ПРЕЛЮДИЯ
Лунные тени – тени
печали –
Бродят бесшумной стопой.
В черном как горе земли
покрывале
Призрачной робкой
тропой.
Многих любовно и нежно
качали,
Чутко давали отсвет…
Лунные тени, тени
печали,
Мой повторят силуэт!
1908
Я полюбил ее зимою
И розы сеял на снегу
Под чернолесья бахромою
На запустевшем берегу.
Луна полярная, над тьмою
Всходя, гнала седую мгу.
Встречаясь с ведьмою
хромою,
Поднявшей снежную пургу,
И слушая, как стонет
вьюга,
Стонала бедная подруга,
Как беззащитная газель,
И слушал я, исполнен
гнева,
Как выла зимняя метель
О смерти зимнего посева.
1907
Мыза Ивановка
Ne jamais la voir, ni l'entendre…
Мне никогда не видеть,
не слыхать
И не назвать ее мне
никогда.
Но верным быть, ее
любовно ждать.
Любить ее – всегда!
К ней руки простирать,
молить, дрожать
И их сомкнуть без цели…
Не беда:
Ведь снова к ней, ведь
снова продолжать
Любить ее всегда!
Ах, только бы надеяться,
мечтать
И в этих слезах таять,
как вода…
Как радостно мне слезы
проливать,
Любить ее всегда!
Мне никогда не видеть,
не слыхать
И не назвать ее мне
никогда,
Но звать ее, ее
благословлять,
Любить ее – всегда.
1909
Ты мне желанна, как морю
– буря,
Тебе я дорог, как буре –
штиль.
Нас любит море… И,
каламбуря
С пурпурным небом: «как
морю – буря,
Она желанна», –
на сотни миль
Рокочут волны, хребты
пурпуря
Зарей вечерней: «как
морю – буря…
…Как буре – штиль…»
1910
Посвящается Грааль-Арельскому
Царица я
народам мне подвластным,
Но ты, дитя,
зови меня – Балькис.
Мирра Лохвицкая
Давно когда-то; быть
может, это в мифе;
Где померанец, и пальма,
и лимон, –
К царице Савской, к
прекрасной Суламифи,
Пришел забыться
премудрый Соломон.
Пришел нежданно, пришел
от пышных кляуз,
Устав от царства, почета
и песка, –
Чтоб в белогрудье
запрятать ум, как страус,
Чтоб выпить губы – два
алых лепестка.
Июлил вечер, мечтая
звезды высечь…
«Нарцисс Сарона» прилег
под кипарис…
И та, которой дано имен
сто тысяч,
Все променяла на арфное
– Балькис.
1910
Двадцать седьмое
августа; семь лет
Со дня кончины
Лохвицкой; седьмая
Приходит осень,
вкрадчиво внимая
Моей тоске: старуха в
желтый плед
Закутана, но вздрагивает
зябко.
Огрязнены дороги, но
дождей
Неделя – нет.
Девчонка-косолапка
На солнышке искомкалась.
Желтей,
Румяней лист: земля
заосенела.
Коровница – в мелодиях
Фанелла –
На цитре струны щупает.
Она
Так молода, и хочется ей
звуков;
Каких – не все равно ли?
Убаюкав
«Игрою» кур, взгрустила
– и бледна.
На зелени лужка белеет
чепчик:
Опять княгиня яблоки мне
шлет,
И горничная Катя –
алодевчик –
Торопится лужайку
напролет…
1912
Веймарн, мыза Пустомержа
Сколько тайной печали,
пустоты и безнадежья
В нарастающем море,
прибегающем ко мне,
В тишине симфоничной, в
малахитовом изнежье,
Мне целующем ноги в
блекло-шумной тишине.
Только здесь, у прибоя,
заглушающего птичье
Незатейное пенье,
озаряющее лес,
Познаю, просветленный,
преимущество величья
Земноводной пучины над
пучиною небес…
1912. Август
Эстляндия, Иеве, деревня Тойла
Ивану Лукашу
Под гульливые взвизги
салазок
Сядем, детка моя, на
скамью.
Олазурь незабудками
глазок
Обнищавшую душу мою!
Пусть я жизненным опытом
старше, –
Научи меня жить,
научи! –
Под шаблонно-красивые
марши,
Под печально смешные
лучи.
Заглушите мой вопль,
кирасиры!
Я – в сумбуре
расплывшихся зорь…
Восприятия хмуры и сиры…
Олазорь же меня,
олазорь!
Я доверьем твоим не
играю.
Мой порок, дорогая,
глубок.
Голубок, я тебе доверяю,
Научи меня жить,
голубок!
Не смотрите на нас,
конькобежцы:
Нашу скорбь вы сочтете
за шарж,
Веселитесь, друг друга
потешьте
Под лубочно-раскрашенный
марш.
Нам за вашей веселостью
шалой
Не угнаться с протезным
бичом…
Мы с печалью, как мир,
обветшалой,
Крепко дружим, но вы-то
при чем?
Мы для вас – посторонние
люди,
И у нас с вами общее –
рознь:
Мы в мелодиях смутных
прелюдий,
Ваши песни – запетая
кознь.
Мы – вне вас, мы одни,
мы устали…
Что вам надо у нашей
скамьи?
Так скользите же мимо на
стали,
Стальносердные братья
мои!..
1908
Е. Я.
Исстражденный, хочу
одевить,
Замужница, твои черты:
Не виденная мною девять
Осенних лет, ты – снова
ты!
Смеющаяся в отстраданьи,
Утихшая – … июнь в
саду… –
Растративши дары и дани,
Пристулила в седьмом
ряду.
Я солнечник и лью с
эстрады
На публику лучи поэз.
