ВОЛЫНЬ
Когда я был на рубеже
двух жизней,
Услышав зов: «всё
прошлое покинь»,
К тебе я путь направил,
как к отчизне,
Моя Волынь.
И ты надежд моих не
обманула:
Я сбросил бремя северных
цепей,
Всё прошлое в просторе
потонуло
Твоих степей.
Моя Волынь! где маки
вдоль дороги
Горят, как кровь, и,
уходя в простор,
Вздымаются волнистые
отроги
Карпатских гор!
Где дикий лес напевов
полон птичьих
И любит горлица заветный
дуб…
Привольный край
воинственных лесничих,
Как ты мне люб.
Питомцы гордые лесов и
воли,
Они – такие же, как были
встарь:
Всем даст приют,
предложит хлеба-соли
Волынский царь.
Лесничий чужд
бездействия и лени,
Весь день по дебрям
рыщет он густым,
В его дому висят рога
оленей,
Убитых им.
И сладок сон его под
шкурой лисьей,
В глухом лесу, где видел
он не раз,
Как в темноте сверкает
желтой рыси
Коварный глаз.
Привет мой вам, лесничие
Волыни!
Я в ваших семьях принят
был, как свой,
Я к вам всегда из
северной пустыни
Лечу душой.
Я привязался к вашим
лицам грубым,
Я ваш, друзья! Мне
кажется: уже
Я вновь у вас, под
заповедным дубом,
На рубеже
Лесов Волынских. К
Австрии недальной
Я устремляю взоры: предо
мной
С горы открылся замок
феодальный,
Где жил, больной,
Великий Петр в дни
Прутского похода…
Люблю тебя, как
благодатный рай,
О, колыбель славянского
народа,
Волынский край!
На юг, на юг бегут мои
дороги,
Где, полные израильских
письмен,
Оплакивают славу
синагоги
Былых времен.
Где гордый лях клянет
свои оковы,
Где чуждый ветер дует от
Карпат,
И дремлет Кременец
средневековый,
Горами сжат.
Волынский край, где я
нашел, не чаяв,
И путь, и жизнь! где на
горе крутой
Таинственно белеющий
Почаев,
Как страж святой,
Хранит рубеж России
вожделенной,
Пречистою спасаемый от
бед,
Где навсегда стопы Ее
нетленной
Сияет след.
22 января 1914
Москва
ПАДУЯ
И ты, сестра Венеции
пустынной,
О, Падуя, лазурна и
бела.
Здесь был очаг учености
старинной,
Здесь живописью церковь
зацвела.
Забуду ль храм Madonna
del Arena,
Который весь – одна
утеха глаз,
Где приняли молитвенные
стены
Суровые цвета этрусских
ваз?
Святая кисть ученика
Франциска,
Сурового, как Дант!
Никто, как ты,
Не подошел к евангелию
близко,
Постигнув тайну горней
красоты.
Доступное лишь оку
серафима
Ты передал. Вот ангелов
полет,
Вот чистый поцелуй
Иоакима
И Анна, ждущая небесный
плод.
Христос пришел
благовестить Тоскане:
Он путь свершает на
простом осле,
Монах пирует в
Галилейской Кане
И пальмы зеленеют на
скале.
Вот даль ночная в синеве
безбрежной,
И – белый весь – на
камне гробовом,
Как голубь, восседает
ангел нежный,
Накрывши гроб сияющим
крылом.
Сияньем Иисусовой могилы
Рассеяна предутренняя тьма…
Какой союз кипящей
жизнью силы
И девственного, строгого
ума!
Здесь крылья, возносящие
от праха,
И свет любви. О, если бы
зацвел
Весь этот рай
тосканского монаха
В смиренных храмах наших
бедных сел!
БЕНОЦЦО
ГОЦЦОЛИ
Ты, после Джотто, мне
милее всех других,
Беноццо Гоццоли. В
созданиях твоих
Вся церковь римская
рисуется так живо!
Причалил Августин к
Италии счастливой,
Питомец риторов, любимец
пылких дев.
Прошло немного дней и, к
миру охладев,
Возжаждав Господа душою
воспаленной,
Он над писанием склонился
умиленный,
И на руку его поникла
голова.
