УВЕРТЮРА
Миррэлия – светлое
царство,
Край ландышей и лебедей.
Где нет ни больных, ни
лекарства,
Где люди не вроде людей.
Миррэлия – царство
царицы
Прекрасной, премудрой,
святой,
Чье имя в веках
загорится
Для мира искомой Мечтой!
Миррэлия – вечная Пасха,
Где губы влекутся к
губам.
Миррэлия – дивная
сказка,
Рассказанная мною вам.
Миррэлия – греза о юге
Сквозь северный мой
кабинет.
Миррэлия – может быть, в
Луге,
Но Луги в Миррэлии
нет!..
Качает там лебедя слива,
Как символ восторгов
любви…
Миррэлия! как ты
счастлива
В небывшем своем бытии!
1916. Август
Им. Бельск
С тех пор, как Эрик
приехал к Ингрид в ее Сияиж,
И Грозоправа похоронили
в дворцовом склепе,
Ее тянуло куда-то в
степи,
В такие степи, каких не
видишь, каких не знаешь.
Я не сказал бы, что
своенравный поступок мужа
(Сказать удобней: не
благородный, а своенравный)
Принес ей счастье: он
был отравный, –
И разве можно упиться
счастьем, вдыхая ужас!..
Она бродила в
зеркальных залах, в лазурных сливах,
И – ах! нередко! над
ручейками глаза журчали…
Из них струился алмаз
печали…
О, эта роскошь не для
утешных, не для счастливых!..
Разгневан Эрик и
осуждает он Грозоправа:
– Такая жертва страшнее
мести и ядовитей.
Поют поэты: «Любовь
ловите!»
Но для чего же, когда в
ней скрыта одна отрава?
Ведь есть же совесть на
этом свете – цариц царица,
Любви эмблема, эмблема
жизни! ведь есть же совесть!..
И ей подвластна и
Ингрид, то есть
И королева должна
послушно ей покориться.
Но стонет Ингрид: «В
твоей кончине не виновата, –
Я разлюбила и эту
правду тебе открыла,
Не изменила и не
сокрыла
Любви к другому. Я
поступила, о муж мой, свято!»
В такие миги с его
портрета идет сиянье,
Сквозит улыбка в чертах
угрюмых, но добродушных.
Он точно шепчет: «Ведь
мне не нужно,
Чтоб ты страдала, моя
голубка, – утишь страданья.
Не осуждаю, не
проклинаю, – благословляю
Союз твой новый и боле
правый, чем наш неравный,
Твой Эрик юный, твой
Эрик славный
Весне подобен, как ты,
царица, подобна маю…»
Тогда любовью и тихой
скорбью царицы выгрет
Подходит Эрик, раскрыв
объятья, к своей любимой
И шепчет с грустью
невыразимой:
– Мы заслужили
страданьем счастье, о друг мой Ингрид! –
1916. Август
Им. Бельск
Как некогда Балькис
стремилась к Соломону,
Я к Эрику неслась на
парусах души.
Я видела во сне полярную
корону
И ледяной дворец, и
музыку тиши.
Я слушала, дрожа,
предчувствием томима,
Предчувствием того, что
вечно буду с ним.
И вот сбылся мой сон: я королем
любима!
И стала я его! и стал
король моим!
О, как же мне воспеть
венец моих стремлений,
Венец любви моей и
торжества венец?
Я славлю царство льда,
фиордов и оленей.
Любовник мой! мой брат!
товарищ и отец!
Я славлю белый край, в
котором ты королишь,
И подношу я в дар тебе
свою страну,
Молю тебя, как ты один
лишь небо молишь:
Владей мной целиком!
люби меня одну!
Рабою припаду к
блистательному трону, –
Целуй меня иль бей!
ласкай иль задуши!
Подобна я Балькис, как
Эрик – Соломону,
Душа моей мечты! мечта
моей души!
1916. Август
Им. Бельск
Что Эрик Ингрид подарил?
Себя, свою любовь и
Север.
Что помечталось
королеве,
Все Эрик Ингрид подарил.
И часто в рубке у перил
Над морем чей-то голос
девий
Я слышу: «Он ей подарил
Себя, любовь свою и
Север».
1916. Август
Им. Бельск
Синеглазый вальдшнеп и
веселый зайчик,
Маленький кусайчик,
Весело играя, бегали в
столовой,
Гас закат лиловый.
Вальдшнеп длинноклювый
зайчикова цвета
Сожалел, что лето
Он уже отбегал, бегая,
отлетил,
Милую не встретил…
А лукавый зайчик,
шерсткою как вальдшнеп,
Думал, что-то дальше
Осенью-зимою будет с ним
такое:
Жизнь или жаркое…
Но в дверях столовой, на
ковровом тигре
Появилась Ингрид,
И ее любимцы, и ее
питомцы
Вновь познали солнце!
