ДИФИРАМБ
Почему не
брать от жизни все, что она дает.
Генрик Ибсен
Цветов! огня! вина и
кастаньет!
Пусть блещет «да»! Пусть
онемеет «нет»!
Пусть рассмеется
дерзновенное!
Живи, пока живешь.
Спеши, спеши
Любить, ловить
мгновенное!
Пусть жизнь за счастье
сдачи даст гроши, –
Что толку в том, когда –
все тленное?!
Пой! хохочи! танцуй!
смеши!
Воспламенись! всех жги!
и сам гори!
Сгори! – что там
беречь?!
Рискуй! рубись! выигрывай
пари!
В свой фаэтон сумей
момент запрячь!
Сверкай мечом! орлом
пари!
Бери!!.
1909. Июль
Я десять месяцев мечтаю,
А два живу и пью
вино, –
Тогда для всех я
пропадаю,
Но – где и как – не все
ль равно!
Как лютик, упоенный
лютней, –
Я человек не из людей…
И, право, как-то жить
уютней
С идеей: пить из-за
идей.
1909. Март
Мы живем, точно в сне
неразгаданном,
На одной из удобных
планет…
Много есть, чего вовсе
не надо нам,
А того, что нам хочется,
нет…
1909
Мой монастырь – не в
сводах камня,
Не на далеких
островах, –
В устоях духа нерушимых,
В идее: жизнь земная –
прах.
Мой монастырь – не в
песнопеньях,
Не в облегчении
молитв, –
В делах, где принцип
справедливость,
В непониманьи смысла
битв.
Мой монастырь – не в
истязаньи
Бездушной плоти, –
в грезе вширь,
В неверии в бессмертье
ада
И в вере в Рай – мой
монастырь.
1907
Глупец и трус способны
жизнь любить:
Кто понял жизнь – тому
надежды нет.
Но я живу и даже жажду
жить,
Хотя и жду вседневно
новых бед.
Я жизнь люблю, хотя не
верю ей, –
Она не даст ни счастья,
ни любви.
Приди же, смерть, приди
ко мне скорей,
Чтоб я не ждал, и сразу
все порви…
1909. Октябрь
М. И. Кокорину
Велика земля наша
славная,
Да нет места в ней
сердцу доброму:
Вся пороками позасыпана,
Все цветущее
позагублено.
А и дадено добру молодцу
Много-множество
добродетелей.
А и ум-то есть, точно
молынья,
А и сердце есть, будто
солнышко,
И пригож-то он, ровно
царский сын,
И хорош-то он, словно
ангельчик.
Да не дадено, знать,
большой казны,
И пуста мошна, что лес
осенью,
А зато не знать ему
радости
И прожить всю жизнь
прозябаючи…
1909. Август
Мыза Ивановка
Я не живу душой на
свете,
Хотя реально в нем живу;
Но где мой край, где
шири эти, –
Я вам навряд ли назову.
Мне непонятна жизнь
земная,
Темна, ненужна и гадка;
Зачем мне жить – не
понимаю:
Я здесь без чувств, без
языка…
Ведь жизнь души моей – в
пространстве,
Ни на земле, ни на луне,
Ни в миге и ни в
постоянстве,
Но царства злобного –
извне.
1909
Я речь держу… Да
слушает, кто хочет! –
Черствеет с каждым днем
суровый мир.
Порок гремит, сверкает и
грохочет.
Он – бог земли! Он –
мировой кумир!
Я речь держу… Да
слушает, кто может! –
Искусство попирается
стопой.
Его огонь болотный мрак
тревожит,
Его огонь ослаб перед
толпой.
Я речь держу… Да
слушает, кто верит! –
Настанет день –
искусство станет звук:
Никто значенья строго не
измерит,
И, может быть, никто не
примет мук.
Я речь держу… Да
слушает, кто близок! –
Настанет день, день
эпилога чувств.
Тот день убьет (зачем же
он так низок?)
Вселенную – искусство из
искусств!
1909. Июнь
Мыза Ивановка
Уделом поэта
И было, и
будет – страданье.
Мирра Лохвицкая
И помни: от
века из терний
Поэта
заветный венок.
Валерий Брюсов
Мой смех ответом
суждений язве!
Поэт сознаньем себя
велик!
Вы, судьи, – кто
вы? вы боги разве,
Что вам доступен небес
язык?
Когда кто видел, чтоб к
солнцу совы
Свой обращали полночный
взор?
