Дмитрий Мережковский. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ. Легенда (Сб. СИМВОЛЫ)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Это было в Средние века. 

На высотах Умбрии лесистой, 

Где смолою пахнет воздух чистый, 

И в затишье сонном городка 

Только ласточки поют в карнизе 

Вековых бойниц, поросших мхом, –

Бернадоне Пьетро жил в Ассизи. 

Торговал он шелком и сукном. 

У него был сын. Веселый, нежный, 

В темной лавке старого купца 

Мальчик рос, мечтательный, небрежный 

К деньгам, счетам строгого отца. 

Он не мог понять его заботы 

О товарах, ценах и в тоске 

Всё следил, как Пьетро сводит счеты 

С важным видом мелом на доске. 

Скучно! Он глядит из-за прилавка,

Улыбаясь, в глубину небес... 

Поскорей бы за город и в лес, 

На поля, где зеленеет травка!.. 

Иногда про сына своего 

Думал Пьетро, хитрый, скопидомный: 

«Мой Франческо – мальчик добрый, скромный, 

Но купца не выйдет из него:

Слишком нежен, слишком ручки белы. 

Всё б ему наряды и духи, 

Всё б ему романы да новеллы 

И стихи, проклятые стихи!

Ох, уж эти мне поэты – манят

Грезы славы. Признавался сам,

Что однажды, глупой рифмой занят,

Он едва не продал господам

Из Кремоны мне в убыток полку

Лучших свитков голубого шелку.

Надо меры строгие принять!»

И на сына Пьетро негодует.

А меж тем его, как прежде, мать,

Потихоньку от отца, балует.

Мальчик вырос; деньгам не узнал

Он цены: чтоб только видеть вечно

Радостные лица, он бросал

Золото пригоршнями беспечно.

Он любил веселье, жизнь, людей

И родную зелень сосен, воду,

Пиршеств шумную свободу.

За столом, когда в кругу гостей

Он смеялся и шутил, бывало –

В шутках что-то детское звучало

И такое милое, что всех

Побеждал невольно этот смех. 

II

По лугам росистым, полным мира, 

Шли друзья однажды утром с пира. 

Вдруг они Франциска у Креста 

В брошенной часовне увидали, 

Бледного, поникшего в печали. 

Он у ног распятого Христа 

Горько плакал. В праздничной одежде 

В дни веселья, роскоши и нег 

Никогда таким он не был прежде: 

Перед ними – новый человек. 

«Что с тобой, о чем ты плачешь?» –

«Братья,  Плачу я о Господе моем!.. 

Бедный!.. Посмотрите на Распятье, 

Он страдает!.. Слез моих о Нем 

Не стыжусь пред целым миром, всюду 

О Христе я громко плакать буду!..»

И, обняв подножие Креста, 

Он припал к нему еще любовней: 

В это утро, в брошенной часовне 

Понял он страдания Христа.

III

Собиралось в лавке у Франциска

Много знатных рыцарей и дам.

Шляпу сняв, он кланялся им низко:

«Есть обновки, заходите к нам!»

И встречал их ласково у двери.

Подражая ловкому купцу,

Он развертывал куски материй,

Говорил: «Вот это вам к лицу!»

Своему усердью сам не верил,

Думал об итогах барыша,

Торговался, ткань аршином мерил,

И волною мягкою шурша,

Падал желтый шелк под блеском солнца.

Дамы деньги вынули. В луче

Заиграло золото червонца.

У одной был сокол на плече.

Пахло тонкими духами. Метки

Их остроты, легок разговор;

И ласкаются у ног сеньор

С острой мордой белые левретки.

Но Франциск на улицу взглянул:

Там, под знойным солнцем, у порога

Робко нищий руку протянул

И сказал: «Подайте, ради Бога!» –

«Бог подаст», – рукой он сделал знак.

Но как только отошел бедняк,

Сердце сжалось от стыда и боли.

«Что я сделал!» – бледный, он умолк,

И не в силах притворятся доле,

Он за полцены им отдал шелк.

И потом он днем и ночью видел

Бедняка молящий, кроткий взор

И скорбел, и золото с тех пор

Он еще сильней возненавидел. 

