ПОЭМА
БЕСПОЭМИЯ
А если я себе позволю,
Дав ямбу пламенному
волю,
Тряхнуть прекрасной
стариной
И, вдохновляемый весной,
Спою поэму на отличье,
В которой будет пенье
птичье,
Призывотрели соловьев
И воды рек, и сень
лесов,
И голубые лимузины,
И эксцентричные кузины,
И остро-пряный ассонанс,
И элегантный Гюисманс,
И современные грезэрки,
Заполнившие этажерки
Томами сладостных поэз,
Блестящими, как полонез,
И просто девственные
дамы,
Себе построившие храмы
В сердцах совсем чужих
мужей,
Забывшие своих детей,
Своих супругов – из-за
скуки;
И тут же Скрябинские
звуки, –
Поэма, полная
огня, –
И жалопчелье златодня,
И сумасшествие Берлина,
И мудрость английского
сплина,
И соком блещущий гранат,
Эолпиано Боронат
И с ней снегурочность
Липковской,
И Брюсов, «президент
московский»,
И ядовитый Сологуб
С томящим нервы соло
губ,
Воспевших жуткую
Ортруду,
И графоманы, отовсюду
В журналы шлющие стихи,
В которых злющие грехи,
И некий гувернер
недетский
Адам Акмеич Городецкий,
Известный апломбист
«Речи»,
Бездарь во всем, что ни
строчи,
И тут же публикой
облапен,
Великий «грубиян»
Шаляпин
И конкурент всех
соловьев
И Собинова – сам
Смирнов,
И парень
этакий-таковский
Смышленый малый
Маяковский,
Сумевший кофтой (цвет
танго!)
Наделать бум из ничего.
И лев журналов, шик для
Пензы,
Работник честный Митя
Цензор,
Кумир модисток и портних,
Блудливый взор,
блудливый стих…
………………………….
………………………….
………………………….
………………………….
И свита баб Иллиодора,
Сплошной нелепицы и
вздора,
И, наконец, само
Танго –
«Бери ее! бери его!..»
__________
Мой пылкий ямб достиг
галопа
И скачет, точно
антилопа,
Но я боюсь его загнать:
Вдруг пригодится мне,
как знать!
Уж лучше я его взнуздаю
И дам погарцовать по
маю:
Иди, пленяй собой луга…
А там – ударим на врага!
1915. Май
Эст-Тойла
1
Залай, Бродячая Собака!
И ровно в полночь в твой
подвал
И забулдыга, и гуляка
Бегут, как рыщущий
шакал.
Богемой в папах
узаконен,
Гостей встречает Борька
Пронин
Подвижен и неутомим
(Друзья! вы все знакомы
с ним!)
И рядом – пышущий, как
тульский
С солидным прошлым
самовар,
Распространяющий угар,
Известный женовраг
Цибульский,
Глинтвейнодел и
музыкант,
И, как тут принято,
талант…
2
А кто же эти, с виду
дети,
А по походкам –
старички?
Их старший книжку издал
«Сети»,
А эти – альманах…
«Сморчки!»
Глаза подведены кокотно,
Их лица смотрят
алоротно,
И челки на округлых лбах
Внушают дамам полустрах…
О, сколько ласки и
умилий
В глазах, смотрящих на своих!..
От них я очищаю стих,
И, избегая их фамилий,
Уж превращенных в имена,
Оставлю им их времена!..
3
Все это «цвет
литературы»,
«Надежда» выцветших
писак,
Готовых пригласить на
туры
Поэзовальса этот «брак»,
Дабы помодничать
прекрасным
Зло-недвусмысленным
маразмом,
Себя их кровью обновить…
Но тут легко переборщить
И гнилокровьем
заразиться…
Нет, в самом деле, черт
возьми,
Какими полон свет
«людьми»!
Я не могу не возмутиться
И поощрителям «сморчков»
Бросаю молнии зрачков!
4
«Они талантливы»…
Допустим!
Но что – в таланте без
души?
Бездушные не знают
грусти,
А только скуку. Напиши
Поэзу, вызванную
скукой, –
И гений мой тому
порукой, –
Как тонки ни были б
слова,
Она останется мертва.
Ни возмутит, ни зачарует
Скопец, развратник,
женофоб.
И современца медный лоб
Теперь лишь сталь бича
взволнует,
Да, сталь бича иль
гений! Вот
Какой пошел теперь
народ!