Посланья Павловы,
небесные слова,
Читает жадно он и
слышит: Tolle! lege!
Простите, риторы, и
ласки жен, и неги,
И смрадный Карфаген! А
дева перед ним
Стоит премудрая, светла,
как херувим.
Перстами нежными на
книгу указуя,
И плачет Августин.
Безмолвием чаруя,
Вдали задумчивый чернеет
кипарис,
И розы в цветнике, алея,
разрослись…
Так, осеняемый
зеленокудрой фигой,
Изображен монах,
склонившийся над книгой!
Но вот мечта твоя теплее
и нежней,
И перед нами рай невозвратимых
дней,
Когда всё расцвело под
проповедь Франциска,
И небеса к земле опять
казались близко,
И Бога славили
Умбрийские холмы.
Везде прошел Франциск.
Не убоясь чалмы,
С крестом явился он пред
грозным Саладином.
В Ареццо он пришел, и
перед ним единым
В смятеньи улетел
свирепый полк бесов.
Воспоминания мучительных
часов,
Когда страдал Господь,
ко древу пригвожденный,
Не умирали в нем. Душою
умиленной
Он язвы Господа перед
собою зрел.
И ангел пламенный снопом
лучистых стрел
Пронзил его стопы и
бледные ладони.
И кровью алою и полной
благовоний
Сочилась блеклая,
истерзанная плоть,
До дня, когда его к себе
призвал Господь.
О, фрески пышные, краса
дворца Рикарди,
Где звезды золота горят
на леопарде,
И звери дикие, и птицы,
как в раю,
В одну сливаются послушную
семью
И мчатся с магами к
вертепу Вифлеема.
Здесь кистью создана
обширная поэма,
И вся история проходит
на стене.
В кафтане парчевом, на
снеговом коне,
Лоренцо Медичи, в красе
женообразной,
Проносится, блеща
короною алмазной.
В червонном золоте от
головы до ног
И подбоченившись, сидит
Палеолог,
Владыка царственной и
дряхлой Византии.
Уже на трон его
обрушились стихии,
И он с Флоренцией готов
вступить в союз,
Где уж давно очаг наук и
древних муз,
И теплится елей пред
статуей Платона.
Промчалися цари… и се:
лучи Сиона,
Восторгом неземным
воспламенился дух!
Внимает ангелам
задумчивый пастух,
Рукою опершись на посох
из маслины…
А дальше райские,
лазурные долины,
И хоры ангелов,
полураскрыв уста,
В вертепе Девою
рожденного Христа
Встречают песнями, и
славят в горних кущах,
Под кипарисами, средь
алых роз цветущих.
КРЕМЕНЕЦ
Незнакомый мне край!
Кони мчатся дорогою снежной,
Блещут южные звезды, и
лихо звенит бубенец.
Что чернеет вдали? это
дремлет в ночи безмятежной
Кременец.
И под небом январским,
в сияньи созвездий хрустальных,
С каждым мигом
растущих, горящих светлей и светлей,
В обнаженной степи
встали призраки пирамидальных
Тополей.
Замелькали дома, уж
людей попадается больше,
Стала круче дорога, и в
окнах мерцают огни.
Вот он – город,
любезный блистательным рыцарям Польши
В оны дни.
Надо мной монастырь;
горы встали и справа и слева;
Покосились столбы,
подпирая домишко кривой;
Вот развалины башни,
где бродит еще, королева,
Призрак твой.
Ты затих, Кременец, где
сбиралась на праздник веселый
Феодальная знать за
тяжелым от брашен столом;
Твоя слава прошла; лишь
угрюмые грезят костелы
О былом.
Старой Польши Афины,
где пел вдохновенный Словацкий!
Беспощадна Россия к
преданьям сраженных племен…
Как мне жалко тебя: ты
под серой шинелью солдатской
Погребен.
Я пришел в монастырь.
Как торжественно строг и высок он,
Напоенный преданьями
грозными Средних Веков!
Там святые глядят из
сиянья расцвеченных окон
С облаков.
Ты, готический храм,
воплотил устремление к выси
Из юдоли земной…
Появился в порталах твоих,
Легкой тенью скользя,
изможденный монах Дионисий,
Строг и тих.
