Дмитрий Мережковский. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ. Легенда (Сб. СИМВОЛЫ)




ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


I

Это было в Средние века. 
На высотах Умбрии лесистой, 
Где смолою пахнет воздух чистый, 
И в затишье сонном городка 
Только ласточки поют в карнизе 
Вековых бойниц, поросших мхом, –
Бернадоне Пьетро жил в Ассизи. 
Торговал он шелком и сукном. 
У него был сын. Веселый, нежный, 
В темной лавке старого купца 
Мальчик рос, мечтательный, небрежный 
К деньгам, счетам строгого отца. 
Он не мог понять его заботы 
О товарах, ценах и в тоске 
Всё следил, как Пьетро сводит счеты 
С важным видом мелом на доске. 
Скучно! Он глядит из-за прилавка,
Улыбаясь, в глубину небес... 
Поскорей бы за город и в лес, 
На поля, где зеленеет травка!.. 
Иногда про сына своего 
Думал Пьетро, хитрый, скопидомный: 
«Мой Франческо – мальчик добрый, скромный, 
Но купца не выйдет из него:
Слишком нежен, слишком ручки белы. 
Всё б ему наряды и духи, 
Всё б ему романы да новеллы 
И стихи, проклятые стихи!
Ох, уж эти мне поэты – манят
Грезы славы. Признавался сам,
Что однажды, глупой рифмой занят,
Он едва не продал господам
Из Кремоны мне в убыток полку
Лучших свитков голубого шелку.
Надо меры строгие принять!»
И на сына Пьетро негодует.
А меж тем его, как прежде, мать,
Потихоньку от отца, балует.
Мальчик вырос; деньгам не узнал
Он цены: чтоб только видеть вечно
Радостные лица, он бросал
Золото пригоршнями беспечно.
Он любил веселье, жизнь, людей
И родную зелень сосен, воду,
Пиршеств шумную свободу.
За столом, когда в кругу гостей
Он смеялся и шутил, бывало –
В шутках что-то детское звучало
И такое милое, что всех
Побеждал невольно этот смех. 


II

По лугам росистым, полным мира, 
Шли друзья однажды утром с пира. 
Вдруг они Франциска у Креста 
В брошенной часовне увидали, 
Бледного, поникшего в печали. 
Он у ног распятого Христа 
Горько плакал. В праздничной одежде 
В дни веселья, роскоши и нег 
Никогда таким он не был прежде: 
Перед ними – новый человек. 
«Что с тобой, о чем ты плачешь?» –
«Братья,  Плачу я о Господе моем!.. 
Бедный!.. Посмотрите на Распятье, 
Он страдает!.. Слез моих о Нем 
Не стыжусь пред целым миром, всюду 
О Христе я громко плакать буду!..»
И, обняв подножие Креста, 
Он припал к нему еще любовней: 
В это утро, в брошенной часовне 
Понял он страдания Христа.


III

Собиралось в лавке у Франциска
Много знатных рыцарей и дам.
Шляпу сняв, он кланялся им низко:
«Есть обновки, заходите к нам!»
И встречал их ласково у двери.
Подражая ловкому купцу,
Он развертывал куски материй,
Говорил: «Вот это вам к лицу!»
Своему усердью сам не верил,
Думал об итогах барыша,
Торговался, ткань аршином мерил,
И волною мягкою шурша,
Падал желтый шелк под блеском солнца.
Дамы деньги вынули. В луче
Заиграло золото червонца.
У одной был сокол на плече.
Пахло тонкими духами. Метки
Их остроты, легок разговор;
И ласкаются у ног сеньор
С острой мордой белые левретки.
Но Франциск на улицу взглянул:
Там, под знойным солнцем, у порога
Робко нищий руку протянул
И сказал: «Подайте, ради Бога!» –
«Бог подаст», – рукой он сделал знак.
Но как только отошел бедняк,
Сердце сжалось от стыда и боли.
«Что я сделал!» – бледный, он умолк,
И не в силах притворятся доле,
Он за полцены им отдал шелк.
И потом он днем и ночью видел
Бедняка молящий, кроткий взор
И скорбел, и золото с тех пор
Он еще сильней возненавидел. 


