ПРИВЕТ НОВОМУ
ИЕРУСАЛИМУ
Издалека, на утренней
лазури,
Уже горит громадный
купол твой,
И мощный звон разносится
в полях,
Со всех сторон скликая
богомольцев!
Приветствую тебя,
Иерусалим!
Прими меня в твои святые
своды
И осени державными
крылами,
Как птица, бесприютного
певца.
Прохлада, мир – в твоей
широкой, сени,
Куда не проникает зной
полудня,
И только лучезарная
лазурь
Вливается в бесчисленные
окна
Сияющего купола
Растрелли.
Художество времен
Елисаветы
На старине оставило
печать
Изящества и легкости.
Здесь пир
Воздушных форм и красок.
Как хорош
Пророк Амос, приемлющий
кошницу
С румяными, роскошными
плодами.
А по стенам, где золотой
Кувуклий
Горит в лучах
поднявшегося солнца,
Начертан злобный сонм
синедриона,
И перед ним, в блестящем
медном шлеме,
Прекрасный юноша
центурион
Вещает старцам чудо
Воскресенья.
Как пуст и глух к реке
бегущий сад,
Где соловьи поют, не
умолкая,
И белые черемухи в тиши
Душистый снег стряхают
на часовни.
О, Никонова древняя
обитель!
Прими привет церквей
чужбины дальней,
Где я вздыхал и помнил о
тебе.
Прими привет сурового
Стефана,
Прекрасного царя
Дунайских стран,
Стремящегося в небо
лесом башен,
Сужающихся кверху, как
стрела.
Я посетил его в неделю
Ваий,
Когда гремел
торжественный орган,
И весь народ согласно
пел: «Осанна».
Витала тьма в угрюмых,
древних сводах,
И только в недоступной
вышине,
Как рай, сияли окна
расписные.
Там райская нетленная
лоза
Горела виноградом
изумрудным,
И кровью рдели алые
плащи.
Там Добрый Пастырь шел с
далеких гор
С потерянной овцою
среброрунной…
Прими привет от льва
святого Марка,
Властителя Венеции
прекрасной.
Там над лазурным
зеркалом лагуны
Воздвигнут храм рукой
царьградских зодчих –
Подобие божественной
Софии.
Мозаикою золотой и синей
Сияет он над площадью
веселой,
Овеянный дыханьем теплым
моря
И нежным лётом голубиных
крыл.
Прими привет владыки
полумира,
С вершины ватиканского
холма
Сверкающего золотом
тиары.
Я вспоминал в пустом
великолепьи
Громадного, холодного
Петра
Тебя, обитель Никона
святая.
Какая смерть в чертогах
Ватикана!
Как сиротливо мощи
Златоуста
Там ждут лобзанья
русских пришлецов,
Без скорбных слез, без
копоти кадильной!
Там даже гроб апостола
Петра
Не окрылил в душе моей
молитвы:
Едва взмахнув
бессильными крылами,
Она затихла, скованная
льдом
Изваянных из мрамора
кумиров…
Прими же их привет. Но
знай: нигде
Я не слыхал столь
радостного звона,
Как чудный гул твоих
колоколов,
Когда звучит у золотой
пещеры
Канон пасхальный, радуя
сердца
И ужасом волнуя
одержимых,
Кричащих, падающих в
диких корчах.
И кажется: в смятеньи
стонет ад,
Зане лишен он жала и
победы,
И торжествует утренняя
песнь
Архангелов, отъявших
камень гроба.
О, дивный храм! Еще
придет твой день:
Ты соберешь от севера и
юга
Твоих птенцов в сияющий
алтарь,
И двинутся с востока
патриархи
Занять места,
назначенные им
Под светлой сенью храма
Соломона.
Светись, светись, святой
Иерусалим.
Жди жениха, скорбящая
невеста,
И наполняй светильники
твои.
Недаром блещет пурпур
Византии
По алтарям, как
жертвенная кровь.
Архимандрит с
безмолвствующим клиром,
Колебля благовонные
кадила,
Недаром ожидает перед
входом
Грядущего. И русский
патриарх
Войдет в свой храм и
совершит трапезу,
И дверь замкнет…
ЕПИСКОПУ
ДИОНИСИЮ
(Бывшему архимандриту в Риме)
В священном городе, где
почиют
Тела апостолов
первоверховных,
Где кровью их освящена
земля,
Тебя я встретил. Иноком
смиренным
Воскресный ты на клиросе
канон
Читал болезненным и
слабым гласом.
И не пришло мне в голову
спросить,
Кто сей монах смиренный.
А наутро
Увидел я тебя перед
престолом,
И слабая твоя глава
склонялась,
Как цвет полей, росою
отягченный,
Под царским игом митры
золотой.
И пышные латинские
соборы
Покинул я для тесного
ковчега,
Где ты с ничтожной
горстию славян
Молился по уставу
Византии.