5
«Ну что же, разве это
плохо?
Ведь требовательность
нужна…» –
Тут не сдержалась бы от
вздоха
Моя знакомая княжна.
Однако ж, чем живет
богема?
Какая новая поэма
Бездушье душ объединит?
Что мысли их
воспламенит?
Чего хотят? о чем
тоскуют?
Зачем сбираются сюда?
Да так… Куда ж идти?
куда?
Посплетничают, потолкуют
И, от безделья отдохнув,
Зевают: «Скучно что-то,
уф…»
6
Ничьей там не гнушались
лепты, –
И в кассу сыпали рубли
Отъявленные фармацевты,
Барзак мешавшие с Шабли!
Для виду возмущались
ими,
Любезно спрашивая: «Имя
Как ваше в книгу
записать?»
Спешили их облобызать,
А после говорили:
«Странно,
Кто к нам пускает всякий
сброд?..»
Но сброд позатыкал им
рот,
Зовя к столу на
бутерброд…
Но это все уже туманно:
Собака околела, и
Ей околеть вы помогли!
1915. Май
Эст-Тойла
Я снова в нежном, чутком
Харькове,
Где снова мой
поэзовечер,
Где снова
триумфально-арковы
Двери домóвые –
навстречу.
О Харьков! Харьков!
букворадугой
Твоею вечно сердце живо:
В тебе нежданно и
негаданно
Моя мечта осуществима.
О Харьков! Харьков!
Лучший лучшего!
Цвет самой тонкой
молодежи! –
Где я нашел себя,
заблудшего,
Свою тринадцатую тоже.
Такая журчная и сильная,
В лицо задором запуская,
Мной снова
изавтомобилена
Смеющаяся мне Сумская.
На восхищающем извозчике
Спускаюсь круто прямо к
Поку.
Улыбки дамьи, шляпок
рощицы
Скользят на тротуарах
сбоку.
А вот и девочка
графинина,
Одетая тепло-кенгурно,
Болтает с мисс (здесь
это принято?):
«Maman им принята…
„недурно“…»
Пусть афишируют
гигантские
Меня афиши, – то ль
не эра!
– Мартын! Сверни к
ручьям шампанского
В гурманоазисах
Проспэра.
1915. Декабрь, 19
Харьков – Павлоград (поезд)
Я помню: в Майоренгофе,
Когда мне было семь лет,
Я грезил о катастрофе,
О встречах, которых нет.
Как верная мне вассалка,
Собака ходила за мной,
И грезилась мне
«Русалка»,
Погибшая той весной.
Maman с генеральшей
свитской
Каталась в вечерний час.
И нынешний Кусевицкий
Настраивал контрабас…
А я увлекался рьяно
Оркестром «дружка»
своего:
О, палочка Булерьяна!
О, милый автограф его!
И это же самое море,
Когда мне было семь лет,
Мне пело, мечты лазоря,
О встречах, которых нет…
1915. Июнь
Эст-Тойла
Иоланта в брильянтах,
Иоланта в фиалках,
Иоланта в муаре,
Иоланта в бандо,
Иоланта в шантанах,
Иоланта в качалках,
Иоланта в экспрессе,
Иоланта в ландо!
Иоланта в идеях,
Иоланта в болезнях,
Иоланта в страданьях, в
кабаках и в нужде,
Иоланта в порывах и в
восторженных песнях,
И в любви Иоланта!
Иоланта везде!
Иоланта в Калуге,
Иоланта в Сорренто,
Иоланта в Венере и во
влаге цистерн,
В стилях, – в этих
надмодных монументах моментам, –
В Rococo, в
Renessans'e, в Louis XV и в Moderne!
Иоланта в варьянтах и
контрастах религий,
Иоланта в метаньях, в
заблужденьях, в труде,
В интервалах планетных,
в каждом дне, в каждом миге,
И в тебе – Иоланта!
Иоланта везде.
Иоланта в рокфоре,
Иоланта в омаре,
Иоланта в Сотерне* и в
triple sec curasso**,
Иоланта в Вольтэре,
Иоланта в Эмаре,
В Мопассане, в Баркове,
и в Толстом, и в Руссо!
Иоланта повсюду,
Иоланта всеместна…
Что же это такое –
Иоланта моя?
