ВСТУПЛЕНИЕ
Прекрасная! кормилицею
нежной
Дни детства моего
вскормила ты!
Как много лет, покинув
север снежный,
К тебе неслись желанья и
мечты.
Уж я вдыхаю воздух
зарубежный,
Покинув Альп суровые
хребты;
Я узнаю знакомые долины,
У станции печальные
маслины.
Италия, посмотрим друг
на друга!
Не тот же ль я, и ты,
скажи, не та ль?
Смывает с сердца все
следы недуга
Твоих холмов смеющаяся
даль.
Я знал всегда: прогонит
солнце юга
Привычную, старинную
печаль.
Привет вам, камни, белые
дороги
И кипарис, молитвенный и
строгий.
И дикая терновая ограда,
И зелень маслин, спящая
в пыли,
И вьющиеся лозы
винограда,
И ослики, бегущие вдали!
Италия, – не правда ли?
– ты рада
Мне, беглецу
безжалостной земли?
Прими меня, как
преданного сына,
О, колыбель палитры и
терцины.
Уже я всю тебя ласкаю взором:
Вот замки гор Ломбардии,
а там,
Привыкшая внимать
небесным хорам,
Сереет Умбрия, как Божий
храм.
Вот темный Рим: травой
поросший форум
И Колизей, внимающий
векам.
Вот небеса, как пурпур
златотканный,
И кипарисы черные
Тосканы.
Конец всему – за сумрачным
Аверном,
Где белая, безмолвная
вода,
Дыханием отравленная
серным,
Как будто бы уснула
навсегда,
И сердце бьется страхом
суеверным
В предчувствии
последнего суда,
И виден след к
таинственной пещере,
Где в вечный мрак
спускался Алигьери.
Италия! скажи, каким
искусам
Не подвергался твой
священный прах,
Терзаемый огнем, мечом и
трусом?
Но охраняет родину
монах,
Тот юноша, с младенцем
Иисусом
И лилией цветущею в
руках,
И брат его, слагавший
солнцу строфы,
Окровавленный язвами
Голгофы.
Италия, тебе вручались
скиптры
Земных судеб, ты дважды
их брала:
Хоть лавр увял под
тяжким златом митры,
Но власть твоя осталась,
как была!
Бессмертна ты
могуществом палитры
И мановеньем папского
жезла…
Дай мне забвенье лет
многострадальных,
В тени олив, согбенных и
печальных.
ВЕНЕЦИЯ
Лазурь и свет. Зима
забыта.
Канал открылся предо
мной,
О край прибрежного
гранита
Плеща зеленою волной.
Плыву лагуною пустынной.
Проходят женщины с
корзиной
По перекинутым мостам.
Над головою, здесь и
там,
Нависли дряхлые балконы,
И пожелтевшую ступень
Ласкает влага. Реет тень
И Порции, и Дездемоны.
Всё глухо и мертво
теперь,
И ржавая забита дверь.
Где прежних лет моряк
отважный
Спускал веселые суда,
Всё спит. На мрамор,
вечно влажный,
Сбегает сонная вода.
И, призрак славы не
тревожа,
Угрюмо спят чертоги
дожа;
Их окон черные кресты,
Как мертвые глаза,
пусты.
А здесь блистал на
шумном пире
Великолепный, гордый
дож,
И укрывалась молодежь
На тайном Ponte di
Sospiri*;
И раздавался томный
вздох,
Где ныне плесень лишь да
мох.
Венецианская лагуна
Как будто умерла давно.
Причалил я. В отеле Luna
И днем всё тихо и темно,
Как под водой. Но солнце
ярко
Блестит на площади Сан
Марко:
И изумрудный блеск
зыбей,
И воркованье голубей,
И, грезой дивною и
дикой,
Родного велелепья полн,
Как сон, поднявшийся из
волн,
Златой и синей мозаикой
Сияет византийский храм…
Ужели правда был я там?
Здесь, с Генуей коварной
в споре,
Невеста дожей вознесла
Свой трон, господствуя
на море
Могучей силою весла.
Здесь колыбель святой
науки!
Здесь Греции златые
звуки
Впервые преданы станкам.
Здесь по роскошным
потолкам
Блистает нега
Тинторетто.
Без тонких чувств и без
идей,
Здесь создавалась жизнь
людей
Из волн и солнечного
света,
И несся гул ее молвы
В пустыни снежные
Москвы.
Я полюбил бесповоротно
Твоих старинных мастеров.