IV

Для отца он сделать всё готов:

Взял из лавки сукон разноцветных

И товар навьючил на ослов.

Мимо бедных сел, долин приветных,

Сосен, виноградников и скал

Он ослов на ярмарку погнал.

Смотрит важно, говорит он с весом,

На базар торопится купец

И тюки, как опытный делец,

Разложил на рынке под навесом.

Он в делах выказывает жар,

Сердится и спорит. Весь товар

Продан выгодно. Но от заботы

Он всю ночь в гостинице не спал.

В голове – итоги, цифры, счеты...

Утром возвращается домой;

Он ушел бы в лес дышать прохладой

И смотреть, как блещет мох росой.

Но в лесу ограбить могут: надо

Торопиться, – в страхе и тоске

Щупает он деньги в кошельке...

Он бы лег в траву под эти клены,

Чтоб над ним был листьев свод зеленый,

Только страшно деньги потерять,

И едва лишь вспомнил их – опять

Всё померкло... 

                          Нищие толпою

За вожатаем идут. У них

Лица неподвижны, словно тьмою

Взор подернут. Он узнал слепых

И смутился, и скорбел душою, –

Совести почувствовал упрек:

«Нет ли медных денег?» В кошелек

Руку опустил, червонец вынул,

Думал спрятать вновь – и нищим кинул.

Вот второй и третий, и дождем

Сыплются монеты золотые.

Он кидает с радостным лицом.

Спор и драку подняли слепые.

Отдал всё Франциск, и у него

Вместе с деньгами с души усталой

Словно бремя тяжкое спадало,

И в улыбке доброй – торжество.

Едет дальше: каждая былинка,

Небо, птицы, резвый мотылек,

И смолы янтарная слезинка

На сосне, и трепетный цветок –

Полны радости великой, снова

Встретили Франциска, как родного.

Он с доверьем смотрит в небеса,

Господу поет хвалу простую.

И долины, горы и леса

Повторяют песнь его святую. 

V

«Где червонцы? Где мои товары?..

Нищим роздал, нищим сто монет!..

Так не сын же ты мне больше, нет! 

Будь ты проклят!..» Бернадоне старый 

Палку в ярости схватил: «Ты вор, 

Изверг, роду нашему позор!» 

Истощив угрозы и упреки, 

Подал в суд отец его жестокий. 

Но Франциск, когда его зовут 

К городским старейшинам на суд, 

Отвечает, кроткий и спокойный: 

«Я пред Богом – грешник недостойный... 

Вы простите мне, но признаю 

Одного я в мире Судию. 

Над людьми поставлен Он от века, 

И во всем я дам Ему ответ:

Человек не судит человека, 

Между мной и Богом судей нет!»

VI

И его к епископу призвали.

Долго с жаром говорил отец

И не мог утешиться в печали

О своих червонцах. Наконец

Он умолк; тогда Франциск смиренный,

Перстень сняв, пред стариком кладет:

«Это матери подарок. Вот –

Долг мой отдан: камень драгоценный

Стоит больше денег, взятых мной!»

Так Франциск, исполненный надежды,

Обручился с бедностью святой:

Снял с себя он обувь и одежды,

Положил на землю пред отцом

И воскликнул с радостным лицом:

«Всё земное, всё, что я имею, –

Даже ризу прежнюю мою

Я отцу земному отдаю.

Больше здесь ничем я не владею!

Одного хочу любить Христа,

Одному хочу служить я Богу:

Я избрал тернистую дорогу, –

И теперь душа моя чиста,

И мечты мои свободней ветра!

Я могу воскликнуть наконец:

Не отец мой – Бернадоне Пьетро,

А Господь – Небесный мой Отец!

Будьте же свидетелями, братья,

Я хочу быть бедным, и таким,

Как родился – слабым и нагим,

Кинуться Спасителю в объятья!» 

VII

У него ни палки, ни мешка.

Опоясанный веревкой, нищий,

Он в одежде грубой мужика

Просит именем Христовым пищи

По глухим селеньям, городам,

По большим дорогам и полям

Ходит, проповедуя народу:

«Вы найдете в бедности свободу:

Прежде ваших просьб Создатель сам

Знает, братья, всё, что нужно вам.