Когда кто слышал, что
песни зовы
Дороже людям, чем шумный
вздор?
О вы, слепые земли
пигмеи,
Что вам до звуков святой
трубы! –
В безмозглой злобе –
всегда вы змеи.
В убогом гневе – всегда
рабы.
Смешон и жалок поэт,
доступный
Толпе презренной и
зверски злой,
Толпе бездарной, толпе
преступной, –
Развенчан гений ее
хвалой.
Но славен ясно, но
славен вечно
Певец, желанный душе
певца.
Кто чует смутно, кто жив
сердечно –
Тому пою я с зарей лица.
1909. Апрель
Все – Пушкины, все – Гете,
все – Шекспиры.
Направо, влево, сзади,
впереди…
Но большинство из
лириков – без лиры,
И песни их звучат не из
груди…
Все ремесло, безвкусие и
фокус,
Ни острых рифм, ни
дерзостных мазков!
И у меня на «фокус»
рифма – «флокус»,
А стиль других – стиль
штопаных носков.
Изношены, истрепаны,
банальны
Теперь стихи, как авторы
стихов.
Лубочно вдохновенны и
подвальны
Их головы – без нужного
голов.
Титаны – все, а вместе с
тем – все крохи,
Швейцар, столяр,
извозчик и купец –
Все, все поют, смеша,
как скоморохи,
Гадливость вызывая, как
скопец.
И хочется мне крикнуть
миллионам
Бездарностей, взращенных
в кабаке:
«Приличней быть в
фуражке почтальоном,
Чем лириком в дурацком
колпаке».
1909. Июнь
Мыза Ивановка
Вы, те, что носите на
плечах мертвый шар,
Наполненный Бог весть
какой ничтожной дрянью,
Сумели ли бы вы зажечь в
себе пожар
Такой, как я зажег за
недоступной гранью?
Вы, те, что учитесь,
чтоб ничего не знать,
Вы, незнакомые с
восторгом восприятья,
Вы, пролетарии и
блещущая знать,
Я вас не допущу до
нового распятья.
Все светозарное в вас
пробуждает злость, –
Будь это Сам Господь или
поэта строфы.
Но помните одно: забит
последний гвоздь,
Что кован для
Креста, – и нет второй Голгофы!
1909. Июнь
Мыза Ивановка
Мой стих – пощечина
Условиям земли.
Чья мысль отточена,
Внемли!
Эй вы, иуды-братья,
Сжигайте песнь мою:
Всему проклятья
Пою!..
1909. Июнь
Мыза Ивановка
Солнце – мой щит от
ночного щемящего ужаса.
Я прибегаю ко власти
Высоких Защит.
С первым лучом да
отпрянет злой дух, разоружася.
И да слепит его очи мой
солнечный щит.
Скроется ночь, омертвив
беспокойные шорохи,
Тайны свои захватив для
грядущей сестры…
Тайна ночей – не огонь
ли в чуть тлеющем порохе?
Взоры ночей не цветами
ли гроба пестры?
Ночи безумны, и нас
призывают к безумию…
Старое здание молит,
клянет и трещит…
Мечется сердце, а мысль
непогоды угрюмее…
Что бы и было, когда бы
не солнце, мой щит…
1909
Ты знаешь
край, где все обильем дышит?
Гр. А. К. Толстой
…А знаешь край, где
хижины убоги,
Где голод шлет людей на
тяжкий грех,
Где вечно скорбь, где
лица вечно строги,
Где отзвучал давно
здоровый смех,
И где ни школ, ни
доктора, ни книги,
Но где – вино, убийство
и… вериги?…
1907
Параллель
Борец за благоденствие
страны
Жизнь отдает, не зная
колебанья,
Но зная хорошо, что
суждены
Ему, герою, муки и
страданья.
С презрением смотря на
палачей,
С улыбкою на эшафот он
всходит,
Но ясен смысл смеющихся
очей:
– Все кончено, а
солнце вновь восходит.
Так героиня, знавшая
сердец,
В нее влюбленных, силу,
ад и пламя,
Почувствовав, что всем
мечтам конец,
На море смотрит
грустными глазами.
Блестящий, яркий
солнечный восход
Ее на размышления
наводит.
Она твердит, смотря на
лоно вод:
– Все кончено, а
солнце вновь восходит.
1906
Посв. А. Н. Иерусалимскому
Из сел иди, из рощ иди
К широкой лобной
площади,
Печальный, сирый люд.
