солнце, как мы,
вдохновенно!
Солнце, как мы, горячо!
1909
Вдыхайте солнце, живите
солнцем, –
И солнцем сами блеснете
вы!
Согреют землю лучи живые
Сердец, познавших добро
и свет.
Вдыхайте небо, живите
небом, –
И небесами засветит
взор!
С любовью небо сойдет на
землю,
А мир прощенный – на
небеса.
1908
Мыза Ивановка
Ради шутки, ради смеха
Я хотел бы жить всегда!
Но ответило мне эхо:
«Да!»
Повтори… еще… сначала…
Кто бессмертен, как
мечты?
Снова эхо отвечало:
«Ты!»
1909
Мыза Ивановка
О, Дева-Мать, возрадуйся
блаженно!
Господь с Тобой,
носившая Его,
Хранителя бессмертья
моего!
Да будешь Ты меж жен
благословенна,
Благословен плод чрева
Твоего!
1909
Есть ли
счастье на свете сильней любви?
Слава тем,
чья любовь побеждает смерть!
Мирра Лохвицкая
Певица лилий полей
Сарона,
Тебе корона!
К тебе у трона
Сойдутся мира всего
пути, –
Лишь захоти!
Полей Сарона певица
лилий
Тщета воскрылий…
Тщета усилий…
Мы не достигнем твоих
высот –
Снесет, снесет!..
Да воцарится
Цариц царица
Сарона лилий полей
певица!
В короны солнца
возоблекись,
Балькис!
1909
Схороните
меня среди лилий и роз,
Схороните
мена среди лилий.
Мирра Лохвицкая
Моя любовь
твоей мечте близка.
Черубина де Габриак
У старой лавры есть
тихий остров,
Есть мертвый остров у
старой лавры,
И ров ползет к ней,
ползет под мост ров,
А мост – минуешь –
хранятся лавры
Царицы грез.
Я посетил, глотая капли
слез,
Убогую и грубую могилу,
Где спит она, –
она, царица грез…
И видел я, – и
мысль теряла силу…
Так вот где ты
покоишься! и – как!
Что говорит о прахе
величавом?
Где памятник на зависть
всем державам?
Где лилии? где розы? где
же мак?
Нет, где же мак? Что же
мак не цветет?
Отчего нагибается
крест?
Кто к тебе приходил? кто
придет?
О дитя! о, невеста
невест!
Отчего, отчего
От меня ты сокрыта?
Ведь никто… никого…
Ни души… позабыта…
Нет, невозможно! нет, не
поверю!
Власти мне, власти – я
верну потерю!
Взрою землю!.. сброшу
крест гнилой!..
Разломаю гроб я!..
поборюсь с землей!..
Напущу в могилу
солнца!.. набросаю цветов…
– Встань, моя
Белая!.. лучше я лечь готов…
«Забудь, забудь о
чуде», –
Шептала мне сентябрьская
заря…
А вкруг меня и здесь
ходили люди,
И здесь мне в душу пристально
смотря…
И где же?! где
ж?! – у алтаря.
Из черного гордого
мрамора высечь
Хотел бы четыре
гигантские лиры,
Четыре сплетенные
лиры-решетки –
На север, на запад, на
юг, на восток.
У лир этих струны – из
чистого золота прутья,
Увитые алым и белым
пушистым горошком,
Как строфы ее –
бархатистым, как чувства – простым.
А там, за решеткой,
поставил бы я не часовню,
Не памятник пышный, не
мрачный – как жизнь – мавзолей,
А белую лилию – символ
души ее чистой,
Титанию-лилию, строгих
трудов образец.
В молочном фарфоре
застыло б сердечко из злата,
А листья – сплошной и
бесценный, как мысль, изумруд.
Как росы на листьях
сверкали б алмазы и жемчуг
При Солнце, Венере,
Авроре и мертвой Луне.
И грезил бы Сириус,
ясный такой и холодный,
О лилии белой, застывшей
в мечтаньи о нем.
И в сердце пели неба
клиры,
Душа в Эдем стремила
крылия…
А сквозь туман взрастала
лилия
За струнной изгородью
лиры.
1909
От солнца я
веду свой древний род.
Мирра Лохвицкая
Есть что-то в
ней, что красоты прекрасней.
Е. Баратынский
До дня грядущего от
сотворенья мира
(Кто скажет искренно?…
Кому земли не жаль?…)
Кто знает женщину,
прекрасную как лира
И ясномудрую, как горная
скрижаль?
Их было несколько,
великих как держава,
Прекрасных, доблестных и
светлых, как эмаль.
Но я – про женщину,
прекрасную, как слава!
Но я – про женщину,
Синайскую скрижаль.
До дня грядущего от
сотворенья мира
Подобной женщины на
свете не цвело…
Ищите женщину,
прекрасную, как лира,
И ясномудрую, как гения
чело!
И лишь у Лохвицкой, чья
мысль и греза – лава,
В поэме солнечной и
жизненной, как май,
Я встретил женщину,
прекрасную, как слава,
И ясномудрую, как
царственный Синай.
До дня грядущего от
сотворенья мира
Прекрасней не было от
нищих до маркиз…
И эта женщина,
прекрасная, как лира,
И ясномудрая, как заповедь, –
Балькис!
1909
Возьмите «Фофанова» в
руки
И с ним идите в вешний
сад.
Томленье ваше, скуку,
муки
Его напевы исцелят.
Себя самих не понимая,
Вы вдруг заискритесь,
как Мумм.
Под «Майский шум» поэта
мая
И под зеленый майский шум,
Пропев неряшливые
строки,
Где упоителен шаблон,
Поймете сумерек намеки
И все, чем так чарует
он.
Не будьте ж к мигу
близоруки, –
Весна и солнце
отблестят!
Берите «Фофанова» в руки
И с ним бегите в вешний
сад!
1913. Начало июня
Веймарн
Вы мать ребенка
школьнических лет,
И через год муж будет
генералом…
Но отчего на личике
усталом –
Глухой тоски
неизгладимый след?
