ГЕРМАНИЯ, НЕ
ЗАБЫВАЙСЯ!
Германия, не забывайся!
Ах, не тебя ли сделал Бисмарк?
Ах, не тебя ль Вильгельм
Оратор могущественно укрепил?
Но это тяжкое величье
солдату русскому на высморк!
Германия, не забывайся! –
на твой расчет ответом – пыл!
Твое величье – в мирном
росте; твоя политика к победам –
Германия, не
забывайся! – не приведет тебя, а тут:
И наша доблестная
Польша, и Прибалтийский край, соседом
К тебе придвинутый, под
скипетр твоей державы не взойдут.
С твоей союзницею
наглой, с Австро-Венгеркою, задирой,
Тебе ль грезэркой быть,
буржуйка трудолюбивая? тебе ль?!..
Германия, не забывайся!
Дрожи перед моею лирой
И помни, что моя Россия
твою качала колыбель!
1914. Июнь
Эст-Тойла
Примечание: Поэза эта написана автором за несколько дней до
убийства Франца-Фердинанда, наследника австрийского престола…
Культурнейший монарх
культурной части света!
Оратор и мудрец! философ
и солдат!
Внемли моим словам
свободного поэта,
Гремящим, как набат!
Я говорю тебе, чья
«гордая» корона
Иного ослепить способна
невзначай:
Ты – варвар! ты тиран!
ты – шут Наполеона!
Пред Богом отвечай!
Виню тебя за то, что ты,
нахмурив брови,
Воздвиг в своей стране
гоненье на славян;
Виню тебя за то, что ты
возжаждал крови,
Гордыней обуян!
Виню тебя за то, что
мысль направил косо,
Чем запятнал себя и всю
свою семью;
Виню тебя за то, что
сбросил, как с откоса,
Германию свою!
Предатель! мародер!
воитель бесшабашный!
Род Гогенцоллернов навек
с тобой умрет…
Возмездие тебе –
торжественный и страшный
Народный эшафот!
Так вот она страна
Бетховена и Канта,
Плюющая в глаза
славянским матерям!..
Так вот культурный центр
и мощи, и таланта,
Короновавший Срам!
О, Гете, оживи!
Воскресни, светлый Шиллер!
Кричите из гробов,
всеобщие друзья:
– Вильгельм,
постой! в стране, где немцами мы жили
Разбойничать нельзя!
1914. Август
Мыза Ивановка
Вильгельм II, германский
император,
Хотел давно Европу
покорить.
Он подал знак, – и
брат пошел на брата,
Рубя сплеча. Живи, кто
может жить!
А жить теперь – вопрос
самозащиты:
Кто хочет жить, будь
доблестным бойцом!
Да будут вечной славою
покрыты
Идущие на недруга с
мечом!
Запомните, идущие от
клена,
От рыбных рек, от
матери-сохи:
Кощунственно играть в
Наполеона, –
Им надо быть! – вот
в том-то и грехи.
Да, тяжело забыть сестру
и брата,
Уют семьи и таинства
любви…
Он должен пасть,
германский император,
Вильгельм II: кто хочет
жить, живи!
Июль 1914
Мыза Ивановка
Я не сочувствую войне
Как проявленью грубой
силы.
Страшны досрочные могилы
И оскорбительны вдвойне.
К победе красная стезя,
И скорбь на ней – исход
конечный.
Безразумной и
бессердечной
Войне сочувствовать
нельзя.
Но есть великая
война –
Война народной обороны:
Отбросить вражьи легионы
Встает пронзенная
страна.
Когда отечество в огне,
И нет воды, лей кровь,
как воду…
Благословение народу!
Благословение войне!
1914. Август
Мыза Ивановка
Кто рушит Германию,
скорее на станцию! –
Там поезд за поездом
стремится вперед.
Да здравствует Сербия!
Да здравствует Франция!
И сердце Славянии – наш
хлебный народ!
За малую, милую и смелую
Сербию
Мы крепко и пламенно,
друзья, постоим!