Кричи во всеуслышанье:
«Для праздника
Воздвиженья
Погибнет тот, кто
лют».
Пред ним, судьею
праведным,
И Тем, Кто мудро правит
им,
Разлей, как море, скорбь:
Пусть гибнет
безрассудное!..
Святится место судное!
Спины, народ, не
горбь!
Сегодня крест
страдальческий, –
Как эпилог
скитальческий, –
Во храме водружен;
Поставьте ж крест
забвения
Вы, цепи жизни звения,
Толпа мужей и жен.
Поставьте в душах любящих
Вы, легионы в рубищах,
Своим невзгодам крест;
Прощеньем награжденные,
Живые, возрожденные,
Заполните окрест!
1909
Рыцарям честным идейного
мужества,
Всем за свободу
свершившим чудесное,
Павшим со славой за дело
содружества –
Царство небесное.
Верным и любящим
гражданам нации,
Объединенным могилою
тесною,
Детям сознательным
цивилизации –
Царство небесное.
Всем закаленным в
стремлении пламени,
Всем, испытавшим мучения
крестные,
Витязям доблестным
честного знамени –
Царство небесное.
Вечная слава героям
несдавшимся!
Вечная память и имя
известное!
Всем потрудившимся, всем
исстрадавшимся
Царство небесное.
1909
Символ
Человек, заковавший
свой разум
В строгих принципов духа
кольчугу,
Этим к небу возносится
разом,
Примыкая к почетному
кругу.
Взявши меч
справедливости в руки,
Что гимнастикой развиты
веры,
Он идет под штандартом
науки
Показать нам отваги
примеры.
Ждет его не один уже
недруг:
Смотришь, Ложь подползает
ехидной,
То Соблазн на ретивом
коне вдруг
Пристает к нему с речью
бесстыдной.
Не смущается
доблестный витязь,
На удар отвечает ударом,
Грозно кличет: «с пути
расступитесь!»
И глаза его пышут
пожаром.
Наказуя гордыней
объятых,
Он – смиренных и правых
защита.
Сердце светлое спрятано
в латах,
И душа в них великая
скрыта.
Да, мечи из
божественных кузниц
Обладают могучею силой
И, свободными делая
узниц,
Палачам угрожают
могилой.
1907
Небо грустно и сиренево,
Как моих мечтаний фон.
Вновь дыханием осеннего
Ветра парус оживлен.
…Вóды сильны, вóды зéлены,
Как идейные юнцы:
Непонятны гор расщелины
Волнам, словно нам –
отцы.
Уговоры ветра ласковы,
Он волнует, манит ввысь,
И, кипучие, от ласки вы
Речки-мамы отреклись.
Вы бушуете, взволнованы
Светозарною мечтой,
Тайной мыслью
околдованы,
Вызывая все на бой.
И песок, и камни с
рыбами
Вы кидаете, грозя
Уничтожить, их ушибами
Награждая и разя.
Все могучими
расстреляно!..
Уважая смелый риск,
Вы в гранитные расщелины
Шлете бездну светлых
брызг.
Разукрашенный сединами
Возмущается утес
И с другими исполинами
Шлет в ответ огонь
угроз.
Вы смеетесь, волны
белые,
Над угрозой стариков
И, отважные и смелые,
Шлете брызги вновь и
вновь.
Но как дряхлые расщелины
Не опасны для воды, –
Так и брызги, что
нацелены
В них, – бесцельны
и пусты.
1907
(интуитивный этюд)
Человек в немом общеньи
С духом мертвого
бессмертным –
В вечном перевоплощеньи,
В восприятии инертном.
Дух проходит много
стадий,
Совершенствуясь величьем;
Только в высшем он
разряде
Будет одарен безличьем.
Все земные оболочки
Только временны и тленны
И нужны для проволочки
Достиженья неизменно.
Интуитивностью слуха
Я вдаюсь в
предположенье –
Совершенствованья духа
До известного мгновенья;
Дух достиг культурной
точки,
Предназначенной судьбою,
И, уйдя из оболочки,
Кончил навсегда с
землею;
В этом – Рай, –
души победа;
В чем же ад, –
вопрос уместный:
Не испытанные ль беды
В оболочке бренной
тесной?
Этим рушу ада вечность:
Ад – в искании предела
Перехода в бесконечность
Пред последней смертью
тела;
Мне твердят инстинкты
слуха:
Злые духи есть явленье
Совершенствованья духа
В формах перевоплощенья.