Их побледневшие полотна
Сияют золотом ковров,
Корон, кафтанов. Полны
ласки
Воздушные, сухие краски
Карпаччио. Как понял он
Урсулы непорочный сон!
Рука, прижатая к ланите…
Невольно веришь, что
досель
Безбрачна брачная
постель…
А море, скалы Базаити!
Роскошный фон
Ломбардских стран
И юный, нежный Иоанн.
О город мертвый,
погребенный!
Каналы темные твои
И ныне кроют вздох
влюбленный
И слезы первые любви.
В тебе какая скрыта
чара?
Давно канцона и гитара
Не будят сонные мосты,
Но так же всех сзываешь
ты
Для чистых грез и неги
страстной.
Твой ветер освежил мне
грудь,
Он шепчет мне: «забудь,
забудь
Виденья родины ужасной
И вновь на лире оживи
Преданья нежные любви».
__________
*Мост Вздохов (итал.).
БОРДИГЕРА
И вот, Венецию покинув,
Я путь направил в теплый
край.
Под тяжким грузом
апельсинов
Поникли ветви… Вот он –
рай
Страдальцев северной
чахотки…
Качаются рыбачьи лодки
На ложе вспененных
валов,
И тянет парус рыболов.
Мы проезжали мимо Пели,
И поезд наш летел, как
челн,
Окно кропили брызги
волн,
Они играли, и кипели,
И обнимали грудь земли,
Смеясь в серебряной
пыли.
Как долго не терял я
веры,
Что отдохну в твоей
тиши,
Отель укромный
Бордигеры,
Где цвел апрель моей
души!
Пусть хлещет дождь и
даль в тумане,
Твоих заветных очертаний
Как не узнать? В тени
садов
Вот группа розовых
домов;
Зеленые, сквозные ставни
На окнах их, как и
тогда;
И детства первого года
Мне былью кажутся
недавней,
И дождь, который в крышу
бьет,
Мне песни старые поет.
И целый день, где роща
дремлет
Масличных, страждущих
стволов,
Внимал я песне, что
подъемлет
Веселье голубых валов.
И эти песни Нереиды
Смывали горькие обиды:
Я злобный север забывал,
И ропот моря придавал
Моим воспоминаньям
крылья.
Отца я видел нежный
взор…
Но ночь, подкравшись
словно вор,
Вдруг падала. Лишь
Вентимилья
Огнями озаряла мрак,
Светясь над морем, как
маяк.
Страна цветов! в мечтах
влюбленных
Храню я, как заветный
клад,
Твоих фиалок благовонных
Чуть слышный, легкий
аромат,
Златовоздушные мимозы,
Вдоль стен виющиеся розы
И рощи пальм по склонам
гор.
Их каждый год сечет
топор
В священный дар, на
праздник Рима.
Олива, искривясь от мук,
Простерла узловатый сук,
В листве из голубого
дыма:
В ее тени ронял Христос
Росу окровавленных слез.
Здесь мой отец мечтой
упорной,
Забыв о настоящем зле,
От жизненной юдоли черной
Летел к своей святой
земле.
И пели пальмы и маслины
Ему о рае Палестины
И трогали его до слез.
Не чаял он грядущих гроз
И брату слал привет
любовный
На север, в темную
Москву…
А тот, во сне и наяву
Горел идеею церковной,
За что его равно бранил
Безбожник и славянофил.
Но к делу и без
отступлений!
Ушел я вдаль за много
миль,
Ломило от ходьбы колени,
На башмаках белела пыль.
Но дивный вид мне придал
крылья:
Передо мною Вентимилья
Открылась в утренних
лучах;
Вещая о прошедших днях,
Остатки древних бастионов
Грозят соседним
племенам,
Хоть мох чернеет по
стенам.
Я вновь иду вдоль горных
склонов,
Границу перейти спешу
И ветром Франции дышу.
Я шаг замедлил в
восхищенье
На рубеже соседних
стран:
Привет тебе во имя
мщенья,
Привет, союзница славян!
Союз наш, гордый и
могучий,
Уже затмил грозящей
тучей
Магометанскую луну.
Надеясь на тебя одну,
Мы православным
государям
Приветы царственные
шлем.
Уже близок день: ударит
гром,
И мы всей силою ударим
На общего врага… он пал,
И вновь на Рейне гордый
Галл.
Повеял ветер с дальних
мысов…
Я шел вперед вдоль
пышных вилл,
Чернели копья кипарисов
Над тихим мрамором
могил.