Необходим для сердца
перелом:
Догнать… Вернуть…
Сказать кому-то слово…
И жутко Вам, что все уже
в былом,
А в будущем не видно и
былого…
1911
Мне в гроб не страшно,
но обидно:
Любви взаимной сердце
ждет.
Шаги? – не слышно!
Плащ? – не видно.
Шептать бесстыже –
как-то стыдно:
«Тот, настоящий, –
он придет?»
Я замужем, вполне
любима,
И чувство мужье – мой шатер.
А жизнь и тот проходят мимо…
«Постой: ты – мой!» Но –
имя?!. имя?!.
Догнать! Призвать! И с
ним – в костер!
1912
С улыбкою на чувственных
губах,
Как школьница, вы вышли
из трамвая.
Я у вокзала ждал вас,
изнывая,
И сердце мне щемил зловещий
страх.
Вы подали мне руку,
заалев
Застенчиво, глаза свои
прищуря.
В моей груди заклокотала
буря,
Но я сдержался, молча
побледнев.
Эффектен был ваш темный
туалет,
Пропитанный тончайшими
духами.
Вы прошептали: «Ехать ли
мне с вами?»
Я задрожал от ужаса в
ответ:
– Возможно ли?! Вы
шутите?! – Мой взор
Изобразил отчаянье
такое,
Что вы сказали с
ласковой тоскою:
«Ну, едемте… туда… в
осенний бор…
Вы любите меня, свою
„ее“,
Я верю, вы меня не
оскорбите…
Вот вам душа, –
себе ее берите,
Мое же тело – больше не
мое:
Я замужем, но главное –
я мать.
Вы любите меня нежнее
брата,
И вы меня поймете… Это –
свято.
Святыню же не надо
осквернять»
И я сказал: «Любовь моя
щитом!
Пускай дотла сожгу себя
я в страсти, –
Не вы в моей, а я у вас
во власти!» –
…Моя душа боролася с
умом…
1911
Мыза Ивановка
(стихотворение дилетантки)
Вчера
Зачем вы расцвели,
осенние цветы?
Замерзните… засохните…
увяньте…
Вы говорите мне о
горестном таланте,
О юности моей, о жажде
красоты.
Я так утомлена, мне нужен
лишь покой.
Весне возврата нет,
мечты мои померкли…
Мне все равно: среда,
суббота ли, четверг ли, –
Живу я не живя, замерзла
я душой…
Но было время… да! была
я молода,
Я верила,
ждала…надеялась…страдала…
Но не было «его»… Сирень
благоухала,
И яблони цвели… и вяли
без плода!
А я-то! я-то! я! Как я
хотела жить,
Любить, безумствовать,
смеяться до рыданья!
И вот явился «он»… Но
новые страданья
Он мне принес с собой;
он не умел любить!
Он не постиг моей
трепещущей души, –
Он не сумел постичь… он
понял только тело…
А я его всего, всего его
хотела!..
За все мои «цветы» он
мог мне дать… «гроши»!..
О, я превозмогла
отчаянье и стыд, –
Его отвергла я! Я,
гордая, не пала…
Окаменела я… Сирень
благоухала…
И яблони цвели… Но их
бесплодный вид
Внушал холодный страх и
навевал печаль мне…
Спасаясь от себя, я
вышла замуж; муж
Остался мне
чужим, – и без слиянья душ
Я зачала детей в своей
трагичной спальне…
Люблю ли я детей? О да!
они – исход
Безвыходной мечты… Они –
мое забвенье.
А я все жду «его», не
веря в появленье, –
И снова нет «его»… В
мечте – сирень цветет,
И яблони бесплодные
цветущи…
Но я утомлена… Весне
возврата нет…
Осенние цветы! гасите же
свой свет:
Пока цветете вы, мои
мученья пуще…
Сегодня
Благоухайте вы, весенние
цветы!
Молю, помедлите… да
пощадит вас тленье…
«Он» сам пришел ко мне,
«он» принял воплощенье!
Но я… гоню «его»… чтоб
сохранить… мечты!
1911
Итак вы снова в Дылицы?
Ну, что же, в добрый
час.
Счастливица!
счастливица!
Я радуюсь за Вас!
Запасшись всякой
всячиной,
Садитесь вы в купэ,
Забыв уже за Гатчиной
О шуме и толпе.
И сердце вновь олетено,
Кипит, как Редерер…
И вот – Елизаветино!
И вот – дебаркадер!
Вдали столичной пошлости
Сияя так светло,
На рослой серой лошади
Вы едете в село.
Уже кивает мельница
Вам ласковый привет,
Вы снова – карусельница,
Ребенок и поэт.
У дачи бродит курочка
И рядом с ней петух…
Ликует шумно Шурочка
Среди веселых рюх…
Поймать стараясь
зяблика,
Шалун бежит к лесам.
Я узнаю в нем Дьяблика,
Который – зяблик сам…
Вам сердце окудесила
Проказница-Весна.
Бежите в поле
весело –
Одна! одна! одна!
Впивая радость рьяную,
Бросаетесь в траву,
Снегурочкой-Тианою
Мечтая наяву.
Как сладко этой девочке
Шепнуть: «Тоске
капут», –
А в парке пляшут
белочки,
И ландыши цветут.
Пускай же сердце
выльется
В бокал любви полней!
О Дылица! О
Дылица! –
Страна Мечты моей.
1912
(триоли)
(Вариации поэмы Мирры Лохвицкой «На пути к
Востоку»)
1
Царица южная Балькис
Грядет к престолу
Соломона.
Влекут, влекут его
знамена
Царицу южную Балькис!
Ифрит лазурный и Ивлис,
Злой гений, враг святого
трона,
Царицу южную Балькис
Влекут к престолу
Соломона.
2
Лазурноокий Гиацинт
Был морем выброшен на
скалы,
Когда душа любви искала.
Лазурноокий Гиацинт
Изранен щебнем.
Приласкала
Балькис его, дав даже
бинт.
Лазурноокий Гиацинт
Был морем выброшен на
скалы.
3
Балькис забыла для него
Свой путь, свой сан,
свое значенье.
Чтоб облегчить его
мученья,
Она забыла для него.
А он, изведав
облегченье,
Ее покинул. Для чего
Она забыла для него
Свой путь, свой сан,
свое значенье?
