Родился я под
небом полунощным,
Но мне знаком
Латинской музы голос
И я люблю
Парнасские цветы.
Пушкин
ДАФНА
Бог Эрот, ярясь на Феба,
Вольный лёт в эфире мча,
Две стрелы свергает с
неба,
Изострив и наточа.
Феб томится в страстном
плене:
Грудь ему насквозь
прожгла
Острым жалом вожделений
Златоствольная стрела.
Ранит Дафны грудь
невинной,
Леденящая сердца,
Та другая, с сердцевиной
Из тяжелого свинца.
И Эрот, отмстив обиды,
Возвратился в небеса.
Феба нимфы Пенеиды
Жжет расцветшая краса.
Где журчит ручей
прозрачный,
Весь в серебряной пыли,
Дафны, вольной и
безбрачной,
Дни веселые текли.
В брак уж вступить
побуждал ее местный обычай,
Но в неприступных лесах
укрываться любила одна;
Мужа чуждалась, звериною
тешась добычей,
Словно Диана, для
страстной любви холодна.
Дафна скитаться любила в
лесистой тени молчаливой,
Всем женихам, что искали
ее, отказав.
Русые кудри, что прядью
вились прихотливой,
В косу простую сплетала,
повязкой связав.
Шепчет ей Делий: «О
Дафна! под деревом сядем!
Внемли молениям
страстным, и легкий покров распусти.
Гребнем злаченым по этим
распущенным прядям
Дай провести!»
Нимфа бесстрастная
тщетно ему прекословит…
Стройные члены раскинув
меж трав и корней,
Он ей любуется, дышит в
лицо ей, и ловит
Кудри златистые –
шелковых нитей нежней.
Хвалит взоры – звезд
лучистей
(Как от уст глаза
отвлечь?);
Нежны руки, пальцы,
кисти,
Белизна открытых плеч.
Очи гневом заблестели,
Скрылась в мир лесных
теней,
И язвимый страстью Делий
С воплем бросился за
ней.
Не мирящийся с разлукой,
Он проносится средь чащ,
– Светозарный,
сребролукий, –
И по ветру вьется плащ.
«Нимфа, постой! Как от
льва убегают олени,
Агнцы от волка, как
голубь летит от орла,
Что ты бежишь,
спотыкаясь и раня колени,
Будто из лука стрела?
Нимфа, постой! Доверяясь
тропинкам неверным,
Что ты бежишь, не внимая
призывам любви?
Ноги безвинные острым и
жалящим терном
Не рви!
Знаешь ли, кто за тобою бежит?
Я – не горный,
Грубый пастух,
стерегущий родные стада.
Знала бы, кто я, наверно
ногою проворной
Ты б не бежала тогда!
Знай: мне Юпитер – отец;
я – пророчества дивного дара
Бог, и властитель я
творческих грез.
В Дельфах мне служат,
покорны мне Кларос, Патара
И Тенедос.
Стрелы мои беспощадны:
неведом им промах;
Только стрела твоя стрел
моих грозных верней!
Рана томит меня: я среди
трав, мне знакомых,
Сам врачеванья владыка,
спасенья не вижу от ней».
Дафна, робко розовея,
Всё бежит скорей,
скорей,
И, ее покровом вея,
Ветер треплет прядь
кудрей.
Мчится нимфа в ствольной
дали,
В зыбкой лиственной
тени.
Позолоченных сандалий
Рвутся крепкие ремни.
«Нимфа, стой, велик,
могуч я,
Быстробежный Аполлон!»
Мнутся травы, гнутся
сучья,
Эхо вторит гул и звон.
Зов любви его бессилен,
Дафна, розы розовей,
Мчится ветром меж
извилин
Диких троп, во мгле
ветвей.
Он нагнал, и Дафна
слышит,
Как дыханье горячо,
И под ним стыдливо пышет
Обнаженное плечо.
Речь его – упорней,
гневней…
Дафна смотрит перед ней
Волны катит старец
древний,
Пенноблещущий Пеней.
И взмолилась: «о,
родитель!
Ты – всевластен, ты –
велик.
Будь же дочери спаситель
Измени злосчастный лик».
Смолкла, и стала
невинного агнца покорней.
Тело ее цепенеет, и
груди оделись корой.
Резвые ноги впиваются в
землю, как корни.
Руки становятся сучьями,
кудри – зеленой листвой.