Всё влажной свежестью
дышало,
Кой-где долину украшала
Мгла померанцевых садов.
Под грузом золотых
плодов,
Как уголь, деревца
чернели.
Как сны, стояли облака;
В мечтах про древние
века
Разрушенные башни тлели.
Мне не забыть средь
снежных бурь
То утро, солнце и
лазурь.
Тебе приветливое слово,
Уютный пансион Joli:
Как весело в твоей
столовой
Минуты ужина текли!
Мне нравился французский
повар,
Кругом жужжал родной мне
говор,
Но я от земляков своих
Таился, – было не до
них.
Но тертые каштаны с
кремом
Я брал второй и третий
раз…
Иду к себе. Девятый час.
Прозрачным, голубым
Эдемом,
Легка, бесплотна, как
зефир,
Ночь осенила спящий мир.
И это в ноябре! У нас-то!
Подумать страшно! но
боюсь:
Московских патриотов
каста
Решит, что я теперь
француз.
Но всё равно: ее
злословья
Не избежать, – так на
здоровье!
Забыт, забыт московский
ад:
Передо мною не Арбат,
С его густым, зловонным
мраком,
Туманом, желтым и
гнилым,
Всё застилающим, как
дым,
С толпой, привыкшей к
вечным вракам,
Болтающей и в этот час
О том, что Бальмонт –
ловелас.
РИМ
Серо, туманно утро было.
Казалось, солнце
навсегда
Сокрыло лик. Кой-где
уныло
Бродили тощие стада.
Волчицей вскормленных
народов
Бедна земля.
Водопроводов
Лежат руины здесь и там.
Я радуюсь святым местам:
Давно родным, давно
желанным
Мне воздух Лациума был.
Какой восторг мне грудь
стеснил,
Когда я въехал в
Тускуланум,
Куда стекался Рима цвет
Для платонических бесед.
Привет тебе, владыка
мира,
Град Юлиев! целую прах
Твоих камней. Темно и
сыро
На величавых площадях,
Где бьют немолчные
фонтаны;
Неиссякающие краны
Кропят чугун тритоньих
лап
И каменные лики пап.
По улицам, домами
сжатым,
Летит пролетка. Вот и
он,
Поросший пиниями склон
Садов Лукулла. Ароматом
Былого Рима дышит грудь…
Пешком я продолжаю путь.
Но где следы роскошной
были,
Когда здесь пировал
Лукулл?
Увы! теперь автомобилей
Здесь слышен непрерывный
гул.
Они в тени старинных
пиний
Стрекочут в дыме и
бензине
И гонят робкую мечту.
С презрением на суету
Героев древних смотрят
бюсты,
Воспоминая о годах.
Когда в классических
садах
Аллеи пиний были пусты,
В лазурном небе спал
платан,
Задумчиво журчал фонтан.
Но вот с небес, еще
ненастных,
Взглянуло солнце, и
горой
Семинаристов, в рясах
красных,
Идет на солнце чинный
строй.
На пурпуре окровавленном
Играет солнце. По
зеленым
Аллеям движутся они:
То гаснут в лиственной
тени,
То вспыхнут вновь на
солнце Рима.
Они проходят, как на
смотр,
И скрылись. В отдаленье
Петр
Блеснул из тучи, как из
дыма,
И тускло, медленно угас.
Скорей на форум, мой
Пегас!
Так вот он, вот он, о
котором
Так долго, страстно я
мечтал,
Гроза народов, римский
форум,
Где, как торжественный
металл,
Гремел противник
Катилины.
Как рукоделия из глины,
Упали храмы и дворцы.
Величья римского борцы
Прошли, как сон. Иная
вера
Воздвигла здесь победный
стяг:
На мирно тлеющих костях,
Близ арки гордого
Севера,
Трава пробилась зеленей,
И ирисы синеют в ней.
Кому погибший Рим не
жалок?
Кто хладною попрет пятой
Руины капища весталок
И камни Улицы Святой?
Здесь целомудренные
сестры
Святой огонь хранили. С
ростры
Громил тиранов Цицерон,
Когда на Рим со всех
сторон,
Как тучи, плыли
триумвиры.
Надевши тоги и венцы,
Молились консулы; жрецы
Кропили кровью жертв
кумиры;
Их скорбная толпа ждала
Благовестителя орла.
И пред Юпитеровой птицей
Они молились в дни
невзгод…
О, как люблю тебя,
волчицей
В пещере вскормленный
народ!