Забывши пышный пурпур
кардиналов,
Языческую роскошь
Ватикана
И мертвое, холодное
величье
Бесчисленных, пустеющих
церквей, –
К тебе я шел по вечерам
субботним.
Звучал так сладко твой
канон вечерний,
Когда ты смерть Христову
славословил,
Голгофы крест и утро
Воскресенья.
Больной, тщедушный, с
чахлой, впалой грудью,
Казался ты видением
бесплотным,
Но светлый мир сиял в
твоих очах
И радость вечная о
вечном Боге.
Как ты любил церковный
этот град,
Твой злой недуг целившую
чужбину,
Великий Рим, который
быль прославлен
Второго Павла словом
золотым.
Как ты любил Яникул,
обагренный
Божественною кровию
Петра,
Где он простер
дряхлеющие руки
На древе крестном,
головою вниз,
И вспоминал брега
Генисарета,
И рыб улов, и тайную
трапезу,
И заповедь: паси Моих
овец.
Направив путь к снегам
моей отчизны,
Вторично в Рим я прибыл
из Помпеи
И в храм пришел на
площади Кавур.
И клирик мне с ликующим
лицом:
«Мы покидаем Рим.
Архимандрит
Епископом назначен на
Волыни.
Пождите здесь. Еще он в
алтаре,
Он молится». И церковь
опустела,
И я тебя в притворе
темном ждал.
И светел вышел ты из
алтаря,
И на лице твоем еще
лежало
Иных миров лучистое
сиянье.
И вместе мы простились с
вечным Римом,
И ты с каким-то
ангельским смиреньем
Сказал: «Хоть плоть
смущается моя,
Но радуется дух». (Ты
разумел
Высокий труд
святительского сана.)
И молвивши: «До встречи
на Волыни»,
Ты надо мной простер
святую руку
И в дальний путь меня
благословил.
Спеши ж теперь в
роскошные поля
Родных степей, где дикие
курганы
Вещают нам о днях
богатырей,
О днях побед над
полчищем монгола.
Да укрепляет ветр
Червонной Руси
Твою изнемогающую грудь.
Спеши, там жатва уж
давно созрела,
И только ждет усердного
жнеца.
Неси туда евангелие
мира,
И подыми заблудшее овча
С любовью на епископское
рамо.
Да озарит родимую Волынь
Сиянье золотого омофора!
СВЯТОЙ
МОСКВЕ
Полная народом
богомольным,
Ты, слиясь в один
небесный хор,
Славишь Бога звоном
колокольным
От Кремля до Воробьевых
гор.
Иоанна золотых глаголов
Полны храмы; в чашах
рдеет кровь;
Каждый день на тысяче
престолов
Царь Небесный заклан
вновь и вновь.
Пусть растут громады
Вавилона:
Как и прежде, зелена
земля,
И несется радостного
звона
Древний гимн над башнями
Кремля.
Слышу сладкий ветр весны
церковной,
И победы час невдалеке,
С дня, как дан Москве
отец духовный,
Кроткий старец в белом
клобуке.
Бедный сын незнаемого
рода,
Вскормленный Сибирскою
рекой,
Он – избранник русского
народа,
Он – печальник черни
городской.
Легкий и бесплотный, как
икона,
Добрый пастырь
страждущих овец,
Он к толпе спускается с
амвона
И ведет беседу, как
отец.
В бурях азиатской
полунощи,
Укрепил для подвига
Христос
Эту плоть, иссохшую, как
мощи,
С чистым снегом
старческих волос.
И несут к нему
страдальцы бремя
Нищеты и несказанных
мук:
Всё врачует, как в былое
время,
Белый патриаршеский
клобук.
С ангельскою нежностью
во гласе,
Рядом с ним, труды его
деля,
Выступает кроткий
Анастасий,
С посохом, по площади
Кремля.
Облеченный ризою
червленой,
Он, – как древний
мученик в крови,
Бледный лик, постами
истомленный,
Озарен сиянием любви.
Кто сей третий
черноризец строгий?
(Как бела, нежна его
рука!) –
Князь, презревший род
свой для убогой
Кельи и простого клобука.
С темным, сокрушенным,
строгим взором,
Всю толпу волнуя громом
уст,
Голубым сияя омофором,
Он идет, как новый
Златоуст.
Он не помнит пиршеств
многолюдных,
Суета от сердца далека.
Побледнела в четках
изумрудных
Княжеская, гордая рука.
Шум толпы ему докучен
ныне,
И труды правленья –
тяжелей:
Улетел бы к Оптиной
пустыне
Строгий ангел
Дмитровских полей.
Только там – всё то, что
сердцу мило,
Тихие надгробные кресты…
И зовет Амвросия могила
Инока из мира суеты…
Не во сне ли было то
виденье?
Неужели вновь она жива,
В золоте, в дыму кадил и
в пеньи
Третий Рим – священная
Москва?
