КЕЛЬНСКИЙ
ДОМ
Сегодня с утра дождь да тучи,
под дождем так угрюм кельнский Дом,
как дым, смутен облик могучий,
ты его узнаешь с трудом.
Как монах, одинокой тропою,
запахнувшись зло в облака,
он уходит упрямой стопою
в иные, в родные века.
А лишь станет совсем туманно,
он, окутанный мраком ночным,
как вещий орел Иоанна,
вдруг взмоет над Кельном родным;
вознесется плавно и гордо,
станет бодрствовать целую ночь,
громовержушим «Sursum corda!»
отгоняя Дьявола прочь.
Чистилища вечерняя прохлада
в твоих тенях суровых разлита,
но сочетают окна все цвета
нетленного Христова вертограда.
И белый луч, от Голубя зажжен,
сквозь все лучи и отблески цветные,
как прежде в сердце бедное Марии,
Архангелом в твой сумрак низведен.
Его крыло белей и чище снега
померкло здесь пред Розою небес,
и перед Тем, Кто Альфа и Омега,
возносится столпов воздушный лес.
В страну, где нет печали,
воздыханья,
уводит непорочная тропа,
и у органа молит подаянья
погибших душ поникшая толпа.
(Maria del Lilia)
У ног твоих беснуются авто,
толпа ревет: «Satan il distruttore!»
Но ты молчишь, в твоем угрюмом взоре
века не изменилося ничто.
В тебе душа титана Бриарея,
пред Агнцем кротко падшего во прах,
среди врагов заложником старея,
ты задремал по грудь в иных мирах.
Разубранный снаружи прихотливо
таишься ты, не тратя лишних слов,
но яростны твоих колоколов
немолчные приливы и отливы.
Все предали, но свято ты хранишь
синайских громов отчие раскаты,
Архангела-гонца глагол крылатый,
видений райских пламенную тишь…
Уж шесть веков, как в нас померкла
вера,
блюди же правду дантовых терцин,
на куполе – сверженье Люцифера,
и над распятьем черный балдахин.
О Доминик, мертва твоя гробница,
не слышен лай твоих святых собак;
здесь складки мертвые,
бесчувственные лица,
здесь золото и мрамор, сон и мрак.
В холодной мгле безумная Мария,
как трепетная раненая лань,
рвет на груди одежды голубые
и на Отца, стеня, подъемлет длань.
У ног ее окровавленный муж
простерт, вкусив покой давно желанный,
и давит сердце вздох благоуханный
цветов увядших и бескрылых душ.
I.
Здесь он бродил, рыдая о Христе,
здесь бродит он и ныне невидимкой;
вокруг холмы, увлажненные дымкой,
и деревянный крест на высоте.
Здесь повстречался первый с ним
прохожий,
здесь с ним обнялся первый ученик,
здесь он внимал впервые голос Божий
и в небе крест пылающий возник.
Железный змей, безумием влекомый,
вдали бежал со свистом на закат,
и стало так все радостно-знакомо,
все сердцу говорило тайно: «Брат!»
Здесь даже тот, кому чужда земля,
кто отвергал объятия природы,
благословит и ласковые всходы
и склоны гор на мирные поля.
О Божий Град! То не ограда ль Рая
возносится на раменах холма?
Не дети ли и Ангелы, играя,
из кубиков сложили те дома?
И как же здесь не верить Доброй
Вести
и не принять земную нищету?
О, только здесь не молкнет гимн
Невесте
и Роза обручается Кресту.
Прими ж нас всех равно, Христова
нива!
К тебе равно сошлися в должный срок
от стран полудня кроткая олива
и от земель славянских василек!
II.
Вот голуби и дети у фонтана
вновь ангельскою тешатся игрой,
вот дрогнул звон от Santa Damiana,
ладов знакомых позабытый строй!
Все строже, все торжественней удары,
песнь Ангелов по-прежнему тиха,
– Придите все упасть пред
гробом Клары,
пред розою, не ведавшей греха!
И верится, вот этою дорогой,
неся Любви святую мудрость в дар,
придут, смиреньем славословя Бога,
Каспар и Мельхиор и Балтазар!
И возвратятся, завтра ж возвратятся
забытые, святые времена,
концы вселенной радостно вместятся
в тот городок, где Рая тишина!