Ты, слушая, безгрезно
рада
(Будь проклята приставка
«без»!)
Но может быть, мое
явленье,
Не нужное тебе совсем,
Отторгнуло тебя от лени,
Пьянительней моих поэм?
Напомнило, что блеклых
девять
Осенних лет твои черты
Суровеют, что их одевить
В отчаяньи не можешь ты…
1912. Ночь под Рождество
Ты приходишь
утомленная, невеселая, угаслая,
И сидишь в
изнеможении, без желаний и без слов…
Развернешь газету –
хмуришься, от себя ее отбрасывая;
Тут уже не до
политики! тут уже не до балов!
Светлый день ты
проработала над капотом мессалиновым
(Вот ирония! –
для женщины из разряда «мессалин»!).
Ах, не раз усмешка
едкая по губам твоим малиновым
Пробегала при
заказчице, идеал которой – «блин»…
В мастерской – от
вздорных девочек – шум такой же, как на митинге,
Голова болит и
кружится от болтливых мастериц…
Не мечтать тебе,
голубушка, о валькириях, о викинге:
Наработаешься за
день-то, к вечеру – не до цариц!
1912
Будь спокойна, моя
деликатная,
Робко любящая и любимая:
Ты ведь осень моя
ароматная,
Нежно-грустная,
необходимая…
Лишь в тебе нахожу
исцеление
Для души моей
обезвопросенной
И весною своею осеннею
Приникаю к твоей вешней
осени…
1912. Июль. День Игоря.
Ст. Елизаветино, село Дылицы
Моя улыбка слезы любит,
Тогда лишь искренна она,
Тогда лишь взор она
голубит –
И в душу просится до
дна.
Моей улыбке смех обиден,
Она печалью хороша.
И если луч ее не виден,
Во мне обижена душа.
1909
Мыза Ивановка
Бессонной ночью с
шампанским чаши
Мы поднимали и пели
тосты
За жизни счастье, за
счастье наше.
Сияли звезды.
Вино шипело, вино
играло.
Пылали взоры и были
жарки.
– Идеи наши, –
ты вдруг сказала, –
Как звезды – ярки!
Полились слезы, восторга
слезы…
Минуты счастья! я вижу
вас ли?
Запело утро. Сверкнули
грезы.
А звезды… гасли.
1907
Какой изнурительный
сон!..
Я шел и твой дом
повстречал.
Была на крыльце ты.
Начал
Былого конца лился звон.
Любовь во мне снова
зажглась
И сердце грозила снести.
– Прости! –
застонал я, – прости! –
И брызнули слезы из
глаз.
Смотрю я: ты вздрогнула
вся,
Ты вся изменилась в
лице…
Я бился в мечте на
крыльце,
Тебя о прощеньи прося.
И ты, засверкав, хохоча,
Любя, как давно, как
всегда,
Сказала: «Простить?
Никогда!»
– Где в храме
потухла свеча?… –
1908
Я с рукава срываю креп:
Год миновал. Мой взор
окреп.
Окреп от слез.
Так крепнет травка от
дождя.
Так крепнет рать в крови
вождя.
И ум – от грез.
1912
Горелово
В цветах стыдливости, в
мечтах веселья,
В душистой полыме своей
весны,
Она пришла ко
мне, – и без похмелья
Пьянили девственно поэта
сны.
А сколько радости! А
сколько счастья!
Ночей жасминовых!..
фиалок нег!..
О, эта девочка – вся
гимн участья,
Вся – ласка матери, вся
– человек!
Орешек счастия сберечь в
скорлупке
Я не сумел тогда… Молчи,
постой! –
Ведь нет… ведь нет ее,
моей голубки,
Моей любовницы… моей
святой!
1909
Снег яблонь – точно
мотыльки,
А мотыльки – как яблонь
снег.
Еще далеко васильки,
Еще далеко ночи нег.
И все – в огне, и все –
в цвету,
Благоухает каждый
вздох!..
Зову и жажду – жажду ту,
От чьих слезинок дымен
мох!..
1909
Мыза Ивановка
– Бери меня, –
сказала, побледнев
И отвечая страстно на
лобзанье.
Ее слова – грядущих зол
посев –
Ужальте мне мое
воспоминанье!
Я обхватил трепещущую
грудь,
Как срезанный цветок, ее
головка
Склоняется в истоме…
«Смелой будь», –
Хотел сказать, но было
так неловко…
«Возьми меня», –
шепнула, побледнев,
Страдальчески глаза мои
проверив,
Но дальше – ни мазков,
ни нот, ни перьев!..
То вся – любовь, то вся
– кипучий гнев,
– Бери меня! –
стонала, побледнев.
1909
Мыза Ивановка
Это было так недавно,
Но для сердца так давно…
О фиалке грезил запад,
Отразив ее темно.
Ты пришла ко мне – как
утро,
Как весенняя заря,
Безмятежно улыбаясь,
Ничего не говоря.
Речку сонную баюкал
Свет заботливый луны.
Где-то песня колыхалась,
Как далекий плеск волны.
И смотрел я, зачарован,
Ничего не говоря,
Как скрывала ты смущенье
Флером – синим, как
моря.
О, молчанье нашей
встречи, –
Все тобой озарено!
Так недавно это было,
А для сердца так
давно!..
1908
А если нет?… А если ты
ушла,
Чтоб не прийти ко мне на
панихиды?
Кто даст ответ?
Одна лишь ты могла,
Но ты полна обиды…
А если нет?
Какая грусть… Как
мраморна печаль…
Как высока, свята и
вдохновенна!
Но пусть, но пусть.
Разбитая скрижаль –
Осколком драгоценна…
Какая грусть!