Твоя неистовая сила
В едином муже воплотила
Себя: царя на площади,
Он Рим носил в своей
груди.
Я посетил твой Тускуланум:
Чаруя восхищенный взор,
Синела даль Сабинских
гор,
Лазурным скрытая
туманом,
И под ногой моей,
мертва,
Шуршала чахлая листва,
Театра каменные плиты
Одни гласят о старине,
Над ними бродят иезуиты,
И дремлют рощи в вечном
сне.
Они забыли о беседе
На языке, подобном меди,
Которой тешил свой закат
Великий римский адвокат,
Досуги посвящавший
музам.
Здесь он о Туллии своей
Грустил, увядшей в цвете
дней.
Когда же тройственным
союзом
Антоний наступил на Рим,
Что сталось с мудрецом
седым!
Оставлен стиль, заброшен
свиток
Святых Платоновых бесед.
Почуяв прежних сил
избыток,
В надежде славы и побед,
Опять философ
престарелый
Кует отравленные стрелы
Своих обдуманных речей.
Среди баллист, камней,
мечей
Он встречу страшную
готовит
Врагам народных, древних
прав,
Все силы разума собрав,
Грозит, расчетливо
злословит,
Слова, кипящие грозой,
Смягчив правдивою
слезой.
Ты был помехой триумвира
Неистовому торжеству,
И пала смертная секира
На непреклонную главу.
И опустел твой
Тускуланум,
И в жертву предана
тиранам
Порабощенная страна.
Но будущие времена
Услышат звон твоей
латыни.
Великий! не узнаешь ты,
Как месть научной
клеветы
Преследует тебя и ныне…
Он сгинул, не оставив
след,
Немецкой низости
памфлет.
Кумиры строгие белеют,
Античный услаждая вкус…
Хотя в жаровне угли
тлеют
Под статуями древних
муз,
Собачий холод в
Ватикане,
И мерзнут нимфы в легкой
ткани.
У всех туристов пар
валит
Из уст. От мозаичных
плит
Еще сильнее этот холод.
Но, невзирая на мороз,
В венке из ароматных
роз,
Рафаэль так же
вечно-молод,
И, как весною облака,
Живая кисть его легка.
Он тот же легкий и
прозрачный,
Дитя любви, дитя весны…
Но там, внизу, в капелле
мрачной,
Сверхчеловеческие сны
Запечатлела кисть
титана.
Сгустилось облако
тумана,
Чуть свет струится из
окон,
В тени таинственный
плафон,
И краски хмурые
поблекли.
Там духи ужаса парят
В предвечной тьме…
Туристов ряд
Вперяет жадные бинокли
Туда, где виден во весь
рост
Харон, поднявший черный
хвост.
И это пред святым
престолом!
Как бог языческой земли,
Христос представлен
полуголым,
И свеч священных фитили
Хвосты чертей поджечь
готовы.
Как смрадный дым
черно-лиловый,
Клубится небо, точно ад.
Здесь баня или маскарад?
Апостол Петр, старик
дородный,
Весь в мускулах и
нагишом,
Вот так и хватит вас
ключом…
Ужели в праздник
всенародный
Пред чернобесием таким
Обедню совершает Рим?
Всего милей была мне
фреска,
Совсем угасшая от лет,
Но нежно-золотого блеска
Она еще хранила след.
Здесь Моисей, склонивши
взоры,
Прекрасным дщерям Иофора
Ведро водою наполнял.
Из мглы рукав его сиял
Сияньем золотым и
темным.
Прелестна с головы до
пят,
Сжимая в пальцах
виноград,
Стояла дева с видом
скромным,
Как у невестящихся дев,
На стройный посох прялку
вздев.
Обвив чело косой
янтарной,
Ее воздушная сестра
Была, как облак
лучезарный,
Вся соткана из серебра.
Кругом пастушеского быта
Следы: пьют овцы из
корыта,
Из тыквы сделанный
кувшин
Валяется в траве… Как
сын,
Ты будешь Иофором
принят,
Беглец Египта, Моисей!
Лишь эта из капеллы всей
Меня картина не покинет,
И не изгладится из глаз…
Я сиживал пред ней не
раз.
Вот древний праздник
Римской черни!
И накануне Рождества
Я в храм Петра пришел к
вечерне.
Предпраздничного
торжества
Его приделы были полны;
С кадильниц голубые
волны
Струились; отрок зыблил
их;
Звучал орган; латинский
стих
Младенца славил, и в
кисейной
Одежде белой плыл аббат,
И пел он на гортанный
лад,
Поднявши взор
благоговейный.