IV

Для отца он сделать всё готов:
Взял из лавки сукон разноцветных
И товар навьючил на ослов.
Мимо бедных сел, долин приветных,
Сосен, виноградников и скал
Он ослов на ярмарку погнал.
Смотрит важно, говорит он с весом,
На базар торопится купец
И тюки, как опытный делец,
Разложил на рынке под навесом.
Он в делах выказывает жар,
Сердится и спорит. Весь товар
Продан выгодно. Но от заботы
Он всю ночь в гостинице не спал.
В голове – итоги, цифры, счеты...
Утром возвращается домой;
Он ушел бы в лес дышать прохладой
И смотреть, как блещет мох росой.
Но в лесу ограбить могут: надо
Торопиться, – в страхе и тоске
Щупает он деньги в кошельке...
Он бы лег в траву под эти клены,
Чтоб над ним был листьев свод зеленый,
Только страшно деньги потерять,
И едва лишь вспомнил их – опять
Всё померкло... 
                          Нищие толпою
За вожатаем идут. У них
Лица неподвижны, словно тьмою
Взор подернут. Он узнал слепых
И смутился, и скорбел душою, –
Совести почувствовал упрек:
«Нет ли медных денег?» В кошелек
Руку опустил, червонец вынул,
Думал спрятать вновь – и нищим кинул.
Вот второй и третий, и дождем
Сыплются монеты золотые.
Он кидает с радостным лицом.
Спор и драку подняли слепые.
Отдал всё Франциск, и у него
Вместе с деньгами с души усталой
Словно бремя тяжкое спадало,
И в улыбке доброй – торжество.
Едет дальше: каждая былинка,
Небо, птицы, резвый мотылек,
И смолы янтарная слезинка
На сосне, и трепетный цветок –
Полны радости великой, снова
Встретили Франциска, как родного.
Он с доверьем смотрит в небеса,
Господу поет хвалу простую.
И долины, горы и леса
Повторяют песнь его святую. 


V

«Где червонцы? Где мои товары?..
Нищим роздал, нищим сто монет!..
Так не сын же ты мне больше, нет! 
Будь ты проклят!..» Бернадоне старый 
Палку в ярости схватил: «Ты вор, 
Изверг, роду нашему позор!» 
Истощив угрозы и упреки, 
Подал в суд отец его жестокий. 
Но Франциск, когда его зовут 
К городским старейшинам на суд, 
Отвечает, кроткий и спокойный: 
«Я пред Богом – грешник недостойный... 
Вы простите мне, но признаю 
Одного я в мире Судию. 
Над людьми поставлен Он от века, 
И во всем я дам Ему ответ:
Человек не судит человека, 
Между мной и Богом судей нет!»


VI

И его к епископу призвали.
Долго с жаром говорил отец
И не мог утешиться в печали
О своих червонцах. Наконец
Он умолк; тогда Франциск смиренный,
Перстень сняв, пред стариком кладет:
«Это матери подарок. Вот –
Долг мой отдан: камень драгоценный
Стоит больше денег, взятых мной!»
Так Франциск, исполненный надежды,
Обручился с бедностью святой:
Снял с себя он обувь и одежды,
Положил на землю пред отцом
И воскликнул с радостным лицом:
«Всё земное, всё, что я имею, –
Даже ризу прежнюю мою
Я отцу земному отдаю.
Больше здесь ничем я не владею!
Одного хочу любить Христа,
Одному хочу служить я Богу:
Я избрал тернистую дорогу, –
И теперь душа моя чиста,
И мечты мои свободней ветра!
Я могу воскликнуть наконец:
Не отец мой – Бернадоне Пьетро,
А Господь – Небесный мой Отец!
Будьте же свидетелями, братья,
Я хочу быть бедным, и таким,
Как родился – слабым и нагим,
Кинуться Спасителю в объятья!» 