Воздержаньем, смиреньем
и кротостью Богу угоден,
Без унынья и злобы
покинувший суетный мир,
Осеняет епископ купель…
«На водах глас Господень»
Грянул клир.
Заплескала вода, и
толпа преклонила колени,
И казалось: объемлет в
студеных водах Иордан
За крещенской водою
пришедших из дальних селений
Поселян.
Кременец! не забыть
твоих башен священного праха,
Между нами навек
завязалась какая-то нить,
И трапезы вечерней под
тихие речи монаха
Не забыть.
АННЕ Н.
КАМПИОНИ
Где август тот, когда я
в первый раз
Приехал в уголок ваш
безмятежный
И, как родных, вдруг
полюбил всех вас,
В лесах Рафаловки,
задумчивой и нежной?
Я полюбил ваш дом, где
жизнь идет
С какой-то аккуратностью
немецкой,
Портреты предков, кипы
старых нот,
И солнце яркое, и смех в
обширной детской.
Казалось мне, здесь
оживают вновь
Предания моих погибших
весен,
И снова улыбалась мне
любовь
В безмолвном сумраке
благоуханных сосен.
О, эти дни на Золотой
Горе,
Сухой песок, в лазури
облак нежный,
И сосны строгие, как в
алтаре,
И тишина кругом, и всюду
– лес безбрежный.
Над вами Бог простер с
любовью длань:
Как май, цвели на
материнском лоне,
Маруся, робкая и дикая,
как лань,
И Топка резвая, и
розовая Соня.
Такой кругом дышал
небесный мир,
Ни облака на чистом
поднебесьи…
Охотники съезжалися на
пир
К трем братьям, как цари
прославленным в Полесьи.
Но грозный враг нагрянул
на Волынь,
Заливши кровью нивы
золотые.
Хозяин, дом свой
ласковый покинь,
Смени твой мирный труд
на бури боевые.
Перед тобой не раз бежал
кабан
И резвых коз сшибал ты
пулей меткой.
Тебя зовет гремящий
барабан,
Ты по родным лесам
блуждаешь за разведкой.
Но что за грусть овеяла
твой дом,
Куда ты медлишь
радостным возвратом…
Уже твой след исчез в
дыму седом,
Мы за тобой летим к
заоблачным Карпатам.
Но близок день, ты
будешь с нами здесь,
Женой, детьми ласкаем и
лелеем,
И будет вновь твой дом
исполнен весь
Обильем, миром, хлебом и
елеем.
Пускай скорей приходит
этот час…
Я ж не забуду в смене
лет и весен
Молитвы той, что я
сложил за вас
В тени Рафаловских,
любимых, милых сосен.
13 ОКТЯБРЯ
1914 ГОДА
Старик октябрь, ты стал
неузнаваем:
Давно ль я трепетал
железных рук твоих?
Но ты пришел, – и веешь
кротким раем,
Ты – ласков, нежен,
сумрачен и тих.
Пусть дни черны, и серебристый
иней
Окутал сад и дальние
кусты,
Пусть с каждым днем все
глуше и пустынней,
Спустилась ночь, дрова
трещат в камине…
Старик октябрь, нет, мне
не страшен ты.
Грози другим, как мне
грозил, бывало,
Стуча в окно могильною
киркой!
Мой май увял, но сердце
не увяло:
В нем ясное блаженство и
покой.
И призраки, поднявшись
из могил,
Ко мне слетаются в
молчанье полуночи,
И, кажется, мне прямо
смотрят в очи
Все милые, кого я
схоронил.
Вы мне приносите
благословенье,
И озарил загробный ваш
привет
Канун и полночь моего
рожденья.
Пора за труд: мне
двадцать девять лет.
* * *
О Beatrice, dolce guida e cara…*
Dante
Ты Радости Нечаянной
недаром
Молилась в те ужасные
года.
Подставив грудь
мучительным ударам,
Средь всех невзгод
осталась ты тверда.
Ты помнишь: небо яркое
чужбины,
И блеск воды, и черных
скрип гондол,
И пышный храм, и шелест
голубиный,
И гордый лев, крылатый,
как орел!