Проявим спокойствие,
восторг и энергию,
Россия-Медведица пред
гневом твоим!
Раскройте же, матери и
жены, Евангелье!
В ряды Краснокрестия
ступайте без слов!
Да здравствует Бельгия,
Япония, Англия!
Ура, Черногория, царица
орлов!
1914. Июль
Мыза Ивановка
Смешна пангерманизма
мания, –
В нее поверит лишь
профан.
С ушами влезешь ты,
Германия,
В просторный русский
сарафан!
С тобой, Россия,
Англо-Франция:
Утроенная, ты стройна.
Оматовит весь лоск
германца
Отечественная война.
А ты, культурник века
нашего,
Универсальный нео-гунн,
Чья дипломатия анашева,
Кровавых жаждешь ты
лагун!
Да сгинет наглая
Вильгельмия –
Разбойническая страна!
И да воскликнет мир в
веселии:
«Германия прекращена!»
1914. Август
Мыза Ивановка
Война им кажется
забавой,
Игрой, затеей шалуна.
А в небе бомбою кровавой
Летящая творит луна
Солдата липою корявой
И медью – злато галуна.
И Бельгию уж не луна ли
Хотела превратить в отель,
Где б их не только не
прогнали,
А приготовили постель
И накормили, как едва ли
Кормили злаки их земель.
А герцогство Аделаиды
С его заманчивым мостом
Какие открывало виды!
Но стал автомобиль
крестом
На том мосту, – и
панихиды
Звучат на их пути
пустом.
И Льеж сражен, и близко
Сена.
Над Notre-Dame аэроплан
Кощунствует и, в жажде
тлена,
Бросает бомбы… Рухнул
план:
Взрыв душ французских,
пушек пена, –
И враг смятеньем обуян!
От сна восставшая
Варшава!
Ты поступила, как Париж:
Когда тевтонская орава
Надеялась – ты смертно
спишь, –
Вздохнула ты, вся – гнев
и лава.
Смела ее, и снова тишь.
Что ж, забавляйтесь!
Льет отраду
Во всей Вселенной уголки
Благая весть: круша
преграду,
Идут, ловя врага в
силки,
К Берлину, к Вене и к
Царьграду
Благочестивые полки!
1914. Октябрь
Они сражаются в полях,
Все позабывшие в боях,
Не забывая лишь о том,
Что где-то есть родимый
дом,
Что дома ждет, тоскуя,
мать
И не устанет вечно
ждать,
Что плачет милая жена,
В такие дни всегда
верна,
И дети резвою гурьбой
Играют беззаботно «в
бой»…
Они сражаются в полях,
Сегодня – люди, завтра –
прах,
Они отстаивают нас,
Но кто из них свой знает
час?
А если б знать!.. А если
б знать,
Тогда нельзя душой
пылать:
Ужасно заряжать ружье,
Провидя близкое свое…
Неумертвимые в мечтах,
Они сражаются в полях!
1914. Октябрь
Войска победоносные
Идут на Будапешт,
В терпеньи безвопросные,
Исполнены надежд.
«Идем себе не знаючи,
Дорожкою-путем…
Во Львове были
давеча, –
Куда теперь идем?..»
Идут себе, веселые
В святой своей тоске…
Вокруг – долины голые,
Карпаты – вдалеке.
«Карпаты – дело
плевое, –
Нам взять их не хитро,
Когда у нас здоровое
Рассейское нутро…
Ходите, ноги резвые,
Дыши вольготней, грудь!
Мы – хлебные, мы –
трезвые,
Осилим как-нибудь!»
Храни вас Бог, любимые,
У вражьего леска,
Войска непобедимые,
Чудесные войска!
1914
Еще не значит быть
изменником –
Быть радостным и
молодым,
Не причиняя боли
пленникам
И не спеша в шрапнельный
дым…
Ходить в театр, в
кинематографы,
Писать стихи, купить
трюмо,
И много нежного и
доброго
Вложить к любимому в
письмо.