VII

У него ни палки, ни мешка.
Опоясанный веревкой, нищий,
Он в одежде грубой мужика
Просит именем Христовым пищи
По глухим селеньям, городам,
По большим дорогам и полям
Ходит, проповедуя народу:
«Вы найдете в бедности свободу:
Прежде ваших просьб Создатель сам
Знает, братья, всё, что нужно вам.
Для чего ж печетесь вы без меры
Об едином хлебе, маловеры?
Вы не лучше ль лилий полевых?
А меж тем не ткут они, не сеют,
Но цари одеться не умеют,
Как одета каждая из них.
В Божьем мире – людям места много.
Что ж вы спорите – "мое", "твое"?
Не тому учил Спаситель: всё,
Что прекрасно, нам дано от Бога.
Не одна ли общая земля,
Как один небесный свод над нами?
Для чего ж вы делите межами
Господа цветущие поля?
Кто же в тени путнику откажет,
На чужую ниву не прикажет
Падать росам, кто про золотой
Солнца луч дерзнет сказать: "он мой"?
У тебя Создатель твой на лозах
Наливные гроздья позлатил,
У тебя Он в благодатных грозах
Твой поникший колос напоил,
Он скорбит о бедном и богатом,
Воздает за зло тебе добром,
Отчего ж и ты не хочешь с братом
Поделиться хлебом и вином?
О, помиримся, окончим битву,
Пусть навеки общим будет всё,
И сольем сердца в одну молитву:
"Да приидет царствие Твое!"»


VIII

Жил Сильвестр в горах, на дикой круче,
Словно зверь, в расщелине скалы.
Вкруг него ходили только тучи,
Да летали с клекотом орлы.
На полу пергаментные книги,
Бич железный, цепи и вериги.
Вдоль стены уступ гранитных скал
По ночам подушку заменял.
Не согнувшись, встать нельзя, так низко
В тесной келье... В бездне, глубоко,
Лишь поток гремит, – и далеко
Всё земное, только небо близко. 


IX

И Франциск мечтает: «Не уйти ли
От людей, от шумных городов,
От тревоги, суеты и пыли
В свежесть и безмолвие лесов?
Там, в горах, где не было доныне
И следа людского, – в тишине
Жить и умереть наедине
С Господом лицом к лицу в пустыне».
Говорил Сильвестр Франциску: «Плоть,
Плоть проклятую смири цепями
И бичом железным, и постами,
Чтоб простил грехи твои Господь.
У тебя, мой сын, в уме лишь радость,
Песенки веселенькие, смех?..
Словно пчелки на цветы – на грех
Мы летим и пьем мирскую сладость!..
Смехом люди бесов лишь зовут.
И, внимая радостному кличу,
Дьяволы на грешника бегут,
Как борзые в поле на добычу...
А потом, когда умрет он – в ад
Крючьями да вилами влачат
Господом отринутую душу,
И коптят, и жарят над огнем,
Как на святках мы свиную тушу
На железном вертеле печем:
Вельзевул углей обложит грудой,
Уксусом и желчью обольет,
И на стол он лакомое блюдо
Самодержцу ада подает.
Люцифер на троне лучезарен
За роскошной трапезой сидит
И, отведав грешника, кричит
Повару сердито: «Недожарен!»
Бесы вновь в огонь его влекут
И, крутя на вертеле, пекут.
Прежде радость ты любил земную,
Прежде песни пел ты на пирах,
Подожди ж – у дьявола в когтях
Запоешь ты песенку другую!»
И умолк отшельник. Замирал
На устах его зловещий хохот,
В тишине пустыни отвечал
Лишь потока дальний вечный грохот... 


X

От него Франциск в раздумье шел: 
Он жалел монаха всей душою. 
Темный свежий бор и ясный дол 
Манят к счастью, миру и покою. 
Понимал он всё, о чем в листве 
Радостные птицы щебетали, 
Понимал, о чем в сырой траве 
Мошки в солнечном луче жужжали, 
Всё, что ключ шептал на ложе мха; 
Сердце чисто, дух его свободен, 
Нет! не верит он во власть греха, 
В смерть, и в ад, и в вечный гнев Господень. 
Ликованья больше в Небесах 
Об едином грешнике спасенном, 
Чем о многих праведных мужах.
Только в сердце, злобой омраченном – 
Скорбь и ужас, только лица злых 
Полны грустных дум в молчанье строгом, 
А в душе у добрых и простых –
Радость бесконечная пред Богом! 