Складки одежды твердеют,
становятся глаже;
Зеленошумной вершиной
замкнулись уста.
Вся изменилася Дафна, но
та же,
Прежняя в ней красота.
Любит ее и такой
Аполлон, и, как члены,
Гибкие сучья обвив,
слышит сердца любимого бой.
И поцелуи горячие
напечатлены
Им на коре, для ответных
лобзаний немой.
«Будешь отныне цвести
без скончаний,
Будешь в моих извиваться
кудрях,
Будешь на цитре, на
звонком колчане,
Знаком победы на гордых
царях.
Я примиряюсь с
враждебною долей,
Дафна, цвети же могучей,
пышней,
И на вожде, что войдет в
Капитолий,
Ярким победы венком
зеленей!
Как мои кудри нетленно
хранимы,
Так свой зеленый убор
сохрани;
Вечно цвети: и в
холодные зимы,
И в беспощадные летние
дни».
Кончил Пеан; и, ему
отвечая,
Лавр колыхаться вершиною
стал,
И, молодыми ветвями
качая,
Что-то шептал.
ПИРАМ И
ФИСБА
У стен Вавилона
Раскинулись гущи веселых
садов.
Лазурное лоно
Белеет от парусных,
быстрых судов.
На пристань товары
Слагают купцы,
И высится старый
Воинственный город, и
блещут дворцы.
И шумом торговли
С утра многолюдная
гавань полна.
Колонны и кровли
Уходят в лазурь, и
синеет волна,
Корабль мореходный
В чужую страну
Бежит, и холодный,
Резвящийся ветер
вздувает волну.
В обителях смежных
Два сердца в едино
любовью слиты:
Меж юношей нежных
Пирам, заслуживший венок
красоты,
И Фисба, востока
Затмившая дев.
Но грянул жестоко
На юных влюбленных
родительский гнев.
Любовь невозможно
Залить беспощадным
запретом отца.
Сокрыто, тревожно
Всё жарче, как угли,
горели сердца.
Восторгом любовным
Питались огни.
И знаком условным
Немую беседу водили они.
Отверстьем отмечен
Был камень стены,
разделявшей чету.
Изъян – не замечен
Никем при постройке.
Немую плиту
Лобзаньем горячим
Влюбленные жгли,
И лаской, и плачем
Друг с другом сквозь
стену сноситься могли.
И часто бесплодно
Здесь шепчутся жалобы
страстной четы,
И поочередно
С отверстьем смыкаются
жадные рты.
И ласки шептали
Далеким губам,
И тихо роптали,
Покорными быть не желая
судьбам.
«Зачем ты разделом
Завистливо стала меж
нами, стена?
О, если всем телом
Сопрячься не будет нам
радость дана,
Молю о немногом,
Молю, – не ревнуй –
Чтоб сладким обжегом
Хоть раз на устах
прозвучал поцелуй!»
Смешалися тени,
И мрак зачернел,
одноцветен и густ.
И тихие пени
Умолкли, и вздохи
посыпались с уст.
Всё с тою же жаждой
Им надо уйти.
И в трещину каждый
С лобзанием бросил
рыданье: «прости!»
Аврора на мысах
Рассыпала искры. Туман
поднялся.
В сиянии высох
Зеленый, сребрящийся
луг, и роса
Исчезла с растений.
Лучом золотым
Развеялись тени.
Созвездья погасли одно
за другим.
На месте условном
Сошлись, и, сначала
судьбу упрекнув,
Во мраке безмолвном
Решают, впервые родных
обманув,
Явиться сюда же,
Покинув дома.
Над зоркостью стражей
Победу ночная
воспразднует тьма!
И ласкам их нежным
Зеленое ложе под лунным
лучом,
Под деревом, смежным
С серебряным, сонно
бегущим ключом.
Здесь вкусят едино
Блаженство они,
Где статуя Нина
Белеет из мрака в
древесной тени.
На водное ложе
Склонился пылающий
солнечный день.
Из моря того же
Вечерняя встала холодная
тень.
И Фисба, покровом
Окутав лицо,
К заветным дубровам
Пошла, повернувши
дверное кольцо.
Согласно условью,
Под деревом села, и
видит: ворча,
С дымящимся кровью,
Рыкающим зевом ко влаге
ключа
Приходит напиться,
С тяжелым хвостом,
Громадная львица.