Резюмирую: нет злобы
В окончательном пределе,
И живет она особо
Только в воплощенном
теле,
Да в моменты перехода;
Солнце правды
торжествует,
С голубого небосвода
Нас надеждою дарует.
Рай – в конечном
достиженьи
Духом вечного безличья,
В бестелесном воплощеньи
Совершенного величья.
1907
(рефрены)
1
Тайна смерти непонятна
Для больших умов;
Разгадать, – мы,
вероятно,
Не имеем слов.
Мне догадка шепчет
внятно:
«Верь моим словам:
Непонятное – понятно,
Но не здесь, а Там».
2
Мысль работает тревожно:
«Жил, всю жизнь греша,
И тебе навряд ли можно
Рая ждать, душа».
Друг, твое сомненье
ложно;
Верь моим словам:
«Невозможное возможно,
Но не здесь, а Там».
3
Жил ты с другом
беззаботно,
Гимны пел судьбе;
Друг любимый безотчетно
Жертвой пал в борьбе.
Дружий дух ушел обратно
Словно фимиам…
«Невозвратное –
возвратно,
Но не здесь, а Там».
1907
Как смеют хоронить
утром, когда на небе солнце?
Как смеют ковать цепи,
когда не скован венец?
Как смеют срывать розу,
когда она благоухает?
Как смеют бросать
женщину, когда она полна любви?
Как смеют пить воду,
когда в воде падаль?
Как смеют улыбаться,
когда существует скорбь?
Как смеют надеяться,
когда есть разочарованье?
Как смеют жить, когда
жизни нет?!..
1910. Август
Мы помолимся, когда
придем на вынос:
Господи! Спаси нас,
Господи, спаси нас!
И подумаем, склоняясь
над могилой:
Господи! Помилуй,
Господи, помилуй!
И о жизни мы помыслим в
нашем тайном:
Господи! Подай нам,
Господи, подай нам!..
1910. Июнь
Лишь гении доступны для
толпы!
Но ведь не все же гении
– поэты?!
Не изменяй намеченной
тропы
И помни: кто, зачем и
где ты.
Не пой толпе! Ни для
кого не пой!
Для песни пой, не
размышляя – кстати ль!..
Пусть песнь твоя –
мгновенья звук пустой, –
Поверь, найдется
почитатель.
Пусть индивидума клеймит
толпа:
Она груба, дика, она –
невежда.
Не льсти же ей: лесть –
счастье для раба,
А у тебя – в цари
надежда…
1907
День 20 ноября 1907 г.
В северном
небе играют огни,
Вечную жизнь
возвещают они.
Мирра Лохвицкая
На пустынной дороге, у
старой часовни,
Где старушка-зима в
белой шубе брела,
Где скрипучий мороз
забирался под дровни, –
Наша первая встреча,
учитель, была.
Кротко встретились мы.
Как-то ласково молча,
Мы с тобою пошли в твой
приветливый дом.
Отчего эта песня далекая
волчья,
Что скучала тогда, мне
звучала потом?
Отчего, отчего эти
бледные блики
Той особой луны не
погасли теперь?
Отчего так близки, так
безмерно велики
Этот дом, этот сад, эти
сени и дверь?
Всею гаммою чувств, всей
душою порывной
Я отдался тебе в
незабвенную ночь,
Преклонясь перед скорбью
твоей беспрерывной, –
И, – спасибо
тебе, – ты не гнал меня прочь.
Гениальный поэт –
вдохновенный психолог
И провидец людей с их
бездушием душ,
Ты взглянул на меня… Был
и грозен и долог
Твой внимательный
взгляд. Мне лукавить к чему ж? –
Я, смутясь, трепетал под
невиданным взглядом.
Вдруг ты взял – точно
солнце, сверкая лицом!
Ты мне мысль подарил
бесконечным нарядом,
Ты мне душу объял
неразрывным кольцом.
Мой учитель и друг! мой
отец и владетель!
Пусть же сердце играет и
бьется во мне!
Я к тебе сохраню, –
это видит Спаситель! –
И любовь, и восторг в
непробуженном сне!
1909. Март
(Один из вечеров у поэта)
Мигая, лампа освещала,
Как ландыш, чистые
листы.
Лицо поэта озаряла
Улыбка ласковой мечты.
Я, углубляясь в
воплощенья
Его измученной души,
Слыхал, как сердце в
упоенье
Мне пело: «Стихни… не
дыши…»
С миражем в вдохновенном
взгляде
Я аромат элегий пил.
