1
Погода или Теккерей,
Чей том читал я на
диване,
Но серый день еще серей
Стал к вечеру, и в
свежей ране
Моей потери, несмотря
На тлен отлетенного
лета,
Боль тихо теребит заря,
Исполненная арбалета
Свиданий нежных на заре
С моею призрачной
грузинкой,
Растаявшей живой
снежинкой
Весенних яблонь. В
сентябре
Меня вы застаете с
книгой,
И на предложенное: «Двигай!» –
Рассеяв прошлого туман,
Охотно двигаю роман.
Звонок. Шаги. Стук в
дверь. «Войдите!» –
И входит девушка. Вуаль
Подняв, очей своих эмаль
Вливает мне в глаза, и
нити
Зеленобронзовых волос
Капризно тянутся из кос.
Передает букет гвоздики
Мне в руки, молча и
бледна,
Ее глаза смелы и дики:
«Я Сонечка
Амардина». –
Я вспомнил Минск,
концерт, эстраду,
Аплодисментов плесткий
гул,
И, смутную познав
отраду,
Я нежно на нее взглянул.
«Вы помните?» – «О да, я
помню…»
«И Вы хотите?» – «Да,
хочу…»
И мы в любовь, как в грезоломню,
Летим, подвластные лучу
Необъяснимого влеченья
И, может быть,
предназначенья
Повелевающей судьбы,
Ее покорные рабы.
И если это все не сразу,
С двуразия наверняка:
Перебивает фраза фразу,
И в руку просится рука,
И губ так жадно ищут
губы,
Глаза вливаются в глаза…
…Ах, все поэты –
Сологубы,
Для девы с именем
«Гроза»!..
– «Бежим, поэт мой,
на утесы!
Над бездной станем,
отдадим
Себя себе и под откосы,
В момент слиянья,
полетим…» –
Не в этом ли
четверостишьи
Вся сущность Сонкиных
речей,
Ее громокипящей тиши,
Ее целующих очей,
Смотрящих в душу
поцелуев,
Что мотыльчат, мечту
балуя…
Она ко мне по вечерам
Ходила чуть не
ежедневно.
Ее любовь была напевна
И уподоблена коврам
Текинским – по своим
узорам…
Я влекся к ароматным
взорам,
К благоухающим устам;
И вся она, блондинка
Сонка
С душою взрослого
ребенка –
Сплошной живящий фимиам.
Но вот настали дни
каникул,
И все курсистки по
домам.
Так я Гризельды не
отмыкал,
Как принял Сонку в
грезный храм.
2
Селим Буян, поэт
Симферо,
Решил устроить
торжество:
Он пригласил на
Рождество
Меня, в поэзии эс-эра,
А Игорь, в очередь свою,
С улыбкой
исхитро-бесовской
Собрал искусников семью:
Бурлюк, Игнатьев,
Маяковский.
Игнатьев должен был
доклад
Прочесть о новом
направленье,
А мы – стихи, и в заключенье
Буян решил свой мармелад
Дать на десерт:
«лирионетты»
И «баркароллы», как
стихи
Свои он называл: лихи
Провинциальные поэты…
Все вместе взятое
звалось
«Олимпиадой футуризма».
Хотя Буян был безголос,
Но в нем немало
героизма:
Напудренный и завитой,
Сконфуженный и
прыщеватый,
Во фраке с лентой
голубой
Вокруг жилета, точно
ватой
Подбитый весь, «изящный»
шаг
Выделывал по тренировке
И выходил
медвежьи-ловкий,
За свой муаровый кушак
Держась кокетно левой
ручкой,
А в правой он имел
платок,
Обмакивая им роток,
Весь истомлен поэзной
взбучкой…
Такие типы, как Буян,
Который голос свой
осипил,
Идеей славы обуян,
Типичный тип, и я отипил
Его, как типовой баян.
Все знают, как Давид
Давидыч
Читает: выкриком, в
лорнет
Смотря на публику, и нет
Смешного в гамме этих
выдач
Голосовых; в энтузиазм
Бурлюк приводит зал. И
злобно,
Чеканно и громоподобно,
Весь мощь, спокойно и
без спазм
Нервических, по залу
хлещет
Бас Маяковского. Как я
Стихи читаю, знает точно
Аудитория моя:
Кристально, солнечно,
проточно.