1909
Мыза Ивановка
Сегодня утром зяблики
Свистели и аукали,
А лодку и кораблики
Качели волн баюкали.
Над тихою деревнею
Дышали звуки, вешние,
И пред избушкой древнею
Светлела даль поспешнее.
Хотелось жить и
чувствовать
Зарей студено-ясною.
Смеяться и безумствовать
Мечтой – всегда
напрасною!
1909
Мыза Ивановка
О, юность! о, веры
восход!
О, сердца взволнованный
сад!
И жизнь улыбалась:
«вперед!»
И смерть скрежетала:
«назад»…
То было когда-то тогда,
То было тогда, когда
нет…
Клубились, звенели
года –
Размерены, точно сонет.
Любил, изменял, горевал,
Звал смерти, невзгоды,
нужду.
И жизнь, как пират –
моря вал,
Добросила к бездне. Я
жду!
Я жду. Я готов. Я без
лат.
Щит согнут, и меч мой
сдает.
И жизнь мне лепечет:
«назад»…
А смерть торжествует:
«вперед!»
1908
Семь лет она не писала,
Семь лет молчала она.
Должно быть, ей грустно
стало,
Но, впрочем, теперь
весна.
В ее письме ни строчки
О нашей горькой дочке.
О тоске, о тоске, –
Спокойно перо в руке.
Письмо ничем не дышит,
Как вечер в октябре.
Она бесстрастно пишет
О своей сестре.
Ах, что же я отвечу
И надо ли отвечать…
Но сегодняшний вечер
Будет опять, опять.
1913
Веймарн
Зарею жизни я светом
грезил,
Всемирным счастьем и
вечным днем!
Я был так пылок, так
смел, так весел,
Глаза горели мои огнем.
Мир рисовался –
прекрасен, дивен.
Прожить – казалось – я
мог шутя…
Зарею жизни я, был
наивен,
Зарею жизни я был дитя!
Закатом жизни порывы
стихли,
Иссякли силы и жар
погас.
Мне жаль сердечно, не
знаю – их ли,
Погибшей грезы ль, но –
близок час.
Он, ироничный, пробьет
бесстрастно,
Я улетучусь, тоской
объят…
Зарею жизни – все в
жизни ясно!
Закатом жизни – всему
закат!
1907
Тебе, Евгения, мне
счастье давшая,
Несу горячее свое
раскаянье…
Прими, любившая, прими,
страдавшая,
Пойми тоску мою, пойми
отчаянье.
Вся жизнь изломана, вся
жизнь истерзана.
В ошибке юности –
проклятье вечное…
Мечта иссушена, крыло
подрезано,
Я не сберег тебя, –
и жизнь – увечная…
Прости скорбящего,
прости зовущего,
Быть может – слабого,
быть может – гения…
Не надо прошлого: в нем
нет грядущего, –
В грядущем – прошлое…
Прости, Евгения!
1910
Сонные сонмы сомнамбул
весны
Санно манят в осиянные
сны.
Четко ночами рокочут
ручьи.
Звучные речи ручья
горячи.
Плачут сирени под лунный
рефрен.
Очи хохочут песчаных
сирен.
Лунные плечи былинной
волны.
Сонные сонмы весенней
луны.
1909
Вечер спал, а Ночь на
сене
Уж расчесывала кудри.
Одуванчики, все в пудре,
Помышляли об измене.
Шел я к Ночи, –
Ночь навстречу.
Повстречалися без речи.
– Поцелуй… – Я
не перечу…
И – опять до новой
встречи.
Шел я дальше. Незнакомка
Улыбнулася с поляны,
Руки гнулись, как лианы,
И она смеялась громко.
Вместо глаз синели воды
Обольстительного юга,
Голос страстный пел, как
вьюга,
А вкруг шеи хороводы.
Заводили гиацинты
С незабудками с канавок…
Я имел к миражам навык,
Знал мечтаний
лабиринты. –
И пускай, кто хочет,
трусит,
Но не мне такая доля.
И сказал я: «Дева с
поля,
Кто же имя девы вкусит?»
Уже, ýже нить лесная,
Комаров порхают флоты…
Тут ее спросил я: «Кто
ты?»
И прозвякала: Весна – я!
1909
1. ОКТАВА
От вздохов папирос вся
комната вуалевая…
Свой абрис набросал на
книге абажур.
В вазетке на столе
тоскует роза палевая,
И ветерок ее колышет
весь ажур.
Пугает холодок, а
вдохновенье, спаливая,
Зовет меня в леса из
копоти конур.
Я плащ беру и верный
хлыст,
И чайной розы сонный
лист.
2. ГАЗЕЛЛА
И все мне доносится
чайная роза
Зачем тосковала так
чайная роза?
Ей в грезах мерещились
сестры пунцовые…
Она сожалела их, чайная
роза.
Ее обнадежили тучи
свинцовые…
О! влага живительна,
чайная роза…
Дыханьем поила закаты
лиловые
И лепеты сумерек чайная
роза…
В груди ее таяли чаянья
новые
Их пела случайная чайная
роза.
1909
Мыза Ивановка
Поет Июнь, и песни этой
зной
Палит мне грудь, и
грезы, и рассудок.
Я изнемог и жажду
незабудок,
Детей канав, что грезят
под луной
Иным цветком, иною
стороной.
Я их хочу: сирени запах
жуток.
Он грудь пьянит
несбыточной весной;
Я их хочу: их взор
лазурный чуток,
И аромат целебен, как
простор.
Как я люблю участливый
их взор!
Стыдливые, как томны
ваши чары…
Нарвите мне смеющийся
букет,
В нем будет то, чего в
сирени нет,
А ты, сирень, увянь в
тоске нектара.