4
Дальнейший путь ей
запрещен
Ифритом, гением
лазурным.
Ивлис победой восхищен:
Дальнейший путь ей
запрещен.
Тогда, томясь порывом
бурным,
Скорбит царица:
«Соломон!
Мне путь священный
запрещен
Ифритом, гением
лазурным…»
5
Над Гиацинтом правит суд
Балькис, премудрая
царица.
Он пойман! вот его
ведут!..
Она над ним свершает
суд,
Она убить его грозится…
Но грезы вдаль ее
несут –
И свой оканчивает суд
Прощеньем мудрая царица.
6
Спешит лазоревый Ифрит
Направить путь ее к
Сарону,
И осеняет ей корону
Крылом лазоревый Ифрит.
Он вдохновенно говорит:
– Готовься в жены
Соломона! –
И вновь ликующий Ифрит
Ведет Балькис в поля
Сарона.
1911
Ты набухла ребенком! ты
– весенняя почка!
У меня будет вскоре
златокудрая дочка.
Отчего же боишься ты
познать материнство?
Плюй на все осужденья
как на подлое свинство!
Возликуй беспредельно,
крещена благодатью,
Будь хорошей подругой и
такою же матью!
Вытравлять же ребенка –
ты согласна со мною? –
Это то же, что почки
уничтожить весною,
Цвет плодов поразвеять.
Эта мысль неотступно
Беспокоит меня, –
так не будь же преступна!
1912
Ст. Веймарн, мыза Пустомержа
У меня, как в хате
рыболова,
Сеть в избе, –
попробуй, рыб поймай!
В гамаке, растянутом в
столовой,
Я лежу, смотря в окно на
май.
На окошке солнится
лиловый
И она, любимая, в два
слова
Напевает нежно:
«баю-бай»…
Зеленеет, золотеет
зелень,
И поет – чирикает
листва…
Чей капот так мягок, так
фланелев?
Кто глазами заменил
слова?
Для тебя все цели
обесцелив,
Я едва дышу, я жив едва.
Телом, что в моем тонуло
теле,
Обескровить вены мне –
права.
А теперь, пока листвеют
клены,
Ласкова, улыбна и мягка,
Посиди безмолвно и
влюбленно
Около меня, у гамака.
Май шалит златисто и
зелено,
Дай ему ликеру два
глотка, –
И фиалковой волшбой
спеленат,
Падая, даст липе тумака!
1913
Веймарн
__________
*Фиалковый ликер (фр.).
Раскачни мой гамак,
подкачни! –
Мы с тобою вдвоем, мы
одни.
И какое нам дело, что
там,
Где-то там не сочувствуют
нам?!.
Май любезно смеется в
окно…
Нам любовно с тобой и
смешно:
(Ты меня целиком
понимай!)
Пред поэтом заискивал
май.
Понимает, должно быть,
что я,
Беспредельную силу тая,
Захочу – и оперлю его,
Ну а нет – про него
ничего!
В этот год мне отрадна
весна
И пришедшая слава
ясна, –
Будет славно воспет мною
май!
Подкачай же гамак!
раскачай!
1913
Веймарн
Ты осудил меня за то,
что я, спеша
К любимой женщине,
родами утомленной,
Прервал твое турнэ, что
с болью исступленной
К ней рвалась вся
душа.
Еще ты осудил меня за
то,
Что на пути домой я
незнакомку встретил,
Что на любовь ее так
нежно я ответил,
Как, может быть,
никто!
Но что же я скажу тебе в
ответ? –
Я снова с первою –
единственной и вечной,
Как мог ты осудить меня,
такой сердечный,
За то, что я – поэт?
1913
Веймарн
Обе вы мне жены, и у
каждой дети –
Девочка и мальчик – оба
от меня.
Девочкина мама с папой в
кабинете,
А другой не знаю тысячу
три дня.
Девочкина мама – тяжко
ль ей, легко ли –
У меня, со мною, целиком
во мне.
А другая мама где-то там
на воле,
Может быть, на море, – может быть, на дне.
Но ее ребенок, маленький
мой мальчик,
Матерью пристроен за три
пятьдесят.
Кто же поцелует рта его
коральчик?
Что же: я невинен или
виноват?
Ах, я взял бы, взял бы
крошку дорогого,
Миленького детку в
тесный кабинет.
Девочкина мама! слово,
только слово! –
Это так жестоко: ты ни
«да», ни «нет»!
1913
Ст. Бруда
Князь взял тебя из
дворницкой. В шелка
Одел дитя, удобное для «жмурок»…
Он для тебя не вышел из
полка,
А поиграл и бросил, как
окурок.
Он роскошью тебя
очаровал
И одурманил слабый ум
ликером.
И возвратилась ты в
родной подвал,
Не осудив любовника
укором.
Пришел поэт. Он стал
тебе внимать
И взял к себе в убогую мансарду,
Но у него была
старуха-мать,
Язвившая за прежнюю
кокарду.
И ты ушла вторично в
свой вертеп,
А нищий скальд «сошел с
тоски в могилу».
Ты не могла трудом
добыть свой хлеб,
Но жить в подвале стало
не под силу.
И ты пошла на улицу,
склонясь
Пред «роком злым», с
раскрытым прейскурантом.
И у тебя в мечте остался
– князь
С душой того, кто грел
тебя талантом.
1911
Сон лелея, лиловеет
запад дня.
Снова сердце для
рассудка западня.
Только вспомню о
тебе, – к тебе влечет.
Знаешь мысли ты мои
наперечет.
И хочу, иль не хочу – к
тебе без слов
Я иду… А запад грустен и
лилов.
1908
Я гостил в твоем
сердечке
Только миг.
Это было возле речки,
Где тростник.
Ты в душе моей – как
дома
Навсегда!
И разрушит те хоромы
Кто? Когда?
1909
На нашу дорогу встречать
выхожу я тебя, –
Но ты не приходишь… А
сердце страдает, любя…
Я все ожидаю: вот-вот ты
прорежешь листву
И мне улыбнешься опять
наяву-наяву!
Отдашься… как прежде,
отдашься! даруя, возьмешь.