Для чего ж печетесь вы без меры

Об едином хлебе, маловеры?

Вы не лучше ль лилий полевых?

А меж тем не ткут они, не сеют,

Но цари одеться не умеют,

Как одета каждая из них.

В Божьем мире – людям места много.

Что ж вы спорите – "мое", "твое"?

Не тому учил Спаситель: всё,

Что прекрасно, нам дано от Бога.

Не одна ли общая земля,

Как один небесный свод над нами?

Для чего ж вы делите межами

Господа цветущие поля?

Кто же в тени путнику откажет,

На чужую ниву не прикажет

Падать росам, кто про золотой

Солнца луч дерзнет сказать: "он мой"?

У тебя Создатель твой на лозах

Наливные гроздья позлатил,

У тебя Он в благодатных грозах

Твой поникший колос напоил,

Он скорбит о бедном и богатом,

Воздает за зло тебе добром,

Отчего ж и ты не хочешь с братом

Поделиться хлебом и вином?

О, помиримся, окончим битву,

Пусть навеки общим будет всё,

И сольем сердца в одну молитву:

"Да приидет царствие Твое!"»

VIII

Жил Сильвестр в горах, на дикой круче,

Словно зверь, в расщелине скалы.

Вкруг него ходили только тучи,

Да летали с клекотом орлы.

На полу пергаментные книги,

Бич железный, цепи и вериги.

Вдоль стены уступ гранитных скал

По ночам подушку заменял.

Не согнувшись, встать нельзя, так низко

В тесной келье... В бездне, глубоко,

Лишь поток гремит, – и далеко

Всё земное, только небо близко. 

IX

И Франциск мечтает: «Не уйти ли

От людей, от шумных городов,

От тревоги, суеты и пыли

В свежесть и безмолвие лесов?

Там, в горах, где не было доныне

И следа людского, – в тишине

Жить и умереть наедине

С Господом лицом к лицу в пустыне».

Говорил Сильвестр Франциску: «Плоть,

Плоть проклятую смири цепями

И бичом железным, и постами,

Чтоб простил грехи твои Господь.

У тебя, мой сын, в уме лишь радость,

Песенки веселенькие, смех?..

Словно пчелки на цветы – на грех

Мы летим и пьем мирскую сладость!..

Смехом люди бесов лишь зовут.

И, внимая радостному кличу,

Дьяволы на грешника бегут,

Как борзые в поле на добычу...

А потом, когда умрет он – в ад

Крючьями да вилами влачат

Господом отринутую душу,

И коптят, и жарят над огнем,

Как на святках мы свиную тушу

На железном вертеле печем:

Вельзевул углей обложит грудой,

Уксусом и желчью обольет,

И на стол он лакомое блюдо

Самодержцу ада подает.

Люцифер на троне лучезарен

За роскошной трапезой сидит

И, отведав грешника, кричит

Повару сердито: «Недожарен!»

Бесы вновь в огонь его влекут

И, крутя на вертеле, пекут.

Прежде радость ты любил земную,

Прежде песни пел ты на пирах,

Подожди ж – у дьявола в когтях

Запоешь ты песенку другую!»

И умолк отшельник. Замирал

На устах его зловещий хохот,

В тишине пустыни отвечал

Лишь потока дальний вечный грохот... 

X

От него Франциск в раздумье шел: 

Он жалел монаха всей душою. 

Темный свежий бор и ясный дол 

Манят к счастью, миру и покою. 

Понимал он всё, о чем в листве 

Радостные птицы щебетали, 

Понимал, о чем в сырой траве 

Мошки в солнечном луче жужжали, 

Всё, что ключ шептал на ложе мха; 

Сердце чисто, дух его свободен, 

Нет! не верит он во власть греха, 

В смерть, и в ад, и в вечный гнев Господень. 

Ликованья больше в Небесах 

Об едином грешнике спасенном, 

Чем о многих праведных мужах.

Только в сердце, злобой омраченном – 

Скорбь и ужас, только лица злых 

Полны грустных дум в молчанье строгом, 

А в душе у добрых и простых –

Радость бесконечная пред Богом! 

XI

Папа Иннокентий утвердил 

Орден нищих братьев. Мало верил 

Он во всё, чему Франциск учил. 