И я, невольно умилен,
Внимал вечерний антифон.
Во всех церквах поют
органы:
Родился в яслях Царь
земли!
На площади Петра фонтаны
Сияют в радужной пыли.
Иду под свод колонн массивных;
Весь Ватикан, в одеждах
дивных,
К приделу Хора востекал,
Где престарелый кардинал
Свершал над гробом
Златоуста
Святую мессу, с головы
Сложивши митру. Но увы!
В громадном храме было
пусто:
Турист в покинутых
стенах
Бродил с Бедекером в
руках.
Под сенью ватиканских
сводов
Я видел дней твоих
закат,
Союзник северных народов
И Льва Тринадцатого
брат.
Уже расслабленный и
старый,
В последний раз святые
дары
Ты на престоле возносил
В день Рождества. Я
посетил
Твою обитель вместе с
Эрном,
Поклонником Сковороды.
Ты на церковные труды
Благословил нас, Церкви
верным
Меня и друга моего
Нашел, сказав: «браво!
браво!»
Другой из глубины
могилы,
Из мглы невозвратимых
дней,
Встает монаха образ
милый
И он душе моей родней.
Приветлив, тих,
гостеприимен
Был среброкудрый старец
Пимен,
Как оный Пушкинский
чернец.
Меня ребенка мой отец
Возил в его святую
келью.
Он в Риме был
архимандрит;
Придет в отель к нам,
подарит
Мне книжку… шумному
веселью
Он был чужой: его смущал
Беспутный римский
карнавал.
В толпе нахальной, буйной,
вздорной
Так было странно иногда
Его клобук увидеть
черный.
Серебряная борода
Струилась легкими
волнами.
Он за зиму сошелся с
нами,
Потом в Москве нас
посетил;
А там и след его
простыл.
О милостивом Филарете
Мне книжечку оставил он.
Всегда потом, как
светлый сон,
Сопровождал меня на
свете
Тот образ старца в
клобуке,
Я часто звал его в
тоске.
Он ангелом, слетевшим с
выси,
Мне в детстве был.
Теперь же вновь
Смиренный инок Дионисий
В моей душе возжег
любовь
К таинственным пещерам
Рима.
В потухшем алтаре
незримо
Молился он по вечерам.
Я часто в православный
храм
Ходил на площади Кавура.
Смиренный там
архимандрит
Читал канон: больной на
вид,
Сухая, слабая фигура,
Волнами кудри на плечах,
И тайна светлая в очах.
Спокойный духом, плотью
хилый,
Он русский инок был
вполне.
В пещерах катакомб
Прискиллы,
При тусклом, восковом
огне,
Где мучеников кость
белеет
И, кажется, еще алеет
Их крови благовонный
след,
Услышал я его привет.
Живою вестью о Иисусе
Стоял он, причтом
окружен.
Я подошел; со всех
сторон
Раздался шепот: Russi!
Russi!
Так люди разделенных вер
Сошлись во тьме святых
пещер.
В день Рождества лучом
весенним
Играет южная зима.
Всхожу по мраморным
ступеням
Капитолийского холма,
Где бродит тощая волчиха
В железном логове, и
тихо
Сидят, нахохлены и злы,
Капитолийские орлы.
У нас в конце шестой
недели
Поста, вблизи Никольских
врат,
Такой же гам, и треск, и
ад,
Как перед храмом
Арачели,
Куда валит толпа людей
Послушать проповедь
детей.
Где предрекла Октавиану
Сибилла ход земных
судеб,
Теперь молиться я не
стану
На разукрашенный вертеп,
С мишурным, золотым
Bambino.
Но дети стаей голубиной
Воркуют с кафедры. Меня
Заученная болтовня
Невольно трогает. Их
жесты
Порывисты, как у южан.
Здесь дети знатных
горожан
Знакомятся. Здесь есть
невесты
Для жениха в пятнадцать
лет,
Здесь каждый мальчуган –
поэт.
Я не забуду величавой
Равнины Лациума. Дол
Покинул я. На Monte Cavo
Меня ленивый вез осел.
С вязанкой хвороста
навстречу
Шла дева. Я ли не замечу
Албанских благородных
плеч?
Блаженством мимолетных
встреч
Я прежде жил, и погибала
Душа от нежных,
страстных дум…
Те дни прошли… Лишь
ветра шум
Свистел в горах. Где
Ганнибала
Был прежде лагерь
боевой,
Я ехал древней мостовой.