Дышало маем от тетради,
Сиренью пахло от чернил!
Как много разных
ощущений
Я в этот вечер восприял:
Страданий, бодрости, стремлений,
Поверив снова в идеал.
И в пору зимнюю пахнуло
На нас вдруг раннею
весной.
Поэт молчал, жена
вздохнула,
Тоскливо пробил час
ночной.
1907
Памяти Мирры Лохвицкой
Не слышу больше я песен
страстных,
Горячих песен, любовных
песен,
Не вижу взоров ее
прекрасных,
И мир печален, и сер, и
тесен.
Темнеет небо, и вянут
розы;
Тоска мне сердце щемит
уныло;
Сгубили юность певицы
грозы,
Ее толкнули они в
могилу.
В могиле дева – певица
страсти.
Как иронична, жестока
фраза!
И сердце рвется мое на
части:
Как это скоро! как это
сразу!..
О, как контрастно звучат
два слова:
Смерть – замерзанье, а
страсть – кипенье.
Уж не услышу я песен
снова,
Не зарыдаю от
вдохновенья.
Но что свершилось, то
безвозвратно…
Порвались струны,
умолкла лира…
Так спи ж спокойно: ты
нам понятна,
Певица страсти горячей,
Мирра.
1909
Под стрекотанье ярких
мандолин
Цвела мечта, моя
фата-моргана.
Балькис, Мадлэн,
Мирэлла, Вандэлин
Проплыли в даль – как
бархат струн органа.
А вот еще – Луиза и
Мюргит,
Лилит, Робер, Агнеса,
Сандрильона…
У палевых, олуненных
ракит
Они стеклись ко мне для
котильона.
Но подожди, чей призрак
это? Тих
Спокойный шаг в
безмолвии долины.
В его очах поет
ключистый стих
И заглушает стрекот
мандолины.
Средь призраков
нетленной красоты, –
Ты, автор их, прекраснее
всех – ты.
1909. Сентябрь
…И будет дух
мой над тобой
Витать на
крыльях голубиных.
М. Лохвицкая
Помилуй, Господи,
Всесветлый Боже,
Царицу грез моих, Твою
рабу,
И освяти ее могилы ложе,
И упокой ее в ея гробу…
И вознеси ее святую
душу,
Великий Господи, в
пречистый Рай…
А если я, Твой раб,
любовь нарушу,
Своею милостью меня
карай.
Даруй страдалице –
любимой, милой –
Познать величие Твоих
щедрот…
Господь, укрой ее!
Господь, помилуй!
Услышь, о Господи, мой
грешный рот…
Услышь мольбу мою, и,
веру множа
В Твое сияние, внемли
рабу:
Помилуй, Господи,
Всесильный Боже,
Мою владычицу, –
Твою рабу!
1910. Март
Посвящается Льву Толстому
Сын мира – он, и мира он
– отец.
Гигантское светило правды
славной.
Литературы властелин
державный.
Добра – скрижалей разума
– певец.
Он мыслью, как бичом,
вселенную рассек.
Мир съежился, принижен,
в изумленьи.
Бичуя мир, он шлет ему
прощенье.
Он – человек, как лев.
Он – лев, как человек.
1907
Помните вечно заветы
почившего,
К свету и правде Россию
будившего,
Страстно рыдавшего,
Тяжко страдавшего
С гнетом в борьбе.
Сеятель! Зерна взошли
светозарные:
Граждане, вечно тебе
благодарные, –
Живы заветами,
Солнцу обетами! –
Слава тебе!
1907
Скромным и застенчивым
Ушел от нас он, юным…
Я обращаюсь к струнам,
Струнам переменчивым.
Пойте, струны в трауре,
Кончину незаметную.
Элегию ответную
Моря ль споют, дубравы
ли?
Я отпеваю юношу,
Светило мимолетного,
С любовью жизнь твою
ношу
В мечте всего
бесплотного.
1909. Ноябрь, 17
(Рецензия на его «Голубой ажур»)
…И сладкий
мед в растеньи горьком
Находит
каждая пчела,
К. Фофанов
Я Вам скажу, как строгий
ментор,
Снимая с лампы абажур:
Вы – идеальный
квинт-эссентор,
И элегантен Ваш ажур…
Когда б стихи назвать
поэзы
И не смущаться света
рамп,
Я на мотивы Марсельезы
Вам спел бы наглый
дифирамб.