И легко подпрыгнув,
бросился к ней зайчик,
Ласковый кусайчик,
А за ним и вальдшнеп
поспешил к хозяйке
На спине у зайки…
1916. Август
Им. Бельск
И крапчатых форелек, и
пильчатых стерлядок
На удочку искусно вылавливать
привыкла
Королева Миррэльская.
И до луны июльской,
сообщницы загадок,
Когда ее сиянье острит у
кедра игры,
Веслит лодка
карельская.
В невинном развлеченьи
так много чарованья,
Так много ожиданья и
острых ощущений, –
Хорошо ей под струями…
И до заката солнца в
озаренном молчаньи
Сидит она на лодке в
бездумном упоеньи,
Рыбной ловлей
волнуема…
Лишь поплавок сапфирный,
стерлядкою влекомый,
Молниеносно канет во
влагу малахита,
Загорится красавица.
О, эти ощущенья ей
хорошо знакомы!
И с рыбою ведерко луною
все облито,
Королеве такой
нравится.
Любовно фаворитка
головку на колени
Царице наклонила, легка,
как балерина,
Королеве сочувствуя…
И обе – в чарованьи, и
обе, – в легкой лени:
И Ингрид-королева, и
фрейлина Эльгрина,
Девушка алоустая.
1916. Август
Им. Бельск
Из октябрьской рябины
Ингрид варит варенье.
Под осенних туманов
сталь – седое куренье
И под Эрика шепот, точно
гул голубиный…
Никому не позволит
Ей помочь королева.
Оттого и варенье слаще
грезонапева…
Всех улыбкой малинит,
всех глазами фиолит…
(Не варенье, а
Ингрид!..)
А у Ингрид
варенье –
Не варенье, а греза и
восторг вдохновенья!
При дворе – лотерея, и
его можно выиграть…
А воздушные слойки
Из рябиновых ягод
Перед этим шедевром
посрамленными лягут.
Поварихи
вселенной, – перед ней судомойки…
А ликеры рябиньи
Выделки королевьей!
Это – аэропланы! это –
вальсы деревьев!
Это – арфа Эола и смычок
Паганини!
Всем сластям и
напиткам
Прорябиненным – слава!
Ингрид ало смеется и
смакует лукаво
Свой ликер несравненный,
что наструен с избытком.
1916. Август
Им. Бельск
Луна чуть звякала,
А Ингрид плакала:
Ей нездоровилось. Душа
болела.
Близка истерика…
Нет дома Эрика…
Кровь гордогневная в
щеках алела.
О, совершенное
И неизменное
Блаженство тленное
планеты этой!
Не плачь же, гордая,
Будь в горе твердая,
На одиночество свое не
сетуй.
Есть тайны в
жизни, –
И как их выяснить?..
Ведь не попался король в
измене!
Но возмутительно,
Но оскорбительно,
Что разогнул он на миг
колени!
Что миги краткие
Не пьет он сладкие
Уста любимые, уйдя
куда-то!..
Что есть биение
В разъединении
Что – пусть
мгновение! – но вот одна ты!
А жизнь поэзилась:
Ей с детства грезилась
Любовь бессмертная: быть
вместе вечно.
Да, в разлучении
Всегда мучение…
О, я сочувствую тебе
сердечно!
1916. Август
Им. Бельск
«Мне хочется
тихого-тихого вечера, –
Королева сказала:
– Уйти подальше от
искалеченного
Людного зала…
Мне так надоела свита
льстивая,
Подлая свита.
Я, королева
благочестивая,
Мечтой овита.
Мне даже король со своим
величием
Нередко в тягость.
О, если б упиться могла
безразличием,
Была бы радость…
Лишь ты, Эльгрина моя
любимая,
Моя Эльгрина,
Поймешь страданье
неуловимое,
Взор не отринув…
И что-то потеряно,
что-то встречено,
И что-то сломала…
И даже… самого тихого
вечера
Тиха тишь мало!..»
1916. Август
Им. Бельск
Съеженная рябина
ржаво-красного тона…
Пальчиками голубика с нежной
фиолью налета…
И ворожба болота…
И колдовство затона…
И немота полета…
И крутизна уклона.
Мыши летучей, карей…
Месяца позолота…
А вдалеке – две скрипки,
арфы и виолончели,
И долгота антрактов, и в
долготе окарины,
Трели любви
соловьиной,
Палевые качели,
Pas голубой балерины,
Призраки Ботичелли
И нагота сплетенных
Ингрид и фейной Эльгрины.
1916. Август
Им. Бельск
Эльгрина уехала в гости
К подружке своей в
Копенгаген, –
И что на словах раньше
было,
Отныне уже на бумаге…
И в чарах изысканной
злости
И ревности пишет ей
Стэрлинг:
– А если бы я
полюбила
Палана не меньше, чем
стерлядь?
А если бы я целовала
Фиалки не меньше пионов?
А если бы я тяготела
К искусству – ты
слышишь? – шпионов?