Волынский дуб и горлиц
воркованье,
Где мы прочли сладчайшую
из книг,
Когда свое нам
благовествованье
Раскрыл Христа любимый
ученик.
И светлый дом в саду
Богоявленья
Ты помнишь ли? Покинув
море зол,
Наш утлый челн, избегший
потопленья,
Там пристань безмятежную
обрел.
Там дивный муж
благоволящим взором
На нас взглянул… Как к
югу журавли,
Мы за его лазурным
омофором
К немеркнущему солнцу
потекли.
Ты повела меня стезею
света,
Когда я спал в сомненьях
и страстях…
Не плоть и кровь тебе
открыли это,
А наш Отец, который в
небесах.
Хвала тебе за месть и
злобу мира,
Которым ты удел наш
обрекла;
За то, что ты души моей
кумира
Разбила, как игрушку из
стекла.
Не будем вспоминать о
горе старом,
О темных днях,
мелькнувших без следа…
Ты Радости Нечаянной
недаром
Молилась в те ужасные
года.
1915. 1 марта
Дедово
__________
*О Беатриче, милый,
нежный вождь!.. (итал.)
Данте (Рай. Песнь XXIII)
СВЯТАЯ РУСЬ
Святая Русь, тебя во
время оно
Призвал Христос –
возлюбленную дочь, –
И озарили молнии Афона
Язычества коснеющую
ночь.
И греческие таинства
святые
Принес к родным
Днепровским берегам
Антоний дивный. Главы
золотые
Покрыли Русь на страх ее
врагам.
И процвела Печерская
обитель,
И как прекрасен был ее
расцвет!
Из тьмы пещер понес
пустынножитель
Во все концы евангелия
свет.
Когда ж была разрушена
монголом
Владимирова Киева краса,
Святая Русь! – ты
выбрала престолом
Неведомые севера леса.
Средь чащ глухих,
знакомых лишь медведю,
Убогий храм главу свою
вознес,
И огласился колокольной
медью
Покой безмолвный сосен и
берез.
И Сергий, муж, кому не
будет равных,
С природою вступив в
суровый спор,
Подъял труды, в удолиях
дубравных
Не уставал греметь его
топор.
И скит его процвел, как
утро мая…
Святой чернец, родной
жалея край,
Благословил на гордого
Мамая
Полки Москвы, – и был
сражен Мамай.
И кроткому отшельнику в
награду,
Когда полночная лежала
тьма,
В лучах, за монастырскую
ограду,
Явилась Матерь Божия
сама.
И, стае птиц
бесчисленных подобный,
Детей духовных Сергиевых
рой
Потек везде. И Савва
преподобный,
Над дикой Сторожевскою,
горой,
Воздвигнул храм среди
лугов медвяных;
Внизу лазурная
Москва-река
Струила волны в берегах
песчаных;
Как фимиам, курились
облака.
Здесь годы плакал
схимник умиленный…
Воздвигнув храм
Пречистой Рождества,
Он сна не знал в пещере
сокровенной,
Где мох чернел и дикая
трава
С цветами разрасталась
на свободе…
И ныне ты хранишь
Московский край,
Молвой чудес
прославленный в народе,
Моих холмов
Звенигородских рай!
Прошли века, и как
осталось мало
Красы церковной на Руси
родной!
Но Матерь Божия не
забывала
Своей страны, как дочери
больной.
И Серафим, Пречистою
избранный,
Готовя Русь к последним
временам,
Обвел чертой приют от
бури бранной
Христовой церкви
избранным сынам.
В таинственном безмолвии
Сарова
Окрепла Русь на брань
последних лет,
И ныне ждет Саровская
дуброва
Игуменью, одеянную в
свет.
И в наши дни, когда
везде уныло,
Когда весь край наш
кровью обагрен,
И черная антихристова
сила
Родную Русь теснит со
всех сторон,
Когда, нигде спасения не
чаяв,
Мы были только верою
тверды,
Восстала Русь, и отразил
Почаев
Австрийские кичливые
орды.
И от Ее нагорного
престола,
Перед Ее сияющей стопой,
Германцев рать, как
древле рать Монгола,
Бежала вспять смятенною
толпой.
1915. Март