Всё опять, как и во
время оно:
Верою горящие сердца,
Ангелы Кремлевского
Сиона,
Первый снег на площади
дворца.
Град родной! Ты не
узнаешь тлена,
И залог священный есть у
нас:
Мощи патриарха
Гермогена,
Кто страну родную мукой
спас.
1913
14
СЕНТЯБРЯ, 1913 г.
(Юбилей миланского эдикта)
По улицам почиющего
града
Я шел во мгле, чтоб
славить Крест Христов,
И призраками высилась
громада
Бесчисленных домов.
Белел рассвет. Неслося
издалека
Предутреннее пенье
петуха.
Весь город спал угрюмо и
глубоко
Позорным сном греха.
А в ясном небе теплилась
денница,
Уже заря готовилась
взойти…
Лишь пьяница охрипший и
блудница
Мне встретились в пути.
Смиренною и тихою
отрадой
Меня манил белеющий
собор,
Дремавший сад и скудною
лампадой
Чуть озаренный двор.
Там древняя мерцала
позолота,
И темный храм был
светел, как Эдем;
Там шла давно горячая
работа,
Не зримая никем.
Молились иноки о грешном
мире,
Бескровные от бденья и
постов,
И ты скрещал дикирий и
трикирий,
Даруя свет Христов.
За грешный мир, за мир
прелюбодейный,
В чаду греха уснувший,
как в гробу,
Ты возносил в тиши
благоговейной
Смиренную мольбу.
Еще вчера прияла тьма
могилы
Всё чем тебе красой был
этот мир,
Но бодр и строг, Христовой
полон силы,
Ты возносил потир.
И твоего сияния лучами
Моя душа, когда я вышел
вон,
Была полна… А в небе
рдело пламя,
И раздавался звон.
И храмы все гудели
заедино,
И таяли в сияньи хоры
звезд,
Как в день, когда пред
взором Константина
Явился в небе Крест.
ЕПИСКОПУ
ТРИФОНУ, ПУТЕШЕСТВУЮЩЕМУ ЗА ГРАНИЦЕЙ
Ты долго ждал целенья от
недуга
И отдыха от пастырских
трудов.
Привет тебе, в краю
веселом юга
И непорочных льдов.
Счастливый край! там всё
– утеха взора:
Краса и блеск лимонов
золотых,
Лазурные швейцарские
озера,
Вершины Альп седых.
Но для чего судьба тебе
судила
Тогда найти свободу и
покой,
Когда сокрылось всё, что
было мило,
За гробовой доской?
Не внемлешь ты
грохочущим потокам,
Не видишь горы в снежном
серебре:
Ты сердцем здесь, на севере
далеком,
В Донском монастыре.
Роскошный юг не облегчит
потери!
А между тем, о пастырь и
отец,
Здесь, в зимнем храме,
тесном, как в пещере,
Стада твоих овец
Всё ждут тебя смиренно и
уныло,
Всё те же лики смотрят с
древних стен,
И так же зыблет звонкое
кадило
Твой дьякон Гермоген.
Всё тот же мир и
мраморные плиты,
И, жарче недоступного
любя,
Сердца людей в одной
молитве слиты,
В молитве за тебя.
В субботний вечер песни
мироносиц
Всё так же льются в
облаке кадил,
Но пуст алтарь, и
мальчик жезлоносец
Как будто приуныл.
Епископ наш
возлюбленный! скорее
Вернись в свой храм.
Молюсь чтоб ты окреп,
Чтоб славить жезл из
корня Иессея,
И ясли, и вертеп.
1 декабря 1913
БРАТИИ
БОГОЯВЛЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ
В огромном городе,
холодном и враждебном,
Кровь сердца моего
сосавшем, как упырь,
Твой только воздух был
мне сладким и целебным,
Богоявленский монастырь.
Уж двор твой снежные
окутали покровы,
А дни всё делались
короче и темней,
Но с верой ждали мы во
мгле зимы суровой
Ликующих Пасхальных
дней.
О, как я полюбил твоих
смиренных братий,
Как с их молитвами свои
сливать привык,
Когда за всенощной горит
в огнях и злате
Пречистой Девы темный
лик.
В опавших деревах шумела
злая вьюга,
И опустелый сад застыл в
снегу седом;
Твой пастырь с птицами
умчался к морю юга,
Затих его священный дом.
И тщетно Бога мы молили
о возврате…
Влачились скупо дни
средь медленных забот,
Всё так же колокол
скликал безмолвных братий
В святые вечера суббот.
Вот день, когда Христос
был встречен Симеоном…
Февральский луч готов
разрушить снежный плен…
В огнях собор; идет с
кадилом благовонным
Иеродьякон Гермоген.
Епископ снова наш, наш
пастырь снова с нами,
В притвор он шествует с
сияющим жезлом,
В смиренной мантии,
струящейся волнами,
И в омофоре голубом.