Но ты не приходишь и,
может быть, ты не придешь.
А я на дороге, на нашей
встречаю тебя!
А я тебе верю!.. И
мечется сердце, любя…
1909
Мыза Ивановка
(на мотив Мирры Лохвицкой)
Если это возможно,
устрой
Наше счастье, разбитое
мной.
Ощущений отцветших пусть
рой,
И в душе полумрак
ледяной.
Но к кому? но к кому? но
к кому
Я взываю со скорбной
мольбой?
Почему? почему? почему
Я исполнен, как раньше,
тобой?
Мы расстались с тобою,
когда,
Тихо осень истлела в
снегу.
Шли минуты, шли дни, шли
года, –
Но тебя позабыть не
могу!
Не могу позабыть
никогда!
Ты со мною, хотя без
меня…
Ты всегда для меня
молода
И желанна, как солнце
для дня.
Ты ушла, наше счастье
поправ, –
Кто из нас виноват,
посуди!
Но я прав! но я прав! да
я прав
Тем уже, что взываю:
приди!
Пусть я жалок тебе –
пожалей!
Пусть я грешен –
прощенье неволь!
Или месть – прегрешения
злей, –
Но тобой надышаться
дозволь!
1909
Мыза Ивановка
Но есть
упоенье в позоре
И есть в
униженьи восторг.
Валерий Брюсов
Она ко мне пришла и говорила
здесь,
Вот в этой комнате, у
этого окна:
– Любимый! милый
мой! убей меня! повесь! –
Тебе я больше не верна!
Ты удивляешься, растерян
ты теперь?
Не оскорбила ль я тебя?
О, не скрывай!
Мы разошлись с тобой… Я
мучилась… Поверь,
С тобой я потеряла рай.
Ты разлюбил меня, –
я вижу по глазам, –
О! мне твои глаза не
лгали никогда…
Ты честен, справедлив! и
ты согласен сам:
Я отгадала, милый? да?
Я все тебя люблю
по-прежнему! ты – мой!
И я… я вся – твоя! Нет,
впрочем, не совсем:
Уж пятеро – с тех
пор! – повелевали мной!..
Но… оскорблять тебя зачем?…
Зачем? ведь это – грех!
о, я теряю ум,
Ты знаешь, извини меня:
нет больше сил,
Я больше не могу… устала
я от дум…
Ты все ж мне близок, дорог, мил!
Я все еще тебя люблю,
люблю… Увы,
Теперь уж я не та… о,
нет, совсем не та, –
Теперь я… падшая!
Позволите ли Вы
У вас побыть, моя Мечта?!
Вы слезы видите, ведь Вы
добрее всех…
Простите, не могу: я
плачу… ничего!
Наплюйте мне в лицо:
ведь я одна из тех,
Которых… Тяжко!.. одного
У Вас молю: чуть-чуть Вы
любите меня?
Мне, впрочем, все равно;
я все еще люблю!
О, бейте, мучайте
несчастную, гоня, –
Все, что хотите, претерплю!.. –
Я на слова ее молчать
уже не мог
И руку, застонав, над
нею я занес,
И захотелось мне ей дать
удар в висок
При виде этих красных слез.
– Ударь! ударь
меня! ты видишь – жду, молю! –
Она шептала мне с
неистовой тоской: –
Но все-таки люблю! ты
слышишь? – я люблю!
И мой ты! слышишь?! – мой!!!
Возненавидел я ее в
мертвящий миг
И, проклиная дико,
крикнул: «С глаз долой,
Змея проклятая! о, я
тебя постиг:
Ты издеваешься над мной!
Уйди! уйди
скорей! – все кончено! позор
Пусть упадет теперь на
голову твою!..»
И вот она ушла, потупив
грустно взор,
Сказав в последний раз: люблю.
1906
(новелла)
Вот
единственный поцелуй,
который я
могу тебе дать.
М. Метерлинк
1
…И снова надолго зима
седьмой раз засыпала,
И в лунной улыбке
слезилось унынье опала,
И лес лунодумный,
казалося, был акварель сам,
А поезд стихийно
скользил по сверкающим рельсам;
Дышал паровоз тяжело;
вздохи были так дымны;
Свистки распевали
протяжно безумные гимны.
2
В купэ, где напоенный
лунными грезами воздух
Мечтал с нею вместе, с
ней, ясно-неясной, как грез дух,
Вошел он, преследуем
прошлым, преследуем вечно.
Их взоры струили
блаженную боль бесконечно.
Он сел машинально
напротив нее, озаренный
Луной, понимавшей
страданья души осребренной.
3
И не было слова, и не
было жажды созвучья,
И грезами груди дышали;
и голые сучья
Пророчили в окна о шествии
Истины голой,
Что шла к двум сердцам,
шла походкой тоскливо-тяжелой.
Когда же в сердца
одновременно грохнули стуки,
Враги протянули –
любовью зажженные руки.
4
И грезы запели, танцуя,
сплетаясь в узоры,
И прошлым друзья не
взглянули друг другу во взоры.
А если и было
когда-нибудь прошлое – в миге
Оно позабылось, как
строчки бессвязные – в книге.
– Твоя, –
прошептала, вспугнув тишину, пассажирка.
Звук сердца заискрил,
как камень – холодная кирка.
«Вина прощена», –
улыбнулося чувство рассудку.
«Она», завесенясь,
смахнула слезу-незабудку.
5
Он пал к ней на грудь,
как на розы атласистый венчик
Пчела упадает, как в
воду – обманутый птенчик.
И в каждой мечте и души
зачарованной фибре
Порхали, кружились,
крылили желанья-колибри.
– Вздымается
страсть, точно струй занесенные сабли!
6
Уста ее пил он, не
думая, царь ли он, раб ли…
А губы ее, эти губы –
как сладостный опий –
Его уносили в страну
дерзновенных утопий,
И с каждою новой своею
горячей печатью,
Твердя о воскресшей
любви всепобедном зачатьи,
Его постепенно мертвили
истомой атласа,
Сливая нектар свой
коварный застывшего часа.
1908
Цветы лилово-голубые,
Всего в четыре лепестка,
В чьих крестиках мои
былые
Любовь, отвага и тоска!