И Фисба скрывается в
гроте пустом.
Во время испуга
Упал с ее тела,
развившись, покров.
И львица – подруга
Владыки обильных зверями
дубров –
На тонком покрове,
Попавшемся ей,
Оставила крови
Багровые капли и знаки
когтей.
Без думы, без страха,
Выходит влюбленный, не
чуя беды.
Дорожного праха
Краснеют слои, и от
зверя следы
Заметны, и страшен
Пираму их вид.
И, кровью окрашен,
Покров неожиданно взоры
язвит.
«Пускай же мы оба
Единою ночью погибнем!
Но ты
Не гроба, не гроба
Достойна в расцвете
твоей красоты.
Я ж гибну виновным,
Твой день загубя,
На месте условном,
Безумец! – заране не
ждавший тебя!
С веселостью злою
Преступника тело
изгложете вы,
Под этой скалою
Живущие,
царственно-грозные львы,
И рявкая зычно,
И члены дробя.
Лишь робким прилично
Бессильно хотеть
уничтожить себя!»
И милые ткани
Слагает под зыбкою тенью
листа.
И слез и лобзаний
Мешает дары, и кровавит
уста.
И с тихой беседой
Упавши на ткань,
Он шепчет: «отведай
И крови моей
добровольную дань!»
Схватил к пояснице
Привешенный меч, и
вонзил острием
Под грудь, и ресницы
Смежились, и кровь
закипела ручьем,
Обильно осыпав
Багряной росой
Растенья, и, выпав,
Железною меч засверкал
полосой.
И кровь не иначе
Из раны забила, дымясь и
кипя,
Струею горячей,
Как, возле отверстия
трубки, шипя,
В стремлении яром
Вода закипит,
И мощным ударом
Воздушные волны сечет и
кропит.
И исчерна-красны
От крови на дереве стали
плоды,
Где умер прекрасный
Пирам. Но, в неведенье
новой беды,
Влюбленная дева
Спешит под навес
Условного древа,
Хоть страх с ее сердца
не вовсе исчез.
Плодов перемены
Рождают сомненье в ее
голове.
Кровавые члены,
В предсмертном биенье
простерты в траве,
Увидела – горю
Поверить невмочь.
Подобная морю
В безветрие, стала,
отпрянувши прочь.
Но миг, и узнала
Пирама – единую сердца
любовь.
И вдруг застонала,
И слезы закапали в
жаркую кровь.
Младенца живее,
Коснулись до губ,
И, кудри развея,
Сдавила руками немеющий
труп.
И с горестью жгучей
Вскричала: «Пирам,
отзовись, отзовись!
Пирам! что за случай
Расторг нас с тобою?
Пирам! подымись!
Но нет! ты не дышишь –
бедная я!
Пирам, ты не слышишь,
Что Фисба тебя называет
твоя?»
При имени милом
Глаза, отягченные
смертным концом,
Он поднял, с унылым,
Блуждающим взором, и
веским свинцом
Сомкнулися вежды,
Зрачки отягча.
И Фисба одежды
Узнала свои и ножны без
меча.
Без страха, без дрожи,
Сказала: «ты был
доброволен в крови.
Во мне для того же
Достаточно силы,
довольно любви!
Судьба наша – та же:
И смертью самой,
Могилою даже
Пирам от меня не
отторгнется мой!
Вас, нашему благу
Мешавших отцов, я молю
об одном:
Пусть с милым я лягу
В единой гробнице, под
тем же холмом.
А дерево это
Убийства следы
Пусть носит, и цвета
Печального, темного
станут плоды».
Сказала и прямо
Упала вперед, чтобы
грудью налечь
На кровью Пирама
Дымящийся, теплый, язвительный
меч!
И темно-пурпурна
Плодов кожура,
И общая урна
Прияла два тела –
останки костра.
ИО
Эллису
Сорвавшись с лесистого
горного склона,
Разрушив преграды
скалистых камней,
По дну плодородного,
злачного лона
Темнейской долины
струится Пеней.
Забрызганы пеной
деревьев вершины,
Далече дубравы журчаньем
полны,
И черпают белые нимфы в
кувшины
Кристальную влагу
прыгучей волны.
В пещеру Пенея – глубоко
в утесах –
Стекаются реки окрестных
полей
И белые нимфы, в
рассыпчатых косах
Колебля короны болотных
лилей.