1909
Мыза Ивановка
П. М. Кокорину
Войди в мой сад… Давно
одебрен
Его когда-то пышный вид.
Днем – золочен, в луне –
серебрян,
Он весь преданьями овит.
Он постарел, он к славе
алчен,
И, может быть, расскажет
он,
Как потерял в нем
генерал чин,
Садясь в опальный
фаэтон.
И, может быть, расскажет
старец,
Как много лет тому назад
Графиня ехала в Биарриц
И продала поспешно сад;
Как он достался
генеральше,
Как было это тяжело,
И, может быть, расскажет
дальше,
Что вслед за тем
произошло.
А если он и не расскажет
(Не всех доверьем он
дарит…)
Каких чудес тебе
покажет,
Какие дива озарит!
И будешь ты, когда в
росе – лень,
А в сердце – нега,
созерцать
Периодическую зелень
И взором ласкою мерцать.
Переживать мечтой
столетья,
О них беззвучно
рассуждать,
Ждать девушек в
кабриолете
И, не дождавшись их,
страдать…
Мой тихий сад в луне серебрян,
А в солнце ярко золочен.
Войди в него, душой
одебрен,
И сердцем светел и
смягчен.
1910
Карменсите
Целый день хохотала
сирень
Фиолетово-розовым
хохотом.
Солнце жалило высохший
день.
Ты не шла (Может быть,
этот вздох о том?)
Ты не шла. Хохотала
сирень,
Удушая пылающим хохотом…
Вдалеке у слепых
деревень
Пробежал паровоз
тяжким грохотом.
Зло-презло хохотала
сирень,
Убивая мечты острым
хохотом.
Да. А ты все не шла –
целый день.
А я ждал (Может быть,
этот вздох о том?…)
До луны хохотала сирень
Беспощадно осмысленным
хохотом…
Ты не шла. В парке
влажная тень.
Сердце ждет. Сердце
бесится грохотом.
– Отхохочет ли эта
сирень?
Иль увянет, сожженная
хохотом?!
1910
Павловск
К ее лицу шел черный
туалет…
Из палевых тончайшей
вязи кружев
На скатах плеч – подобье
эполет…
Ее глаза, весь мир
обезоружив,
Влекли к себе.
Садясь в кабриолет
По вечерам, напоенным
росою,
Она кивала мужу головой
И жаждала души своей
живой
Упиться нив вечернею красою.
И вздрагивала лошадь,
под хлыстом,
В сиреневой муаровой
попоне…
И клен кивал израненным
листом.
Шуршала мгла…
Придерживая пони,
Она брала перо, фантазий
страж,
Бессмертя мглы
дурманящий мираж…
1909
Мыза Ивановка
Дарю Дорину-Николаеву
Качнуло небо гневом
грома,
Метнулась молния – и
град
В воде запрыгал у
парома,
Как серебристый
виноград.
Вспорхнула искорка
мгновенья,
Когда июль дохнул
зимой –
Для новых дум, для
вдохновенья,
Для невозможности самой…
И поднял я бокал высоко, –
Блеснули мысли для
наград…
Я пил вино, и в грезах
сока
В моем бокале таял град
1909
Мыза Ивановка
Вошла в мой сон: немного
пополнев,
Все так же легкомысленна
и лжива;
Все те ж духи и тот же
все напев, –
И вот опять все прожитое
живо.
Легко узнать в чертах,
всегда твоих,
Чрез много лет, оскóрбленных
громоздко,
Тех лет черты, когда
звенел мой стих,
А ты была в периоде
подростка.
Легко узнать в улыбке
Valerie,
В изысках надушенного
шиньона,
Дикарку в бликах розовой
зари,
Которую я называл:
Миньона.
Но отчего же тот же
жгучий хлыст
В твоей руке, в перчатке
– элегантной,
А мальчик с дохом,
превращенным в свист,
Овалголовый, чахлый,
крупногландый?
Я сновиденьем сладко
угнетен,
Не превозмочь
растерянной улыбки:
Весна моя, пришедшая в
мой сон,
Мне отомстит за вешние
ошибки…
1913
Веймарн
Я говорю: отлетены лета
Падучих грез, недопитых
любовей.
Приять одну, последнюю
готовей
Моя душа, угасом золота.
Но не смогу вовеки
озабветь
То благостных, то
грозоносных весен –
Как там ни взвой,
помешанная осень!
Как ни взрычи, берложный
черт, – медведь!
Распустится бывалая
листва,
Иссохшая, истлевшая в
бесцветье:
Я обречен, спустя
мильонолетье,
На те же лики, губы и
слова…
1913. Август
Веймарн
(сказка в триолетах)
1
Живет в фарфором дворце
Принцесса нежная Мимоза
С улыбкой грустной на
лице.
Живет в фарфоровом
дворце…
Летают в гости к ней
стрекозы.
Жучки дежурят на
крыльце.
Живет в фарфоровом
дворце
Принцесса нежная Мимоза.
2
Она стыдлива и чиста,
И ручки бархатные
хрупки;
Наряд из скромного
листа.
Она стыдлива и чиста,
Как вздохи девственной
голубки,
Как в ранней юности
уста.
Она стыдлива и чиста,
И ручки бархатные
хрупки.
3
Дрожит сердечко, как
струна
У арфы дивной,
сладкозвучной:
Она впервые влюблена;
Поет сердечко, как
струна,
И во дворце теперь ей
скучно,
Она давно не знает сна;
Поет сердечко, как
струна,
У арфы громкой,
сладкозвучной.