XI

Папа Иннокентий утвердил 
Орден нищих братьев. Мало верил 
Он во всё, чему Франциск учил. 
Но умом расчетливым измерил 
Выгоду возможную для пап: 
«Пусть, – он думал, – мысль невыполнима, 
Жить нельзя без денег, но для Рима 
Во Франциске будет верный раб!..»
Проповедовать по всей вселенной 
Миноритам папа разрешил. 
Десять лет с тех пор Франциск, смиренный, 
Нищий, по Италии ходил. 
И когда родные Апеннины 
Скрылись за далекий горизонт, 
Обошел Испанию, Пьемонт, 
Францию, Савойские долины. 
Тот, кто видел раз его, не мог 
Позабыть: идут к нему крестьяне, 
Женщины, сеньоры, горожане 
И разбойники с больших дорог. 
Все они в одно сливались братство 
И в одну великую семью, 
Покидали родину свою, 
Дом, детей и славу, и богатство. 


XII

Было раз великое собранье
Нищих братьев. Сотнями пришли
Воины Христа на совещанье,
Босоногие, со всей земли.
В Умбрии, в благословенном крае,
Собрались толпы учеников
На равнине у Сполето, в мае,
Меж зеленых сосен и цветов.
Там, в полях, не гнезда птиц небесных,
Это – кельи иноков святых,
Это – кущи из ветвей древесных
И зеленых листьев молодых.
Всё кругом объято тишиною, –
Только гул божественных псалмов
Издали сливается порою
С пеньем птиц и шелестом дубров.
Там, под кровлей из ветвей душистых,
Пахнет влажной зеленью в тени,
Там в молитвах и беседах чистых
Протекают сладостные дни.
Ни о чем не споря, не жалея,
На земле свободны лишь они –
Меж царей и меж рабов – одни,
Ничего земного не имея.
И в волненье весь окрестный край,
К ним народ собрался отовсюду,
Хвалят Бога и дивятся чуду,
Говорят: «Сошел на землю рай».
Там, в полях, за трапезой в смиренье
Гордые бароны и князья
Служат нищим. Люди на мгновенье
Во Христе – единая семья.
В небе солнце греет и сияет, –
На земле Блаженный, прост и тих,
Ходит, смотрит на детей своих,
Любит всех и всех благословляет. 



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


I

Он скорбел и думал: «Льется кровь
Вот уж третий век за гроб Господень.
Брат на брата восстает, любовь
Угасает, и раздор бесплоден.
Неужель не кончится вовек
Брань народов, стоны жертв и крики,
Не поймет безумный человек,
Что война – пред Богом грех великий?..»
Он садится на корабль, спешит
В лагерь крестоносцев, к Дамиетте,
И мечтает, сердцем прост, как дети,
Что людей словами убедит
Кончить брань. А в лагере солдаты
И вожди веселием объяты:
Оттого у добрых христиан –
Праздник, что вчера, во славу Бога
И Святой Пречистой Девы, – много
Перебили пленных мусульман.
Со словами мира и молитвой
Он идет к неверным в грозный стан.
Меж двумя войсками перед битвой
По дороге встретился отряд
Сарацин, и в плен святой был взят.
За шпиона приняли, схватили,
Безоружного, связав, избили,
К полководцу привели в шатер.
Пред вождем, доверчивый, спокойный,
Он, подняв свой детски ясный взор,
Говорил, что надо кончить войны,
Что у всех народов Бог один.
Этой речью, доброй и простою,
Тронут был суровый Меледин.
Он поник в раздумье головою
И сказал: «Кто б ни был ты, монах, – 
Я тебя обидеть не позволю: 
Мудрость Господа – в твоих речах. 
С миром отпущу тебя на волю! 
Всё, что хочешь, у меня возьми... 
Ты гяур иль нет, но меж людьми 
Больше всех ты истинного Бога 
Сердцем чтишь!» Франциск не уходил. 
Он владыку робко вопросил, 
И мольба во взоре и тревога: 
«Кончит ли султан войну?» В ответ 
Грозный вождь с улыбкой молвил: «Нет». 
Но в подарок, пожалев о госте, 
Предложил он из казны своей 
Много золота, слоновой кости 
И парчи, и дорогих камней. 
На сокровища не бросив взгляда, 
Нищий отвернулся и молчал, 
Головой лишь грустно покачал 
И шепнул: «Мне ничего не надо». 
Но готовы слезы из очей 
Хлынуть, губы у него дрожали,
Как порой у маленьких детей 
От обиды жгучей и печали... 
Он в последний раз с мольбой взглянул 
И тихонько вышел от султана... 
Трубный звук и топот, гром и гул, 
Уж готовы к битве оба стана. 
«Бог и Магомет Его пророк!» –
Мусульмане с верой восклицали,
И с такой же верой: «С нами Бог!» – 
Паладины грозно отвечали. 
В жизни первый раз он одинок
Меж людьми. И, скорбный и безмолвный, 
Он уходит на морской песок, 
Где шумят в пустыне только волны. 
Пал на землю, волю дав слезам, 
Поднял взор к далеким небесам: 
«Господи, они не понимают!» – 
Шепчет, жгучей жалостью объят; 
Но ему лишь волны отвечают,
Только волны синие шумят... 