К камням Юпитерова храма
Меня тропинка привела.
Всё пусто. Под ногами
прямо,
Как голубые зеркала,
Озера Неми и Альбано
Сияли нежно из тумана;
Шумели вещие дубы.
Где Рима древнего судьбы
Решило вышнее избранье,
Теперь лишь ветра слышен
свист,
Засыпал камни желтый
лист,
И бездыханная Кампанья
Простерлась с четырех
сторон;
Окутана в лазурный сон.
О, Вечный Город! ты от
века
Влюбленных пилигримов
цель.
Здесь вырос гений
человека,
Здесь сладострастный
Рафаэль
Почил в объятьях
Форнарины.
Здесь стены виллы
Фарнезины
Хранят тела его богинь.
Его Олимп, как синька,
синь,
Как Возрожденье, всё богато.
Обилен яствами обед,
И боги, нимфы, Ганимед,
Как розовые поросята,
Раскормлены. Античный
мир
Здесь нагулял изрядный
жир.
Здесь утопал в роскошной
неге
Беглец Германии своей
И плел классических
элегий
Венок, с певцами древних
дней
Вступивши в спор на лире
сердца.
Его благословил
Проперций,
Ученый муж с огнем в
крови,
И с триумвирами любви
Прославлен Гёте заедино.
Оставил здесь глубокий
след
Диканьских хуторов поэт.
На темной улице Sistina
В те дни была святая
глушь
И реял призрак Мертвых
Душ.
Люблю у Trinita de’Monti
Встречать торжественный
закат:
Там пинии на горизонте
Чернеют у Фламинских
врат,
И Петр угрюмо золотится,
И город темный, как
гробница,
Уходит в даль рядами
крыш.
Какая мертвенная тишь!
Великий Рим! часы заката
–
Твои часы: твой свет
зашел,
Не шелохнется твой орел!
Но в блеске пурпура и
злата
Твой похоронный
балдахин,
И Ватикан, и Палатин.
Иной и лучшей панорамы
Я зритель был. Моей
Москвы
Сияли золотые храмы
В лучах весенней синевы,
С них благовест летел
веселый:
Канун весеннего Николы
Встречала древняя
Москва.
Уже густа была трава,
Черемуха в одежде
снежной
Стояла, меж ее ветвей
Журчал незримый соловей.
И образ милый, образ
нежный,
Цветка черемухи нежней,
Сулил мне много светлых
дней.
НЕАПОЛЬ
По-русски кучер фразы
сыпет…
Здесь морем воздух
напоен,
Здесь веют Греция,
Египет,
Здесь о смешении племен
Гласит трактирчик
Серапида;
Здесь итальянец бойче с
вида,
Черней, грязнее и
наглей.
Ветрила дальних кораблей
Несутся к Искии лиловой.
В окошках – лава и
коралл;
В толпе базарной пестр и
ал
На девушке черноголовой
Роскошно рдеющий платок.
Здесь не Европа, а
Восток.
Отель, и грязный, и
пустынный,
Нас принял под холодный
кров.
В окошко лезут
апельсины…
Оливковых, корявых дров
Унылый угль в камине
тлеет…
Но море дышит, море
млеет!
Какою ласковостью полн
Простор лазурных, южных
волн.
А в залах светлого музея
Какой веселой наготой,
В улыбке солнца золотой,
Смеется Дафнис и, робея,
Прижал к устам живой
тростник,
Сатира пылкий ученик.
Здесь откровенней и
наглее
Смеются нагота и
страсть,
И папской скромности
затея
Здесь всякую теряет
власть:
Представлен фавн
козлобородый
Таким, как был он от
природы…
Но что могу сравнить с
тобой,
Из гроба вырванный
судьбой
Нетленный, дивный прах
Помпеи?
Какой творец создать
умел
Воздушный рой прозрачных
тел
С окраской розы и лилеи?
Весь этот легкий, нежный
дым
Неподражаем, несравним.
Мы ехали долиной чахлой,
Манили Байи издали.
Был серый день. Весною
пахло,
И розовели миндали.
Дышали мы парами серы
Во тьме Нероновой
пещеры.
Вот край, где жил
Тримальхион,
Здесь задавал пирушку он
Неприхотливым горожанам,
Здесь цвел изысканный
разврат
В тени восточных бань. У
врат
Виднелась надпись: cave
canem,
И собирался мелкий люд
Отведать крох с богатых
блюд.