Но умом расчетливым измерил 

Выгоду возможную для пап: 

«Пусть, – он думал, – мысль невыполнима, 

Жить нельзя без денег, но для Рима 

Во Франциске будет верный раб!..»

Проповедовать по всей вселенной 

Миноритам папа разрешил. 

Десять лет с тех пор Франциск, смиренный, 

Нищий, по Италии ходил. 

И когда родные Апеннины 

Скрылись за далекий горизонт, 

Обошел Испанию, Пьемонт, 

Францию, Савойские долины. 

Тот, кто видел раз его, не мог 

Позабыть: идут к нему крестьяне, 

Женщины, сеньоры, горожане 

И разбойники с больших дорог. 

Все они в одно сливались братство 

И в одну великую семью, 

Покидали родину свою, 

Дом, детей и славу, и богатство. 

XII

Было раз великое собранье

Нищих братьев. Сотнями пришли

Воины Христа на совещанье,

Босоногие, со всей земли.

В Умбрии, в благословенном крае,

Собрались толпы учеников

На равнине у Сполето, в мае,

Меж зеленых сосен и цветов.

Там, в полях, не гнезда птиц небесных,

Это – кельи иноков святых,

Это – кущи из ветвей древесных

И зеленых листьев молодых.

Всё кругом объято тишиною, –

Только гул божественных псалмов

Издали сливается порою

С пеньем птиц и шелестом дубров.

Там, под кровлей из ветвей душистых,

Пахнет влажной зеленью в тени,

Там в молитвах и беседах чистых

Протекают сладостные дни.

Ни о чем не споря, не жалея,

На земле свободны лишь они –

Меж царей и меж рабов – одни,

Ничего земного не имея.

И в волненье весь окрестный край,

К ним народ собрался отовсюду,

Хвалят Бога и дивятся чуду,

Говорят: «Сошел на землю рай».

Там, в полях, за трапезой в смиренье

Гордые бароны и князья

Служат нищим. Люди на мгновенье

Во Христе – единая семья.

В небе солнце греет и сияет, –

На земле Блаженный, прост и тих,

Ходит, смотрит на детей своих,

Любит всех и всех благословляет. 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Он скорбел и думал: «Льется кровь

Вот уж третий век за гроб Господень.

Брат на брата восстает, любовь

Угасает, и раздор бесплоден.

Неужель не кончится вовек

Брань народов, стоны жертв и крики,

Не поймет безумный человек,

Что война – пред Богом грех великий?..»

Он садится на корабль, спешит

В лагерь крестоносцев, к Дамиетте,

И мечтает, сердцем прост, как дети,

Что людей словами убедит

Кончить брань. А в лагере солдаты

И вожди веселием объяты:

Оттого у добрых христиан –

Праздник, что вчера, во славу Бога

И Святой Пречистой Девы, – много

Перебили пленных мусульман.

Со словами мира и молитвой

Он идет к неверным в грозный стан.

Меж двумя войсками перед битвой

По дороге встретился отряд

Сарацин, и в плен святой был взят.

За шпиона приняли, схватили,

Безоружного, связав, избили,

К полководцу привели в шатер.

Пред вождем, доверчивый, спокойный,

Он, подняв свой детски ясный взор,

Говорил, что надо кончить войны,

Что у всех народов Бог один.

Этой речью, доброй и простою,

Тронут был суровый Меледин.

Он поник в раздумье головою

И сказал: «Кто б ни был ты, монах, – 

Я тебя обидеть не позволю: 

Мудрость Господа – в твоих речах. 

С миром отпущу тебя на волю! 

Всё, что хочешь, у меня возьми... 

Ты гяур иль нет, но меж людьми 

Больше всех ты истинного Бога 

Сердцем чтишь!» Франциск не уходил. 

Он владыку робко вопросил, 

И мольба во взоре и тревога: 

«Кончит ли султан войну?» В ответ 

Грозный вождь с улыбкой молвил: «Нет». 

Но в подарок, пожалев о госте, 

Предложил он из казны своей 

Много золота, слоновой кости 

И парчи, и дорогих камней. 

На сокровища не бросив взгляда, 

Нищий отвернулся и молчал, 

Головой лишь грустно покачал 

И шепнул: «Мне ничего не надо». 