Пройтиться по Морской с шатенками,
Свивать венки из
кризантэм,
По-прежнему пить сливки
с пенками
И кушать за десертом
крэм –
Еще не значит… Прочь
уныние
И ядовитая хандра!
Война – войной. Но очи
синие,
Синейте завтра, как
вчера!
Война – войной. А розы –
розами.
Стихи – стихами. Снами –
сны.
Мы живы смехом! живы грезами!
А если живы – мы сильны!
В желаньи жить – сердца
упрочены…
Живи, надейся и молчи…
Когда ж настанет наша
очередь,
Цветы мы сменим на мечи!
1914. Октябрь
Еще не значит быть
сатириком –
Давать озлобленный совет
Прославленным поэтам-лирикам
Искать и воинских побед…
Неразлучаемые с Музою
Ни под водою, ни в огне,
Боюсь, что будем лишь
обузою
Своим же братьям на
войне.
Мы избалóваны вниманием,
И наши ли, pardon,
грехи,
Когда идут шестым
изданием
Иных «ненужные»
стихи?!..
– Друзья! Но если в
день убийственный
Падет последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш
единственный,
Я поведу вас на Берлин!
1914. Зима
По слезным лестницам,
как белка, прыгая,
Крепясь при публике, во
сне рыдая,
Мелькает белая, святая,
тихая,
Такая скромная и
молодая.
И в годы-сумерки, и в
зори вешние,
И в жизни вечером – одна
и та же:
Всегда безвестная,
всегда нездешняя,
Покоя раненых она на
страже.
В палатах
буднично, – и удивительно ль,
Что фея белая больным
желанна?
Кто поднимается, кто
руку вытянул,
Смеются ласково и
осиянно.
Полетом голубя бинты
покажутся,
Шампанским вспенится
лекарство в склянке,
И что-то доброе такое
скажется,
Непроизвольное
сестре-смуглянке…
Негромким отзвуком,
неясным отблеском
Сестры и матери, жены,
невесты
Провеет строгая героям
доблестным,
А где расплачется – то
свято место!
1914. Октябрь
Вере Вертер
Кто знает? – ты явь
или призрак?
Ты будешь ли? есть ли?
была ль?
Но лик твой прекрасный
нам близок,
В котором восторг и
печаль…
Волшебница! ты златодарна:
Твоих городов карусель,
Под строфы Эмиля
Верхарна
Кружа, кружевеет
Брюссель…
Не верим – не можем! не
смеем! –
Что в брызгах снарядовых
пен,
Смертельно ужаленный
змеем,
Сгорел бирюзовый Лувэн…
И чей это шепот
crescendo
Сверляющий умы и сердца,
О бегстве народа в
Остендэ,
Где будет начало конца?
О, город прославленных
устриц,
И пепельно-палевых дюн,
И волн голубеющих
шустриц, –
О, город, трагичный
канун!..
Ужель затерялась
тропинка,
Тропинка туда, под
уклон,
В укромный приют
Метерлинка,
Дающего сладостный сон?…
Дождя светозарные нити
Сулят плодородье опять…
Помедлите, нежно
усните, –
Не надо, не стоит
бежать!..
Нам нужно дружнее
сплотиться,
Прияв твой пленительный
плен,
О, Бельгия, синяя птица
С глазами принцессы
Малэн!..
1914. Октябрь
Петроград
Вы, чьи стихи как
бронзольвы,
Вы поступаете бесславно.
Валерий Яковлевич!
Вы –
Завистник, выраженный
явно.
Всегда нас разделяла
грань:
Мы с вами оба гениальцы,
Но разных толков. Ваша
брань –
Уже не львы, а просто
зайцы…
Различны данные у нас:
Я – вдохновенностью
экватор,
И я осоловил Парнас,
Вы – бронзовый
версификатор!
И свой у каждого подход
Все к тем же темам
мирозданья,
У каждого свой взгляд,
свой взлет,
Свои мечты, свои
заданья.
Вы – терпеливый эрудит,
И Ваше свойство –
всеанализ.