Приходит Сперхей, по
лугам побережным
Взлелеявший тополь и
темный акант,
Старик Апидан с Энипеем
мятежным,
И мирный в теченье
Анфриз, и Эант.
Стекаются реки, бегут
отовсюда,
Пока, утомившись в
блужданье пустом,
Не ввергнется в море
вспененная груда,
Пока не растают хребет
за хребтом.
Инах удалился в
скалистые недра,
Чтоб милую Ио оплакать
свою.
Он слезы струит
беспрерывно и щедро,
И множит слезами речную
струю.
Не знает отец, озаряет
ли Делий
Любимую дочь, на земле,
средь живых.
Иль скрылася Ио в лугу
асфоделей,
Причастная сонму теней
гробовых.
Давно уже девушке те же
и те же
Впивались мечтанья в
полунощный сон,
И кто-то, лаская словами
и нежа,
Шептал, проникая в ее
Парфенон:
«Покорствуй, о Ио,
великой Киприде!
Иль девственность хочешь
бессрочно беречь?
Довольно! из робости
девичьей выйди,
И слушай внимательно
сладкую речь.
Счастливая дева! ты
телом пригожа,
И Зевс вожделеньем
пылает к тебе.
Дитя! не отвергни
Зевесова ложа,
Безумно противиться
дивной судьбе.
О робкая! что тебе в
жребии девы!
Приди, всепобедной
Киприде служа,
Туда, где Инаха шумящие
хлевы,
Где в полдень трава –
глубока и свежа.
Там, в час, когда солнце
пылает в зените,
Ты тело объятиям Зевса
вручи.
И взор истомленного бога
насыти,
И в пламенных ласках его
опочий».
Полдневное солнце палило
жестоко,
Манила прохлада зеленых
древес.
И к Ио, от отчего шедшей
потока,
Такие слова обращает
Зевес:
«О дева, достойная
Зевсова ложа!
Приветно ответь на
приветную речь.
О, как ты прекрасна! из
смертных кого же
Достойно с тобою в объятье
сопречь?
Где сумрак древесный
прохладней, безмолвней,
Войди, нас не тронет
покорный мне зверь.
Я – бог скиптроносный,
владыка я молний.
Постой! не беги! и
признанью поверь!»
Но девушка мчится
проворнее серны.
Последние силы напрягши,
собрав,
Минует зеленые пастбища
Лерны
И темные тропы
Лиркейских дубрав.
Но бог, опаляемый
яростью жгучей,
Окрестности спрятал в
тумане седом,
И нимфу, объятую черною
тучей,
Схватил, торжествуя над
первым стыдом.
И Гера глядит с золотого
престола.
Внизу, сквозь клубящийся,
черный покров
Не видит она ни дубравы,
ни дола,
Затянутых мраком
сгущенных паров.
Богиня привыкла к
коварным изменам;
Зажглось подозренье:
наверное, вновь
Зевес, надсмеявшись над
ней и Гименом,
С какой-нибудь нимфою
делит любовь.
И, пользуясь властно
божественным правом,
Богиня туманы свивает к
ногам.
Велит просиять
омраченным дубравам,
Велит озариться
потусклым лугам.
Любовник предвидит позор
неизбежный.
Он знает, что Гера
ревниво-строга,
И делает Ио телицею
снежной:
Из белого лба вырастают
рога.
Но в образе этом
пленительна даже
Злосчастная жертва
Зевесовых чар.
И ревность богини, и
ярость – всё та же:
Она обращенную требует в
дар.
И Ио, исполнена горя и
страха,
К любимым, родным
убегает краям,
Где катятся синие волны
Инаха,
Где рощи сбегают к
веселым струям.
Вот тихий, прозрачный
залив, окруженный
Зеленой толпой молодых
тростников.
Но Ио, увидя себя
отраженной,
Подьемлет неистовый,
горестный рев.
Напрасно печальные,
робкие взгляды
Бросает она на отца и
сестер.
Не знают ее ни Инах, ни
наяды,
Игравшие с нею во
впадинах гор.
В ответ на ее непонятные
ласки
Они собирают цветы с
берегов.
Сплетают из трав
благовонные связки,
Чтоб ими украсить изгибы
рогов.
Но нимфы подруги не
чувствуют прежней,
И Ио бежит от родимой
реки;
Без цели блуждает она, и
безбрежней
Пред ней открывается
море тоски.