Но готовы слезы из очей 

Хлынуть, губы у него дрожали,

Как порой у маленьких детей 

От обиды жгучей и печали... 

Он в последний раз с мольбой взглянул 

И тихонько вышел от султана... 

Трубный звук и топот, гром и гул, 

Уж готовы к битве оба стана. 

«Бог и Магомет Его пророк!» –

Мусульмане с верой восклицали,

И с такой же верой: «С нами Бог!» – 

Паладины грозно отвечали. 

В жизни первый раз он одинок

Меж людьми. И, скорбный и безмолвный, 

Он уходит на морской песок, 

Где шумят в пустыне только волны. 

Пал на землю, волю дав слезам, 

Поднял взор к далеким небесам: 

«Господи, они не понимают!» – 

Шепчет, жгучей жалостью объят; 

Но ему лишь волны отвечают,

Только волны синие шумят... 

II

Возвратясь из Африки далекой

К берегам Италии родной,

Шел Франциск в печали одинокой

Меж скалами горною тропой.

Там, в лазури утренней сияя,

Ярче снега, – посреди камней

Обнаженных, ворковала стая

Белокрылых нежных голубей.

И сказал он, подойдя к подножью

Этих гор, раздумием объят:

«Если люди слушать не хотят,

Пусть же внемлют птицы слову Божью!»

И меж них он радостный стоял:

Всех животных в простоте сердечной,

Как детей одной природы вечной,

Братьями и сестрами он звал.

«Сестры-птицы, мир да будет с вами!» –

Так он начал проповедь, и вдруг

Всё затихло. На земле рядами,

Слушая, сидят они вокруг.

«Сестры птицы, громкими хвалами

Вы должны с любовью без конца

Каждый день благодарить Творца, –

Потому что радостно живете,

Не сбирая с житницы плодов,

Вы в полях не сеете, не жнете,

А Господь под зеленью дубров

Вас укрыл, заботится о пище,

Он вам дал прекраснейший удел –

Светлый чистый воздух как жилище,

Перьями, как ризою, одел!

Вот за что весь день, лишь луч денницы

Заблестит сквозь утреннюю мглу –

И до звезд вечерних, – пойте, птицы,

Пойте Богу вечную хвалу!»

Он умолк, – и голуби ликуют

И, к нему головки протянув,

Крыльями трепещут и воркуют,

Смотрят в очи, открывая клюв.

И один в лазури необъятной

С этой стаей белых голубей

Он меж ними ходит, благодатный,

Как отец – среди своих детей.

Ризою касается смиренной

Их головок ласковых. Потом,

Отпуская Божьих птиц, Блаженный

Осенил с любовью их крестом.

И взвилась ликующая стая,

И следил он с радостным лицом

Долго, долго, как она, блистая,

Словно белый снег, под солнцем тая,

Исчезала в небе голубом. 

III

Так Франциск ни от кого на свете

С гордостью не отвращал лица:

Божьи твари – все равны, как дети

Одного Небесного Отца.

И они к нему приходят сами,

К людям позабыв вражду свою.

Сердцем чист, он в дружбе со зверями

Жил, как первый человек в раю. 

IV

Раз в пещере в зимний холод, поздно

Ночью с молодым учеником,

В Риво-Торто, над стремниной грозной

Он сидел за тлеющим огнем.

Всё мертво. Над пеленою снежной

Только звезды бледные дрожат.

Отрока спросил учитель нежный:

«Отчего ты грустен, милый брат?» –

«О прости мне, отче! я горюю

О семье. Я вспомнил мать родную,

Братьев, маленьких сестер моих.

Скучно мне, душа болит о них...»

И Франциск с улыбкой состраданья,

Не сказав ни слова, но спеша,

Вышел поскорей из шалаша,

Стал лепить из снега изваянья.

Кончив, с торжествующим лицом,

Он, смеясь, их обошел кругом

И воскликнул: «Где же ты, Руфино?

Братец, люди снежные!.. Взгляни

Как блестят над белою равниной,

Как тебя приветствуют они!»

И Руфино вышел, грусти полный;

Искрятся при свете звезд ночных

Изваянья, бледны и безмолвны;

И Франциск указывал на них:

«Вот – отец твой, мать, вот – сестры, братья...