II

Возвратясь из Африки далекой
К берегам Италии родной,
Шел Франциск в печали одинокой
Меж скалами горною тропой.
Там, в лазури утренней сияя,
Ярче снега, – посреди камней
Обнаженных, ворковала стая
Белокрылых нежных голубей.
И сказал он, подойдя к подножью
Этих гор, раздумием объят:
«Если люди слушать не хотят,
Пусть же внемлют птицы слову Божью!»
И меж них он радостный стоял:
Всех животных в простоте сердечной,
Как детей одной природы вечной,
Братьями и сестрами он звал.
«Сестры-птицы, мир да будет с вами!» –
Так он начал проповедь, и вдруг
Всё затихло. На земле рядами,
Слушая, сидят они вокруг.
«Сестры птицы, громкими хвалами
Вы должны с любовью без конца
Каждый день благодарить Творца, –
Потому что радостно живете,
Не сбирая с житницы плодов,
Вы в полях не сеете, не жнете,
А Господь под зеленью дубров
Вас укрыл, заботится о пище,
Он вам дал прекраснейший удел –
Светлый чистый воздух как жилище,
Перьями, как ризою, одел!
Вот за что весь день, лишь луч денницы
Заблестит сквозь утреннюю мглу –
И до звезд вечерних, – пойте, птицы,
Пойте Богу вечную хвалу!»
Он умолк, – и голуби ликуют
И, к нему головки протянув,
Крыльями трепещут и воркуют,
Смотрят в очи, открывая клюв.
И один в лазури необъятной
С этой стаей белых голубей
Он меж ними ходит, благодатный,
Как отец – среди своих детей.
Ризою касается смиренной
Их головок ласковых. Потом,
Отпуская Божьих птиц, Блаженный
Осенил с любовью их крестом.
И взвилась ликующая стая,
И следил он с радостным лицом
Долго, долго, как она, блистая,
Словно белый снег, под солнцем тая,
Исчезала в небе голубом. 


III

Так Франциск ни от кого на свете
С гордостью не отвращал лица:
Божьи твари – все равны, как дети
Одного Небесного Отца.
И они к нему приходят сами,
К людям позабыв вражду свою.
Сердцем чист, он в дружбе со зверями
Жил, как первый человек в раю. 


IV

Раз в пещере в зимний холод, поздно
Ночью с молодым учеником,
В Риво-Торто, над стремниной грозной
Он сидел за тлеющим огнем.
Всё мертво. Над пеленою снежной
Только звезды бледные дрожат.
Отрока спросил учитель нежный:
«Отчего ты грустен, милый брат?» –
«О прости мне, отче! я горюю
О семье. Я вспомнил мать родную,
Братьев, маленьких сестер моих.
Скучно мне, душа болит о них...»
И Франциск с улыбкой состраданья,
Не сказав ни слова, но спеша,
Вышел поскорей из шалаша,
Стал лепить из снега изваянья.
Кончив, с торжествующим лицом,
Он, смеясь, их обошел кругом
И воскликнул: «Где же ты, Руфино?
Братец, люди снежные!.. Взгляни
Как блестят над белою равниной,
Как тебя приветствуют они!»
И Руфино вышел, грусти полный;
Искрятся при свете звезд ночных
Изваянья, бледны и безмолвны;
И Франциск указывал на них:
«Вот – отец твой, мать, вот – сестры, братья...
Что ж ты медлишь? Подойди скорей!
Видишь, как им холодно, согрей,
Поцелуй их, заключи в объятья!
Но, когда к груди прижмешь – в тепле
Изваянья снежные растают,
И умрут они, как умирают
Все, кого мы любим на земле.
Не помогут ласки и лобзанья!
И уйдут, уйдут они от нас,
Исчезая каждый день и час,
Словно снег от теплого дыханья!» 