Пускай Верлен с трудом
Ренана
Не составляют мезальянс…
Пью рюмку пьяного Банана
За боле спецный
ассонанс…
1911. Октябрь
(сонет)
Баян умолк… Слеза его
аккордов
Еще блестит кристаллом
неземным –
Как всплески вод
таинственных фиордов,
Как над грехом
безгрешный серафим.
Он жизнь отпел… Душа
вспорхнула гордо
На небеса зефиром
голубым…
Перенеси удар, отчизна,
твердо,
Воспой его, как ты
воспета им.
Пусть задрожат в
сердцах народных арфы
И воспоют творца Садко и
Марфы;
Снегурочка воскреснет в
Мая Ночь;
Раздастся гимн
торжественных созвучий,
Он загудит, живящий и
могучий,
Прославив
песнь, – нам мать, Баяну – дочь…
1908. Июнь
Мыза Ивановка
…И время трет
его своим крылом.
Ш. Бодлер
Элен себе искала
компаньона,
Желая в заграничное
турнэ;
Жан, встретясь с ней,
сказал: «Je vous connais*:
Вы – греза Гете и Тома –
Миньона.
Хоть греза их, положим,
без шиньона,
Я, – все
равно, – готов продлить свой сон…
Итак, Элен, Вы для меня
– Миньона,
Чей образ воплотился в
Арнольдсон».
Пусть, пусть года –
нещаднее пирата,
Все ж Арнольдсон –
конечная Сперата,
В ее душе святой огонь
горит.
О время, вредия!
Смилуйся и сдобрись, –
О, подожди стирать
слиянный образ
Двух гениев в лице одной
Зигрид.
1910. Благовещение
__________
*Je vous connais – я вас знаю (фр.).
Есть где-то край… Есть
где-то край волшебный,
Где небеса и море –
бирюза,
Где все поет кому-то
гимн хвалебный,
Где мысль – огонь, и
чувство где – гроза.
И этот край, с его
очарованьем,
С его мечтой, струистой,
как гранат,
С его огнем, с его
благоуханьем
Зовет любить чарунья-Боронат.
1909. Январь
I
Там, вблизи от пышных
гридниц,
Где князья в кругу
бесстыдниц –
Полюбовниц правят пир,
Где истомны горностаи
И блестят при люстрах
стаи
Безалаберных рапир,
Там разбросились избушки
На темнеющей опушке
У заросшего пруда.
А в избушке все холопы,
Столяры да землекопы
Все сподвижники труда.
У владельца, как
нарочно,
Мысль
разнузданно-порочна,
И каприз его – закон.
Все боятся, все
трепещут,
Видно, больно плети
хлещут,
Извиваясь, как дракон.
Княжич Ор из зла изваян.
У кого такой хозяин,
Тот и жизнь готов
проклясть.
Раз случилось, что
Глашурка,
Миловидная девчурка,
Пробудила в князе
страсть.
Что приказано – исполни,
А не то, мгновенней
молний,
Вспыхнет гнев, –
тогда конец.
И Глафиру шлет к тирану,
Затаив глубоко рану,
Старший брат ее,
кузнец.
II
Глазки Глаши –
васильковы,
Озарят они альковы,
Точно звезды декабря,
Пробуждают в князе
зверя,
В страсть свою всесильно
веря,
К пылу новому храбря.
Не кляла Глафира доли,
Полудикая дотоле,
Забрала над Ором
власть.
Плеть его давно не
хлещет,
Перед Глашей Ор
трепещет,
Проклиная втайне
страсть.
Что поделать! мозг
бессилен,
Точно днем при солнце
филин, –
Село чувство на
престол.
Всем привольно, всем
вольготно,
Всем поется беззаботно,
Весел в праздник
людный стол.
III
Честь сестры оберегая,
Думал Петр: «Пускай
другая,
Но не Глаша – без
венца».
Он один грустил в
поместье,
И создался способ мести
Вдруг в мозгу у
кузнеца.
Что вы скажете! вот
смех-то!
Когда радостно у всех-то,
Положительно у всех,
Вздумал мстить
крестьянин честный,
Замуравлен в мысли
тесной,
Что любовь без брака –
грех.
__________
Эх ты, матушка Россия,
Просвешенье, как
Мессия –
Не идет к тебе, хоть
плачь.
Ты сама себе заноза,
Ты сама себе угроза,
Ты сама себе палач!
1909. Июль
Мыза Ивановка. Пудость
(баллада)
1
Страна облачается в
траур –
Великий поэт опочил…
И замер от горя
преемник,
Чей гений певец отличил.
