1
Я видел в детстве сон
престранный,
Престранный видел в
детстве сон…
Но раньше в Петербург туманный,
Что в Петроград
преображен,
Перелетаю неустанной
Своею мыслью, с двух
сторон
Начав свое
повествованье:
С отца и матери.
Вниманье!
Начало до моих времен.
2
Родился я, как все,
случайно
И без предвзятости при
том…
Был на Гороховой наш
дом.
Отец был рад необычайно,
Когда товарищ по полку
Затеял вдруг в
командировку
Из телеграмм
бомбардировку,
И, лежа на живом шелку
Травы весенней, в
телеграмме
Прочел счастливый мой papa,
Pas, предусмотренные в
драме,
Какую жизнью свет зовет.
Ему привет товарищ шлет
И поздравляет папу с
сыном
Егорушкой. Таким
скотинам,
Как этот Дэмбский, папин
друг,
Перековеркавший мне имя,
Я дал бы, раньше всех
наук,
Урок: ошибками своими
Таланта не обездарять:
Ведь Игоря
объегорять –
Не то, что дурня объегорить,
Каким был этот офицер…
Ему бы всем другим в
пример,
Лицо полезно разузорить…
Отец мой, вмиг поняв
ошибку
Приятеля, с киргофских
гор
Прислал привет отцовский
в зыбку.
Шалишь, брат: Игорь – не
Егор!
«Егор! Егорий!» – так на
торге
Базарном звал народ простой
Того, кто в жизни был
Георгий
Победоносный и святой.
__________
*Па – движения в танце (фр.).
3
Отец мой, офицер
саперный,
Был из владимирских
мещан.
Он светлый ум имел
бесспорный
Немного в духе англичан.
Была не глупой Пелагея,
Поэта бабка по отцу:
На школу денег не жалея,
Велела дедушке-купцу
Везти детей в далекий
Ревель
И поместить их в
пансион,
Где дух немецкий
королевил
Вплоть до республичных
времен…
Отец, сестра Елисавета
И брат, мой дядя
Михаил, –
Все трое испытали это.
И как у них хватило сил?
В четыре года по-немецки
Отец мой правильно
болтал,
А бабка по-замоскворецки
Копила детям капитал.
Окончив Инженерный
замок,
Отец мой вышел в
батальон,
Не признавая строгих
рамок,
Каких нескопленный
мильон
Леонтьевны хотел от
сына,
На то была своя причина:
Великолепнейший
лингвист,
И образован, и воспитан,
Он был умен, он был
начитан;
Любил под соловьиный
свист
Немного помечтать;
частенько
Бывал он в Comédie Française;
Но вместе с тем и Разин
Стенька
В душе, где бродит
русский бес,
Обрел себе по праву
место:
И оргии, и кутежи
Ему не чужды были. Лжи
Не выносил он лишь.
Невеста,
Поэта мать, была одна,
Зато – мильон одна жена…
4
А мать моя была курянка,
Из рода древнего
дворянка,
Причем, до двадцати двух
лет
Не знала вовсе в кухню
след.
Дочь предводителя
дворянства
Всех мерила на свой
аршин:
Естественно, что
дон-жуанство
Супруга – чувство до
вершин
Взнести успешно не
смогло бы.
Степан Сергеевич Шеншин,
Ее отец, не ведал злобы,
Был безобидный человек.
В то время люди без
аптек,
Совсем почти без медицины,
На свете жили. Десятины
Прекрасной пахотной
земли
Давали все, что дать
могли.
Борисовка, затем
Гремячка
И старый Патепник – вот
три
Поместья дедушки.
Смотри,
Какая жизнь была!
Собачка,
Последняя из барских
сук,
Жила, я думаю, богаче,
Не говоря уже о кляче,
Чем я, поэт, дворянский
внук…
Они скончались все, но
тихи ль,
При думе обо мне, их
сны –
Всех Переверзевых,
Клейнмихель,
Виновников моей весны,
Лишенной денег и
комфорта?
И не достойны ли аборта
Они из памяти моей?
Все вы, Нелидовы и Дуки,
Лишь призраки истлевших
дней,
Для слуха лишь пустые
звуки…
Склоняясь ныне над
сумой,
Таю, наперекор стихии,
Смешную мысль, что
предок мой
Был император
Византии!..
Но мне не легче от того,
А даже во сто раз
труднее:
Я не имею ничего,
Хотя иметь как будто
смею…
И если бы я был осел,
Четвероногая скотина,
Я стал бы греческий
престол
Оспаривать у
Константина!..