Ах, так же вы благоухали
Тогда, давно, в далеком,
там,
Зовя в непознанные дали
По опадающим цветам!
И, слушая благоуханья,
Вдыхая цветовую речь,
Я шел на брань
завоеванья
С сиренью, заменившей
меч…
А вы цвели и увядали…
По опадающим по вам
Я шел в лазоревые
дали –
В цветы, в цветах и по
цветам!
Со мною были молодые
Мечты и смелая тоска,
И вы, лилово-голубые
Кресты в четыре
лепестка!
1913. Май
Веймарн
Сирень моей весны
фимьямною лиловью
Изнежила кусты в
каскетках набекрень.
Я утопал в траве, сзывая
к изголовью
Весны моей сирень.
– Весны моей
сирень! – И голос мой был звончат,
Как среброгорлый май:
дыши в лицо пьяней…
О, да! о, никогда любить
меня не кончит
Сирень весны моей!
Моей весны сирень
грузила в грезы разум,
Пила мои глаза, вплетала
в брови сны,
И, мозг испепелив,
офлерила экстазом
Сирень моей весны…
1910
Бежит, дрожит на жгучем
побережье
Волна, полна
пленительных былин.
Везде песок, на нем
следы медвежьи.
Центральный месяц –
снова властелин.
И ни души. Весь мир – от
солнца! – вымер.
Но все поет – и море, и
песок.
Оно печет, небесный
князь Владимир,
И облако седит его
висок.
С зайчатами зажмурилась
зайчиха,
И к чайке чиж спешит
песочком вскачь.
В душе трезвон. На
побережье тихо.
И слабый бодр, и
истомлен силач.
1909
Как журчно, весело и
блестко
В июльский полдень реку
льет!
Как дивно солнится
березка,
Вся – колыханье, вся –
полет!
Душа излучивает броско
Слова, которых не
вернет…
Как журчно, весело и
блестко
В мой златополдень душу
льет!
Природу петь – донельзя
плоско,
Но кто поэта упрекнет
За то, что он ее поет?
И то, что в жизни чуть
громоздко,
В ронделях и легко и
блестко.
1913. Июль
Веймарн
Льется дождь,
златисто-кос,
Льется, как из лейки.
Я иду на сенокос
По густой аллейке.
Вот над речкою
откос, –
Сяду на скамейке
Посмотреть на сотни кос,
Как стальные змейки.
1909
Пудость Ивановка
Как вкусен кофе утром
летним
В росисто-щебетном саду.
За стадом, за быком
последним
Идет пастух, пыхтя в
дуду.
За ним несется вскачь
корова,
Как помелом, хвостом
маша.
И милолица, и здорова
Девчонка деет антраша.
Стремясь уйти у бонн
из-под рук,
Бежать, куда глядят
глаза,
Капризничает каждый
отрок,
Нос гувернантке показав.
Вот финский рикша: в
таратайке
Бесконкурентный хлебопек
Везет «француженок» и
сайки –
С дорогою за пятачок…
Я подливаю в кофе сливки
И – мил, и юн, и
добросерд –
Вскрываю утренний
конверт
На коленкоровой
подшивке…
1913. Июнь
Веймарн
Ветер весел, ветер
прыток,
Он бежит вдоль
маргариток,
Покачнет бубенчик
сбруи, –
Колыхнет речные струи.
Ветер, ветреный
проказник,
Он справляет всюду
праздник.
Кружит, вертит все, что
хочет,
И разнузданно хохочет.
Ветер мил и добродушен
И к сужденьям
равнодушен,
Но рассердишь – не
пеняй:
И задаст же нагоняй!
1909
Мыза Ивановка
Вселенна «Белая
березка»!
Как сердце сладостно
болит…
И вдруг излучивает
броско:
«Она – Лилит! Она –
Лилит!»
1912
(berceusе)
Что такое – девичья
душа?
Это – тайна. Тайна
хороша.
Я дышу. Дышу я, не дыша.
Убаюкай, девичья душа!
Мало для души одной
души, –
Души дев различно
хороши.
После бури хочется тиши.
Мало для меня одной
души.
Околдован каждою душой.
Пусть чужая будет не
чужой…
…Спят цветы под первой
порошой…
Очарован новою душой.
Что такое – женская
душа?
Я не знаю – только
хороша…
Я ее вдыхаю, не дыша…
Убаюкай, женская душа!..
1910
О. С.
Весенним ветром веют
лица
И тают, проблагоухав.
Телам легко и сладко
слиться
Для весенеющих забав.
Я снова чувствую
томленье
И нежность, нежность без
конца…
Твои уста, твои колени
И вздох мимозного
лица, –
Лица, которого бесчертны
Неуловимые черты:
Снегурка с темпом сердца
серны,
Газель оснеженная – ты.
Смотреть в глаза твои
русалчьи
И в них забвенно
утопать;
Изнежные цветы фиалчьи
Под ними четко намечать.
И видеть уходящий поезд
И путь без станций, без
платформ,
Читать без окончанья
повесть, –
Душа Поэзии – вне форм.
1913
Синеет ночь, и с
робостью газели
Скользит ко мне Ваш
скромный силуэт;
И Вашу тень качает
лунный свет –
Луны далекой ясные
качели.
Шум ручейка и дальний
звук свирели
Сливаются в пленительный
дуэт;
Мы шепот поцелуев шлем в
ответ,
Разнежены на снежных
трав постели.
Никто у нас друг в друга
не влюбленный
Сближается томленьем
синевы,
Мотивами природы усыпленный
И пряною душистостью
травы…
Не мучьтесь после
совестью бессонной:
В такую ночь отдаться –
вправе вы!
1907
Еще Вы девушка: ведь
этот алый крапат
На блузке
лилиебатистовой – весень…
Еще Вы девушка, читающая
Запад,
Секрет несущая в
сиреневую сень.
Такая милая!.. Как
золотистый грошик…
Поете молодость на
разных голосах…
Очарователен улыбчатый
горошек,
Ушко наивное опутав в
волосах.
И, вот что, знаете:
возьмите в руки прутик.
И – кто кого
теперь?!.. – бежим на плац-крокет!