V

Сорок дней был пост в монастыре.
По обету братья не вкушали
Ни плодов, ни рыбы. На заре
Встал Франциск. Еще монахи спали.
Рядом с ним был в келье брат больной:
Долгими постами изнуренный,
Жаждою томясь, во сне порой
Он шептал, видением смущенный:
«Если б мог я жажду утолить,
Под зеленой, свежей тенью сада,
От янтарных гроздий винограда,
Соком переполненных, вкусить!..»
Бред его подслушав, к изголовью
Подошел Франциск: «Проснись, мой брат».
И заботливей, чем мать, с любовью
Он ведет его тихонько в сад,
Прямо к спелым гроздьям винограда.
Но больной поднять не смеет взгляда:
Ягоды под розовым лучом,
Налитые соком золотистым,
Под листом широким и росистым
Светятся прозрачным янтарем.
И Блаженный первым к ним склонился,
Немощь плоти с братом разделил,
Вместе с ним он от плода вкусил,
Чтоб монах нарушить не стыдился
Свой обет. «Не бойся прогневить
Господа, – сказал Франциск, – чтоб душу
Брата от страданий облегчить,
Тысячи обетов я нарушу!
На себя беру твой грех. Готов
Дать ответ во всем: я знаю, Боже,
Милосердье – для Тебя дороже
Всех молитв, обрядов и постов!»


VI

От служенья в мрачном, душном храме
В сад порой Блаженный уходил.
Там, под голубыми небесами,
Целый день с улыбкой он следил,
Как из сердца розы темно-алой,
Из тюльпанов огненных пчела
Сладкий, ароматный сок пила
И как солнце в ульях озаряло
Восковые грани нежных сот,
Где струился теплый, светлый мед.
В их строенье мудрости так много,
Что Франциск у пчелок золотых,
Умных маленьких сестер своих,
Познавать учился благость Бога.
И когда в стыдливой красоте
Лилии порой пред ним блистали,
Дольние цветы напоминали
О Цветке Небесном, о Христе –
Этой бледной, сладостной Лилее,
Выросшей в долинах Галилеи
И цветущей ныне в небесах.
Тот Цветок наполнил, умирая,
Мир таким благоуханьем рая,
Что проснулись мертвые в гробах.
Так вселенная душе святого
Кажется в гармонии своей
Символом Единого, Благого,
Вечного, таящегося в ней.
И зовет, зовет он всю природу,
Бездны, горы, тучи, небеса,
Землю, воздух и огонь, и воду –
Слить в одну молитву голоса.
Чувствуя душой прикосновенье
Бесконечного, он весь горел
И любил, и, полный вдохновенья,
Свой великий гимн пред Богом пел: 


VII

      «Тебе – хвала, Тебе – благодаренье,
Тебя Единого мы будем прославлять,
      И недостойно ни одно творенье
           Тебя по имени назвать! 

Хвалите Вечного за все Его созданья:
За брата моего, за Солнце, чье сиянье,
              Рождающее день –
              Одна лишь тень,
О, Солнце солнц, о, мой Владыко, –
              Одна лишь тень –
    От Твоего невидимого лика! 

Да хвалит Господа сестра моя Луна, –
И звезды, полные таинственной отрады, 
              Твои небесные лампады,
И благодатная ночная тишина! 

Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий,
Не знающий оков, и грозовые тучи, 
              И каждое дыханье черных бурь,
              И утренняя нежная лазурь! 

Да хвалит Господа сестра моя Вода: 
              Она – тиха, она – смиренна,
И целомудренно чиста, и драгоценна! 

