СОЛНЕЧНОЙ
ЖЕНЩИНЕ
А. Д. Б.
У Гетеборгского канала
Есть местность
«Солнечный залив»,
Где зорь полярных
перелив.
Там женщина, что счастье
знала, –
Невероятное, как
миф, –
Утерянное вдруг, –
бывала,
В слезах печаль свою
излив.
Там, под опекой мудрых
шведов,
Растет ее ребенок – сын.
Он в жизни у нее один
Восторг. Она, удар
изведав,
От преждевременных
седин,
От горя и от мрачных
бредов
В нем зрит забвенья
альмандин…
Быв мужу солнечной
женою,
Будь сыну солнечная
мать!
Как жизнь ни стала бы
ломать
Тебя, пребудь сама
собою:
Величественной и
простою.
Мечты с Надземным
перевив,
Не бойся бедствия
сигнала
У Гетеборгского
канала –
В местечке «Солнечный
залив»!..
1923
А. Н. Ч.
Не знаю – в этой жизни,
в той ли,
Но мне сдается, были в
Тойле
Когда-то Вы, мой
рыболов.
Сдается это оттого мне,
Что нет для ловли мест
укромней
И нет для песен лучших
слов.
Мы вскоре ждем
весну-вакханку.
Вы, захватив свою
датчанку –
Невесту, приезжайте к
нам,
Свое исполнив обещанье
Послушать наших рек
журчанье,
Побегать с нами по
лесам.
Я вспоминаю, как в
Берлине
Вы тосковали о долине,
О людях, о восплесках
рек,
О говоре священном
леса –
Я вспоминаю. Ах,
профессор,
Не из людей Вы
человек!..
Недаром старого Георга
Вы друг, исполненный
восторга,
И Скандинавии певец.
Отдайте ж Брандесу
приветы –
Весь жар от русского
поэта –
Ловца форелей и сердец!
1923
Мой друг, Владимир
Маяковский,
В былые годы озорник,
Дразнить толпу любил
чертовски,
Показывая ей язык.
Ходил в широкой желтой
кофте,
То надевал вишневый
фрак.
Казалось, звал:
«Окатострофьте,
Мещане, свой промозглый
мрак!»
В громоздкообразные
строки, –
То в полсажени, то в
вершок, –
Он щедро вкладывал
упреки
Тому, кто звал стихи
«стишок»…
Его раскатный,
трибунальный,
Толпу клонящий долу бас
Гремел по всей отчизне
сальной,
Где поп, жандарм и
свинопас.
В те годы черного режима
Мы подняли в искусстве
смерч.
Володя! Помнишь горы
Крыма
И скукой скорченную
Керчь?
О вспомни, вспомни,
колобродя
Воспоминаний дальних
мгу,
В Гурзуф и Ялту, мой
Володя,
Поездку в снежную пургу.
В авто от берегов
Салгира
С закусками и коньяком
И этот кошелек банкира,
Вдруг ставший нашим
кошельком!
Ты помнишь нашу
Валентину,
Что чуть не стала лишь
моей?!
Благодаря тебе, я вынул
Из сердца «девушку из фей»…
И, наконец, ты помнишь
Сонку,
Почти мою, совсем твою,
Такую шалую девчонку,
Такую нежную змею?..
О, если ты, Владимир,
помнишь
Все эти беглые штрихи,
Ты мне побольше,
поогромней
Швырни ответные стихи!
1923. Январь, 24
А. М. К.
Вы пишете, моя кузина,
Что Вам попался на глаза
Роман «Падучая
стремнина»,
Где юности моей гроза,
Что вы взволнованы
романом,
Что многие из героинь
Знакомы лично Вам, что
странным
Волненьем сверженных
святынь
Объяты Вы, что я, Вам
чуждый
До сей поры, стал меньше
чужд,
Что Вы свои былые нужды
Среди моих – Вам чуждых
– нужд
В моем романе отыскали,
И что моих запросов ряд
Подобен Вашим, что едва
ли
Я буду сходству,
впрочем, рад…
Подход к любви, подход к
природе,
Где глаз не столько,
сколько слух,
И все другое в этом роде
Вы говорите в письмах
двух…
Спасибо, дорогая Шура:
Я рад глубокому письму.
Изысканна его структура
И я ль изысков не пойму?
Все, все, что тонко и
глубоко,
Моею впитано
душой, –
Я вижу жизнь неоднобоко.
Вы правы: я Вам не
чужой!
1923
Мы пять минут назад
пришли из парка.
О, если б знала ты, как
он красив!
Предвешний снег, вчера
белевший марко,
Сегодня снова чист.
Остановив
Начавшееся таянье,
ночная
Метель опять вернула нам
зиму.
Я не горюю вовсе потому,
Что это лишь на день,
моя родная:
Ведь завтра снова солнце
загремит
В свои победоносные
литавры,
И голову весна украсит в
лавры
Северновешней девушке
Лилит…
Весь парк в горах. Он
кедрово-сосново-
Еловый. Много тут и пихт
густых.