4
Ее избранник, Мотылек,
Веселый, резвый,
златотканный,
Ей сделал о любви намек;
Ее избранник, Мотылек,
Любимый ею и желанный,
Подносит стансы в восемь
строк
Ее избранник
Мотылек, –
Поэт с душою
златотканной.
5
Мимозу робко просит он
Дозволить слиться
поцелуем,
Коротким, как волшебный
сон;
Мимозу страстно просит
он,
Любовью пылкою волнуем,
За поцелуй дает ей трон.
Мимозу умоляет он
Дозволить слиться
поцелуем!
6
Принцесса любит… Почему
ж
Его противиться желанью?
Притом он вскоре будет
муж…
Принцесса любит… Почему
ж?!
Уже назначено свиданье,
И близится слиянье душ;
Принцесса любит… Почему
ж?
Противиться ее желанью?
7
Как обнадежен
Мотылек –
Поэт и юноша веселый!
В благоуханный вечерок
К ней подлетает Мотылек.
Принцесса очи клонит
долу
Он наклоняется и – чмок!
Мимозу шустрый
Мотылек, –
Поэт и юноша веселый.
8
И вдруг смежила вечным
сном
Глаза лазурные принцесса
Пред потрясенным
Мотыльком
Увы! Смежила вечным
сном.
Сокрыла счастие завеса,
И веет в сердце
холодком,
Когда смежила вечным
сном
Глаза невинные
принцесса.
9
Ее святая чистота –
Причина гибели Мимозы,
Что чище вешнего листа.
В любви духовной –
чистота,
А не в земной, рабыне
прозы;
Есть для одних молитв
уста,
И их святая
чистота –
Причина гибели Мимозы!
1907
(сказка в триолетах)
1
Белая Лилия, юная Лилия
Красила тихий и
сумрачный пруд.
Сердце дрожало восторгом
идиллии
У молодой и мечтательной
Лилии.
Изредка разве пруда
изумруд
Шумно вспугнут лебединые
крылия.
Белая Лилия, светлая
Лилия
Красила тихий и
сумрачный пруд.
2
Белую Лилию волны
баюкали,
Ночи ласкали, исполнены
чар.
Сердце застонет, томит
его мука ли,
Лилию ласково волны
баюкали,
Ей объяснялся в любви
Ненюфар,
С берега ей маргаритки
аукали.
Белую Лилию волны
баюкали,
Ночи ласкали, исполнены
чар.
3
Всеми любима, собою всех
радуя,
Распространяя вокруг
аромат.
Тихо цвела неподвижна,
как статуя,
Юная Лилия, очи всех
радуя.
Грезно внемля, как
любовью объят,
Пел Ненюфар, на судьбу
не досадуя,
Тихо цвела она, души
всех радуя,
Нежный, как грезы, лия
аромат.
4
Лодка изящная, лодка
красивая,
Как-то прорезала зеркало
вод;
Сразу нарушила жизнь их счастливую
Лодка изящная, лодка
красивая;
Весла ее подгоняли
вперед,
Заволновалося царство
сонливое…
Лодка бездушная, лодка
красивая
Грубо разбила все
зеркало вод.
5
Девушка бледная, девушка
юная
Воды вспугнула ударом
весла.
Ночь просыпалась с
улыбкою лунною
Девушка плакала,
бледная, юная,
Скорбь у нее не сходила
с чела,
Арфа рыдала ее
звонкострунная,
Девушка кроткая, девушка
юная
Воды вспугнула ударом
весла.
6
– Белая Лилия, юная
Лилия, –
Девушка вдруг обратилася
к ней:
Как нас сближает с тобою
бессилие…
Грустно мне, Лилия,
чистая Лилия,
Сердце страдает больней
и больней,
Счастье вернуть напрягая
усилия…
О, посоветуй мне, милая
Лилия, –
Девушка вдруг обратилася
к ней.
7
– Добрая девушка,
девушка милая, –
Лилия грустно вздохнула
в ответ:
Чем облегчу я,
бессильная, хилая,
Сердце твое, моя девушка
милая?
Кажется, мне твой
понятен секрет:
Первое чувство
сроднилось с могилою?…
Правда ли, девушка,
девушка милая? –
Лилия грустно вздохнула
в ответ.
8
– Ты
отгадала, – с печальной улыбкою
Та отвечала, головку
склоня:
Чувство мое оказалось
ошибкою,
Ты отгадала, – с
печальной улыбкою
Молвила девушка, грусть
ощутив,
Молча следя за играющей
рыбкою;
Ты отгадала! – с
щемящей улыбкою
Дева сказала, головку
склонив.
9
Лилия скорбно вздохнула,
растрогана
Этим признанием, этой
тоской.
– Знаешь?… сорви
меня, дева, для локона, –
Лилия тихо шепнула,
растрогана:
Буду лелеять твой локон
златой. –
Ей для дыханья давала
свой сок она,
Всю отдавала себя ей,
растрогана
Робким признанием,
страстной тоской.
10
…И сорвала ее дева
задумчиво,
Бледной прекрасной рукой
сорвала…
И угасала осмысленно,
вдумчиво
Лилия, снятая с стебля
задумчиво.
Снова раздались удары
весла
И Ненюфар запечалился
влюбчивый…
Лилию бедную дева
задумчиво
Бледной печальной рукой
сорвала.
11
Белая Лилия, чистая
Лилия
Больше не красила
сумрачный пруд
И не дрожала восторгом
идиллии:
Белая Лилия – мертвая
лилия!..
Пруд спит по-прежнему…
Разве, вспугнут
Сон иногда лебединые
крылия…
Белая Лилия, светлая
Лилия
Больше не красила
сумрачный пруд.