Еще Вы девушка, еще Вы
только лютик, –
И я из лютиков Вам
подарю букет…
1910
Я запою на лире звонкой
Мятежно, бурно – как
гроза –
Черты улыбки чьей-то
тонкой
И чьи-то русские глаза!
Я запою, в восторге,
встречи
Влюбленных взоров, их
игру,
Их гармонические речи,
Их смех, подобный
серебру.
Я запою улыбок солнца
Их золотистые лучи,
Сердец закрытые оконца
И душ струистые ключи.
Благоухая вешним пылом,
Предав забвенью грусть
свою,
О ком-то призрачном и
милом
Я в упоеньи запою.
1903
Мыза Ивановка
Я не лгал никогда
никому,
Оттого я страдать
обречен,
Оттого я людьми
заклеймен,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не
лгал.
Оттого жизнь печально
течет.
Мне чужды и любовь, и
почет
Тех, чья мысль, –
это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеется продажная
лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому
никогда.
1909
Я прочитал «Обрыв»,
поэму Гончарова…
Согласна ль ты со мной,
что Гончаров – поэт?
И чувств изобразить я не
имею слова,
И, кажется, –
слов нет.
Я полон женщиной, я
полон милой Верой,
Я преклоняюся, я плачу,
счастлив я!
Весна в душе моей! я
слышу соловья, –
На улице ж – день
серый.
И как не слышать мне
любви певца ночного!
И как не чувствовать и
солнце, и весну,
Когда прочел сейчас
поэму Гончарова
И вспомнил юности
волну!
А вместе с юностью свою
я вспомнил «Веру»,
Страданий Райского
поэзию, обрыв.
Я вспомнил страсть свою,
я вспомнил в счастье веру,
Идеи ощутив.
И я хочу борьбы за право
наслажденья,
Победы я хочу над гордою
душой,
Оберегающей так свято
убежденья,
Не выдержавшей бой.
Велик свободный Марк,
решительный, правдивый,
Заветы стариков не
ставивший во грош;
Он сделал женщину на миг
один счастливой,
Но как тот миг хорош!
Да знаете ли вы,
вступающие в споры,
Вы, проповедники
«законности» в любви, –
Что счастье не в летах,
а лишь в зарнице взора, –
Да, знаете ли вы?!..
И я, клянусь, отдам за
дивное мгновенье,
Взаимность ощутив того,
кого люблю, –
Идеи и мечты, желанья и
волненья
И даже жизнь свою.
1906
Хочу туда – где море
бирюзово,
Где у звезды сочнее
лепестки,
Где спит палач-вулкан на
страже зова,
Где от избытка счастья –
вздох тоски…
Хочу туда, где чувствуют
грозово,
А потому – раздолия
узки!
Звучи, душа, в мечтаньях
замирая…
Но край ли то? Мираж ли
только края?
Везде лазорь, повсюду
померанцы,
Надменность пальм и лунь
лимонных рощ,
На женских лицах спелые
румянцы,
Весь музыка –
алмазноструйный дождь.
Там вечный пир, и
музыка, и танцы,
Победный клич и
дерзостная мощь!..
Я вся – полет под ураганом
зова!..
Хочу туда – любить тебя
грозово!
1909
Когда ночами все
тихо-тихо,
Хочу веселья, хочу
огней,
Чтоб было шумно, чтоб
было лихо,
Чтоб свет от люстры гнал
сонм теней!
Дворец безмолвен, дворец
пустынен,
Беззвучно шепчет мне ряд
легенд…
Их смысл болезнен, сюжет
их длинен,
Как змеи черных ползучих
лент…
А сердце плачет, а
сердце страждет,
Вот-вот порвется, того и
ждешь…
Вина, веселья, мелодий
жаждет,
Но ночь замкнула, –
где их найдешь?
Сверкните, мысли,
рассмейтесь, грезы!
Пускайся, Муза, в
экстазный пляс!
И что нам – призрак! и
что – угрозы!
Искусство с нами, –
и Бог за нас!..
1909
Мыза Ивановка; охотничий дворец Павла I
Жил да был в селе
«Гуляйном» дьяк-дурак,
Глоткой – прямо первый
сорт, башкою – брак.
Раз объелся пирогами –
да в барак,
А поправился, купил
потертый фрак,
Да с Феклушею вступить
желает в брак.
Али ты, дурак, своей
свободе враг?
А зачем, дурак, ночной
бывает мрак?
А зачем, дурак, у леса
есть овраг?
Али съест тебя, дурак, в
овраге рак?
Вот-то дурень,
дуралей-то! вот дурак!
1910
Ты послушай меня, мой
суразный! ты послушай меня, мой уклюжий:
Кровью сердце мое
истекает, ты любовью мне сердце запрудь.
Ах, багряно оно
изручьилось, запеклось в лиловатые лужи,
Поиссякло ключистое сердце,
поиссохла цветущая грудь!
На деревне калякают
девки (любопытство у горя на страже!):
Знать, у Феклы
запачкана совесть, или бремени ждет в животе:
Потому что из
солнечной девки, веселящей, здоровой и ражей,
Стала попросту старой
унылкой, на какой-то споткнулась мечте.
Вот еще и вчера
Евфросинью, повстречав на покосе, священник
(Ныне новый в селе; я
не знаю, как зовут молодого попа)
Говорил: «Вот какая-то
Фекла, мне сказали, мутится от денег,
Все боится воров,
скопидомка, ну а замуж – должно быть глупа».
Заклевали меня,
оболгали! Из веселой когда-то, из смелой
Стала я, от любви
безысходной, мокрой курой и дурой для всех.
Пожалей же меня, мой
уклюжий! Полюби же меня, мой умелый!
Разгрешилась на девке
деревня – значит девку попутает грех!
1912
Веймарн
Солнце Землю
целовало –
Сладко жмурилась Земля.
Солнце Землю баловало,
Сыпля злато на поля.
Солнце ласково играло
В простодушной
похвальбе.
И Земля его избрала
В полюбовники себе.
И доколе будет длиться
Их немудрая любовь,
Будет мир в цветы
рядиться,
В зелень вешнюю лугов!