Дни первые поста! Святое
излиянье
Того, что в сердце мы от
всех людей храним,
И повторяющий молитву
покаянья
Суровый инок Серафим!
Унылый благовест, алтарь
неозаренный,
И клира черного чуть
слышный, скорбный глас…
Взывает горестно епископ
сокрушенный:
«О, Господи, помилуй
нас!»
Суббота Вербная! синеют
волны дыма,
С ветвями вешних верб,
поет «Осанна» клир.
И кажется: Христос к
вратам Иерусалима
Грядет страдать за
грешный мир.
И гласом сладостным ко
Господу взывая,
Смиренный Гермоген у
Царских Врат склонен:
В одной руке – свеча, в
другой – святая вайя,
Еврейским детям вторит
он.
Вот день единственный –
постящихся награда!
Повсюду блеск свечей и
пурпур багряниц,
Псалмы Пасхальные
доносятся из сада,
Сливаясь с щебетаньем
птиц,
Горят трехсвещники в
цветах благоуханных,
Раскрыты алтари, и
голубая твердь
Струится из окон, и клир
в одеждах рдяных
Поет: «поправши смертью
смерть».
Меж молодых берез ты
шествуешь «со славой»,
Наш пастырь. У дверей
служители твои
Уже набросили на стан
твой величавый
Лазурной мантии струи.
Архимандрит и клир,
прося благословенья,
Склонились пред тобой,
струя душистый дым,
И девы чистые запели в
отдаленьи:
«Светися, Иерусалим».
О, как я полюбил
таинственным покоем
И шумом голубей весною
полный сад,
И дом епископский,
священный дом, над коим
Незримо ангелы парят.
К нему толпы сирот
приходят, не робея,
В нем груди дышится
отрадней и вольней,
Над ним лазурь небес как
будто голубее,
И облака над ним нежней.
Туда, туда летят души
моей моленья:
Я тихою мечтой блуждаю
каждый день
В задумчивом саду, где
храм Богоявленья
Зовет меня в святую
сень.
ГЕРМОГЕНУ
МОНАХУ
Искушенья злобы и
гордыни
Ты отверг от юношеских
дней;
Легкий воздух Оптиной
Пустыни
Веет в келье радостной
твоей.
В ней не чуешь
тягостного плена:
Благовоньем лилий напоен
Тесный дом, и образ Гермогена
День и ночь лампадой
озарен.
Как завидна вольная
неволя
Светлой кельи, где
любовь и мир,
Где келейником племянник
Лёля
В праздники готовит
скромный пир.
Голуби шумят в ветвях
березы.
Ты поешь, присевши за
рояль:
«Милость мира». Нежно
пахнут розы,
И монаху прежних дней не
жаль.
Покорили черные одежды
Волю плоти. Ты в слезах
всю ночь
Молишься, не опуская
вежды;
Духи тьмы бегут в
смятенье прочь.
Как монах в пещере
Фиваиды,
Ты с Христом беседуешь в
ночи…
Научи меня прощать
обиды,
За врагов молиться
научи.
Просвети наукою
бесстрастья
Темный дух мой… Помнишь,
как со мной
Светел шел ты утром от
причастья,
Укрепленный пищей
неземной!
В вышине синело небо
мая,
Еще пуст был
монастырский двор,
Голубей взвилась над
нами стая,
Уносясь в сияющий простор.
И душа рвалась лететь за
ними…
О, навеки будь
благословен
И меня молитвами твоими
Не оставь, смиренный
Гермоген.
ПАМЯТИ Ю.
А. СИДОРОВА
В ужасный день, под стон
февральской вьюги,
Неистово шумевшей средь
могил,
Твою гробницу на краю
Калуги
Я посетил.
Но я не помню грустного
погоста,
И верю в твой сияющий
возврат,
Алкавший посвященья в
анагноста,
Мой тихий брат.
Для Церкви нет ни
тления, ни гроба:
Два инока, покинув дом
родной,
Пустынею теперь идем мы
оба
В полдневный зной.
Далек наш путь: кувшин
последний выпит,
Засох язык, изранены
ступни…
Но в глубь пустынь
уводит нас Египет,
Как в оны дни.
Нам даст ночлег святой
отец пустынник,
Для мглы пещер
презревший грешный свет,
И пальма пыльная уронит
финик
Нам на обед.
Когда ж тоска по
радостям и миру
Охватит нас и вспыхнет
страстный зной,
Пречистой Деве мы поем
стихиру,
Лишь Ей одной.
Она одна – наставница
монахов,
Мы к ней взываем: и во
сне, и въявь,
Пречистая, от помыслов и
страхов
Избавь, избавь.
И мы придем к Ее садам
цветущим,
Где навсегда Она
воздвигла трон,
Где иноки поют по
райским кущам
Горы Афон.