Не crème des lilas*, а – oporto**,
А если бы я свое тело
Лелеяла только для
черта?!..
И то ли поет окарина,
И то ли летает сильфида,
И то ли у датского
порта –
Конверт, а в конверте –
обида.
Смеясь отвечает
Эльгрина:
«Целуй, если хочешь,
пионы,
И пей, если хочешь,
oporto
И даже попробуй в
шпионы…
Послушай, но это
забавно,
Немножко смешно и
наивно,
Но все-таки, о
дорогая! –
Так дивно! так дивно!
так дивно!
Так будь же всегда
своенравна,
Моя голубая голубка,
Но чтобы не смела другая
Познать тебя страстно и
глубко…»
1916. Август
Им. Бельск
__________
*Crème des lilas – ликер из сирени (фр.).
**Oporto – португальское
крепленое вино (порт.).
Графиня Крэлида Фиорлинг
Изящных искусств
министресса,
Под чьим
покровительством пресса
Познала тропичный расцвет,
Чье имя у критика в
горле
Спирает дыханье от
страха,
Звуча для него, точно
плаха,
Насущный издала декрет,
В котором она, между
прочим,
Редакторов всех
обезличив,
И «этих» и «тех» без
различья
В особый собрав комитет,
Успех комитету пророча,
Советовала объединиться
Мотивя, что у «единицы»
Достаточной выдержки
нет…
Открытое при
министерстве
Собранье всех вкусов и
взглядов
Отныне должно было рядом
Речей браковать и ценить
Труды находящихся «в
детстве
И старости литературы»,
Бездарное – до
корректуры! –
Порвало с читателем
нить…
Но то, что талантливо
было,
От знати имен не завися,
В печать отдавалось,
чтоб к выси
Неведомые имена
Взнести, –
поощренное жило!
Навеки исчезла обида…
Не правда ль, графиня
Крэлида
Была государству нужна?..
1916. Август
Им. Бельск
Когда у королевы выходит
новый томик
Изысканных сонетов,
кэнзелей и поэз,
Я замечал, что в
каждом доме
К нему настражен
интерес.
Идут ее поэзы десятками
изданий
И служат украшеньем
окниженных витрин,
Ее безумств, ее
мечтаний –
В стихах чаруйный
лабиринт…
Все критики, конечно, ей
курят фимиамы,
Как истые холопы, но
курят невпопад,
И нет для Ингрид
большей драмы,
Чем их рецензий
сладкий «пат»…
Прекрасные поэзы от их
похвал пошлеют,
Глупеют и мерзеют от
фальши их похвал,
И гневом и стыдом
алеет
Щек царских матовых
овал…
А те, кто посмелее, с
тенденцией «эсдеков»,
Бранить ее решались, но
тоже не умно.
Читая этих
«человеков»,
Царице все же хоть
смешно.
Однажды Ингрид Стэрлинг
(о, остроумья сила!)
Всем ядно отомстила – в
редакцию письмом,
В котором критиков
просила
Забыть «ее творений том».
«Не раз я разрешала
бранить меня печатно,
Но только беспристрастно
и лишь по существу.
А ваша лесть мне
неприятна:
Я тоже мыслю и живу…
Теперь я запрещаю всей
властью королевы
Рецензии о книгах моих
изготовлять:
Из вас бездарны те,
кто „левы“,
А „правых“ трудно
„олевлять“…
Еще одна причина
бессмыслицы рецензий:
Чтоб разбирать большое –
ах, надо быть большим!
Бездарь бездарна и при
цензе,
Талант бездарностью
душим!..
Чтоб отзыв
беспристрастный прочесть под псевдонимом
Пришлось бы мне поэзы
печатать, но зачем,
Когда трудом своим
любимым
Я дорога свободным
всем?
Да и сама всех лучше
себе я знаю цену:
Стихи мои прекрасны без
брани и похвал!
На сцену, молодежь, на
сцену!
Смелей! – успех
или провал!»
1916. Август
Им. Бельск
Поэзосолистка Ее
Светозарности речитативом
Читает ее сочиненья
лирично сопрано красивым.
Она происходит из
древней миррэльской фамилии графской,
Она выступает под
именем звучным – Балькис, девы Савской.
Поэзоконцерты с изящным
участием славной солистки
Всегда интересны, и
стильно проходят на фоне арфистки.
Хрустальная дикция и
фразировка, изыски-нюансы.
Она филигранно читает
газеллы, канцоны и стансы.
Слегка ледяная, с высокой
прической, и миниатюрна,
Она на эстраде
ажурно-сквозная, и все в ней ажурно!
Каштаново-бронзовы
волосы, губы – веселая алость.
Усталая в ней
шаловливость, иначе – шальная усталость.
И если завистливо
критика пишет умышленно злобно,
Соперниц не зная в
своих выступленьях, она бесподобна!