Ее засыпает колючая
вьюга
На крайних пределах
холодных морей,
Сжигают пески
раскаленного юга,
Безжалостно хлещет
ненастный Борей.
«Ночь морозная сменила
Солнца яростного зной.
Под луною струи Нила
Отливают белизной.
Где я – жертва Геры
грозной –
Где окончу горький путь?
Воздух, ясный и
морозный,
Жадно я вбираю в грудь.
Спит песок охолоделый,
Блещет сонная струя.
Я минула все пределы,
Я минула все края.
Погоняема кручиной,
Крайний север я прошла,
Где нависла над пучиной
Прометеева скала.
Я не знаю, ранний гроб
ли,
Избавленье ли найду?
Бога скованного вопли
Провещали мне в бреду;
Провещали бесконечный
Горьких бед, блужданий
ряд.
Карой злой,
бесчеловечной
Боги смертного карят.
Как мгновенно, как немного
Укрываясь от наяд,
В вожделенных ласках
бога
Я любви вкусила яд.
И теперь – несчастный
повод
Гнева матери богов –
Я бегу, и едкий овод
Мчится вслед моих шагов.
Сжалься, Зевс! твое
объятье,
Чрево мне обременя,
В жертву вечного
проклятья
Грозно предало меня.
Зверем бешеным блуждая,
Плод священный я несу.
Неужели никогда я
Не верну мою красу?
Для твоих объятий нежных
Возврати лилейность ног!
Дай мне пару грудей
снежных,
Золотых кудрей венок.
И на мшистом изумруде,
В мгле зеленого куста,
Я прижму к обильной
груди
Сына Зевсова уста.
Зевс! не презри дочь
Инаха!
Зевс! супругу пожалей,
Изнемогшую от страха
Средь Египетских полей».
СИРИНГА
Не сыщешь в Аркадии
девушек, равных
Невинной Сиринге
цветущей красой.
Она между нимф
выделялась дубравных
В горах, орошенных
студеной росой.
Уже не однажды во мраке
дубравном,
Объятья любви от себя
отклонив,
Она убегала, гонимая
фавном,
Иль богом обильных
колосьями нив.
Безмужной остаться
дриаде хотелось.
Богине она уподобилась
той,
Отчизна которой –
божественный Делос:
С Дианой равнялась она
чистотой.
Когда же собаки оленя
настигнут,
Охотою нимфа себя
веселит.
Из рога оленьего лук ее
выгнут,
Тогда как Дианин из
золота слит, –
А в прочем Сиринга с
Дианою схожа:
Строга, непреступна, и
бог ни один
Не делит ее вожделенного
ложа
В глубокой траве
плодоносных долин.
Однажды, венчанный
сосновой короной,
Неистовый Пан за дриадой
гнался.
Но крепкие ноги, служа
обороной,
Ее уносили глубоко в
леса.
Раздвинулись чащи,
кустарники – реже.
Сгибаются ноги,
бессильно скользя
В глубоком и влажном
песке побережий;
Широкой рекой
преградилась стезя.
И нимфа, пронзенная
ужасом острым,
От страстных объятий
спасаясь едва,
Ко влажным наядам,
возлюбленным сестрам,
Последние, в горе,
бросает слова:
«О сестры! мою красоту
измените!
На горе прекрасною я
родилась.
Волос обрывайте душистые
нити,
Гасите огонь
соблазняющих глаз!»
Тем временем Пан,
разгоревшийся, страстный,
К желанному телу в
восторге приник.
Но тело немеет под
лаской напрасной,
И в пальцах – холодный,
болотный тростник.
И ветер, в тростник
проникая из скважин,
Порывисто дунул, и Пан
услыхал
Как будто бы стон –
безнадежен, протяжен –
Как будто бы кто-то
любил и вздыхал.
ИФИГЕНИЯ В
АВЛИДЕ
Я забыла дом родимый
Для Ахиллова шатра.
В синем небе вижу дымы
Погребального костра.
Вижу медных ратей строи,
Вдоль залива корабли –
К берегам далекой Трои
Обращенные рули.
Но лазурного залива
Не колышется роса,
И в безмолвии, тоскливо,
Спят, белея, паруса.
Оглашается Авлида
Песнью вольною гребца.
Я ищу шатер Атрида,
Кличу милого отца.