Где райским изумрудом
дышит море,
Где гнезда келий вьются
по скалам,
И где Она, в лазурном
омофоре,
Сквозь фимиам,
Плывущие благословляет
лодки,
И вся сияет в тверди
голубой…
Мой милый брат, горé,
сжимая четки,
Идем с тобой!
Молитвой и постом
противясь змию,
Свершаем мы, паломники
святынь,
Наш путь из киновии в
киновию
В песках пустынь.
21 мая 1914
Дедово
ОПТИНА
ПУСТЫНЬ
Я много слышал о тебе
рассказов
Пред тем, как рай твой
тихий посетил,
Обитель, где Алеша
Карамазов
У ног святого старца
опочил.
Кончался знойный день.
Прохладой росной
В окно вагона веяло. Уже
Кругом толпились
девственные сосны,
Как стражи на священном
рубеже.
Обитель – благодати
неоскудной
Сквозь все века сияющий
сосуд –
В твоей тиши, глубокой,
непробудной,
Как крины непорочные,
цветут,
В священной изощренные
науке,
Святые старцы, белые,
как лен.
Закалены колена их и
руки,
Их ясных глаз не
омрачает сон.
Синеет твердь,
благоухают розы,
Обедни здесь, как
райские пиры…
Молитва Иисусова и слезы
Венчают все небесные
дары.
Приди, кто богоданные
одежды
Растлил грехом и
почернел, как труп…
И для тебя горит елей
надежды,
Не бойся обнажить
смердящий струп.
Наука здесь духовная
исстари
Насаждена. С крылечек, у
ворот,
Два старца, Феодосий и
Нектарий,
Не устают благословлять
народ.
И храм всегда раскрыт
гостеприимный
Не молкнет в нем
Давидова псалтирь.
Прими мои молитвенные
гимны,
Цветущий скит и белый
монастырь,
Где я сложил грехов
тяжелых бремя…
О, ночь молитв, над соснами
заря,
Заутрени таинственное
время,
Кафизмы и мерцанье
алтаря!
Читает чтец уныло и
негромко,
Уж двери, окна в голубых
тенях,
И, голову склонивши на
котомку,
Народ уснул на белых
ступенях…
Святой отец, покрыт
мирскою пылью,
К тебе пришел я. Кротко осеня
Мою главу святой
епитрахилью,
Ты отрешил от прошлого
меня.
Былая радость, горе,
зимы, весны,
Всё – только сон. Дороги
нет назад…
А всё шумят таинственные
сосны…
Кто скажет мне, о чем
они шумят?
БЛАЖЕННЫЙ
АВГУСТИН – СВЯТОЙ МОНИКЕ
Присядем у раскрытого
окна
И отдохнем от плаванья.
Уж вечер
Озолотил остийские сады,
И Тибр блестит вдали…
Дай руку мне.
В года твои дорога не
легка,
А море было бурно…
Отдохнем:
Рука с рукой, и голова
моя,
Склонясь к твоим
слабеющим коленям.
Покоится, а сердце
предвкушает
Последний упоительный
покой,
Нас ожидающий на лоне
Бога.
Я долго плыл по
жизненному морю,
Обуреваем волнами греха
И ветром злым ученья
манихеев,
Но ты была мой кормчий
неусыпный,
И привела разбитую ладью
К надежной пристани, и
сам Амвросий
Твое дитя заблудшее
приял,
И я на брег стал твердою
ногою:
Тот берег был крещения
купель
И благодать святая
Иисуса.
О, сколько слез ночами
ты лила,
Когда я шел путями
преисподней,
И, омраченный сумраком
греха,
Не видел солнца истины
Христовой,
И забывал Христа святое
имя,
Которое младенцем
восприял
С твоим млеком, из этой
милой груди.
Ты плакала, ты чахла; а
меж тем
Я утопал средь пиршеств
Карфагена,
И баснями языческих
певцов
Питал мой стыд, и в
поисках похвал
Пленял толпу искусными
речами,
И тешил плоть на ложе вожделений,
И – ученик безбожных
манихеев, –
К ужасному готовясь
посвященью,
Служил стихиям немощного
мира…
Какие муки ты перенесла,
То знает Бог один. Но
под конец
Сказал тебе епископ,
мудрый старец,
Которого о мне ты
умоляла:
«Покойна будь. Иди. Сын
слез таких
Не может до конца
погибнуть». Вскоре
Я прибыл, как учитель
красноречья,
В Медиолан прекрасный. И
однажды,
Когда скитался я по
площадям,
Объят тоской, томим
палящей жаждой
Вернуться вновь в
объятья Иисуса
И увлекаем от его
объятий
Видений адских стаей
сладострастной,
Услышал я божественное
пенье,
И завернул в собор, и
там увидел
Амвросия, божественного
мужа:
Потир, пылавший кровию
Христовой,
Он возносил, простершись
в алтаре.