Сама королева ее
отличила, даруя солисткой:
Так что же ей зависть и
даже клакеры с наемной освисткой?
Она не боится, она
презирает всю фальшь рецензентов,
Ее ободряют, звуча так
литаврово, аплодисменты –
Ценителей истинных и
королевского дара, и – Савской,
Ах, с нею сравниться не
снилось актрисе, актрисе заправской!
1916. Август
Им. Бельск
Автомобиль Ваальяры
около виллы Эльгрины
Фыркая, остановился.
Выбежала Гарриэт:
«Милая! Вы ль не кстати? –
я получила кларет
Вашей возлюбленной
марки, да и паштет куриный,
Нашего повара
гордость, входит сегодня в обед…»
Но усмехнулась
актриса, строя сарказмную мину,
Тонко прищурила очи,
их направляя в лорнет,
И процедила сквозь
зубы: «Вкусный, конечно, обед,
Но Ваша светлость,
простите, из редикюля я выну
Крошечную
безделушку», – и заблестел пистолет!
Расхохоталась бравурно
маленькая принцесса, –
На призывающий хохот
вышла пантера, но «пиль!»
Сказано не было вовсе…
Взяв из вазетки кальвиль,
Четко сказала хозяйка:
«Мне – дать обедать, Агнесса,
А госпоже Ваальяре –
собственный автомобиль».
1916. Август
Им. Бельск
(«Ирис» Масканьи)
В королевском театре
Ваальяру рассматривая,
Королева прослушала год
не шедшую «Ирис».
Автор сам дирижировал,
А король игнорировал
Потому платья нового
помрачительный вырез.
Убаюканный тактами,
Развлекаемый
антрактами,
Проводимыми весело в
императорской ложе,
Был Масканья
блистательный
В настроеньи
мечтательном,
И Ее Светозарности было
солнечно тоже…
Королевскими просьбами
Привлеченная, гроздями
Бриллиантов сверкавшая,
в дверь вошла Ваальяра, –
Прима
колоратурная, –
Вся такая ажурная,
Как изыски Бердслеевы,
как bегсеusе'ы Годара
И блестя эполетами,
Бонбоньерку с
конфетами,
В виде Леды и Лебедя,
предлагает ей Эрик.
Ваальяра кокетничает,
А придворные
сплетничают –
Открыватели глупые
небывалых Америк…
Композитор
признательно,
Правда, очень
старательно,
Ей целует под веером
надушенную руку.
И король
комплиментами,
Загораясь моментами,
Угощает дающую крылья
каждому звуку.
Королевой же ласково
(Что там скрыто под
маскою?)
Ободряется пламная от
смущенья актриса.
И полна
благодарности, –
Дар Ее Светозарности
Примадонна пришпилила к
лифу ветку ириса.
1916. Август
Им. Бельск
Ингрид любит прогулки на
ореховом бриге,
Ежедневно пускаясь в
бирюзовые рейсы.
На корме – эдельвейсы,
И качалка, и книги.
Маллармэ и Сенкевич,
Пшибышевский и Стриндберг.
Шелковые закладки.
Переплет из сафьяна.
Как читает их пьяно
Фьолеглазая Ингрид!
Фьолеглазая Ингрид! Эти
взгляды – как сабли!
В них сердца утопали,
как любовные грузы…
И целуют медузы
Дно стальное кораблье.
Стаят злые акулы и
взлетают дельфины,
Но Ее Светозарность
замечталась в лонг-шезе
И читает в поэзе
Про былые Афины…
Или палевых писем
кружевные интриги
С королем, улыбаясь,
разбирает в шкатулке…
Ингрид любит прогулки
На ореховом бриге.
1916. Август
Им. Бельск
Баллад я раньше не
писал,
Но Ингрид филигранить
надо
То в изумруды, то в
опал, –
И вот о ней моя баллада.
Какая странная
услада –
Мечтать о ней, писать о
ней…
Миррэлия – подобье сада,
А я – миррэльский
соловей.
Дала однажды Ингрид бал.
Цвела вечерняя прохлада.
Фонтан, как сабли,
колебал
Сереброструи; винограда
Дурман для торжества
парада,
Легко кружился средь
гостей.
Я пел, и было сердце
радо,
Что я – миррэльский
соловей.
Взнеси, читатель, свой
фиал.
То, – возрожденная
Эллада,
И не Элладу ль ты искал
В бездревних дебрях
Петрограда?
Ну что же: вот тебе
награда:
Дарю тебе край светлых
фей.
Кто ты, читатель, знать
не надо,
А я – миррэльский
соловей.
В моей балладе мало
склада, –
В ней только трели из
ветвей…
И ты, быть может, ищешь
стада,
А я – миррэльский
соловей!..
1916. Август
Им. Бельск
Десятый день ее корвет
Плывет среди полярной
сини,
И нет все пристани, но
нет
На корабле ее – уныний.