Театры беззвучны, как
склепы;
На зданиях – черный
кумач;
Притихли людей
разговоры;
Бесслезен их искренний
плач.
Лишилась держава
пророка,
Устала святая звезда,
Светившая темному миру
Путь мысли, любви и
труда.
Унылы холодные зори,
И мглисты бесцветные
дни,
А ночи, как горе,
глубоки,
Как злоба, жестоки они.
Рыдают воспетые ветры,
Поют панихиду моря,
Листву осыпают деревья
В июне, как в дни
сентября.
2
Сияет торжественно
лавра,
Но сумрачны лики икон;
Выходит старейший
епископ
Из врат алтаря на амвон.
Выходит за ним
духовенство, –
Оно в золоченой парче.
Кадило пылает в лампаде,
Лампада мерцает в свече.
Толпой окруженный
народа,
Подходит к собору
кортэж;
Но где же стенанья и
слезы,
И скорбные возгласы где
ж?
В толпе и природе
затишье –
Ни жалоб, ни воплей, ни
слез:
Когда умирают поэты,
Земное под чарами грез.
Несут светлоокие люди
Таинственный гроб к
алтарю,
И славят церковные хоры
Загробного мира зарю.
Над гробом склонился
преемник –
Безмолвен, как строгий
гранит –
С негреющим солнцем во
взоре
И лунною сенью ланит.
Он смотрит на первую
маску:
Смерть шутит жестоко и
зло…
Он видит – как лилии
руки,
Он видит – как мрамор
чело.
3
Что смолкли церковные
хоры?
Что, в диве, склонилась
толпа? –
С небес светозарною
дымкой
Сквозь купол струится
тропа.
По этой тропе лучезарной
Снисходит поющий эдем;
То звуки нездешних
мелодий!
То строфы нездешних
поэм!
Очнулся скорбящий
наследник,
Он вещую руку простер;
И солнце зажглося во
взоре,
И вспыхнула речь, как
костер.
– Живи! – он
воскликнул; и тотчас
Поднялся из гроба поэт;
Он был – весь восторг
вдохновенья,
Он был – весь величье и
свет!
Он принял от ангела лиру
И молвил, отбросив
аккорд,
Земною кончиною
счастлив,
Загробным рождением
горд:
– О, люди друг
другу не верят…
Но лгать им не станет
мертвец:
Я песней тебя короную,
И ты – мой наследник,
певец!..
4
Когда же расплылось
виденье, –
Как жизнь, неразгаданный
гроб
Хранил в себе прах, еще
юный,
И ждал его
червь-землекоп.
От чар пробужденная
лавра
Не знала, – то чудо
иль сон?…
То знал коронованный
песней,
Но тайну не вытаит он.
Бряцала ли лира в
соборе,
Спускался ль заоблачный
мир,
И кто был преемник
поэта –
Пророк или просто
факир?…
1908. Октябрь, 17
(баллада)
Глава
Екатерины Великой –
Великая глава
русской истории.
Автор
Я шел крещенским лесом,
Сквозистым и немым,
Мучительной и смутной
Тревогою томим,
Ночь зимняя дышала
Морозно на меня,
Луна лучи бросала
Холодного огня.
Таинственностью леса
И ночи тьмой смущен,
Я шел, и мне казалось,
Что кем-то
окружен –
Холодным, как дорога,
Нездешним, словно Бог,
Неясным, как тревога,
Но кем, – я знать
не мог.
Деревья заредели
И вышел в поле я;
А там, вдали, мерцали
Уж огоньки жилья.
Загадочной тревогой
Все более томим,
На лес я обернулся,
Завороженный им:
На ели-исполины
Луна, бросая свет,
Второй Екатерины
Чертила силуэт.
Казалось мне: три ели
Как в сказочном кругу,
Царицу воплощали
В сверкающем снегу.
Казалось, три вершины
В слиянии своем –
Глава Екатерины
Под белым париком.
Ветвей же пирамида
Подсказывала мне,
Что в мантии царица
Предстала при луне.
Красивой головою
Она качала вновь:
Знать, ветром колебались
Вершины их стволов.
Прорезали мгновенно
Мне мысли мозг, как бич,
И мог я вдохновенно
Виденья смысл постичь:
Царицы привиденье
Над лесом, в тихом сне,
Всей жизни измененье
Вещало молча мне.