И всё внезапно предо
мной смешалось:
Я видел только огненный
потир,
Кипевший алой кровью
Иисуса,
А вкруг него витали
херувимы,
Не в силах видеть
таинства любви,
Закрыв глаза смятенными
крылами!
И я в слезах ушел в
церковный сад
И там упал в
смоковничной тени,
В тени греха, как оный
Нафанаил,
И ждал, молясь. И легкою
стопой
По саду шел, не подымая
глаз,
Амвросий, кончивший
служенье. Я,
Схватив края его
священной ризы,
Его молил принять меня в
свой дом.
И он меня, под сению
греха
Простертого, рукою
властной вывел
В сияние Христовой
благодати.
Но вновь я был в
отчаяньи простерт,
Молясь в слезах, язвим
грехом, под тенью
Смоковницы. И голос я
услышал,
Звеневший из далекого
окна,
Как бы напев незримой
райской лиры:
«Возьми, читай!» И я
раскрыл писанье
И утонул проснувшимся
умом
В премудрости
божественного Павла.
Так жизнь моя проходит
предо мной
В вечерний час, когда
зари сиянье
Ложится на синеющие
горы,
Стихает шум и вечер
наступивший
Зовет к молитве верных
Церкви чад.
О, мать, взгляни: как
обещанье рая,
Вдали сияет небо
золотое.
Твои глаза, ослабшие от
слез,
Уж видят мира горнего
сиянье,
Который для меня еще
закрыт
Покровом тяжким этой
грубой плоти.
Я – весь в тени, а ты
озарена,
И, кажется, уж улететь
готова
В отчизну светлых душ.
О, погоди:
Не оставляй меня в
долине скорби,
Веди, как прежде, сына
слез твоих,
Чтоб не ослаб на узком я
пути,
Не изнемог под бременем
Христовым…
Но знает Бог, когда тебя
призвать,
И если в том Его святая
воля,
Чтоб новым искушеньем
посетить
Смиренного и грешного
раба,
Его да будет воля. Наша
жизнь –
Не в этой бедной плоти,
а в Христе.
19 мая 1914
Дедово
ПУСТЫННАЯ
ЖИЗНЬ
Я навсегда с тобой, о,
мой отец духовный,
С тех пор, как я тебя в
пустыне отыскал,
Где ни источника, ни
зелени дубровной,
А лишь горячие уступы
желтых скал.
Здесь будет лень мою
будить твой голос гневный,
Здесь я постом залью
страстей греховный пыл,
В пустыне жаждущей, где
пост сорокадневный
Свершил Спаситель наш и
искушаем был.
О, помоги в борьбе с
желанием и ленью,
Когда в полдневный час
палящие лучи
Разгорячают плоть.
Святому псалмопенью,
Труду, бесстрастию и
бденью научи.
Мне слаще царских яств
засохшие маслины,
Заплесневевший хлеб,
глоток речной воды…
Я буду целый день плести
твои корзины
И разделять твои
смиренные труды.
Когда же уязвит стрекало
вожделений
Бунтующую плоть, я
припаду главой
На эти слабые, иссохшие
колени,
С твоей молитвою сливая
голос мой.
Несется издали рыканье
злого зверя,
Из глубины долин ползет
вечерний мрак,
Всё небо – в золоте, как
райское преддверье…
Но козни новые готовит
вечный враг.
Как манит, сладкий сон!
возникли перед взором
Роскошные плоды, зовущие
тела…
Отец, спаси меня!
останови укором,
Коснись десницею
горящего чела.
Бледнеют хоры звезд.
Минула ночь искуса.
Мечами ангелы рассеивают
тьму.
Молитвой утренней мы
славим Иисуса,
Вершины скал – в лучах и
в розовом дыму.
Пустыня расцвела
благоуханным крином,
Пред алтарем небес туман
– как фимиам,
И вторит горлица на
дереве пустынном
И гимнам ангелов, и
утренним псалмам.
ВАСИЛИЙ
ВЕЛИКИЙ – ГРИГОРИЮ БОГОСЛОВУ
Товарищ юности, я жду
тебя
На берегах Ириса
благодатных,
Где годы нашей золотой
весны
Текли в трудах и мирном
песнопенье.
Хоть покосился мой
убогий дом,
Но те же вкруг долины и
холмы,
Покрытые обильным
виноградом,
И так же голуби в саду
воркуют
И плещут белоснежными
крылами…
Сестра Макрина так же за
работой
Поет псалмы Давидовы, и
нам
Лишь одного тебя
недостает.
Что ты замолк? Святую
тишину,
Подобно горлице
пустыннолюбной,
Ты возлюбил от самых
первых лет.
Как счастлив ты,
укрывшись навсегда
От клеветы и зависти
врагов
И от коварной дружбы. Но
покинь
Твою пустыню и приди ко
мне.