Ах, в поиски какой
святыни
Она направила свой путь?
Ах, грезы о какой богине
Сжимают трепетную грудь?
Не прозвучал еще ответ,
Но неуверенных нет линий
В пути руля: сквозь
мрак, сквозь свет
Плывет корвет под плеск
– то линьий,
То осетровый, то
павлиний
Узорный ветер опахнуть
Спешит ее. Волшба Эриний
Сжимает трепетную грудь.
О королева! ты – поэт!
Источник ты среди
пустыни!
Твой чудодейный амулет
Хранит тебя средь бурь,
средь скиний…
На палубе сребреет иней
И голубеет он чуть-чуть…
Но вот мечты о милом
сыне
Сжимают трепетную грудь…
Забыть бы о ветрах, о
мине,
Корвет обратно
повернуть:
Ведь там весна!.. Она, в
жасмине,
Сжимает трепетную грудь.
1916. Август
Им. Бельск
Она катается верхом
Почти всегда ежевечерне.
Ее коня зовут конем
Совсем напрасно: он –
как серна!
И то вздымаясь
кордильерно,
И то почти прильнув к
земле,
Он мчит ее неимоверно,
И тонет бег коня во
мгле.
Бывает: Ингрид над
прудом
В лесу, где ветхая
таверна,
Коня придержит, и потом
Любуется собой венерно
В пруде, как в зеркале.
Конь мерно
И жарко дышит. На скале
Дозорит солнце – все ли
верно,
И тонет солнца ход во
мгле.
Стэк, оплетенный
серебром,
На миг взовьется, –
вздрогнув нервно,
Скакун несется ветерком.
И королева камамберно
Глумясь над крестиком из
Берна,
Глаз практикует на орле.
Ружье нацелено
примерно, –
И тонет лет орла во
мгле.
Душа – прозрачная
цистерна.
Почило солнце на челе.
И все-таки, как то ни
скверно,
Потонет жизнь ее во
мгле.
1916. Август
Им. Бельск
Эльисса бегает с пажом,
Гоняя шарики крокета.
О, паж, подстриженный
ежом,
И ты, о девушка-ракета!
Его глаза, глаза кокета,
Эльиссу ищут и хотят:
Ведь лето, наливное лето
Струит в юнцов любовный
яд.
Что делать юношам
вдвоем,
Раз из двоих, из этих –
эта
И этот налицо, причем
У каждого и кровь
согрета?..
Какого может ждать
ответа
Восторгов тела пьяный
ряд,
Когда один намек запрета
Струит в юнцов любовный
яд.
Мигнула молния, и гром
Прогрохотал задорно
где-то,
И лес прикинулся шатром…
Они в шатре. Она
раздета.
Ее рука к дождю воздета.
А дождь, как некий
водопад,
Глуша, что мною
недопето,
Струит в юнцов любовный
яд.
Маркизы Инетро карета
Свезла промокшую назад,
Паж вновь при помощи
сонета
Струит в нее любовный
яд.
1916. Август
Им. Бельск
«Баллада Рэдингской
тюрьмы» –
Аккорд трагический
Оскара.
За фейерверком
кутерьмы –
Она прощение и кара.
Подбитое крыло Икара…
Обрушившийся Вавилон…
Восторг запретов
Гримуара…
И он все тот же, да не
он.
Что значат сильные умы
И вся окрылость их
удара?
Не видеть лета средь
зимы,
Из моря не извлечь
пожара,
Не нежить зайцу ягуара,
Не опрокинуть небосклон.
Один ли был? Была ли
пара?
Но он все тот же, да не
он.
Свет мира есть частица
тьмы
И тьмы губительная чара…
Зло сулемы! сумы! чумы!
Лилит, Годива и Тамара,
Ах, кто из вас не
угнетен?..
Монах надел мундир
гусара,
И он все тот же, да не
он.
В Уайльде есть черты
Эмара,
Уайльд в Эмаре отражен…
Так пой же, пой же,
Ваальяра,
Что он все тот же, да не
он!
1916. Август
Им. Бельск
У Юнии Биантро
Совсем левкоевая шейка.
Смакует triple sec
Couantreu
Весь день изыскная
миррэлька.
Вокруг
весна-душистовейка,
Просоловьенная луна;
Мечта о принце,
грезогрейка,
И голубая пелена…
Как смотрит Юния остро
На вешний пир и, точно
змейка,
На солнце греется
пестро,
И манит вдаль ее
аллейка.
Смутить попробуй-ка,
посмей-ка!
Она весенне-влюблена…
Вокруг весна,
улыбногрейка
И голубая пелена…
Ночей весенних серебро,
Тумана легкая фланелька
И листьев пальмовых перо
Грудь нежат ласково и
клейко…
Весна, природовая
швейка,
Луг рядит в тогу изо
льна…
А там, над озером,
скамейка
И голубая пелена…
Служанка, бронзная
корейка,
В ее мечты вовлечена…
И тает в грезах
корифейка,
Как голубая пелена…
1917. Февраль
Харьков
Мне ярко грезится река,
Как будто вся из
малахита…
Она прозрачна и легка.