Но, к счастью, хоть не
из людей,
Я все же человек и,
значит,
Как бедность жизнь мне
ни собачит,
Имею крылышки идей,
Летя на них к иному
трону.
Ах, что пред ним кресты
царьков?
Мне Пушкин дал свою
корону:
Я – тоже царь, но царь
стихов!
5
Из жизни мамы эпизоды,
Какие, по ее словам,
Запомнил, расскажу я
вам:
Среди помещиков уроды
Встречались часто.
Например,
Один из них, граф де
Бальмер,
Великовозрастный детина,
Типичный маменькин
сынок,
Не смел без спроса рвать
жасмина
И бутерброда съесть не
мог;
Не смел взглянуть на
ротик Лизин,
Когда был привозим на
бал.
Таких детей воспел
Фонвизин
И недорослями назвал.
Другой потешный тип –
Фонтани:
Тот ростом просто
лилипут,
Любил вареники в сметане
И мог их скушать целый
пуд.
Он был обжорою
заправским,
Чем славился на весь
уезд,
Шатаясь по приемным
графским,
Выискивая в них невест.
Был и такой еще помещик,
Который, взяв с собою
вещи
И слуг, в чужой врывался
дом,
Производя в сенях содом;
И, окружен детьми
чужими,
Взирая на чужих детей,
Считая их семьей своей,
Кричал рассеянно: «Что с
ними
Я буду делать? Чем, о
чем
Я накормлю их? Ах, зачем
Такое у меня семейство?»
А вот пример
«эпикурейства»:
Вблизи Щигров жил-был
один
Мелкопоместный дворянин,
Который так свалился
низко
(Причин особых не ищи!),
Что чуть ли не без ложки
щи
Лакал из миски… Эта
миска –
Его единственный сосуд.
Когда же предводитель,
суд
Над ним чиня, его
поставил
В условья лучшие, сей
Павел
Иваныч Никудышный взял
И долго жить всем
приказал, –
Что называется, не
вынес:
Людская жизнь не по
нутру
Пришлась ему, и поутру
Он умер, так и не
«очинясь
В чин человека»… Как-то
раз
Вкатил в Гремячку
тарантас:
Пожаловала в нем
Букашка,
Одна помещица из Горст,
А вслед за ней ее Палашка
Неслась галопом 20
верст!
Шел пар от лошадей и
девки…
Еще бы! Как не шел бы
пар!
Какие страшные издевки!
Какая жуть! Какой
кошмар!
Одна соседка-белоручка
Весьма типичною была:
Любовь помещица звала:
«Сердечновая закорючка».
Никто, пожалуй, не
поверит,
Но вот была одна из дев,
Что говорила нараспев:
«Ах, херес папочка
мадерит,
Но к вечеру он примет Вас,
Когда перемадерит
херес…» –
Какая чушь! какая ересь!
Неисчерпаемый запас
Дворянской жизни
анекдотов!
Но чем же лучше
готтентотов
Голубокровь и белокость?
Вбиваю я последний
гвоздь,
Гвоздь своего
пренебреженья,
В анекдотический сундук,
Где в кучу все без
уваженья
Мной свалены, будь то
сам Дук,
Будь то последняя
букашка…
О, этот смех звучит так
тяжко!..
6
За генерала-лейтенанта
Мать вышла замуж. Вдвое
муж
Ее был старше, и без
Канта
Был разум чист его к
тому ж…
Он был похож на
государя,
Освободителя-царя,
И прожил жизнь свою не
зря:
Мозгами по глупцам
ударя,
Он вскоре занял видный
пост,
Соорудя Адмиралтейство,
И, выстроив Дворцовый
мост,
Он обошелся без
злодейства.
Имел двух братьев: был
один
Сенатором, другой же
гласным.
Муж браком с мамой жил
согласным
И вскоре дожил до седин,
Когда в могилу свел его
Нарыв желудка – в
Рождество.
Он был вдовец, и
похоронен
В фамильном склепе близ
жены –
Все Домонтовичи должны
В земле быть вместе:
узаконен
Обычай дряхлый старины.
Ему был предком гетман
Довмонт,
Из старых польских
воевод,
Он под Черниговом в сто
комнат
Имел дворец над лоном
вод.
Гостеприимство генерала,
Любившего картежный
хмель,
Еженедельно собирало
На винт четыре адмирала:
Фон Берентс, Кроун,
Дюгамэль
И Пузино. Морские волки
За картами и за вином
Рассказывали о своем
Скитании по свету. Толки
Об их скитаньях до меня
Дошли, и жизнь воды,
маня
Собой, навек меня
прельстила.
Моя фантазия гостила
С тех пор нередко на
морях,
И, может быть, они –
предтечи
Моей любви к воде.