Он каждый день
выглядывает ново
На склонах гор отвесных
и крутых.
Посередине парка вьется
тонко
Извилистая журчная
речонка,
Где в изобильи черная
форель,
Которую вылавливаем
ловко, –
Лишь поднесет к устам
своим свирель
Пленительный на севере
апрель –
Я и моя
подруга-рыболовка,
К реке ведет громадной
буквой «Эс»
Отлогая дубовая аллея,
Куда мы любим летом под
навес
Дубов войти, а там, за
ней, белея
На противоположной
стороне
Реки, на скалах, в синей
тишине
Седых, голубоватых, в
виде рамок
Растущих, кедров – спит
изящный замок,
Где сорок пять покоев. Но
штандарт
Над башнею давно уже
разорван.
Лишь изредка на шпиль
присядет ворон –
Достойный лихолетья
злого бард…
А под горой, под
тридцатисаженной
Слоистой и цветистой
крутизной,
Своею сизо-голубой
волной
Плеща о берег, солнцем
обожженный
В златоиюльский изумрудный
зной
Утóнченное призрачное
море
Балтийское – во всем
своем просторе.
Есть в парке грот, у
замка, над рекой,
Где ручеек прозрачный,
еле слышно
Журча, течет. А перед
входом пышно
Цветет шиповник розовой
стеной.
В саду фруктовом груши и
черешни,
В оранжерее крупный
виноград
И персики. И я, как
инок, рад
Бродить средь них в день
светозарно-вешний.
Под осень ал колючий
барбарис,
Из узких ягод чьих
готовим литры
Ликера, упоительные
цитры,
И наши знатоки – один,
Борис,
Нарциссов принц, и
Александр, принц лилий,
Ему приписывают свойство
крылий,
С чем даже я, из
знатоков знаток,
Не стану спорить, пробуя
глоток…
Итак, для твоего,
голубка, взора
Я набросал окрестность
замка Орро.
От нашей хижины в
полуверсте,
Он виден из окна моей
рабочей
Залитой светом комнаты,
где очи
Фелиссы мне твердят о
красоте!
1922
1
Сирень расцветала белая,
Фиолевая сирень.
И я, ничего не делая,
Пел песни весь Божий
день.
Тогда только
пол-двадцатого
Исполнилось мне
едва, –
И странно ли, что листва
Казалась душе объятою
Дыханием Божества?
2
На дачи стремились
дачники, –
Поскрипывали возы.
И дети, закрыв
задачники,
Хранившие след слезы,
Ловили сачками бабочек
И в озере козерог,
И вечером у дорог
Подпрыгивала бодро жаба,
Чеканящая свой скок.
3
Мы жили у водной
мельницы
И старенького дворца.
Салопницы и постельницы
Там сплетничали у
крыльца.
Противные вы,
сплетницы, –
Единственное пятно
На том, что забыть
грешно.
Пусть вам,
забияки-сплетницы,
Забвение суждено.
4
Была небольшая яхточка
Построена мужичком,
Не яхточка, а
барахточка,
Любившая плыть вверх
дном…
Была она лишь
двухместная,
И, если в ней плыть
вдвоем,
Остойчива под веслом;
Но третьего, –
неуместного, –
Выкидывала ничком…
5
Моя дорогая Женичка
Приехала вечерком
И, наскоро три вареничка
Покушав, полубегом
Отправилась прямо на
речку,
И я поспешил за ней,
В бесшумьи ночных теней
Любимую Лучезарочку
Катая, прижать тесней.
6
……………………
7
Всю ночь мы катались
весело,
Друг к другу сердца
крыля.
Подруга моя повесила
Шаль мокрую у руля.
Ты помнишь? ты не забыла
ли
Того, что забыть нельзя,
И что пронеслось,
скользя?
Да, полно, все это было
ли?
Расплылась воды стезя.
8
Любимая! самая первая!
Дыханье сосновых смол!..
Была не всегда жизнь
стервою –
Твердит мне твое письмо,
Летящее в дни июльские,
Пятнадцать веков спустя
(Не лет, а веков, дитя!)
Чтоб дни свои
эсто-мулльские
Я прожил, о сне грустя…
9
Пустяк, ничего не
значащий,
Значенья полн
иногда, –
И вот я, бесслезно
плачущий,
Былые воздвиг года.
Лета вы мои
весенние, –
На яхточке пикники,
Шуршащие тростники, –
Примите благоговение
Дрожащей моей руки.
10
Рука, слегка оробелая…
Былого святая сень…
Сирень расцветала белая,
Фиолевая сирень!
Как трогательны три
вареничка,
И яхточка, и вуаль,
И мокрая эта шаль,
И ты, дорогая Женичка,
Чье сердце – моя скрижаль!
1922