Нет, не мне отныне
весны,
Ласка теплого луча,
Луг зеленый,
цветоносный,
Бег веселого ключа.
Нет, не мне весною
ранней
Бегать в поле, рвать
цветы.
Ах! и злая жизнь –
желанней
Застигийской темноты.
Не меня украсят девы
В вечер свадебного дня,
И венчальные напевы
Прозвучат не для меня.
О невеста! на закланье
Брачный сшит тебе
покров.
Вижу красное пыланье,
Слышу треск смолистых
дров.
Ставят желтые корзины,
В них кладут, цветы,
плоды.
Полны медные кувшины
Очистительной воды.
Я – покорна. Руки вздеты
К выси, ясно голубой.
Слышу волн холодной Леты
Закипающий прибой.
АХИЛЛЕС
1. Ахиллес
в шатре
Агаменон! Твой гнев
беззаконен.
Знать, напрасно пучину
гребли
Ополченья моих
мирмидонян,
К Илиону стремя корабли.
Но терпеть не привык я
обиду.
Пусть проносятся стрелы,
свистя, –
Из шатра я на поле не
выйду,
За рабыню отнятую мстя.
На покровах украшенных
лежа,
Я лобзанья ищу твоего.
Ахиллесово праздное ложе
Не разделит рабыня его.
Я – один в опустелой
палатке.
Где-то битвы неистовый
гул.
Парусины широкие складки
Разгулявшийся ветер
надул.
Не замедлил зачем на
пути я,
К нелюбезным пределам
гребя?
О, лугами богатая Фтия,
Для чего я покинул тебя?
Иль не знал я тогда
приговор мой,
Сотней палуб волну
бременя?
Иль не знал, что корабль
крутокормый
Устремляет к могиле
меня?
2. Ахиллес
перед боем
Олимпиец судьбу мою
взвесил
На весах непреложной
Судьбы.
Неизменно прекрасен и
весел,
Я готов для последней
борьбы.
Бездыханное тело
Патрокла
Я сложил у шатра моего;
Червленеющей кровью
измокла
Возле раны одежда его.
Чу, зовут медноустые
трубы,
Надевают доспехи вожди.
Гектор, радость старухи
Гекубы,
Жребий взвешен: пощады
не жди.
Щит мой в золоте, ярком,
узорном,
Он горит лучезарнее
звезд;
Он божественным выкован
горном,
И над ним поработал
Гефест.
Дух мой мстительной
яростью жарок,
И готов я главу
преклонить
Перед волей безжалостных
парок,
Обрезающих тонкую нить.
Конь твой, Гектор, бежит
без возницы,
И кровавая вьется стезя.
Я тебя привяжу к
колеснице,
Омертвелые ноги пронзя.
И коней по спине
пропотелой
Я бичом золоченым
стегну,
Трижды, Гектор, влача
твое тело,
Твой родной Илион
обогну.
Олимпиец судьбу мою
взвесил
На весах непреложной
Судьбы.
Неизменно прекрасен и
весел,
Я готов для последней
борьбы.
3. Ахиллес
с лирой
Голос лиры сладкозвучный
Злые думы усыпил.
Там, над Идой
многоключной,
Облак розовый застыл.
Раб у входа чистит
брони,
Мажет воском тетиву;
И распряженные кони
Щиплют сочную траву.
В ризе бронзово-зеленой
Сел он, смотрит на
Пергам.
И сбегает плащ
червленый,
Как змея, к его ногам.
Там олива, с ветром
споря,
Клонит синюю главу,
И фиалковое море
Блещет в солнце, сквозь
листву.
Как багряные хламиды,
Распластались крылья
туч.
Чу! запел на склонах Иды
Белоструйный, дремный
ключ.
Солнце в тучах фимиама
Выжгло красные рубцы.
Крепкостенного Пергама
Тускло вспыхнули зубцы.
И пред битвою грядущей
Всюду в поде – тишина.
Он один в тенистой куще
С кубком древнего вина.
Благовонно, смольно,
густо,
Меда сладостней оно –
Хрисеидой розоустой
Принесенное вино.
И на миг забыв угрозы,
Неизбежные, судьбы,
Ахиллес срывает розы
С желтых кос своей рабы.
На груди ее девичьей
Он почил в тени шатра,
Чтоб назавтра стать
добычей
Погребального костра.