1911
Сидел на пристани я
ветхой,
Ловя мечтанье тихих
струй,
И посылал сухою веткой
Тебе, далекой, поцелуй.
Сидел я
долго-долго-долго
От всех вдали и в
тишине,
Вдруг ты, пластичная как
Волга,
Прошла по правой
стороне.
Мы увидались
бессловесно,
Мы содрогнулись – каждый
врозь.
Ты улыбалась мне
прелестно,
Я целовал тебя насквозь.
И я смотрел тебе
вдогонку,
Пока не скрылась ты в
лесу,
Подобно чистому ребенку,
С мечтою: «все
перенесу»…
День засыпал, поля
морозя
С чуть зеленеющей
травой…
Ты вновь прошла, моя
Предгрозя,
И вновь кивала головой.
1909
Мыза Ивановка
…Вы помните «Не знаю» Баратынского…
Хороша кума Матреша!
Глазки – огоньки,
Зубки – жемчуг, косы –
русы,
Губки – лепестки.
Что ни шаг – совсем
лебедка
Взглянет – что весна;
Я зову ее
Предгрозей –
Так томит она.
Но строга она для
парней,
На нее не дунь…
А какая уж там
строгость,
Коль запел июнь.
Полдень дышит – полдень
душит.
Выйдешь на балкон
Да «запустишь» ради
скуки
Старый граммофон.
Понесутся на деревню
«Фауст»,
«Трубадур», –
Защекочет сердце девье
Крылышком амур.
Глядь, – идет ко
мне Предгрозя,
В парк идет ко мне;
Тело вдруг захолодеет,
Голова в огне.
– Милый кум…
– Предгрозя…
ластка!.. –
Спазмы душат речь…
О, и что это за радость,
Радость наших встреч!
Сядет девушка, смеется,
Взор мой жадно пьет.
О любви, о жгучей
страсти
Нам Июнь поет.
И поет ее сердечко,
И поют глаза;
Грудь колышется волною,
А в груди – гроза.
Разве тут до граммофона
Глупой болтовни?
И усядемся мы рядом
В липовой тени.
И молчим, молчим в
истоме,
Слушая, как лес
Нам поет о счастье жизни
Призрачных чудес.
Мнится нам, что в этом
небе
Нам блестят лучи,
Грезим мы, что в этих
ивах
Нам журчат ключи.
Счастлив я, внимая
струям
Голубой реки,
Гладя пальцы загорелой,
Милой мне руки.
Хорошо и любо, –
вижу,
Вижу по глазам,
Что нашептывают сказки
Верящим цветам.
И склоняется головка
Девушки моей
Ближе все ко мне, и
жарче
Песнь ее очей.
Ручкой теплою, любовно
Голову мою
Гладит долго, поверяя
Мне беду свою:
«Бедность точит,
бедность губит,
Полон рот забот;
Разве тут похорошеешь
От ярма работ?
Летом все же
перебьешься,
А зимой что есть?
По нужде идешь на
место, –
То-то вот и есть».
Мне взгрустнется
поневоле,
Но бессилен я:
Ничего я не имею,
Бедная моя.
Любишь ты свою
деревню, –
Верю я тебе.
Дочь природы, дочь
простора,
Покорись судьбе.
А она уже смеется,
Слезку с глаз смахнув,
И ласкается, улыбкой
Сердце обманув.
Я прижмусь к ней, –
затрепещет,
Нежит и пьянит,
И губами ищет губы,
И томит, томит.
Расцелую губки, глазки,
Шейку, волоса, –
И ищи потом гребенки
Целых два часа.
…Солнце село, и туманы
Грезят над рекой…
И бежит Предгрозя парком
Что есть сил, домой;
И бежит, мелькая в
липах,
С криком: «Не
скучай –
Я приду к тебе поутру,
А пока – прощай!..»
1908
Моя зеленая
избушка –
В старинном парке над
рекой.
Какое здесь уединенье!
Какая глушь! Какой
покой!
Немного в сторону –
плотина
У мрачной мельницы; за
ней
Сонлива бедная деревня
Без веры в бодрость
лучших дней.
Где в парк ворота –
словно призрак,
Стоит заброшенный
дворец.
Он обветшал, напоминая
Без драгоценностей
ларец.
Мой парк угрюм: в нем
много тени;
Сильны столетние дубы;
Разросся он; в траве
дорожки;
По сторонам растут
грибы.
Мой парк красив: белеют
урны;
Видны с искусственных
террас
Река, избушки, царский
домик…
Так хорошо в вечерний
час.
1908
Кто идет? какой
пикантный шаг!
Это ты ко мне идешь!
Ты отдашься мне на
ландышах
И, как ландыш,
расцветешь!
Будут ласки небывалые,
Будут лепеты без слов…
О, мечты мои удалые,
Сколько зреет вам
цветов!
Ты – дитя простонародия,
Много звезд в моей
судьбе…
Но тебе – моя мелодия
И любовь моя – тебе!
1909
Мыза Ивановка
1
Природа всегда
молчалива,
Ее красота в немоте.
И рыжик, и ландыш, и
слива
Безмолвно стремятся к
мечте.
Их губят то птицы, то
черви,
То люди их губят; но
злак
Лазурит спокойствие в
нерве,
Не зная словесных клоак.
Как жили бы люди
красиво,
Какой бы светились
мечтой,
Когда бы (скажу для
курсива):
Их Бог одарил немотой.
Безмолвие только –
стыдливо,
Стыдливость близка
Красоте.
Природа всегда
молчалива,
И счастье ее – в немоте.
2
Постой… Что чирикает
чижик,
Летящий над зрелым
овсом? –
– И слива, и
ландыш, и рыжик
Всегда, и везде, и во
всем:
И в осах, и в синих
стрекозах,
И в реках, и в травах, и
в пнях,
И в сочно пасущихся
козах,
И в борзо-бегущих конях,
И в зареве грядковых
ягод,
И в нимфах заклятых
прудов,
И в палитре сияющих
радуг,
И в дымных домах
городов…
Природа всегда
бессловесна,
И звуки ее – не слова.