Да хвалит Господа мой брат Огонь – всегда
              Веселый, бодрый, ясный,
Товарищ мирного досуга и труда, 
              Непобедимый и прекрасный! 

Да хвалит Господа и наша мать Земля:
В ее родную грудь, во влажные поля
Бразды глубокие железный плуг врезает,
А между тем она с любовью осыпает
    Своих детей кошницами плодов,
Колосьев золотых и радужных цветов! 

Да хвалит Господа и Смерть, моя родная,
Моя великая, могучая сестра! 
         Для тех, кто шел стезей добра,
Кто умер, радостно врагов своих прощая,
         Для тех уж смерти больше нет,
    И смерть – им жизнь, и тьма могилы – свет! 

Да хвалит Господа вселенная в смиренье:
Тебе, о Солнце солнц – хвала и песнопенье!» 


VIII

Над горами тихо пролетая,
В красоте торжественной своей
Вся дрожит и блещет ночь немая
Мириадами живых огней.
В полусне недвижимый над бездной
На горах Альверно он стоял,
Окруженный небом ночи звездной,
Одинокий на вершине скал, 
И молился горячо. Светлело 
Перед ним в полночной темноте, 
Словно в блеске солнца на Кресте, 
Бледное, страдальческое тело. 
Каплями из ран сочилась кровь, 
Алая, во мраке черной ночи. 
Долу лик склонен, закрыты очи, 
А в улыбке – всё еще любовь. 
Он покорно, тихо умирает. 
И Блаженный к Богу своему
Поднял взор. От жалости к Нему, 
От любви душа изнемогает: 
«О, как мало я Тебя любил, 
Как обидел! Это я, гвоздями  
Члены жалкие пронзив, убил 
Моего Спасителя грехами. 
Господи, я не могу смотреть 
На Твои мученья! Дай мне тоже, 
Дай страдать с Тобою вместе, Боже, 
И с Тобою вместе умереть. 
Лучше пусть Христос меня осудит, 
Пусть отвергнет, – сердцу легче будет, 
Только бы не умер Он, храня 
Кроткий вид, исполненный смиренья... 
Боже, я не вынесу прощенья, 
Нет, не надо, не прощай меня!..» 
Но Спаситель открывает очи, 
На Франциска Он взглянул: в тот миг
Взор такой любви из мрака ночи 
В глубину души его проник, 
Что как будто в первый раз Блаженный
Понял, как Господь его любил, 
Понял, что, за все грехи вселенной 
Умирая, Он людей простил. 
И Христос к нему всё ближе, ближе, 
Он – казалось – обнимал его, 
И Франциск шептал с мольбой: «Возьми же, 
Господи, возьми меня всего!» 
И почувствовал он те же муки, 
Как Распятый, боль он ощутил, 
Словно кто-нибудь гвоздями руки 
И ступени ног ему пронзил. 
Во Христа душой преобразившись, 
Вместе с Ним был распят на Кресте, 
Вместе с Ним страдал и, с Богом слившись, 
За людей он умер во Христе. 
К Небу громким голосом взывая, 
Он упал: «Тебе я жизнь мою, 
Отче, ныне в руки предаю!»
А над ним, по-прежнему блистая
В непонятной красоте своей,
Вся дрожит и блещет ночь немая
Мириадами живых огней... 
……………………………………..
Рано утром из окрестных келий
Братья-иноки пришли за ним.
Он лежал на скалах недвижим,
И как будто от гвоздей алели
Язвы на ногах, ладонях рук,
На худом, прозрачно-бледном теле.
В ужасе стояли все вокруг... 
……………………………………….
Но потом открыл он очи вновь.
Взор его был полон тайн небесных,
Несказанных, и сочилась кровь
Каплями из ран глубоких, крестных... 