Что ж ты медлишь? Подойди скорей!

Видишь, как им холодно, согрей,

Поцелуй их, заключи в объятья!

Но, когда к груди прижмешь – в тепле

Изваянья снежные растают,

И умрут они, как умирают

Все, кого мы любим на земле.

Не помогут ласки и лобзанья!

И уйдут, уйдут они от нас,

Исчезая каждый день и час,

Словно снег от теплого дыханья!» 

V

Сорок дней был пост в монастыре.

По обету братья не вкушали

Ни плодов, ни рыбы. На заре

Встал Франциск. Еще монахи спали.

Рядом с ним был в келье брат больной:

Долгими постами изнуренный,

Жаждою томясь, во сне порой

Он шептал, видением смущенный:

«Если б мог я жажду утолить,

Под зеленой, свежей тенью сада,

От янтарных гроздий винограда,

Соком переполненных, вкусить!..»

Бред его подслушав, к изголовью

Подошел Франциск: «Проснись, мой брат».

И заботливей, чем мать, с любовью

Он ведет его тихонько в сад,

Прямо к спелым гроздьям винограда.

Но больной поднять не смеет взгляда:

Ягоды под розовым лучом,

Налитые соком золотистым,

Под листом широким и росистым

Светятся прозрачным янтарем.

И Блаженный первым к ним склонился,

Немощь плоти с братом разделил,

Вместе с ним он от плода вкусил,

Чтоб монах нарушить не стыдился

Свой обет. «Не бойся прогневить

Господа, – сказал Франциск, – чтоб душу

Брата от страданий облегчить,

Тысячи обетов я нарушу!

На себя беру твой грех. Готов

Дать ответ во всем: я знаю, Боже,

Милосердье – для Тебя дороже

Всех молитв, обрядов и постов!»

VI

От служенья в мрачном, душном храме

В сад порой Блаженный уходил.

Там, под голубыми небесами,

Целый день с улыбкой он следил,

Как из сердца розы темно-алой,

Из тюльпанов огненных пчела

Сладкий, ароматный сок пила

И как солнце в ульях озаряло

Восковые грани нежных сот,

Где струился теплый, светлый мед.

В их строенье мудрости так много,

Что Франциск у пчелок золотых,

Умных маленьких сестер своих,

Познавать учился благость Бога.

И когда в стыдливой красоте

Лилии порой пред ним блистали,

Дольние цветы напоминали

О Цветке Небесном, о Христе –

Этой бледной, сладостной Лилее,

Выросшей в долинах Галилеи

И цветущей ныне в небесах.

Тот Цветок наполнил, умирая,

Мир таким благоуханьем рая,

Что проснулись мертвые в гробах.

Так вселенная душе святого

Кажется в гармонии своей

Символом Единого, Благого,

Вечного, таящегося в ней.

И зовет, зовет он всю природу,

Бездны, горы, тучи, небеса,

Землю, воздух и огонь, и воду –

Слить в одну молитву голоса.

Чувствуя душой прикосновенье

Бесконечного, он весь горел

И любил, и, полный вдохновенья,

Свой великий гимн пред Богом пел: 

VII

      «Тебе – хвала, Тебе – благодаренье,

Тебя Единого мы будем прославлять,

      И недостойно ни одно творенье

           Тебя по имени назвать! 

Хвалите Вечного за все Его созданья:

За брата моего, за Солнце, чье сиянье,

              Рождающее день –

              Одна лишь тень,

О, Солнце солнц, о, мой Владыко, –

              Одна лишь тень –

    От Твоего невидимого лика! 

Да хвалит Господа сестра моя Луна, –

И звезды, полные таинственной отрады, 

              Твои небесные лампады,

И благодатная ночная тишина! 

Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий,

Не знающий оков, и грозовые тучи, 

              И каждое дыханье черных бурь,

              И утренняя нежная лазурь! 

Да хвалит Господа сестра моя Вода: 

              Она – тиха, она – смиренна,

И целомудренно чиста, и драгоценна! 

Да хвалит Господа мой брат Огонь – всегда

              Веселый, бодрый, ясный,

Товарищ мирного досуга и труда, 

              Непобедимый и прекрасный! 