Далече
Те дни. На мертвых
якорях
Лежат четыре адмирала,
Но мысль о них не
умирала
В моем мозгу десятки
лет,
И вот теперь, когда их
нет,
Я, вовсе их не знавший
лично,
С отрадой вспоминаю их,
И как-то вдохновенно-клично
О них мой повествует
стих.
В те дни цветны фамилий
флаги,
Наш дом знакомых полон
стай:
И математик Верещагин,
И Мравина, и
Коллонтай, –
В то время Шура
Домонтович, –
И черноусыч,
чернобровыч,
Жених кузины, офицер;
И сын Карамзина, и
Салов, –
И Гассман, верный из
вассалов,
И он, воспетый де Бальмер,
И, памяти недоброй,
Штрюмер,
Искавший маминой руки
В дни юности. Сановник
умер.
И все той эры старики.
__________
*Шурин; деверь; свояк;
зять (фр.).
7
От брака мамы с
генералом
Осталась у меня сестра.
О, детских лет ее пора
Была прекрасной: бал за
балом
Мелькал пред взорами ее!
Но впрочем детство и
мое,
Не омраченное нуждою
(Ее познал потом поэт),
По-своему прекрасно.
Зою,
Что старше на двенадцать
лет,
Всегда я вспоминаю
нежно.
Как жизнь ее прошла
элежно!
Ее на свете больше нет,
О чем я искренне жалею:
Она ведь лучшею моею
Всегда подругою была.
Стройна, красива и бела,
Восторженна и поэтична,
Она любила мир античный;
Все воскрыления орла
Сестрой восприняты
отлично.
Как жаль, что Зоя
умерла!
8
Мать с ней жила в
Майоренгофе, –
Ах, всякий знает рижский
штранд! –
Когда с ней встретился
за кофе
У Горна юный адъютант.
Он оказался Лотаревым,
Впоследствии моим отцом;
Он мать увлек весенним
зовом,
И все закончилось
венцом.
Напрасно полицмейстер
Гроткус,
Ухаживая, на коне
К ней на веранду, при
луне, –
Как говорят эстонцы,
«kotkas», –
Орлом бравируя, въезжал;
Барон, красавец
златокудрый,
Напрасно от любви дрожал
И не жалел любовных
жал –
Его затмил поручик
мудрый.
9
…Я видел в детстве сон
престранный:
Темнел провалом зал
пустой,
И я в одежде
златотканной
Читал на кафедре
простой,
На черной бархатной
подушке
В громадных блестках
золотых…
Аплодисменты, точно
пушки,
В потемках хлопали
пустых…
И получалось
впечатленье,
Что этот весь безлюдный
зал
Меня приветствовал за
чтенье
И неумолчно вызывал…
Я уклоняюсь от трактовки
Мной в детстве виденного
сна…
Той необычной обстановки
Мне каждая деталь ясна…
Я слышу до сих пор тот
взрывный
Ничьих аплодисментов
гул…
Я помню свой экстаз
порывный –
И вот о сне упомянул…
10
Мне было пять, когда в
гостиной
С Аделаидой
Константинной,
Которой было тридцать
пять,
Я, встретясь в первый
раз, влюбился;
Боясь об этом дать
понять
Кому-нибудь, я облачился
В гусарский –
собственный! – мундир,
Привесил саблю и явился
Пред ней, как некий
командир
Сердец изысканного пола…
С нее ведет начало школа
Моих бесчисленных побед
И ровно столько женских
бед…
Я подошел к ней, шаркнув
ножкой
И шпорам дав шикарный
звяк,
Кокетничая так и сяк,
Соперничая втайне с
кошкой,
Что на коленях у нее
Мурлыкала. Увы, пропало
Старанье нравиться мое:
Она меня не замечала.
Запомните одно, Адэль:
Теперь переменились
роли,
И дни, когда меня
пороли,
За миллионами недель.
Теперь у всех я на виду,
И в том числе у вас,
понятно,
Но к вам я больше не
иду;
Ведь вам столетье,
вероятно!..
11
Я, к счастью, вскоре
позабыл
Любви отвергнутой
фиаско:
Я тройку папочных кобыл
В подарок получил и
каску
Кавалергардскую, взамен
Гусарской меховой с
султаном…
Мне захотелось
перемен, –
Другим загрезился я
станом:
Брюнетки, старше на пять
лет
Меня, Селиновой Варюши;
В нее влюбился я «по
уши».
И блеск гвардейских
эполет,
Носимых мною, ей по
вкусу
Пришелся. Вскоре сделал
я
Ей предложенье, не тая
Любви и подарил ей… бусу
Стеклянную на память!