4. Ахиллес
перед смертью
Всё мне снится дворец
златоверхий,
И Пелеева дома родня,
И родной, голубеющий Сперхий,
Где наяды ласкали меня.
Те холмы, где с
охотничьим луком
Я бежал, огибая скалу,
Чтоб горячею кровью и
туком
Золотую насытить стрелу.
Мне сказала Фетида с
кручиной,
Что умру я в чужой
стороне.
Ксанф неистовый,
бурнопучинный,
Не заменишь ты Сперхия
мне.
Мать слезами мне сердце
кручинит
С дня, как тризна
свершилась в шатрах
И златою амфорою принят
Менетида оплаканный
прах.
Говорила мне мать:
«хорошо бы
Ныне с девой сопрячься
тебе:
Умножавший троянские
гробы,
Ты приблизился к
смертной судьбе.
Так не медли же: Гектора
выдай
Для надгробных честей и
костра,
И усни с золотой
Хрисеидой
Под приютною тенью
шатра».
И спешу твою грудь
оплести я;
Но, лишь члены опутает
сон,
Всё мне снится родимая
Фтия,
Лучезарный ее небосклон.
5. Ахиллес
обрученный
Время. Пламенник брачный
засвечен,
И его, над толпою
воздев,
Где гирляндами портик
расцвечен,
Подымает начальница дев.
От тяжелого бремени
грузов
Колесница погнулась моя,
Переполнен оружием
кузов.
Как щетина, торчат
острия.
Время кончить обряд
обручальный;
Я уж слышу сквозь ряд
колоннад,
Как зовет меня скрипом
причальный,
Хорошо осмоленный канат.
Ты, минуя дубовые сени,
Не замедли прощанием в
них,
Чтоб скорее взошел к
Поликсене
На веселое ложе жених.
В колесницах провозят
кувшины,
Да свершим омовенья
обряд,
И недавно кровавые шины
Лучезарною медью горят.
Да, трудами не малыми
добыт
Златокудрой Елены
возврат:
Сколько медные спицы и
обод
Обагрялися кровью у
врат.
Сколько доблестной крови
лилося.
Сколько раз я по трупам
летел,
И со стуком взбегали
колеса
На тела с изувеченных
тел.
Но довольно ломалися
дышла,
И со свистом крутились
бичи.
Ты – моя, из чертога ты
вышла,
И глаза рассыпают лучи.
Разукрашен листвою
весенней
Русых кос благовонный
венок;
Девы сыплют цветы
Поликсене
Для прекрасных,
серебряных ног.
Скоро мы на богатствами
полном,
Управляемом мной корабле
По веселым фиалковым
волнам
Понесемся к родимой
земле.
И в усладах желанного
брака,
Почивая на ложе из роз,
Мы увидим отчизну Эака,
Где младенцем я бегал и
рос.
Помню пастбища сочной
травы я,
Как земля плодородно
черна,
Как припасов полны
кладовые,
И отборных плодов, и
зерна.
Помню пиршества шумные
наши,
Оживленные пьяной
гульбой,
И тяжелые древние чаши,
Обведенные хитрой
резьбой.
Как стремлюсь к
заповедной земле я,
Где утехи знавая одни,
Согреваемый лаской
Пелея,
Я провел мои лучшие дни.
Ты со мной улыбнешься
печалям,
Что тебя от родных
унесло.
Поспеши, мы не медля
отчалим:
Уж гребцы подымают
весло.
Приступай к неизбежным
разлукам,
И с судьбою твоей
примирись.
Там, сияя серебряным
луком,
Прислонился к колонне
Парис.
НЕОПТОЛЕМ
1
Дикий остров, поля, где
я вырос,
Покидаю для бранных
шатров.
Ты прости, зеленеющий
Скирос,
Безмятежный,
хранительный кров.
От лугов и от рощей
зеленых
Я отозван военной
трубой.
Мирно с кровель, от
солнца червленых,
Подымается дым голубой.
Исчезает он – берег
родимый, –
И, теряясь в багряных
лучах,
Тихо шлет мне прощальные
дымы
Материнский любезный
очаг.
Вкруг меня океан
беспредельный,
И синеют валы без числа.
Я на крепкой сосне
корабельной
Быстро мчусь под напором
весла.
Через три быстролетные
ночи,
Если добро к пловцам
божество,
Я усну под палаткою
отчей,
Я узнаю отца моего.