IX

С этих пор страданья начались
Тяжкого, смертельного недуга.
Раз от всенощной, полны испуга,
Бледные монахи собрались
И смотрели на его мученья.
И не в силах боли превозмочь,
Полумертвый, истощив терпенье,
Он метался и стонал всю ночь;
Юный брат в порыве состраданья,
Слыша бесконечные стенанья,
Видя, что ничем нельзя помочь –
«Господи, – воскликнул, – неужели
Так несправедливо и без цели
Ты казнишь избранников Твоих?»
Услыхал больной и вдруг затих,
На монаха поглядел он строго,
И ответ раздался в тишине:
«Брат, как смеешь ты судить во мне
Милосердье праведного Бога?»
Встал Франциск от ложа и, с трудом
Опустившись, ниц упал челом,
Крепко всеми членами своими
Трепетными, слабыми, нагими
Он к земле припал и целовал
Землю, руки к персям прижимал,
Полный бесконечного смиренья:
«О Создатель мой, благодарю
Я за все, за все мои мученья!
Об одном еще Тебя молю:
Боль сильнее сделай, если надо, –
Я перенесу ее, любя, –
Потому что всё, что от Тебя,
Даже муки – для меня отрада!
Разве не у Господа в руках –
Жизнь и смерть, и вся земная доля?
О Твоя, Твоя да будет воля,
Отче, на земле и в небесах!» 


X

Так великий дух в страданьях рос.
И огнем любви неутолимой
Сердце чистое зажег Христос.
Между тем как дух неугасимо
Пред лицом Твоим горел, Господь, –
Как свеча пред образом, – сгорала
От болезни немощная плоть,
Таяла, как воск, и умирала. 


XI

Перед смертью он ослеп. Мученье
Каждый день росло. Когда порой
Становилось легче, в сад больной
Выходил: одно лишь утешенье –
На крыльце у двери посидеть
И на миг – измученное тело,
Что, теряя силы, холодело,
В теплых солнечных лучах согреть.
Раз, когда в вечернем кротком свете
Он дремал, монахи принесли
Пару диких горлиц. Их нашли
В поле. Бедные попались в сети.
Чтоб вскормить могли они птенцов,
Гнездышко под кровлей, над дверями,
Он слепил из глины и сучков
Слабыми, дрожащими руками.
И веселью не было конца,
Только что из первого яйца
Вылупился птенчик, и неловкой
Обнаженной маленькой головкой
Скорлупу пробил... Раздался писк
Жалобный... Благословил Франциск
Господа за то, что, умирая,
Видел, как рождалась молодая
Жизнь, и, свет еще сильней любя,
Окруженный мраком вечной ночи,
К солнцу поднял он слепые очи:
«Господи, благодарю Тебя!..» 


XII

Только плоти слабою преградой
Дух его, как тонкою стеной,
Отделен от Бога. Он порой
Говорил: «Мне ничего не надо,
Хорошо и умереть, и жить!»
Так Блаженный, землю покидая,
Счастье высшее познал – любить,
На любовь в ответ любовь встречая.
Чтобы к Богу в мире отойти,
В темную часовню под землею
Он велел себя перенести.
Утешаясь бедностью святою,
Ризы снял и лег на голый пол,
И как в юности, когда, одежды
Сняв с себя, от мира он ушел, –
Так теперь, исполненный надежды,
Он с печатью смерти на челе
Всё земное отдает земле
И свободе радуется: «Братья,
Я хочу быть бедным и таким,
Как родился – слабым и нагим,
Кинуться Спасителю в объятья!..»
Со свечами иноки стоят,
И один открыл на аналое
И читал Евангелье святое;
В тишине слова любви звучат:
«Дети, Я недолго с вами буду.
Ныне вам Я новую Мою
Заповедь великую даю,
И за то Я вечно в вас пребуду.
Мир вам, дети! Как Я вас люблю,
Так и вы друг друга возлюбите,
Чтоб узнали все по той любви,
Что вы заповедь Мою храните
И что вы ученики Мои.
Я приду к вам вновь и успокою.
Вы – во Мне, как Я – в Отце Моем,
И вы будете одно со Мною,
Как и Я – одно с Моим Отцом».
Он вздохнул – и кончилось мученье:
И, как будто задремав, поник
Головой на грудь в изнеможенье,
И закрылись очи. Бледный лик –
Всё светлей, спокойней и прелестней...
Как дитя – у матери в руках,
Убаюканное тихой песней, –
Он почил с улыбкой на устах.
Незакатный свет пред ним сияет,
В лоне Бога дух его исчез, –
Так в лазури утренних небес
Белокрылый лебедь утопает. 

1891