1907
Девчушкам Тойлы
Отдайте вечность на
мгновенье,
Когда в нем вечности
покой!..
На дне морском – страна
Забвенья,
В ней повелитель –
Водяной.
На дне морском живут
наяды,
Сирены с душами медуз;
Их очи – грезовые яды,
Улыбки их – улыбки муз.
Когда смеется солнце в
небе,
Король воды, как тайна,
тих:
Ведь он не думает о
хлебе
Ни для себя, ни для
других!
Когда ж, прельстясь
лазурной сталью,
Приляжет в море, как в
гамак,
С такой застенчивой
печалью
И раскрасневшись, точно
мак,
Светило дня, – в
свою обитель
Впустив молочный сонный
пар,
Замыслит донный
повелитель
Оледенить небесный жар:
Лишь Водяной поднимет
коготь,
Залентят нимфы хоровод
И так лукаво станут
трогать
И щекотать просонок вод,
И волны, прячась от
щекотки,
Сквозь сон лениво
заворчат
И, обозлясь, подбросят
лодки,
Стремя рули в грозовый
чад.
Рассвирепеет мощно море,
Как разозленный хищный
зверь…
Поди, утешь морское
горе,
Поди, уйми его теперь!
Как осудившие потомки
Ошибки светлые
отцов, –
Начнет щепить оно в
обломки
Суда случайные пловцов.
Оно взовьет из волн
воронку,
Загрохотав, теряя блеск,
Стремясь за облаком
вдогонку –
Под гул, и гам, и шум, и
треск.
А солнце, дремлющее
сладко
На дне взбунтованных
пучин,
Уйдет – но как? его
загадка! –
Раскутав плен зеленый
тин.
Оно уйдет, уйдет
неслышно
И незаметно, точно год…
Пока пылает буря пышно,
Оно таинственно уйдет…
Когда ж палитрою востока
Сверкнет взволнованная
сталь,
Светило дня – душа
пророка! –
Опять поднимется в
эмаль.
Одной небрежною улыбкой
Оно смирит волнистый
гнев, –
И Водяной, смущен
ошибкой,
Вздохнет, бессильно
побледнев…
Спешите все в строку
забвенья
Вы, изнуренные тоской!
Отдайте вечность за
мгновенье,
Когда в нем вечности
покой!..
1910
(фантастическая поэма)
О, пойми – о,
пойми, – о, пойми:
В целом свете
всегда я одна.
Мирра Лохвицкая
1
Давался блистательный
бал королем,
Певучим владыкой
Парнаса.
Сплывались галеры, кивая
рулем
К пробитью закатного
часа.
2
В них плыли поэты,
заслугой умов
Достигшие доступа в
царство,
Где молнии блещут под
хохот громов
И блещут притом без
коварства.
3
Шел час, когда солнце
вернулось домой
В свои золотые чертоги,
И сумрак спустился над
миром немой
В усеянной звездами
тоге.
4
Свистели оркестры
фарфоровых труб,
Пел хор перламутровых
скрипок;
И тот, кто недавно несчастный
был труп,
Воскрес в воскресенье
улыбок…
5
Цвели, как мечтанья
поэта, цветы
Задорными дерзко тонами,
И реяли, зноем палитры,
мечты
Земле незнакомыми снами.
6
Собрались все гости.
Огнем полонез
Зажегся в сердцах
инструментов, –
И вышла к гостям
королева Инэс,
Колдунья волшебных
моментов.
7
В каштановой зыби спал
мрамор чела,
Качалась в волнах
диадема.
И в каждой черте
королевы жила
Восторгов сплошная
поэма.
8
Чернели маслины под
елями дуг,
Дымилася инеем пудра;
Инэс истомляла, как сладкий
недуг,
Царя, как не женщина,
мудро.
9
Букеты левкоев и палевых
роз,
Казалось, цвели на
прическе,
Алмазы слезились, как
капельки рос,
На рук розовеющем воске.
10
Наряд королевы сливается
с плеч
Каскадами девственных
тканей.
На троне она соизволила
взлечь
На шкурках безропотных
ланей.
11
Рассеянно, резко
взглянув на гостей,
К устам поднесла она
пальчик, –
И подал ей пару
метальных костей
Паж, тонкий и
женственный мальчик.
12
Бледнея, как старый
предутренний сон,
Царица подбросила кости,
Они покатились на яркий
газон
В какой-то загадочной
злости.
13
Царица вскочила и
сделала шаг,
Жезлом отстранила
вассала,
Склонилась, взглянула,
зарделась, как мак:
Ей многое цифра сказала!
14
Смущенно взошла она
снова на трон
С мечтой, устремленной в
пространство,
И к ней подошел
вседержитель корон,
Пылающий зноем
убранства.
15
С почтеньем склонился
пред нею король
В обласканной солнцем
тиаре,
Сказав ей: «Лилея,
сыграть соизволь
На раковин моря гитаре».
16
Но странно взглянула
Инэс на него
И, каждое слово смакуя,
Ему отвечала: –
Больна, – оттого
Сегодня играть не могу
я.
17
И бал прекратился к
досаде гостей…
С тех пор одинока
царица.
Но в чем же загадка
игральных костей?
– Да в том, что
была единица!
1909
Мыза Ивановка
Бодрящей свежестью
пахнуло
В окно – я встала на
заре.
Лампада трепетно
вздохнула.
Вздох отражен на серебре
Старинных образов в
киоте…
Задумчиво я вышла в сад;
Он, как и я, рассвету
рад,
Однако холодно в капоте,
Вернусь и захвачу
платок.
…Как
светозарно это утро!
Какой живящий холодок!
А небо – море
перламутра!