И усеянным трупами
полем,
В жажде подвигов, весел
и рьян,
Полетит за отцом
Неоптолем,
Разрывая колонны Троян.
2
Брошен якорь. Корабль
мой причален
У прославленных бранями
мест.
Отчего же, о други,
печален
Долго жданный, желанный
приезд?
Отчего же никто из
собратий
Нас не встретил пожатьем
руки?
Отчего так растеряны
рати,
Так нестройно-шумливы
полки?
Я грядущим свиданьем
чаруем.
Пали тени, и звезды
зажглись.
Гулко вторит
Скамандровым струям,
В потемневших горах,
Симоис.
На отрогах, ключами
богатых,
Вьется дым от чьего-то
костра,
И мертвец в
окровавленных латах
Распростерт посредине
шатра.
Чтоб владеть драгоценным
доспехом,
Сын Лаэрта коварно
хитрит,
И над мертвым глумится
со смехом
Предводитель Ахеян,
Атрид.
Подойдя, вопросил я
несмело,
Подбородка коснувшись
его:
«Чье к костру
приготовлено тело?» –
«Ахиллеса, отца твоего».
3
Где пучина Эгейская
стонет,
Меч воткнут Саламинским
царем;
Здесь на острую медь
Теламонид
Пред Палладиным пал
алтарем.
Здесь он с черною
смертью сопрягся,
Грудь пронзивши концом
острия,
И рыдает над телом Аякса
Саламинских матросов
семья.
Я, печалию свежей овеян,
Над недавним стою
мертвецом.
Был он более прочих
Ахеян
Почитаем, при жизни,
отцом.
Я на Скирос родимый
какую
Принесу Деидамии весть?
Мать, тебе, неутешно
тоскуя,
Суждено овдовелой
доцвесть.
Ах! отцу при свидании
первом
Я последнее молвил
«прости».
Но, Атриды, от яростных
Кер вам
И самим никуда не уйти.
Ветер лодки далекие
гонит
И поет у зеленых могил,
Где могучий уснул
Теламонид,
Где уснул быстроногий
Ахилл.
ДИДОНА И
ЭНЕЙ
По камням звенят копыта,
Слышно ржание коней.
На горах отстала свита…
Как стрела, летит Эней.
Дали неба – мутно-сини;
Ветр шумит, в траве
шурша,
И с царицей сын богини
От грозы бежит, спеша.
На груди застежкой
сплочен,
Плащ ее окутал стан.
Наконечник стрел
отточен.
За плечами, раззолочен,
Звонко брякает колчан.
Конь храпит; густая пена
Покрывает удила.
Пред царицей Карфагена
Расступается скала.
Вместо храма – свод
пещеры.
Мать Земля условный знак
Подает, и волей Геры
Заключен несчастный
брак.
Всё забыто: обесчещен
Женский стыд, и презрен
долг.
В недрах скал и горных
трещин
Гром пронесся и умолк.
Потемнели, сшиблись
тучи,
О деревья бьет вода.
Дико воя, сбились в кучи
Оробелые стада.
Пыль клубится; воздух
блещет;
Скрылся в туче горный
скат.
О каменья ливень хлещет,
И стучит тяжелый град.
У пещеры дрогнут стражи;
Где-то ржет в испуге
конь.
Проблестел на горном
кряже
Синей молнии огонь.
Замутившись, с высей
прянул,
Заплескался водопад.
Брачный гимн в пещерах
грянул
Хор веселых ореад.
ЭНЕЙ –
ТОВАРИЩАМ
Что вы примолкли?
Смелее! Не с нами ль
Наши пенаты, чья милость
не скудна?
Ими хранимое, сядет ли
на мель
Легкое судно?
Наши надежды и силы не
те же ль?
Полно оплакивать гибель
Креузы:
Смертная доля желаннее,
нежель
Рабские узы.
Сердце спокойно; надежда
окрепла.
Паркам бросаю отчаянный
вызов:
Скипетр поднимет из
крови и пепла
Правнук Анхизов.
Тот не мужчина, кто слезы
не вытер:
Женщинам свойственно
тешиться грустью!
Мчит наш корабль
благосклонный Юпитер
К верному устью.
Верьте, товарищи: небо
не пусто.
Нам, победителям черного
Рока,
Матери светит моей
розоустой
Ясное око.