Где все служили богу
чрева,
На лодке, в буре
грозовой,
Суда Господнего и гнева
Явился вестник роковой.
Причалил к брегу
Путеола,
Весь полный грозного
глагола,
Согбенный, хилый иудей.
С толпою преданных людей
Он дальше, к Риму, путь
направил.
В стране отравленных
паров,
Разврата, неги и пиров,
Как тень, прошел апостол
Павел,
Пронзив преступные
сердца
Предвестьем близкого
конца.
Ужасный край! Здесь
Божьей кары
На всё наложена печать:
И дым бурлящий
Сольфатары,
И серая, глухая гладь
Как бы подземного
Аверна,
И воды в глубине
пещерной,
И ложе древней жрицы Кум
–
Всё ужасом волнует ум.
Как эта зыбкая трясина
Над морем лавы огневой,
Таков удел наш роковой,
И неминуема кончина.
Но сей апостольский язык
Сынам греха казался дик.
Теперь здесь глухо и
пустынно:
Невдалеке от адских
стран,
На бреге озера Lucrino,
Стоит безлюдный
ресторан,
Морскими устрицами
славный.
Здесь житель Рима
своенравный
Будил уснувший аппетит.
Я не таков: меня тошнит
От устриц, вспрыснутых
лимоном:
Одной довольно будет
мне…
Когда я отдал дань
вполне
Вину и кумским
макаронам,
Меня мой гид – злодей,
вампир! –
Лишил пятидесяти лир.
О, как был сладок путь
обратный!
Уж звезды южные взошли,
Чуть веял ветер
ароматный
Он волн, сребрившихся
вдали.
И, в ласковых лучах
белея,
Как девушка, Парфенопея
Дремала нежным сном
весны.
Какие к ней слетели сны,
К подруге страстной,
вечно-юной,
Поэтов древних и царей?
Не помнит ли она тех
дней,
Когда всю ночь звенели
струны
И легкий ветер лодки
нес,
Увитые цепями роз?
___________
*Берегись собаки (лат.).
СОРРЕНТО
Который раз, как
пустомеля,
Я детство вывожу на
свет:
Вот я в отеле Cocumella,
Где мне исполнилось
шесть лет.
Тогда здесь много проще
было,
Беднее, но зато как
мило!
Был глуше апельсинный
сад,
Свежа, как первый
виноград,
Была шалунья Генриэтта,
Хозяина Гарджуло дочь;
Уста – как кровь, глаза
– как ночь.
Меня уже пленяло это:
Я как-то персик утаил
И Генриэтте подарил.
Она смеялась очень
звонко,
И я обиделся: она
Меня считала за ребенка,
Ей страсть моя была
смешна!
Свиданья миг мне был бы
дорог.
А впрочем: ей теперь за
сорок:
Меньшой из братьев
пансион
Теперь содержит, да и он
Не слишком молод. Вот
когда бы
Была у Генриэтты дочь,
Такая же, как мать,
точь-в-точь!
Да нет такой. Один лишь
слабый
Винченцо, старый
метрдотель,
Остался верен мне
досель,
Да тот же сад, да то же
море!
И волны так же, как
тогда,
С грудями скал угрюмо споря,
Не отдыхают никогда.
И так же мертвые лимоны
В траве сгнивают
потаенно,
Распространяя аромат,
И, бесконечные, висят
Плоды, как слитки
золотые.
Низводит к морю ряд
пещер:
Их камень выдолблен и
сер,
И вторят своды их пустые
Мои шаги, как в оны дни,
Когда я бегал в их тени.
Мне памятна пещера эта!
Она мне кажется теперь
Жильем страдальца
Филоктета,
Куда лишь только дикий
зверь
Заглядывал и, не
смолкая,
И день, и ночь ревела
стая
Бесчисленных, зеленых
волн,
И редко приставал к ней
челн,
Бегущий к Греции
счастливой.
Впервые здесь мой
детский сон
Бывал взволнован и
смущен
Мечтою страстной и
стыдливой:
Сорренто! средь твоих
пещер
Впервые мне предстал
Гомер.
И к эллинскому
баснословью
Припали жадные уста
С каким восторгом и
любовью!
Киприды нежной красота
Меня как сладко
волновала!
Казалось, море навевало
О ней пленительный
рассказ,
И лиру взял я в первый
раз.
Стихи без рифмы и без
смысла
Я начал няне диктовать.