Я –
самоучка-интуит, –
Мне непонятна Ваша
зависть!
Но чем же, как не ею,
чем
Я объясню нападки Ваши
На скудость тем, моих-то
тем!
На лейт-мотивность, мая
краше!
Не отвечаю никому:
Достойных нет. Но Вам
отвечу,
Я вам отвечу потому,
Что верю в нашу снова
встречу.
Я исто смел. Я исто
прям.
Вас ненавидят много
трусов.
Но я люблю Вас: вот я
Вам
И говорю, Валерий
Брюсов.
Не вы ль приветили меня
В те дни, когда еще
бутылки
Журчали, весело звеня,
Как Фофанов приветил
пылкий?
Я Вам признателен
всегда,
Но зависть Вашу не
приемлю…
Прояснись, каждая
звезда,
Ты, озаряющая землю!
1915. Январь
Погасли пламенные
похороны
Поэта, спящего в мечте…
Да озарится имя Фофанова
В земной рутине и тщете!
Не позабудьте, люди, подвига
его:
Он златолетье с вами
жил…
Душа измучилась
юродивого, –
Разузлена система жил.
Сожженный трезвыми и
пьяницами,
Лежит обуглившийся
ствол.
Благоговейно ветер
кланяется
Тому, чье имя –
Произвол!
Листва седеет, и
седеющая
Испепеляется во прах.
А сердце… сердце стонет:
«где еще его
Ждет неизбежный новый
страх?..»
О, ожидание
убийственное!
Но, может быть, Земля –
пролог
К загробному, всегда
невыясненному,
Где есть спокойный
уголок?..
Там Царство неба –
аметистовая
Страна, где в мире и
любви
В душистых сумерках
посвистывая,
Перятся серо соловьи.
1911. Май
Что сделать я
мог, то я сделал, и с миром ты ныне,
О, жизнь,
отпускаешь меня…
А. Жемчужников
Он отошел под колокол
обедни,
Порвал злоцепь с печалью
и нуждой.
Благословен почивший в
день святой
Певец нужды – из могикан
последний.
Храня заветы славной
старины
В своей душе, душа
идеалиста,
Он жизнь будил на
пиршество весны,
И просыпалась жизнь,
смеясь лучисто.
Но пробил час, как зло
земли, жесток. –
Борцу за свет объятья
тьма раскрыла.
Спокойно спи: ты сделал
все, что мог,
И Смерть тебя на жизнь
благословила.
1908. Март
Я окропил росой его
таланта
Свои мечты и вижу:
входят в парк –
Как призраки – Онегин,
Иоланта,
Татьяна, Лиза, Герман,
Жанна д'Арк.
Струи ручья целуют
черевички…
Эскиз теней набросила
луна…
И гости грез запели там,
где птички
В березах спят и дремлет
тишина.
О греза-сон! о,
греза-чародейка!
О, греза-луч созвездия
поэм!
Но вскоре жизнь, как
ведьма, как злодейка,
Рассеет сна обманчивый
эдем…
1908. Октябрь
Он стал на миг
бесстранным королем:
«Гном» стал велик…
Загрезился, забылся над
рулем –
На миг…
«Куда хочу – везде: в
дурман гитан,
Иль на Квантун…
Я все могу!» – подумал
капитан –
Летун.
«Не все», –
шепнулось кем-то, и на твердь, –
Ни то, ни се –
Он грохнулся. То
прошептала смерть:
«Не все…»
Столяр, сюда! Рубанок –
касса ты
Для всех порфир…
В эфир, кто в смерти
ищет красоты, –
В эфир!
1910. Сентябрь
Мравина и
колоратура –
Это ль не синонимы и
стиль?
Догорела лампа. Абажура
Не схранила выблеклая
Джильда:
Нет ни лампы, ни
надлампника, –
Все сгорело…
(Недосмотр неопытного
рампника?…)
Отчего так жутко-онемело
Поднялась навстречу мне
она?
И она ли это? Как
больна! –
Ничего от Мравиной. Тень
тени.