Да хвалит Господа и наша мать Земля:

В ее родную грудь, во влажные поля

Бразды глубокие железный плуг врезает,

А между тем она с любовью осыпает

    Своих детей кошницами плодов,

Колосьев золотых и радужных цветов! 

Да хвалит Господа и Смерть, моя родная,

Моя великая, могучая сестра! 

         Для тех, кто шел стезей добра,

Кто умер, радостно врагов своих прощая,

         Для тех уж смерти больше нет,

    И смерть – им жизнь, и тьма могилы – свет! 

Да хвалит Господа вселенная в смиренье:

Тебе, о Солнце солнц – хвала и песнопенье!» 

VIII

Над горами тихо пролетая,

В красоте торжественной своей

Вся дрожит и блещет ночь немая

Мириадами живых огней.

В полусне недвижимый над бездной

На горах Альверно он стоял,

Окруженный небом ночи звездной,

Одинокий на вершине скал, 

И молился горячо. Светлело 

Перед ним в полночной темноте, 

Словно в блеске солнца на Кресте, 

Бледное, страдальческое тело. 

Каплями из ран сочилась кровь, 

Алая, во мраке черной ночи. 

Долу лик склонен, закрыты очи, 

А в улыбке – всё еще любовь. 

Он покорно, тихо умирает. 

И Блаженный к Богу своему

Поднял взор. От жалости к Нему, 

От любви душа изнемогает: 

«О, как мало я Тебя любил, 

Как обидел! Это я, гвоздями  

Члены жалкие пронзив, убил 

Моего Спасителя грехами. 

Господи, я не могу смотреть 

На Твои мученья! Дай мне тоже, 

Дай страдать с Тобою вместе, Боже, 

И с Тобою вместе умереть. 

Лучше пусть Христос меня осудит, 

Пусть отвергнет, – сердцу легче будет, 

Только бы не умер Он, храня 

Кроткий вид, исполненный смиренья... 

Боже, я не вынесу прощенья, 

Нет, не надо, не прощай меня!..» 

Но Спаситель открывает очи, 

На Франциска Он взглянул: в тот миг

Взор такой любви из мрака ночи 

В глубину души его проник, 

Что как будто в первый раз Блаженный

Понял, как Господь его любил, 

Понял, что, за все грехи вселенной 

Умирая, Он людей простил. 

И Христос к нему всё ближе, ближе, 

Он – казалось – обнимал его, 

И Франциск шептал с мольбой: «Возьми же, 

Господи, возьми меня всего!» 

И почувствовал он те же муки, 

Как Распятый, боль он ощутил, 

Словно кто-нибудь гвоздями руки 

И ступени ног ему пронзил. 

Во Христа душой преобразившись, 

Вместе с Ним был распят на Кресте, 

Вместе с Ним страдал и, с Богом слившись, 

За людей он умер во Христе. 

К Небу громким голосом взывая, 

Он упал: «Тебе я жизнь мою, 

Отче, ныне в руки предаю!»

А над ним, по-прежнему блистая

В непонятной красоте своей,

Вся дрожит и блещет ночь немая

Мириадами живых огней... 

……………………………………..

Рано утром из окрестных келий

Братья-иноки пришли за ним.

Он лежал на скалах недвижим,

И как будто от гвоздей алели

Язвы на ногах, ладонях рук,

На худом, прозрачно-бледном теле.

В ужасе стояли все вокруг... 

……………………………………….

Но потом открыл он очи вновь.

Взор его был полон тайн небесных,

Несказанных, и сочилась кровь

Каплями из ран глубоких, крестных... 

IX

С этих пор страданья начались

Тяжкого, смертельного недуга.

Раз от всенощной, полны испуга,

Бледные монахи собрались

И смотрели на его мученья.

И не в силах боли превозмочь,

Полумертвый, истощив терпенье,

Он метался и стонал всю ночь;

Юный брат в порыве состраданья,

Слыша бесконечные стенанья,

Видя, что ничем нельзя помочь –

«Господи, – воскликнул, – неужели

Так несправедливо и без цели

Ты казнишь избранников Твоих?»