3
Стремясь на юг, заехал
на день
За Маяковским я в
Москву,
Мечтая с ним о винограде
Над Черным морем. Я зову
Его поехать на ночь к
«Зону»;
Нас провожает «Мезонин
Поэзии», и по газону
Его садов, пружа резин
Круги, несется лимузин.
За ним спешат на дутых
шинах
С огнем оглобель лихачи:
То едут, грезя о
кувшинах
С бордоским, наши
смехачи:
Сам Велимир
зелено-тощий, –
Жизнь мощная, живые
мощи, –
И тот, кто за нос зло
водим.
Чужими музами,
галантный,
Сам как «флакон
экстравагантный»,
Наш Габриэлевич Вадим…
Затем Якулов и Лентулов,
Виновники в искусстве
гулов,
Талантливая молодежь,
Милей которой не
найдешь…
4
Ночь, день, вторая ночь,
и к утру
Дня третьего – пред нами
Крым.
Свои прыщи запрятав в
пудру
И тщательно устроив
грим,
В бобровой шубе, в
пышной шапке,
Селим Буян берет в
«охапки»
Нас с Маяковским. Мы к
нему
В санях несемся.
Горожане
Гадают: «Знатные
волжане –
Купцы, должно быть…»
Потому
Мы смотрим на прохожих
важно,
В санях разбросясь
авантажно.
Но вскоре Симферополь
вестью
Животрепещущей объят:
Участники «Олимпиад»
Уже приехали. И честью
Считает житель, если
взгляд
Футуристический уловит…
Но что же нам. Буян
готовит?
Саженных тысячи афиш
Твердят упорно шрифтом
жирным
О происшествии
всемирном:
О нашем вечере. И шиш
Зажав в кармане, мой
Володя
Смеется едко, «нео-модя»…
«А где ж Игнатьев и
Бурлюк?» –
Спросил Буян, платком
махая.
«Судьба их, знаете,
лихая,
Они упали через
люк…» –
«Какой? Куда? Да
говорите ж!» –
Вскричал взволнованный
Селим.
«Они упали в город
Китеж», –
Мы сокрушенно говорим.
«Что значит Китеж?..» –
он растерян,
Он обеспудрился, дрожа.
«Я просто вру, как сивый
мерин», –
Сказал Володя, без ножа
Селима бедного зарезав…
Он лишь тогда пришел в
себя
И, захихикав из
«поэзов»,
Вдруг забаранил «бе» и
«бя».
5
Буянов дом для нас
распахнут:
Пекут три бабы пироги
И комнаты «иланжем»
пахнут,
Белье ласкают утюги;
И чижики поют нам славу,
Подвешенные под окном;
Сестра изображает паву,
Как бы разнеженную сном
Искусства нашего. И
мебель
Одета в чистые чехлы;
И раболепно, как
фельдфебель,
Обшныривая все углы,
Во всем нам угождает
сестрин
Случайно купленный
супруг,
Чей дисциплинный лик
заострен…
Супругу дан женой
сюртук,
Супруг имеет красный
галстух,
И сизый нос, и трухлый
мозг,
И на носу коньячный
лоск,
И на устах всегда
«пожалуйста»…
И только стоит мне
слегка
Привстать, как привстают
все разом;
Иль посмотреть на
облака,
Как все на небо лезут
глазом…
А если Маяковский гром
Густого кашля
тарарахнет,
Семья присядет в страхе,
ахнет
И заперхает вчетвером…
Когда ж, читая
что-нибудь,
Проходит он из угла в
угол,
Буянцы, наподобье пугал,
За ним стараются
шагнуть.
Буян имеет целый взвод
Совсем особенных
поклонниц:
Старушек с минеральных
вод,
Столь специфических
лимонниц…
Они приходят на поклон
К нему, вертя сухие
ребра,
И он, в глазах их
Аполлон,
Дает им пламенный
автограф…
Но связь с старушками
порвем, –
Расскажем, как в гостях
живем.
Живем совсем как борова:
Едим весь день с утра до
ночи,
По горло сыты, сыты
очень;
Вокруг съедобные слова:
«Еще котлеток пять?
Ветчинки
Пол-окорочка? Шемаи
Десяточек?» – так без
запинки
В живот хозяева мои
Нам впихивают всякой
снеди,
Вливая литрами вино…
Но ведь желудки не из
меди, –
И им расстроиться
дано!..