Река – мечта! Река –
Пахита!
В ней отразились облака,
Лучисто звезды утонули.
Она извивна и
узка, –
И музыка в прохладном
гуле…
Эльгрины нежная рука
Ведет в страну, что не
забыта,
По крайней мере здесь, пока…
О ты: восторг речного
быта!
Твоя свобода широка,
И пламя есть в твоем
разгуле,
Есть ненюфары для венка,
И музыка в прохладном
гуле…
Для молодого старика
Природа, не родясь,
убита…
Но для меня, чья мысль
тонка,
Чье сердце пламени
раскрыто,
Как хороша, как глубока
Мечта о феврале в июле,
Цветов душистая тоска
И музыка в прохладном
гуле…
И если вы, спустя века,
Балладу эту проглянули,
Сказали: «Каждая строка
Здесь – музыка в
прохладном гуле…»
1917. Февраль
Харьков
Эльгрина смотрит на
закат;
В закате – пренье
абрикоса,
У ног ее – надречный
скат, –
Головокружно у откоса.
А солнце, улыбаясь косо,
Закатывается на лес.
Эльгрина распускает косы
И тихо шепчет: «День
исчез»…
А день угасший был так
злат!
Мужали крылья
альбатроса!
И бился на море фрегат,
Как бьется сердце у
матроса.
Казалось, не было
вопроса
Ни у земли, ни у небес.
Эльгрина курит папиросу,
И вот дымок ее исчез…
Ее глаза – сплошной
агат;
Ее душа летит в льяносы;
В устах ее созрел
гранат;
Наги плеча и ноги босы;
На наготе сверкают росы,
Мечта – орлу наперерез;
Эльгрина жадно пьет
кокосы,
И вот их млечный сок
исчез…
Вокруг кружатся
златоосы.
В природе – колыханье
месс.
Она пускает в ход
колеса, –
И вот велосипед исчез…
1917. Февраль
Харьков
О ты, Миррэлия
моя! –
Полустрана, полувиденье!
В тебе лишь ощущаю я
Земли небесное волненье…
Тобою грезить упоенье:
Ты – лучший сон из снов
земли,
И ты эмблема
наслажденья, –
Не оттого ль, что ты
вдали?
Благословенные края,
Где неизживные мгновенья,
Где цветны трели
соловья,
Где соловейчаты
растенья!
Земли эдемские селенья,
К вам окрыляю корабли!
Но это страстное
влеченье –
Не оттого ль, что ты
вдали?
Да, не любить тебя
нельзя,
Как жизнь, как май, как
вдохновенье!
К тебе по лилиям стезя,
В тебе от зла и смут
забвенье;
В тебе от будней
исцеленье, –
Внемли мечте моей,
внемли!
Я верю – примешь ты
моленье, –
Не оттого ль, что ты
вдали?..
Уже конец стихотворенью,
А строфы только
расцвели.
И веет от стихов
сиренью –
Не оттого ль, что ты
вдали?!.
1917. Февраль
Харьков
Любовь! каких-нибудь
пять букв!
Всего две гласных, три
согласных!
Но сколько в этом слове
мук,
Чувств вечно-новых и
прекрасных!
Чувств тихо-нежных,
бурно-страстных,
Чувств, зажигающих в нас
кровь,
Чувств радостных и чувств
несчастных
Под общим именем
«любовь».
Любовь! какой чаруйный
звук!
Букет цветов с избытком
красных…
Волшба сплетенных в
страсти рук,
И фейерверки слов
напрасных…
Аэропланы чувств
опасных,
Паденья, рвы и взлеты
вновь,
Все то, что в образах
неясных –
Под общим именем
«любовь».
Любовь! как дед
когда-то, внук
Тебя же в признаках
компасных
Найдет, усилив сердца
стук,
В полях, среди цветов
атласных,
В горах, среди ветров
ужасных,
Везде найдет, вздымая
бровь,
Тебя, кто брезжит в днях
ненастных
Под общим именем
«любовь».
Любовь! Как мало душ,
согласных,
С тобой познавших
счастья новь!
Но сколько гибелей
злосчастных
Под общим именем
«любовь».
1917. Февраль
Харьков
Экспресс уходит за фиорд
По вторникам в двадцать
четыре.
Торопится приезжий лорд
Увидеть вновь морские
шири.
Сияижа нет лучше в мире,
Но все же надо в
Ливерпуль…
Когда нас ждут счета и
гири,
Нас мало трогает июль…
Гимнастикой своею горд,
Все струны на душевной
лире
Давно порвав, стремится
в порт
Культурный лорд, и на
«Вампире»
В каюткомпаньевом
empire'e,
Плывет на родину.