Дар
Предсвадебный невесту
тронул.
Вот как влюблялся
экс-гусар,
Имевший склонность к
аристону,
Чью ручку он вертел все
дни,
На нем «Ильбаччио»
играя,
И гимн «Господь, царя
храни!»
Ему казался гимном рая…
12
Совать мне пробовали
бонн,
Француженок и
англичанок,
Но с ними я такой брал
тон,
Предпочитая взвизги
санок
Научным взвизгам этих
дев,
Что бонны сыпались
картечью
Со всей своей картавой
речью,
Ладони к небесам воздев…
И только Клавдия
Романна,
Mademoiselle моей
сестры,
Одна могла, как то ни
странно,
В разгаре шуток и игры,
Меня учить, сбирая в
стаю
Рои разрозненные дум,
По сборнику «И я
читаю», –
И зачитал я наобум…
13
Мой путь любовью
осюрпризен,
И удивительного нет,
Что я влюблен в Марусю
Дризэн,
Когда мне только девять
лет.
Ей ровно столько же. На
дачах
И как нас бонна ни зови,
Мы с ней погружены в
задачах…
Не арифметики, –
любви!
Ее папаша был уланский
Полковник, с виду
Антиной,
Германец, так сказать,
курляндский,
Что вечно влагою
цимлянской
Гасил кишок гвардейских
зной…
Упомянуть я должен
вкратце
О Сандро, шаловливом
братце
Моей остзейской Лорелей,
Про скандинавских
королей
И викингов любившей саги
Из уст двух дядь и на
бумаге,
Где моря влажь милей,
чем твердь;
О толстой
гувернантке-немке
И о француженке, как
жердь;
Но как ты ни
жестокосердь
Моей безоблачной поэмки
Ее фигуркою, madame
Я уваженье лишь воздам…
__________
*Визави, лицом к лицу (фр.).
14
В саду игрушечный
домишко
Где тонконогая Амишка
Нас сторожила, как
лемур…
У нас была своя посуда,
Свои любимые цветы
И от людского пересуда
В душе таимые мечты.
Ей шло батистовое
платье,
Белей вишневых
лепестков,
И, если стану вспоминать
я
Ту крошку, фею
мотыльков,
Не меньше тысячи стихов
Понадобится мне,
пожалуй,
Меж тем, как сжатость –
мой девиз;
И вот прошу транзитных
виз
В посольстве Памяти
усталой:
Ведь крошка только
эпизод,
А пункт конечный
назначенья –
Все детское без
исключенья;
И как для дуба креозот,
Страшны художнику длинноты…
Итак, беру иные ноты,
Что называется, пальнув
В читателя старушьей
сплетней;
Все это оказалось пуф
Впоследствии, но нашей
летней
Любви был нанесен урон;
Как в настоящей
камарильи,
Старушки в кухне
говорили,
Что я, как некий Оберон,
В Титанию влюбленный,
Варю
Селинову на дачу жду.
Я не могу понять
нужду, –
Затем, что сам я не
кухарю, –
Заставившую рты стряпух
Пустить такой нелепый
слух.
Тот слух растягивал им
харю
В ухмылку пошлую. Они
Уже высчитывали дни
Приезда маленькой
смуглянки
И в жарком споре били
склянки,
Тарелки, миски и графин.
Строй Аграфен из
Агриппин
Судил о детских
впечатленьях
С недетской точки
зренья; их –
Испорченных, развратных,
злых –
Отбросим в грязных их
сомненьях,
И скажем, что одна из
фраз
О Варе долетела раз
До слуха хрупкого
Маруси…
__________
*Замок любви (фр.).
15
Закат оранжевый, орусив
Слегка пшеничность
мягких кос,
Вложил в ее уста вопрос:
«Я слышала, ты ждешь
Варюшу
Какую-то… Но кто ж она?
Она в тебя не влюблена?
О, не смущайся: не
нарушу
Я вашей дружбы…» – А в
глазах
Блеснули слезы, и в
слезах
Она обиженную душу
Оплакивала не шутя.