Уж я не тот: тяжелые
недуги
Мне говорят о радостном
конце,
И частая сверкает седина
В седеющих кудрях сестры
Макрины.
В вечерний час, за
скромною трапезой,
Вспомянем прошлое: дни
первой дружбы,
Связавшей нас на площади
Афин,
Где нас любили эллинские
музы,
Особенно тебя: в твоих
руках
Воскресла ионическая
лира.
Ты помнишь ли, как жадно
пили мы
Сладчайший мед
премудрого Платона
И как пленил нас пылкий
Демосфен?
О, суета! о, молодость!
Иная
Пришла пора, и к Ливии
священной
Направил я смиренные
стопы
И навестил пустынные
пещеры,
Обители отшельников
святых,
И, вдохновен высоким их
примером,
Сложил в уме монашеский
устав
И начал брань с
желаниями плоти,
Жестокую, мучительную
брань.
О, как меня в свои
ловили сети
И сладкий сон, крылатый
соблазнитель,
И жажда яств, и
пламенное жало
Неистового плотского
греха!
Но я мертвил на камне
раскаленном,
Под солнцем изнуряющим
пустыни,
Враждебной плоти
немощный сосуд,
И очищал скудель Святого
Духа,
И горницу достойную
готовил,
Дабы принять
таинственного гостя –
Спасителя святую плоть и
кровь, –
Пока меня с
благословеньем авва
Не отпустил служить
Господней Церкви.
Настало время
рукоположенья:
Я помню миг
таинственный, когда
Евсевий, надо мной
скрестивши руки,
Молился, чтоб спустилась
на меня
Святого Духа благодать…
и вдруг,
Как солнца луч, как гром,
по сводам храма
Промчалось слово
жданное: «Достоин»,
И клир его трикраты
повторил.
Увидел ясно я сквозь
фимиам:
В сияньи солнца голубь
белокрылый
Над головой моею
воспарил,
И сердца вдруг коснулась
благодать,
И внутренность моя
затрепетала…
Иным предстал передо
мною мир,
Когда из храма вышел я:
о Боге
Вещали мне напевы диких
птиц,
О нем цветы шептали
полевые
И гимн Ему стенанием
валов
Смятенно пело море
голубое.
Весь мир тогда лежал
передо мной
Раскрытою божественною
книгой,
Которую читал я без труда,
И пело сердце, как
псалом Давида.
Благодаренье Богу! лишь
одно
Меня теперь гнетет
воспоминанье:
В моих мечтах проходит,
как живой
Товарищ наш, несчастный
Юлиан,
Который стал игрушкой
Сатаны
И осквернил нечестием
престол,
Восстановив служение
богам,
Стремясь вернуть на
ветхие пути
Нас, возрожденных кровию
Христовой.
Ты был всегда к нему
несправедлив,
Сознай свою ошибку.
Светлый дух
Горел в покойном Кесаре:
когда бы
Он верен был святой
Христовой Церкви,
Пришли бы золотые
времена;
Но соблазнил коварный обольститель
Безумца Юлиана, и
возмездьем
Ему была парфянская
стрела.
Господь его рассудит…
Бури вновь
Теперь волнуют Церковь:
нечестивый
Валент поносит Господа
Христа,
Его равняя с тварями
земными
И отлучив от света Отчей
славы.
Но мы стоим на страже православья:
Бич ариан, святитель
Афанасий,
С епископом святого
града Рима,
Блюдущим ключ апостола
Петра.
Я жду тебя. Обсудим
сообща
Церковные дела. Как твой
отец,
И ты цветешь маслиной
плодовитой;
Как дикий крин,
возросший средь пустыни,
Ты далеко благоухаешь
Церкви
И песнями, и вышним
богословьем.
Нам твой совет
необходим. А кстати
Вспомянем юность, ночи
посвятим
Молитве и святому
песнопенью,
За всё, за всё Творца
благодаря
И к новому пути
готовясь. Бог
Меня зовет: я чувствую
призыв
И в песне ветра, и в звенящем
крике
Небесных птиц, а вянущая
плоть,
И костный лом, и шум в
ушах, – всё шепчет
«Окончен труд, сбирайся
в дальний путь».
ПРОЩАНИЕ
СВЯТОГО АНТОНИЯ С АФОНОМ
(Фреска в воротах Оптиной пустыни)
Морской прилив бурлив и
шумен,
Корабль пристал к святой
горе…
Благослови меня, святой
отец игумен,
Отплыть на утренней
заре.
Я больше не приду к
кафизмам и седальнам,
Не буду с вами жечь
кадильный фимиам.
Корабль мой поплывет к
моей России дальным
И вожделенным берегам.
Отец, возлюбленные
братья,
Афон сокроется из глаз,
Но всё я буду к вам
стремить мои объятья,
В молитве призывая вас.
Забуду ль бдения и
долгий глад в пещере,
Где я провел года и,
умиленья поли,
Один рыдал в ночи,
внимая через двери
Торжественное пенье
волн.