А в промежутках меж
блюдáми
Буян нас пичкает
стишками,
И от еды, и от стишков,
Скрепленных парою
стежков,
Мутит нас так, что мы с
Володей
Уже мечтаем об уходе
Куда-нибудь и, на
постель
Валясь, кричим: «В
отель, в отель!»
6
Режим подобный не по
нраву
Поэтам, от него больным,
И вот мы требуем, по
праву,
Беспрекословным и
стальным –
Эстрадным! –
голосом: свободы
И переезда в номера.
Переезжаем и «ура!»
Кричим и жадно ищем
броды
В кафешантанной глубине…
А между тем «Олимпиада»
Все приближается: о дне
Ее – афишная громада
Оповещает городок:
Через неделю. Этот срок
Решаем мы на Крым
истратить,
Чтоб силы, возвратясь,
оратить
И дать рутине грозный
бой,
Поднявшей в местной
прессе вой…
Забавно вспомнить: две
газеты
Чуть не дрались из-за
меня.
«Он создал слово
„триолеты“,
Значенье нам не
объясня… –
Одна из них твердила
тупо, –
Что значит „триолет“?
Как глупо
Звучит сей дикий
„триолет“!» –
Я хохотал до слез в
ответ…
Иван Игнатьев все не
едет
И шлет десятки
телеграмм,
В которых смутно что-то
бредит,
Но не бредет в Тавриду к
нам.
Давно Бурлюк уже
подъехал,
Досуг наш дружески деля.
О, сколько было тем для
смеха!
Какие для забав поля!
…Бристоль. Британочка.
Людмила.
Моэта ящики. Авто.
Нелепо, пусто, но и
мило,
И впечатлительно зато!..
С утра шампанское и
булки,
Чай, оливье, газес,
икра –
Все вперемешку! И с утра
Автомобильные прогулки
В Бахчисарай и на
Салгир,
В Гурзуф, в Алушту,
просто в горы.
Какие выси и просторы!
И пир, как жизнь! И
жизнь, как пир!
Живем мы праздно на
Салгире,
Жуируя средь «медных
лбов»…
А между тем в подлунном
мире
Есть город, названный
«Тамбов».
И в этом названном
Тамбове
Есть дева, ждущая любови
(Дабы не осквернять
любви,
Падеж слегка
переиначу…),
И эта дева наудачу,
С девизом: «Жениха
лови!» –
Мне письма шлет и
телеграммы,
Где свадьбы назначает
час…
Что ж, я готов! Володин
бас
Меня спасительно от
драмы
Женитьбы вдруг
предостерег…
Вот что мне этот бас
изрек:
– «Она ко мне пришла
нагою,
Взамен потребовав венца.
А я ей предложил винца
И оттолкнул ее ногою».
А из Москвы мне пишет
Лида
Слегка во вкусе fleur
d'orange,
И в письмах тех сквозит
обида
На разных театральных
ханж…
Из Минска присылает
Сонка
Своих экстазов сувенир.
О, если необъятен мир,
Объятна каждая девчонка!
7
Но вот уже «Олимпиада»,
Так долго жданная, в
былом,
И разношерстая плеяда
Поэтов лезет напролом
На Севастополь, повторяя
Победоносный вечер свой,
И с поднятою головой
Докатывается до края.
Зовется Керчью этот
край,
Где «от тоски хоть
умирай».
Но происходит здесь
размолвка
Из-за каких-то пустяков;
И вечер дав, с ухваткой
волка
Затравленного, из оков
Антрепренерства, много
тысяч
В своем убавив кошельке,
Буян, в смятеньи и
тоске,
Выскальзывает. Жаждем
высечь
Его за что-то. Я сердит,
Я принимаю грозный вид,
Надменно требую расчета,
Сажусь в курьерский – и
домой.
Бурлюк с Володей тоже
что-то
Ворчат по поводу помой
И горе-купчиков. И мой
Покинутый, Селим Буян,
В сраженьи потеряв
колчан,
В Симферо едет от
керчан.
Я возвращаюсь, радый
лавру,
Еще вплетенному в венок,
И чуть не упадаю с ног:
По Старо-Невскому на
лавру
Печальный движется
кортеж.
Кто, сердце надрывая,
стонет?
Откуда эта молодежь?
– Жена Игнатьева
хоронит.