Я ей признался, что до
встречи
С ней, может быть,
когда-нибудь
И пробовал я обмануть
Себя иллюзией, но путь
Мой твердым стал при
ней, что речи
Былые, детские, не в
счет,
Что я теперь совсем не
тот,
Что я серьезнее и
старше,
Что взрослый я уже
почти,
Что «ты внимательно
прочти
Страницы сердца: в них
не марши
Парадные, а траур месс»,
Что я без шалостей и без
Каких бы ни было там
шуток
Ее люблю, что
мрачно-жуток
Мой умудренный жизнью
взор;
Я указал на кругозор
Ей мой, на важные
заданья,
На взлет идей, и, в
назиданье,
По предположенным усам
Крутя рукой, «белугой»
сам
Расплакался перед
малюткой…
И розовою незабудкой
Лицо Маруси
расцвело, –
Она нашла успокоенье
В моих словах: спустя
мгновенье
Безоблачным мое чело
И ласковым, как прежде,
стало.
Чего бы нам не
доставало,
Имевшим все: полки
солдат,
Корабль и кукол
гардеробы,
Любви веселые микробы,
Куртин стозвонный аромат
И даже свой Chateau
d'amour,
Объект стремлений наших
кур?!.
__________
*Чудовище (фр.).
16
Мелькали девять лет, как
строфы
В романе, наших дач
ряды –
Все эти Стрельны,
Петергофы,
Их павильоны и пруды.
Мы жили в Гунгербурге, в
Стрельне,
Езжали в Царское Село.
Нет для меня тоски
смертельней,
Чем это дачное тягло!..
Не то теперь. А раньше?
Раньше,
Не зная духа деревень,
Я уподоблен капитанше,
Считавшей резедой…
ревень!
Вернувшись с дачи в эту
осень,
Забыв роскошное шато
И парка векового лосень,
Я стал совсем ни се ни
то:
Избаловался, разленился,
Отбился попросту от рук…
Вот в это время появился
Ильюша, будущий супруг
Моей сестры. Я на
моменте
Предсвадебном
остановлюсь
И несколько назад
вернусь…
17
Отец ушел в запас. В
Ташкенте,
Где закупал он в город
Лодзь
Мануфактуры ткацкой
хлопок,
Он пробыл года два. От
«стопок»
Приятельских (ах, их
пришлось
Ему немало!), от
кроваток
На мокрой зелени
палаток,
От путешествия в Париж,
Что обошлось почти в
именье,
От всех Джульетт, от
всех Мариш,
Почувствовал он
утомленье
И боли острые в груди:
Его чахотка впереди
Ждала. Итак, пока мы
скосим
Два года до венца
сестры,
И обозначим в тридцать
восемь
Отцовский возраст той
поры.
Случайно, где-то в
Самарканде,
На санаторийной веранде,
Он познакомился с Ильей,
Штабс-капитаном
гарнизона,
И эта важная персона
Впоследствии моей
сестрой
Изволила увлечься: в
гости
Отец к нам приезжал
зимой
С Ильею вместе. Мрачной
злости
С невинных глаз не
разобрав
В Илье, в него влюбилась
Зоя,
Он показал покорный
нрав.
Но, говоря меж нами –
соя
Преострая был этот муж,
И для таких тончайших
душ,
Как Зоина, изрядно
вреден.
Он внешне
интересно-бледен,
Довольно робок, в меру
беден,
Имел пушистые усы,
Имел глаза темней агата.
Так иногда, ласкаясь,
псы
Сгибают спины виновато…
18
Итак, Илья – уже жених.
Немало мог я рассказать
бы
О яркой пышности их свадьбы,
Но надо экономить стих.
И трудно говорить о них
Подряд: ведь, вспоминая
Зою,
Благоговею я душой,
А муж ее, – он мне
чужой,
Антипатичный. Я не
скрою,
Что он нам сделал много
зла:
Мне и моей пассивной
маме;
Я расскажу теперь о
драме,
Которая произошла,
Увы, не без его участья…
У мамочки он отнял
счастье
Со мною быть; его совет
Отцу, приехавшему к
свадьбе,
Решил судьбу мою. И свет
В новопостроенной
усадьбе,
Куда отец меня увез,
Моим очам явился в свете
Совсем ином. О, сколько
слез
Мои глаза познали – эти,
Которыми теперь смотрю
На белолистые страницы,
Их бисеря пером! Мне
мнится
Сестры венчанье. К
алтарю
Введения во храм, в
атласе,
Под белым газом, по
ковру
Идущая сестра. Беру
Тот миг, когда в
иконостасе
Коричневая темень глаз
В лучах лампад глядит на
нас.
Я – мальчик с образом. В
костюме
Матросском, белом,
шерстяном.
Мои глаза в печальной
думе
Все об одном, все об
одном:
Как долго проживет
родная?
Душа мне говорит: «Проси
У бога милости: одна я»…
О боже, мамочку спаси!..
…А тут и этот бездыханный
Зал и ладоней гулкий
стон…
Я видел в детстве сон
престранный…
Престранный сон…
Престранный сон…