Я вспомнил, что в сияньи
Порфиры золотой
Она не мало блага
Вершила над страной;
И вспомнил я преданье,
Что этим же путем
Из города, при море,
Рожденного Петром,
Она езжала часто
До шведского дворца,
Доставшегося смертью
Последнего борца:
Что ею на дороге
Поставлены везде
Внушительные боги
В чугунной красоте;
Что эти истуканы,
Признательные ей
За их созданье, призрак
Являют для очей.
И мысли, как зарницы,
Сверкали в голове
Пред призраком царицы
В морозной синеве.
И как все изменилось
Под царственным венцом,
Так мне теперь
казалось –
И в бытии моем
Произойдет по воле
Великой из цариц…
И я на снежном поле
Упал пред нею ниц.
1907
(этюд)
Посв. И. А. Дашкевичу
Вам, чьи прекрасные
уроки
В душе запечатлели след,
Вам посвящает эти строки
Вас понимающий поэт.
В них не таится смысл глубокий
И мысли в них великой
нет,
Но в них надежна вера в
свет –
Кипучей молодости соки.
Примите ж, друг мой
дорогой,
Этюд, подсказанный
душой –
Дитя минуты вдохновенья,
Безвестный автор просит
Вас
Мольбой своих печальных
глаз
Не похвалы, а
снисхожденья.
I
От подводных ключей
незамерзшая,
Речка льется,
поспешная синяя;
Лишь природа, зимою
обмершая,
Заколдована в снежном
унынии.
Оголились деревья
кудрявые,
Притаились за речкой
застенчиво –
Словно витязь,
увенчанный славою,
Вдруг развенчан
судьбою изменчивой.
Солнце, пылкое в летние
месяцы,
Утомилося жизнью
палящею,
Бредом солнцу минувшее
грезится,
И отрадно ему
настоящее.
Часто люди, безделицей
каждою
Увлекаясь, палятся
порывами
И, упившись мучительной
жаждою,
Отдыхают мечтами
счастливыми.
II
Я иду и ищу по наитию
В лабиринте лесном
указания;
А тропа ариадниной нитию
Сокращает пути
расстояния.
Много символов мира
далекого:
Духа доброго, Зла
инфузорию,
Вплоть до Бога, Собою
высокого, –
Мог найти в сосен,
елок узоре я.
Вот я вижу лицо
Мефистофеля –
Два рожка и бородка
козлиная;
Рядом с ним выплывают
два профиля –
Чертенята с улыбкой
змеиною.
Отстрани от меня
нечестивого,
От соблазна избавив
угарного;
Силой разума, злого и
льстивого,
Да не сделают мне зла
коварного.
Вот три ели слились в
одной линии
И одною мерешатся
издали.
Что за символ над
снежной пустынею,
Да и место рожденья их
чисто ли?
Преклонись, духом смысл
прозревающий
Откровенья Творца
всеединого:
Этот символ, тебя
поражающий, –
Знак святой Божества
триединого.
III
Вечер мягко вздохнул и
приветливо
Убаюкивал лес
засыпающий;
Ветерок обнимался
кокетливо
С липой, днями былыми
мечтающей.
Снег кружился воздушными
грезами,
Как они, рассыпаяся в
воздухе,
Или плакал, растаявший
слезами,
Как о силах,
накопленных в роздыхе.
Сколько грусти в момент
усыпления
В зимний вечер в
деревьях мертвеющих –
Словно тысячи душ в
угнетении
Здесь собрались, о рае
жалеющих!
Ветерок напевает
мелодии,
От которых душа
разрывается.
Это – песенки смерти пародии;
Кто-то с кем-то
надолго прощается…
IV
Заблестит солнце яркое,
вешнее,
Разукрасятся ветви
одеждою,
И пробудится – силой
нездешнею –
Вновь природа горячей
надеждою.
Забурлят воды радостным
говором,
Пробужденные
царственным голосом;
Разогретые солнечным
поваром,
Вновь поля
разукрасятся колосом.
Птица станет слетаться
за птицею
Из-за синего моря
свободного…
Как отрадно
весною-царицею
Грезить в царстве
Мороза холодного!
V
Так и мы, как природа
уснувшая
В пору зимнюю – в
смерти мгновение:
Нас не манит земное
минувшее
И бодрит светлый луч
возрождения.
О, не плачьте, друзья
безутешные:
Мы ведь живы душою
бессмертною –
Нашей мыслью последней
безгрешною,
Наших близких молитвой
усердною.
1907