Молчал отец, хвалила
мать
С улыбкою довольно
кислой…
Я и тогда не унывал,
Как и теперь не жду похвал.
ПОМПЕЯ
На целый день извозчик
нанят.
Как счастлив я! Уже
давно
Меня к себе Помпея
тянет,
Как тянет пьяницу вино.
Полями катится коляска…
Как в жизнь ворвавшаяся
сказка,
Покрыта пеплом и золой,
Уже Помпея предо мной.
Два-три отеля с
рестораном,
А дальше – смерть. Всё
тихо вкруг.
Везувий замер и потух,
И над бездейственным
вулканом
Сияет голубая твердь,
Спокойно озаряя смерть.
Смотря на гидов без
улыбки,
Вхожу в холодный
ресторан:
Пиликают плаксиво
скрипки
Для развлеченья
англичан.
Отдавши время макаронам
И везувийским
благовонным
Вином – подобием чернил
–
Заливши их, в страну
могил
Иду, отпугивая гидов.
Сначала захожу в музей,
Где, в муках
скорчившись, как змей,
И телом всем страданье
выдав,
Мертвец, засыпанный
золой,
Лежит столетья, как
живой.
Здесь всё померкло, всё
ослепло,
Всё искалечила судьба,
Везде – зола и груды
пепла,
Везде – разрытые гроба.
И тут же – ясность
древних линий,
И беломраморный
триклиний,
Цветник и чистый водоем.
За храмом – храм, за
домом – дом.
Вот светлое жилище
Веттий
С игривой живописью
стен;
Соблазном дышит древний
тлен…
В изяществе, во всем
расцвете
Греха, и юношей, и дев
Постиг внезапно Божий
гнев.
С какой изысканностью
люди
Здесь услаждали плоть
свою,
Весь разум изощряя в
блуде.
На крайней гибели краю
Они всю жизнь одели в
розы:
Везде двусмысленные
позы,
Везде объятья страстных
пар
И рядом с храмом –
лупанар.
О, ядовит твой пепел
смрадный,
Он трупным ядом напоен,
Помпея! Пляска голых
жен,
Лозой увитых
виноградной,
Нас опьяняет и теперь,
В нас древний пробудился
зверь.
Закройте древние могилы,
Не подымайте мертвецов!
Уже зараза охватила
Европу с четырех концов.
Помпея вся могильным
ядом
Отравлена… а тут же,
рядом
С развратным домом для
рабов,
Белеет улица гробов.
Здесь кипарисы в небе
синем
Чернеют, навевая мир.
Помпея спит, окончив пир
И кубок выронив. Покинем
С улыбкой грустной на
устах
Ее прелестный, грешный
прах.
АССИЗИ
Терцины
Куда ведет меня мой путь
нагорный?
Тропинки след уже давно
исчез,
Но я иду, моей мечте
покорный.
Святых олив внизу сереет
лес,
И льется на безветренные
долы
Сияние серебряных небес.
Колокола вдали жужжат,
как пчелы,
Со всех сторон верхи
Умбрийских гор
Сияют, как небесные
престолы.
На них спускался ангелов
собор,
К Бернарду здесь сошла
Святая Дева,
А там Христос объятия
простер
Франциску с
окровавленного древа
И навсегда прожег его
ступни.
Я на горе. Направо и
налево,
Пустынные, в оливковой
тени,
Лежат долины Умбрии
священной;
Такие же, как в золотые
дни,
Когда Франциск, Христов
бедняк смиренный,
Здесь проходил с толпой
учеников
И зрел Христа,
коленопреклоненный.
Здесь воздух полн
молитвами веков,
И кажутся волнами
фимиама
Серебряные стаи облаков.
На башню я взошел. Пред
взором прямо
Перуджия мерцала на
заре.
Я преклонил колена, как
средь храма.
Бледнела твердь в
лучистом серебре,
И ночь, холмы безмолвием
овеяв,
Меня застигла на святой
горе.
Как древний сын
плененных иудеев,
Я вспомнил мой любимый
Богом край,
Мой Радонеж, Звенигород,
Дивеев –
Родных скитов в лесах
цветущий рай.
Моя родная, дальняя
Россия,
Здесь за тебя мне помолиться
дай.
Бесчисленные главы
золотые
Уже меня зовут издалека,
Чтоб встретить Пасхи
празднества святые.
В златистые одета
облака,
Вся Умбрия, как ангел в
светлой ризе,
И так же, как в далекие
века,
Вечерний звон несется из
Ассизи.