Деревьям, поверь,
неизвестно –
Чем грезит и дышит
трава…
Мечтанья алеющих ягод
Неясны пчеле и грибам.
Мгновенье им кажется за
год;
Все в мире приходит к
гробам.
3
Я слышу, над зарослью
речек,
Где ночь – бирюзы
голубей,
Как внемлет ажурный
кузнечик
Словам голубых голубей:
«И рыжик, и слива, и
ландыш
Безмолвно стремятся к
мечте.
Им миг ослепительный дан
лишь,
Проходит их жизнь в
немоте.
Но слушай! В природе
есть громы,
И бури, и штормы, и
дождь.
Вторгаются вихри в
хоромы
Спокойно мечтающих рощ,
И губят, и душат былинки,
Листву, насекомых,
цветы,
Срывая с цветов
пелеринки, –
Но мы беззаботны, как
ты.
Мы все, будет время,
погибнем, –
Закон изменения форм.
Пусть гимну ответствует
гимном
Нам злом угрожающий
шторм.
Она справедлива –
стихия, –
Умрет, что должно умереть.
Налеты ее огневые
Повсюду: и в прошлом, и
впредь.
Восславим грозовые
вихри:
Миры освежает гроза.
И если б стихии затихли,
Бог, в горе, закрыл бы
глаза.
Но помни: Бессмертное –
живо!
Стремись к величавой
мечте!
Величье всегда молчаливо
И сила его – в немоте!»
1911
Дылицы
(мистическая поэма)
Ты
помнишь? – В средние века
Ты был мой
властелин…
М. Лохвицкая
I
Есть в лесу, где
шелковые пихты,
Дней былых охотничий
дворец.
Есть о нем легенды.
Слышать их ты
Если хочешь, верь, а то
– конец!..
У казны купил дворец
помещик,
Да полвека умер он уж
вот;
После жил лет семь
старик-объездчик,
А теперь никто в нем не
живет.
Раз случилось так:
собралось трое
Нас, любивших старые
дома,
И, хотя бы были не
герои,
Но легенд истлевшие тома
Вызывали в нас подъем
духовный,
Обостряли нервы до
границ:
Сердце билось песнею
неровной
И от жути взор склонялся
ниц.
И пошли мы в темные
покои,
Под лучами солнца, как
щита.
Нам кивали белые левкои
Грустно вслед, светлы
как нищета.
Долго шли мы анфиладой комнат,
Удивленно слушая шаги;
Да, покои много звуков
помнят,
Но как звякнут – в
сторону беги!..
На широких дедовских
диванах
Приседали мы, –
тогда в углах
Колыхались на обоях
рваных
Паутины в солнечных
лучах.
Усмехались нам
кариатиды,
Удержав ладонью потолки,
В их глазах – застывшие
обиды,
Только уст дрожали
уголки…
Но одна из этих вечных
статуй
Как-то странно мнилась
мне добра;
И смотрел я, трепетом
объятый,
На нее, молчавшую у бра.
Жутко стало мне, но на
пороге,
Посмотрев опять из-за
дверей
И ее увидев, весь в
тревоге,
Догонять стал спутников
скорей.
Долго-долго белая улыбка
Белых уст тревожила
меня…
Долго-долго сердце
шибко-шибко,
Шибко билось, умереть
маня.
II
На чердак мы шли одной
из лестниц,
И скрипела лестница, как
кость.
Ждали мы таинственных
предвестниц
Тех краев, где греза
наша – гость.
На полу – осколки, хлам
и ветошь.
Было сорно, пыльно; а в
окно
Заглянуло солнце… Ну и
свет уж
Лило к нам насмешливо
оно!
Это солнце было – не
такое,
Как привыкли солнце
видеть мы –
Мертвое, в задумчивом
покое,
Иначе блестит оно из
тьмы;
Этот свет не греет, не
покоит,
В нем бессильный
любопытный гнев.
Я молчу… Мне страшно…
Сердце ноет…
Каменеют щеки,
побледнев…
III
Это – что? откуда? что
за диво!
Смотрим мы и видим, у
трубы
Перья… Кровь… В окно
кивнула ива,
Но молчит отчаяньем
рабы.
Белая, как снег
крещенский, птичка
На сырых опилках чердака
Умирала тихо… С ней
проститься
Прислан был я кем
издалека?
Разум мой истерзан был,
как перья
Снежной птицы,
умерщвленной кем?
В этом доме, царстве суеверья,
Я молчал, догадкой
сердца нем…
Вдруг улыбка белая на
клюве
У нее расплылась,
потекла…
Ум застыл, а сердце, как
Везувий,
Затряслось, – и в
раме два стекла
Дребезжали от его
биенья,
И звенели, тихо
дребезжа…
Я внимал, в гипнозе
упоенья,
Хлыстиком полившего
дождя.
И казалось мне, что с
пьедестала
Отошла сестра кариатид
И бредет по комнатам
устало,
Напевая отзвук панихид.
Вот скрипят на лестницах
ступени,
Вот хрипит на ржавой
меди дверь…
И в глазах
лилово, – от сирени,
Иль от страха, знаю ль я
теперь!..
Как нарочно, спутники
безмолвны…
Где они? Не вижу. Где
они?
А вдали бушуют где-то
волны…
Сумрак… дождь… и молнии
огни…
– Защити! Спаси
меня! Помилуй!
Не хочу я белых этих
уст!.. –
Но она уж близко,
шепчет: «милый…»
Этот мертвый звук, как бездна,
пуст…
Каюсь я, я вижу –
крепнет солнце,
Все властнее вспыхивает
луч,
И ко мне сквозь мокрое
оконце,
Как надежда, светит
из-за туч.
Все бодрей, ровней
биенье сердца,
Веселеет быстро все
кругом.
Я бегу… вот лестница,
вот дверца, –
И расстался с домом, как
с врагом.
IV
Как кивают мне любовно
клены!
Как смеются розы и
сирень!
Как лужайки
весело-зелены,
И тюльпанов каски
набекрень!
Будьте вы, цветы,
благословенны!
Да сияй вовеки солнца
свет!
Только те спасутся, кто
нетленны!
Только тот прощен, кто дал
ответ!
1909
Ивановка. Охотничий дворец