Услыхал больной и вдруг затих,

На монаха поглядел он строго,

И ответ раздался в тишине:

«Брат, как смеешь ты судить во мне

Милосердье праведного Бога?»

Встал Франциск от ложа и, с трудом

Опустившись, ниц упал челом,

Крепко всеми членами своими

Трепетными, слабыми, нагими

Он к земле припал и целовал

Землю, руки к персям прижимал,

Полный бесконечного смиренья:

«О Создатель мой, благодарю

Я за все, за все мои мученья!

Об одном еще Тебя молю:

Боль сильнее сделай, если надо, –

Я перенесу ее, любя, –

Потому что всё, что от Тебя,

Даже муки – для меня отрада!

Разве не у Господа в руках –

Жизнь и смерть, и вся земная доля?

О Твоя, Твоя да будет воля,

Отче, на земле и в небесах!» 

X

Так великий дух в страданьях рос.

И огнем любви неутолимой

Сердце чистое зажег Христос.

Между тем как дух неугасимо

Пред лицом Твоим горел, Господь, –

Как свеча пред образом, – сгорала

От болезни немощная плоть,

Таяла, как воск, и умирала. 

XI

Перед смертью он ослеп. Мученье

Каждый день росло. Когда порой

Становилось легче, в сад больной

Выходил: одно лишь утешенье –

На крыльце у двери посидеть

И на миг – измученное тело,

Что, теряя силы, холодело,

В теплых солнечных лучах согреть.

Раз, когда в вечернем кротком свете

Он дремал, монахи принесли

Пару диких горлиц. Их нашли

В поле. Бедные попались в сети.

Чтоб вскормить могли они птенцов,

Гнездышко под кровлей, над дверями,

Он слепил из глины и сучков

Слабыми, дрожащими руками.

И веселью не было конца,

Только что из первого яйца

Вылупился птенчик, и неловкой

Обнаженной маленькой головкой

Скорлупу пробил... Раздался писк

Жалобный... Благословил Франциск

Господа за то, что, умирая,

Видел, как рождалась молодая

Жизнь, и, свет еще сильней любя,

Окруженный мраком вечной ночи,

К солнцу поднял он слепые очи:

«Господи, благодарю Тебя!..» 

XII

Только плоти слабою преградой

Дух его, как тонкою стеной,

Отделен от Бога. Он порой

Говорил: «Мне ничего не надо,

Хорошо и умереть, и жить!»

Так Блаженный, землю покидая,

Счастье высшее познал – любить,

На любовь в ответ любовь встречая.

Чтобы к Богу в мире отойти,

В темную часовню под землею

Он велел себя перенести.

Утешаясь бедностью святою,

Ризы снял и лег на голый пол,

И как в юности, когда, одежды

Сняв с себя, от мира он ушел, –

Так теперь, исполненный надежды,

Он с печатью смерти на челе

Всё земное отдает земле

И свободе радуется: «Братья,

Я хочу быть бедным и таким,

Как родился – слабым и нагим,

Кинуться Спасителю в объятья!..»

Со свечами иноки стоят,

И один открыл на аналое

И читал Евангелье святое;

В тишине слова любви звучат:

«Дети, Я недолго с вами буду.

Ныне вам Я новую Мою

Заповедь великую даю,

И за то Я вечно в вас пребуду.

Мир вам, дети! Как Я вас люблю,

Так и вы друг друга возлюбите,

Чтоб узнали все по той любви,

Что вы заповедь Мою храните

И что вы ученики Мои.

Я приду к вам вновь и успокою.

Вы – во Мне, как Я – в Отце Моем,

И вы будете одно со Мною,

Как и Я – одно с Моим Отцом».

Он вздохнул – и кончилось мученье:

И, как будто задремав, поник

Головой на грудь в изнеможенье,

И закрылись очи. Бледный лик –

Всё светлей, спокойней и прелестней...

Как дитя – у матери в руках,

Убаюканное тихой песней, –

Он почил с улыбкой на устах.

Незакатный свет пред ним сияет,

В лоне Бога дух его исчез, –

Так в лазури утренних небес

Белокрылый лебедь утопает. 

1891  

ВЕСЬ СБОРНИК

СКАЧАТЬ ВЕСЬ СБОРНИК