Струи живительной
прохлады
Вплывают в высохшую
грудь,
И утром жизнь мне жаль
чуть-чуть;
При светлом пробужденьи
сада.
Теперь, когда уже не
днями
Мне остается жизнь
считать,
А лишь минутами, –
я с вами
Хочу немного поболтать.
Быть может, вам не
«интересно» –
Узнать, что смерть моя
близка,
Но пусть же будет вам
известно,
Что с сердцем делает
тоска
Любимой женщины когда-то
И после брошенной, как
хлам.
Да, следует напомнить
вам,
Что где-то ждет и вас
расплата
За злой удар ее мечтам.
Скажите откровенно мне,
По правде, – вы
меня любили?
Ужели что вы говорили
Я только слышала… во
сне?!
Ужель «игра
воображенья» –
И ваши клятвы, и мольбы,
А незабвенные
мгновенья –
Смех иронической судьбы?
Рассейте же мои
сомненья,
Сказав, что это был ни
сон,
Ни сказка, ни мираж, ни
греза, –
Что это жизнь была, что
стон
Больного сердца и угроза
Немая за обман, за
ложь –
Плоды не фикции
страданья,
А сердца страстное
стенанье,
Которым равных не найдешь.
Скажите мне: «Да, это было», –
И я, клянусь, вам все
прощу:
Ведь вас я так всегда
любила
И вам ли, другу, отомщу?
Какой абсурд! Что за
нелепость!
Да вам и кары не
сыскать…
Я Господа молю, чтоб
крепость
Послал душе моей;
страдать
Удел, должно быть, мой
печальный,
А я – религии раба,
И буду доживать
«опальной»,
Как предназначила
судьба.
Итак, я не зову вас в бой,
Не стану льстить, как уж
сказала;
Но вот что видеть я б
желала
Сейчас в деревьях пред
собой:
Чтоб вы, такой красивый,
знатный,
Кипящий молодостью весь,
Мучительно кончались
здесь,
Вдыхая воздух ароматный,
Смотря на солнечный
восход
И восхищаясь птичьей
трелью,
Желая жить, вкушать
веселье.
Ушли б от жизненных
красот.
Мне сладко, чтобы вы страдали,
В сознаньи ожидая
смерть,
Я превратила б сердце в
твердь,
Которую б не размягчали
Ни ваши муки, ни мольбы,
Мольбы отчаянья,
бессилья…
У вашей мысли рвутся
крылья,
Мутнеет взор… то – месть
судьбы!
Я мстить не стану вам активно,
Но сладко б видеть вас в
беде,
Хоть то религии противно.
Но идеала нет нигде.
И я, как человек,
конечно,
Эгоистична и слаба
И своего же «я» раба.
А это рабство, к горю,
вечно.
…Чахотка точит организм,
Умру на днях, сойдя с
«арены».
Какие грустные рефрены!
Какой насмешливый
лиризм!
1907
Гатчина
(Из дневника одного поэта)
24-го мая 190… г.
Мы десять дней живем уже
на даче,
Я не скажу, чтоб очень
был я рад,
Но все-таки… У нас есть
тощий сад,
И за забором воду возят
клячи;
Чухонка нам приносит
молоко,
А булочник (как он и
должен!) – булки;
Мычат коровы в нашем
переулке,
И дама общества –
Культура – далеко.
Как водится на дачах, на
террасе
Мы «кушаем» и пьем
противный чай;
Смежаем взор на травяном
матрасе
И проклинаем дачу
невзначай.
Мы занимаем симпатичный
флигель
С скрипучими полами, с сквозняком;
Мы отдыхаем сердцем и
умом;
Естественно, теперь до
скучной книги ль.
У нас весьма приятные
соседи
Maman в знакомстве с
ними и в беседе;
Но не для них чинил я
карандаш,
Чтоб иступить его без
всякой темы;
Нет, господа! Безвестный
автор ваш
Вас просит «сделать уши»
для поэмы,
Что началась на даче в
летний день,
Когда так солнце яростно
светило,
Когда цвела, как
принято, сирень…
Не правда ли, – я
начал очень мило?
7-го июня
Четверг, как пятница,
как понедельник – вторник,
И воскресенье, как неделя
вся;
Хандрю отчаянно… И если
бы не дворник,
С которым мы три дня уже
друзья,
Я б утопился, может
быть, в болоте…
Но, к счастью,
подвернулся инвалид;
Он мне всегда о Боге
говорит,
А я ему о черте и…
Эроте!..
Как видите, в нас общего
– ничуть.
Но я привык в
общественном компоте
Свершать свой
ультра-эксцентричный путь
И не тужу о разных
точках зренья,
И не боюсь различия
идей.
И – верить ли? – в
подвальном помещеньи
Я нахожу не «хамов», а
людей.
Ах, мама неправа, когда
возмущена
Знакомством низменным, бросает
сыну: «Shocking!»
Как часто сердце спит,
когда наряден смокинг,
И как оно живет у
«выбросков со дна»!
В одном maman права, (я
спорить бы не стал!)
– Ты опускаешься… В
тебе так много риска. –
О, спорить можно
ли! – Я опускаюсь низко,
Когда по лестнице
спускаюсь я в подвал.
10-го июня
Пахом Панкратьевич –
чудеснейший хохол
И унтер-офицер (не
кто-нибудь!) в отставке –
Во мне себе партнера
приобрел,
И часто с ним мы любим
делать «ставки».
Читатель, может быть, с
презреньем мой дневник
Отбросит, обозвав поэта:
«алкоголик!»
Пусть так… Но все-таки к
себе нас тянет столик,
А я давно уже красу его
постиг.