Ветка перееханной
сирени,
И бокал, извиненный до
дна.
1913. Март
Ялта
(мадригал)
В оперных театрах
сказочных планет,
Там, где все палаццо из
пластов базальта,
Там, где веет воздух
бархатом контральто, –
Лучшего сопрано, чем
Ржевусска, нет.
И когда графиня, наведя
лорнет,
Нежит соловьисто, зал
колоратурой
И со строго-мерной
светскою бравурой
Рéзвится по сцене в
снежном парике, –
Точно одуванчик,
пляшущий в реке,
Точно кризантэма в
трепетной руке, –
Сколько восхищенья
всюду: справа, слева!
Блещут от восторга
серьги у гетер…
– Да, это –
графиня, – говорит партер,
А балкон щебечет: «Это –
королева!»
1910. Июнь
(сонет с кодою)
По подвигам, по
рыцарским сердцам, –
Змея, голубка, кошечка,
романтик, –
Она томилась с детства.
В прейс-куранте
Стереотипов нет ее
мечтам
Названья и цены. К ее
устам
Льнут ровные «заставки».
Но – отстаньте! –
Вот как-то не сказалось.
В бриллианте
Есть место электрическим
огням.
О, внешний сверк на
хрупости мизинца!
Ты не привлек
властительного принца:
Поработитель медлил. И
змея
В романтика и в кошечку
с голубкой
Вонзала жало. Расцвела
преступкой,
От электричных
ядов, – не моя!.. –
Тарковская.
1918. Август
Веймарн
Прочтя
рецензий тысяч двадцать,
Мне хочется
поиздеваться.
Элиграф-экспромт
1
Когда какой-нибудь там
«критик»
(Поганенький такой
«поэт»)
Из зависти твердит:
«Смотрите,
Ваш Игорь – миг, Ваш
Игорь – бред;
Он на безвременьи
заметен
И то лишь наглостью
своей» –
Тогда я просто
безответен:
Так хорошо душе моей.
Не все ли мне равно – я
гений
Иль заурядная бездарь,
Когда я точно сад
весенний
И весь сплошная
светозарь,
Я улыбаюсь безмятежно
Успехам, ругани – всему:
Мое бессмертье
неизбежно,
И я спокоен потому.
1914. Июнь
Эст-Тойла
2
Очаровательные темы
Меня преследуют весь
год.
Но если я «большой»
поэмы
Не напишу вовек, пусть
тот,
Кто «где же твой
Онегин?» ноет,
Вчитается в ту
«мелюзгу»,
Какую я даю: «не стоит»
Еще не значит: «не
могу».
В наш век все длительное
немо,
А современному уму
Все творчество мое –
поэма,
Какой не снилось никому.
1914. Июнь
Эст-Тойла
3
Так много разных
шалопаев
Владеет «мастерски»
стихом –
Петров, Иванов,
Николаев,
Что стих становится
грехом.
Пусть угрожает мне
«Удельной»
Любой желающий болван:
Как хорошо, что я –
отдельный,
Что Игорь я, а не Иван!
1914. Июнь
Эст-Тойла
Ах, поглядите-ка! Ах,
посмотрите-ка!
Какая глупая в России
критика:
Зло насмеялася над
«Хабанерою»,
Блеснув вульгарною своей
манерою.
В сатире жалящей искала
лирики,
Своей бездарности спев
панегирики.
И не расслышала (иль то
– политика?)
Моей иронии глухая
критика…
Осталось звонкими, как
солнце, нотами
Смеяться автору над
идиотами
Да приговаривать: «Ах,
посмотрите-ка,
Какая подлая в России
критика!»
1910
И потрясающих
утопий
Мы ждем, как
розовых слонов.
Из меня
Я – эгофутурист.
Всероссно
Твердят: он – первый,
кто сказал,
Что все былое –
безвопросно,
Чье имя наполняет зал.
Мои поэзы – в каждом
доме,
На хуторе и в шалаше.
Я действен даже на
пароме
И в каждой рядовой душе.