«Буль-буль»,
Журчит вода вином на
пире:
Ее не трогает июль.
Смотря, как бьет волна о
борт,
О паюсной икре, о сыре
Мечтает лорд и – что за
черт! –
Об ананасовом пломбире…
Как рыцарь дамы на
турнире,
Кивает нежно банке муль,
Но в небе, в золотой
порфире,
Его не трогает июль…
Спит солнце в моревом
имбире,
Уже к земле направлен
руль;
Лишь дома в горничной
Эльвире
Милорда трогает июль…
1917. Февраль
Харьков
Яхта Ингрид из розовых
досок груш комфортабельна,
Ренессансно отделана и
шелками, и бронзою.
Безобидная внешностью,
артиллерией грозная,
Стрельчатая – как
ласточка, как порыв – монстриозная,
Просто вилла плавучая,
но постройки корабельной.
Королева название ей
дала поэтичное:
«Звон весеннего
ландыша» – правда, чуть элегичное?
Яхта Ингрид из розовых
досок груш комфортабельна
И эффектна при месяце,
если волны коричневы
С темно-крэмной
каемкою, лучиками ограбельной.
Если небо затучено, и
титаново-сабельный
Путь сапфирно-излуненный
обозначится нá море,
Яхта вплавь
снаряжается, и, в щебечущем юморе,
Королева готовится к
путешествию пó морю
В быстрой яхте из
розовых досок груш комфортабельной.
1916. Сентябрь
Им. Бельск
В ее будуаре так много
нарциссов,
Китайских фонариков
радуга светов
И ярких маркизов, и юных
поэтов,
Сплетающих Ингрид
гирлянды сонетов,
И аплодисментов, и пауз,
и бисов!
И знойных мечтаний, и
чувств упоенных,
Желаний фривольных, и
фраз окрыленных –
В ее будуаре, в лученье
нарциссов,
Так много, так много… И
взглядов влюбленных
Весенних поэтов и пылких
маркизов.
И фрейлина царья,
принцесса Эльисса,
Жене моей как-то в
интимной беседе
Поведала нечто о знатной
милэди
И пылко влюбленном в нее
правоведе,
Не то… в будуаре, где
много нарциссов.
1916. Август
Им. Бельск
Федору Сологубу
Однажды приехала к
Ингрид Ортруда
С Танкредом и Арфой на
легком корвете.
В те дни безбоязно
дышалось на свете.
Войной европейской
пугались лишь дети.
Итак, на корвете из дали.
Оттуда.
Представила гостья
царице Танкреда,
Чье имя для женщин
звучало – победа! –
Зачем же приехала к
Ингрид Ортруда?
Да так: отдохнуть от
интриг, как от бреда,
Взять моря и соли его
изумруда.
О, чудное диво! О,
дивное чудо! –
Миррэлия сходна с ее
островами!
Она ей рассказана
странными снами!
«Вы с нами», –
сказалось. Ответила: «С вами…»
Так вот как приехала к
Ингрид Ортруда!
1916. Август
Им. Бельск
Ингрид ходит мечтанно
над рекою форелью.
Так лимоново небо!
Гоноболь так лилов!
Чем безудержней грезы,
тем ничтожней улов.
За олесенным кряжем
глухи трубы ослов.
Перетрелиться ветер
любит с нежной свирелью.
Все здесь
северно-блекло. Все здесь красочно-южно.
Здесь лианы к березам
приникают окружно.
Ингрид видит победно: за
рекою форелью
Плодоносные горы встали
головокружно,
Где ольха с тамариндом,
где банан рядом с елью.
Одновременно место и
тоске, и веселью!
Одновременно север и
тропический юг!
Одновременно музыка и
самума, и вьюг.
Упоенно впивая
очарованный круг,
Ингрид плачет экстазно
над рекою форелью.
1917. Февраль
Харьков
Какая в сердце печаль!..
Никто, никто не идет…
Душа уже не цветет…
Весна уже не поет…
Уже никого не жаль…
Заплакать – ни капли
слез…
Загрезить – ни грозди
грез…
О злая сердца печаль!
Стынет в устах вопрос…
Снежеет, ледеет даль…
Июль это иль февраль?
Ночь или яркий день?
Цветет ли опять сирень?
Думать об этом лень:
Немая в сердце печаль…
1917. Февраль
Харьков
Букет незабудок был
брошен небрежно
На письменном розовом
дамском столе…
Покинуто было хозяйкой
шалэ,
И солнце блистало в
оконном стекле
Прощально и нежно.
У окон гостиной сох
горько миндаль.
Эльгриной, уплывшей в
исконную даль,
Букет незабудок был
брошен небрежно
В ее кабинете; в
гостиной рояль
Вздыхал так элежно…
Струнец благородный, он
слушал прилежно,
Как плакал букет
бирюзовых цветов,
И вторить букету рояль
был готов,
И клавишил – это ль не
песня без слов? –
«Был брошен небрежно…»
1917. Февраль
Харьков
Уже в жасминах трелят
соловьи,
Уже журчат лобзания в
жасмине,
И фимиамы курятся богине;
И пышут вновь в
весеневом кармине
Уста твои!