Придет день радости
всемирной –
Сияющий полиелей.
Наш храм, как райский
сад, благоухает смирной;
В венках серебряных
лилей
Сверкают образа. Мы
горним ликам вторим.
На миг покинешь храм…
трава еще в росе,
А солнце красное над
неподвижным морем
Плывет в торжественной
красе.
Поста осеннего отрада,
Когда ступени алтаря
Покрыты золотом и кровью
винограда,
И мы Небесного Царя
Уж зрим в сиянии над
облачным Фавором!
Забуду ли тебя, Афонских
гор престол?
Ты, осеняемый пречистым
омофором,
Подобно лилии процвел.
Здесь греческой,
священной веры
Я тайны горние постиг,
И их перенесу в
Печерские пещеры,
Афонских старцев ученик.
Я научу мой край и
подвигам суровым,
И песням ангельским, и
бденьям всенощным,
И кельи зацветут по
берегам Днепровым,
По берегам моим родным.
Я рад тебе, дорожный
посох,
Тебе, дорожная сума!
Уж первые лучи играют на
утесах,
Рассеялась ночная тьма.
Молитесь, братия, чтоб
Киев мой державный
Возрос и отразил
восточные орды,
Чтоб укрепили мощь
России православной
Монахов темные труды.
АРХИМАНДРИТУ
ПЕТРУ
Благочестивый, скромный,
светлокудрый,
Ты юношей пришел к нам в
дом, чтоб мудрой
Латинской грамоте меня
учить. Тогда
Уже заметил я, что ты
любил всегда
Примеры приводить
Священного Писанья;
Ты весел был и прост,
исполнен состраданья
К больным и беднякам.
Любил я примечать
И девства строгого
прекрасную печать,
И свежесть юности в
твоем лице румяном.
Учитель ласковый, ты
схож был с Иоанном,
В изображении умбрийских
мастеров.
Когда же я солгал, ты
сделался суров,
А я горел в огне
раскаянья и горя,
В твоем насмешливом и
прозорливом взоре
Читая приговор. Познав
огонь стыда,
Уж больше пред тобой не
лгал я никогда.
Промчалось много лет, и
вот над милым прахом
Нежданно я узрел тебя
иеромонахом,
Под черным клобуком, с
кадильницей златой.
Уже двенадцать лет
прошло со встречи той,
И вот я посетил Белев,
где всей округе
Известен ты, как врач,
духовные недуги
Целящий силою Христовою.
И вновь
Соединила нас старинная
любовь,
Как двадцать лет назад,
над мудростью латыни…
О, не забуду вас,
Белевские святыни,
И светлую Оку, и
монастырский сад,
Где уверял монах, что я
– твой младший брат…
С высоким посохом, в
одежде белоснежной,
Ты шел меж цветников,
приветливый и нежный,
И цвел обширный сад,
возделанный тобой.
Был стол накрыт для нас
под твердью голубой,
Средь вольной зелени,
разросшейся и дикой,
И блюдо ждало нас с
душистой земляникой.
Роскошным вечером пошли
мы вместе в храм,
К субботней всенощной:
свершалась служба там
Порядком медленным, как
служат на Афоне.
Ходили дьяконы с
ковчегом благовоний,
И храм благоухал, как
райский вертоград.
Когда ж на литию ты шел
из Царских Врат,
С благоговеньем все
склонились на колени.
Никто не чувствовал
усталости и лени,
Хоть служба отошла в
двенадцатом часу.
А пустынь тихая, за
городом, в лесу, –
Вот райский уголок! Там
спят святые мощи,
Целебный студенец в тени
сосновой рощи
Врачует немощных. Там из
подземных недр
Журчат источники, и
зеленеет кедр,
И сосны зыблются, и
пахнут нежно туи;
Везде безмолвие, и
ледяные струи,
И сумрак сладостный, и
влажный, черный мох…
Вот пристань мирная от
всех земных тревог!
Златой Италии средь
знойной Тульской степи
Роскошный островок! Как
в сумрачном вертепе,
Иль в погребе сыром, в
подземной церкви мы,
И фрески дивные глядят
из полутьмы,
Молитва сладостна на
камне отсырелом…
Отец архимандрит! Когда
к твоим пределам
Опять направлю путь?
Пора, давно пора
Обняться с паствою
игумена Петра
В холмах смеющихся
уютного Белева.
Воспоминания далекого
былого
Опять подымутся, как в
голубом дыму!
Я помню, как, пронзив
годов грядущих тьму,
Ты вдруг промолвил мне,
смотря с улыбкой ясной:
«Зачем о будущем
тревожиться напрасно,
Когда последние приходят
времена,
Антихрист близится». И
полдня тишина,
И небо ясное над ясною
Окою, –
Все омрачилось вдруг
предсмертною тоскою.