Я созерцаю – то из
рубок,
То из вагона, то в лесу,
Как пьют «Громокипящий
кубок» –
Животворящую росу!
Всегда чуждаясь
хулиганства,
В последователях обрел
Завистливое самозванство
И вот презрел их, как
орел:
Вскрылил – и только.
Голубело.
Спокойно небо. Золотó
Плеща, как гейзер,
солнце пело.
Так: что мне надо, стало
то!
Я пел бессмертные поэзы,
Воспламеняя солнце,
свет,
И облака – луны
плерэзы –
Рвал беззаботно – я,
поэт.
Когда же мне надоедала
Покорствующая луна,
Спускался я к горе
Гудала,
Пронзовывал ее до дна…
А то в певучей Бордигере
Я впрыгивал лазурно в
трам:
Кондуктор, певший с
Кавальери
По вечерам, днем пел
горам.
Бывал на полюсах, мечтая
Построить дамбы к ним,
не то
На бригах долго. Вот
прямая
Была б дорога для авто!
Мне стало скучно в
иностранах:
Все так обыденно, все
так
Мною ожиданно. В
романах,
В стихах, в мечтах – все
«точно так».
Сказав планетам:
«Приготовьте
Мне век», спустился я в
Москве;
Увидел парня в желтой
кофте –
Все закружилось в
голове…
Он был отолпен. Как
торговцы,
Ругалась мыслевая часть,
Другая – верно,
желтокофтцы –
К его ногам готова
пасть.
Я изумился. Все так дико
Мне показалось. Это «он»
Обрадовался мне до
крика.
«Не розовеющий ли
слон?» –
Подумал я, в восторге
млея,
Обескураженный поэт.
Толпа раздалась, как
аллея.
«Я. –
Маяковский», – был ответ.
Увы, я не поверил гриму
(Душа прибоем солона)…
Как поводырь, повел по
Крыму
Столь розовевшего слона.
И только где-то в
смрадной Керчи
Я вдруг открыл, рассеяв
сон,
Что слон-то мой – из
гуттаперчи,
А следовательно – не
слон.
Взорлило облегченно
тело, –
Вновь чувствую себя
царем!
Поэт! поэт! совсем не
дело
Ставать тебе поводырем.
1914. 21 января
С.-Петербург
Меня взорвало это
«кубо»,
В котором все бездарно
сплошь, –
И я решительно и грубо
Ему свой стих точу, как
нож.
Гигантно
недоразуменье, –
Я не был никогда безлик:
Да, Пушкин стар для
современья,
Но Пушкин – Пушкински
велик!
И я, придя к нему на
смену,
Его благоговейно чту:
Как он – Татьяну, я
Мадлэну
Упорно возвожу в Мечту…
Меж тем как все поэзодельцы,
И с ними доблестный
Парнас,
Смотря, как наглые
пришельцы –
О, Хам Пришедший! –
прут на нас,
Молчат в волшбе
оцепенений,
Не находя ударных слов,
Я, среди них единый
гений,
Сказать свое уже готов:
Позор стране, поднявшей
шумы
Вкруг шарлатанов и
шутов!
Ослы на лбах,
«пьеро»-костюмы
И стихотомы… без стихов!
Позор стране, дрожащей
смехом
Над вырожденьем! Дайте
слез
Тому, кто приравнял к
утехам
Призывы в смерть! в
свинью! в навоз!
Позор стране,
встречавшей «ржаньем»
Глумленье надо всем
святым,
Былым своим очарованьем
И над величием своим!
Я предлагаю: неотложно
Опомниться! И твердо
впредь
Псевдоноваторов –
острожно
Иль игнорирно – но
презреть!
Для ободрения ж народа,
Который впал в угрозный
сплин,
Не Лермонтова – «с
парохода»,
А бурлюков – на Сахалин!
Они – возможники
событий,
Где символом всех прав –
кастет…
Послушайте меня!
поймите! –
Их от сегодня больше
нет.
1914. Февраль
С.-Петербург