Уста твои – чаруйные
новеллы!
Душист их пыл, и
всплески их так смелы,
И так в жасмине трелят
соловьи,
Что поцелуи вальсом из –
«Мирэллы» –
Скользят в крови.
На! одурмань! замучай!
упои!
Испчель, изжаль кипящими
устами!
Да взветрит над
жасминными кустами
Царица Страсть бушующее
пламя,
Пока в жасмине трелят
соловьи!
1917. Февраль
Харьков
Я – Сольвейг полярная,
блондинка печальная,
С глазами газельными,
слегка удивленными,
Во все неземное безумно
влюбленными,
Земным оскорбленными,
земным удивленными…
В устах – окрыленная
улыбка коральная.
Приди же, мой ласковый,
любовью волнуемый!
Приди, мною грежемый,
душою взыскуемый!
Я, Сольвейг полярная,
блондинка печальная,
Привечу далекого, прильну
поцелуйно,
Вопью в гостя милого
уста свои жальные!
Так сбудется ж,
несбывная мечта моя дальняя!
Блесни упоение, хотя б
мимолетное, –
Мое бирюзовое! Мое
беззаботное!
К бесплотному юноше
льнет дева бесплотная –
Я – Сольвейг полярная,
блондинка печальная!
1917. Февраль
Харьков
На улицах светлого
города
Со свитою и с королем
И просто, и вместе с тем
гордо,
Встречается Ингрид
пешком.
И с нею друзья
неизменные –
Курсистки, студенты,
военные.
Всем очень легко, очень
весело,
Смущенье навеки исчезло,
Идет под бряцание шпор
Свободный и вежливый
спор;
Но в тоне Ее
Светозарности
Не слышно у них
фамильярности.
Бывают на выставках, в
опере,
То все отправляются к
кобре
И кормят ручную змею,
Сливаясь в большую
семью.
И губы искусаны до крови
В каком-нибудь
кинематографе.
А то на вечерках
студенчества
Царица впадала в
младенчество,
Принявши ребяческий вид,
Шалит, неунятно шалит!
Тогда берегись
философия:
Ты всех приведешь к
катастрофе…
Заходит ко всем она
запросто.
Пьет чай, помогает всем
часто,
Готовая снять с себя
брошь, –
И ценит ее молодежь.
Пред царскою кофточкой
ситцевой
Трепещет одна лишь
полиция!..
1916. Сентябрь
Им. Бельск
– Мама, милая
мамочка,
Скоро ль будет война?
– Что с тобой, моя
девочка?
Может быть, ты больна?
– Все соседи
сражаются,
Не воюем лишь мы.
– Но у нас, слава
господу,
Все здоровы умы.
– Почему нас не
трогают?
Не пленят почему?
– Потому что
Миррэлия
Не видна никому…
– Почему ж наша
родина
Никому не видна?
– Потому что
вселенная
Нам с тобой не нужна…
– Мама, милая
мамочка,
Плачет сердце мое…
– Различай, моя
девочка,
От чужого свое…
– Ну, а что
окружает нас?
Кто ближайший сосед?
– Кроме звезд и
Миррэлии
Ничего в мире нет!
1916. 19 сентября
Им. Бельск
Не вовлечет никто меня в
войну:
Моя страна для радости
народа.
Я свято чту и свет и
тишину.
Мой лучший друг – страны
моей свобода.
И в красный цвет зеленую
весну
Не превращу, любя тебя,
природа.
Ответь же мне, любимая
природа,
Ты слышала ль про
красную войну?
И разве ты отдашь свою
весну,
Сотканую для радости
народа,
Рабыне смерти, ты, чей
герб – свобода
И в красную войдешь ли
тишину.
Я не устану славить
тишину,
Не смерти тишину, –
твою, природа, –
Спокойной жизни! Гордая
свобода
Моей страны пускай
клеймит войну
И пусть сердца
свободного народа
Впивают жизнь – цветущую
весну.
Прочувствовать и оберечь
весну,
Ее полей святую
тишину –
Счастливый долг
счастливого народа.
Ему за то признательна
природа,
Клеймящая позорную
войну,
И бережет такой народ
свобода.
Прекрасная и мудрая
свобода!
Быть может, ты взлелеяла
весну?
Быть может, ты впустила
тишину?
Быть может, ты
отторгнула войну?
И не тобой ли, дивная
природа
Дарована для доброго
народа?
Для многолетья доброго
народа,
Для управленья твоего,
свобода,
Для процветанья твоего,
природа,
Я, королева, воспою
весну,
Ее сирень и блеск, и
тишину,
И свой народ не вовлеку
в войну!
1916. Август
Им. Бельск