С Пахомом мы зайдем,
случается, в трактир,
Потребуем себе для
развлеченья «шкалик»,
В фонографе для нас
«запустят» валик;
Мы чокнемся и станем
резать сыр.
А как приятен с водкой
огурец…
Опять, читатель,
хмуришься ты строго?
Но ведь мы пьем «так»…
чуточку… немного…
И вовсе же не пьем мы,
наконец!
18-го июня
Пахом меня сегодня звал
к себе:
– Зашли бы, –
говорит, – ко мне вы, право;
Нашли бы мы для Вас веселья
и забаву;
Не погнушайтеся, зайдите
к «голытьбе»!
Из слов его узнал, что у
него есть дочь –
Красавица… работает…
портниха,
Живут они и набожно, и
тихо,
Но так бедно… я рад бы
им помочь.
Зайду, зайду… Делиться с
бедняком
Познаньями и средствами
– долг брата.
Мне кажется, что дочь
Пахома, Злата,
Тут все-таки при чем-то…
Но – при чем?
22-го июня
Она – божественна, она,
Пахома дочь!
Я познакомился сегодня с
нею. Редко
Я увлекаюсь так, но
Злата – однолетка –
Очаровательна!.. я рад
бы ей… помочь!
Блондинка… стройная… не
девушка – мечта!
Фарфоровая куколка,
мимоза!
Как говорит Ростан –
Принцесса Греза!
Как целомудренна,
невинна и чиста!
Она была со мной
изысканно-любезна,
Моя корректность ей
понравилась вполне.
Я – упоен! я в
чувственном огне.
Нет, как прелестна! как
прелестна!
Вот, не угодно ли,
maman, в такой среде
И ум, и грация, и атрибуты
такта…
Я весь преобразился
как-то!..
Мы с нею сблизимся на
лодке, на воде,
Мы подружимся с ней, мы
будем неразлучны!
Хоть дорогой ценой, но я
ее куплю!
Я увидал ее, и вот уже
люблю.
Посмейте мне сказать,
что жить на свете скучно!
Но я-то Злате, я –
хотелось знать бы – люб ль?
Ответ мне время даст,
пока же – за сонеты!
Прощаясь с стариком, ему
я сунул рубль,
И он сказал: «Народ
хороший вы – поэты».
3-го июля
Вчера я в парке с Златою
гулял.
Она была в коричневом
костюме.
Ее лицо застыло в тайной
думе.
Мне кажется, я тайну
отгадал:
Она во мне боится
дон-жуана,
Должно быть, встретить;
сдержанная речь,
Холодный тон, пожатье
круглых плеч –
Мне говорят, что жертвою
обмана
Не хочет, нет, в угоду
страсти, пасть.
Прекрасный взгляд!..
Бывает все же страсть,
Когда не рассуждаешь…
Поздно ль, рано
И ты узнаешь, Злата,
страсти чад;
Тогда… тогда я буду
триумфатор!
Мы создадим на севере
экватор!
Как зацветет тогда наш
чахлый сад!
Мы долго шли. Вдали
виднелись хаты.
Пить захотелось…
отыскали ключ.
Горячим золотом нас жег
июльский луч,
И золотом горели косы
Златы.
24-го июля
Вот уж два месяца мы
обитаем здесь,
И больше месяца знаком я
с милой Златой.
Вздыхаю я, любовию
объятый,
И тщетно думаю, сгорая
страстью весь,
Зажечь ответную: она
непобедима,
Ведет себя она с большим
умом.
Мои искания ее минуют
мимо,
И я терзаюся… Ну,
удружил Пахом!
Зачем он звал меня?
зачем знакомил с Златой?
Не знал бы я ее и ведал
бы покой.
Больное сердце починить
заплатой
Забвения – труд сложный
и пустой.
Мне не забыть ее, мою
Принцессу Грезу,
Я ею побежден, я ею лишь
дышу,
В мечтах ее всегда одну
ношу
И, ненавидя серой жизни
прозу,
Рвясь вечно
ввысь, – в подвал к ней прихожу.
1-го августа
Что это – явь иль сон,
приснившийся вчера
На сонном озере, в тени
густых акаций?
Как жаль, что статуи
тяжеловесных граций –
Свидетели его – для
скорости пера
Не могут разрешить
недоуменья.
Я Златою любим? я Злате
дорог? Нет!
Не может быть такого
упоенья!
Я грезил попросту… я
попросту – «поэт»!
Мне все пригрезилось: и
вечер над водой,
И томная луна,
разнежившая души,
И этот соловей, в груди
зажегший зной,
И бой сердец все тише,
глуше…
Мне все пригрезилось: и
грустный монолог,
И слезы чистые любви
моей священной,
Задумчивый мой взор, мой
голос вдохновенный
И в милых мне глазах
сверкнувший огонек;
И руки белые, обвившие
мне шею,
И алые уста, взбурлившие
мне кровь,
И речи страстные в
молчании аллеи,
И девственной любви вся
эта жуть и новь!
Какой однако сон! Как в
памяти он ясен!
Детали мелкие рельефны и
ясны,
Я даже помню бледный тон
луны…
Да, это сон! и он, как
сон, прекрасен!
2-го августа
То был не сон, а, к
ужасу, конец
Моей любви, моих
очарований…
Сегодня мне принес ее
отец
Короткое посланье:
«Я отдалась: ты
полюбился мне.
Дороги наши
разны, – души близки.
Я замуж не пойду, а в
роли одалиски
Быть не хочу… Забудь о
дивном сне».
Проснулась ночь и
вздрогнула роса,
А я застыл, и мысль
плыла без формы.
3-го августа, 7 час. утра.
Она скончалась ночью, в
три часа,
От хлороформа.
1908