Ничего я не знаю, ничего
не известно,
Но мне кажется, –
это раздробленное «Я»!
1915. Июнь
Эст-Тойла
__________
*Сотерн – Sauternes,
белое десертное вино (фр.).
**Triple sec curasso (правильно Curaçao triple sec) –
ликер, который производится
с использованием сухой
горькой кожицы сладких
апельсинов (фр.).
Вадиму Баяну
Гостей любезно
принимающий
В своей беззлобной
стороне,
Сиренью мед благоухающий
Вы предложили к чаю мне.
О! вместе с медом
просирененным
Вы предложили мне…
весну! –
И Таню, смуженную
Греминым,
Я вновь свободой
оплесну.
И птицу, скрыленную
клеткою,
Пущу я в воздух, хохоча,
И отклоню над малолеткою
Сталь занесенного меча…
Прощу врагам обиды
кровные
И обвиню себя во всем,
И ласковые, и любовные
Стихи Ей напишу в
альбом…
И вновь горящий, вновь пылающий,
Я всею воспою душой
Сиренью мед
благоухающий,
Меня овеявший весной!
1915. Декабрь, 23
Александровск-Екатеринославский
Ты говоришь: Татьяна
Гремина
Совсем неправильно
овсемена
Как чудо девичьей
души:
Провинциалочке, как водится,
Онегин по душе
приходится
Средь Митрофанушек в
глуши.
Однако же, став дамой
светскою,
Она – с душой ореха
грецкого! –
Его отвергла для того,
Чтоб отомстить ему за
прошлое
И выставить причину
пошлую
Как… честь супруга
своего.
Любовью сердца не
онегена
И не любя совсем
Онегина,
Довольна партией
своей.
Да, Танечка, до брака –
Ларина,
Довольно скверно
переварена
Мозгами наших матерей…
Смешно бы обвинять
Евгения
За нежное его презрение
К причудам
девочки-дичка.
Лишь Таня сделалась
Татьяною, –
Он вспыхнул всей душою
рьяною,
Но лицемерно, свысока.
Ответила княгиня
Гремина,
Та, кто в мечту страны
овсемена:
– Другому буду
век верна.
Как это холодно и
каменно!
Любовь воскликнула бы
пламенно:
«Я рада, что тебе
нужна!»
1915. Май
Эст-Тойла
Когда мне пишут девушки:
«Его светозарности»,
Душа моя исполнена
Живой благодарности.
Ведь это ж не ирония
И не пародия:
Я требую отличия
От высокородия!
Пусть это обращение
Для всякой бездарности…
Не отнимай у гения
Его Светозарности!
1915. Июнь
Эст-Тойла
Моя ль душа, – душа
не короля?
В ней в бурю, –
колыханье корабля.
Когда же в ней лазорие и
штиль,
Моих стихов
классично-ясен стиль.
Тенденциозной узости
идей,
Столь свойственных
натуре всех людей,
Не признаю, надменно их
презрев,
В поэзии своей ни прав,
ни лев…
Одно есть убежденье у
меня:
Не ведать убеждений. Не
кляня,
Благословлять убожество
– затем,
Дабы изъять его навек из
тем…
Я не люблю людей, но я
им рад,
Когда они мне рады – вот
мой взгляд.
Не верю им и гордо,
свысока,
Смотрю на них, к тому ж
издалека.
Вступать в ряды людей –
не мой удел,
Но вот я строй омаршить
захотел, –
И я пою, движение любя;
Они идут, чем тешу я
себя.
А стоит мне сильнее
захотеть, –
И будут люди вечно жить
и петь,
Забыв про смерть,
страдания и боль:
Ведь я поэт – всех
королей король!
1915. Май
Эст-Тойла
Во всем себя вы в жизни
сузили,
Одна осталась вам игра:
Самообманы да
иллюзии, –
Убогой жизни мишура.
Рожденные в земном
убожестве
Полуцари, полукроты,
Вы величаетесь в
ничтожество,
Ложась холодно под
кресты…
Зачем вам жить, не
отдающие
Себе отчета в слове
«жить»?
Всю жизнь свой сами
крест несущие,
Чтоб под него себя
сложить?
Бунтующие и покорные,
Игрушки воли мировой,
В самом бессмертии
тлетворные,
Порабощенные судьбой!
Жалеть ли вас, земли не
знающих
И глупый делающих вид,
Вселенной тайны
постигающих,
Какие чует интуит?
Вас презирать без
сожаления, –
Единственное что для
вас!
Вас бичевать за все
стремления,
За все «стремления на
час»!
Честнее будьте вы,
нечестные,
Но восхваляющие честь:
Без жалоб лягте в грóбы
тесные,
А жить хотите – выход
есть:
Все, как один, в огне
содружества,
Развихривая жизни ход,
Имейте пыл, имейте
мужество
Все, как один, идти
вперед!
И чудо явится чудесное:
Слиянные в своем огне,
Поработите вы Безвестное
И да поклонитесь вы мне!
1915. Май
Эст-Тойла
Разве можно быть долго
знакомым с людьми?
И хотелось бы, да
невозможно!
Все в людских
отношеньях тревожно:
То подумай не так, то не
этак пойми!..
Я к чужому всегда
подходил всей душой:
Откровенно, порывно,
надежно.
И кончалось всегда
неизбежно
Это тем, что чужим
оставался чужой.
Если малый собрат мне
утонченно льстит,
Затаенно его презираю.
Но несноснее группа
вторая:
Наносящих, по тупости,
много обид.
И обижен-то я не на них:
с них-то что
И спросить, большей частью ничтожных?!
Я терзаюсь в сомнениях ложных:
Разуверить в себе их не
может никто!
И останется каждый
по-своему прав,
Для меня безвозвратно потерян.
Я людей не бегу, но уверен,
Что с людьми не
встречаются, их не теряв…
1915. Май
Эст-Тойла
Я чем-то подавлен, я
чем-то стеснен.
Нет слов подходящих для
звончатых песен.
И май в этот год уж не
прежне чудесен.
И жизнь – полуявь,
полубред, полусон.
Я чем-то обижен, я
как-то устал,
Мне так одосадели мелкие
люди…
Мечтал о безлюдьи, как
будто о чуде:
Никто из них милого мне
не сказал!
Как горько от зависти,
лести, интриг,
От всех подражаний! от
всех посвящений!
От их увенчаний
развенчан мой гений!..
Мне тяжко: я их
беспощадно постиг. –
Незваная свита терзала
весь год
Своими заботами,
сплетнями, грязью…
Ах, есть ли ей равные по
безобразью
Духовных надежд,
меркантильных забот?!..
Какие-то гаденькие толмачи,
Мечты толкователи,
лексионеры…
О как безнадежно
бездарны и серы:
Их чувства – лягушки, их
песни – грачи!
Я ими расстроен, я смят,
угнетен.
Мне надо лечиться
безлюдьем все лето.
Апатия, леность,
усталость. Поэта
Во мне убивают, и близок
мой сон…
…Маруся! Маруся! услышь,
помоги! –
Ведь только в тебя
упоительна вера…
Но вижу в руках твоих
сталь револьвера,
А там, за тобою, не
видно ни зги…
1915. Май
Эст-Тойла
Вера Федоровна! Сегодня
Я заехал к Вам из полка:
Уж изнервничался я
очень,
И такая была тоска…
Долго вглядывался я,
сгорбясь,
В Ваши бронзовые черты:
В них застыло так много
скорби,
Вдохновенности и мечты…
Я спросил Вас, – о,
Вы поймете,
Вера Федоровна, о чем!..
Шевельнули едва губами
И чуть-чуть повели плечом…
А в глазах (в уголках, у
носа)
Вспыхнул гнев, человечий
гнев…
Всю бестактность своего
вопроса
Понял я, плача и
покраснев…
1915. Октябрь
Петроград
Дождь за дождем, за
бурей буря,
За песнью песнь, за
болью боль.
Чело то хмуря, то
лазуря,
Живут и нищий, и король.
О, всколыхните
безмятежность,
Благополучье раздробя!
Прекрасней после гнева
нежность,
Как, после муки, вы –
себя!
Свершайте явные ошибки,
Крушите счастье и
любовь,
Чтоб только не было на
Шипке
Душ ваших тихо. Все – за
новь!
Да, все за новь, за
блеск, за звонкость,
За обиенность и за шаг!
Я славлю мудрую
ребенкость
И молодеческий кулак.
Живи, воистину живое,
Не уставая звать меня!
Пылай восторгом,
ретивое:
Ведь даже в счастьи
скорбен я!
1915. Июнь
Эст-Тойла