Лишь здесь поймет погибший человек,
что из греха и для греха он зачат,
и Сатана вдруг вспомнит первый век,
пред Бедняком смирится и заплачет.
– Pietà, Signore! – …
дрогнули сердца…
Какой упрек! Весь мир святей и тише,
и ближе до Небесного Отца,
чем до звезды, до черепичной крыши!
О мертвецах, почивших во гробу,
о всех врагах, мне сердце
изъязвивших,
о братьях всех любимых и любивших
я возношу покорную мольбу.
Я его ждал, так пламенно, так долго,
вот исполнился должный срок,
сегодня днем, на улице самой людной,
подошел Он ко мне тих и строг.
Он не был в одежде жреца или мага,
в руках – старый зонт, на голове –
котелок,
лишь в глазах роились молнии да
слезы,
и лик был исчерчен вдоль и поперек.
Я молчал и ждал, все было в Нем знакомо,
я молчал и ждал, что скажет мне
Гонец,
Он взглянул так просто и промолвил:
– Я пришел, потому что близок
конец!
На Него посмотрел я с ясною улыбкой
(вкруг меня шумели, и толпа росла),
я Ему указал рукой на Мадонну,
что несла нам Сына тиха и светла.
Я не знаю, как это было,
я пел в хоре, как вот пою,
вдруг бедное сердце застыло,
и я очнулся в Раю.
Там сливались лучи и струны,
там я помню тихий закат
и голос схимницы юной,
зовущий солнце назад.
Там пели хоры иные,
я к ним без страха воззвал,
голос сладостный: «Ave Maria!»
меня поцеловал,
улыбался, вдали замирая,
печалуя и веселя;
я не знаю, то был голос Рая
или твой, Святая Земля.
Но сливались лучи и струны,
но я помню тихий закат
и голос схимницы юной,
зовущий солнце назад!
I.
Три девушки бросили свет,
три девушки бросили свет,
чтоб Деве пречистой служить.
– О Дева в венце золотом!
Приходят с зарею во храм,
приходят с зарею во храм,
алтарь опустелый стоит.
– О Дева в венце золотом!
Вот за море смотрят они,
вот за море смотрят они,
к ним по морю Дева идет.
– О Дева в венце золотом!
И Сын у Нее на груди,
и Сын у Нее на груди,
под Ними плывут облака.
– О Дева в венце золотом!
«Откуда Ты, Добрая Мать?
Откуда Ты, Добрая Мать?
В слезах Твой безгрешный покров!»
– О Дева в венце золотом!
– «Иду я от дальних морей,
иду я от дальних морей,
где бедный корабль потонул».
– О Дева в венце золотом!
«Я смелых спасла рыбаков,
я смелых спасла рыбаков,
один лишь рыбак потонул».
– О Дева в венце золотом!
«Он Сына хулил моего,
он Сына хулил моего,
он с жизнью расстался своей».
– О Дева в венце золотом!
II.
Три рыцаря бросили свет,
три рыцаря бросили свет,
чтоб Даме Небесной служить.
– О Дама в венце золотом!
Приходят с зарею во храм,
приходят с зарею во храм,
алтарь опустелый стоит.
– О Дама в венце золотом!
Вот на горы смотрят они,
вот на горы смотрят они,
к ним по небу Дама идет.
– О Дама в венце золотом!
И Сын у Нее на груди,
и Сын у Нее на груди,
и звезды под Ними бегут.
– О Дама в венце золотом!
«Откуда Ты, Матерь Небес?
Откуда Ты, Матерь Небес?
В огне Твой безгрешный покров!»
– О Дама в венце золотом!
«Иду я от дальней горы,
иду я от дальней горы,
где замок священный стоял».
– О Дама в венце золотом!
«Я рыцарей верных спасла,
я рыцарей верных спасла,
один лишь огнем попален».
– О Дама в венце золотом!
«Нарушил он страшный обет,
нарушил он страшный обет,
он душу свою погубил!»
– О Дама в венце золотом!
баллада
Взыграли подземные воды,
встает за волною волна,
печальная, черная барка
сквозь сумрак багровый видна;
злой Дух парусами играет,
стоит у руля Сатана.
В той барке погибшие души,
вкусившие грешных утех,
вчера лишь их создало небо,
сегодня ужалил их грех;
и плачут, и черная барка
навеки увозит их всех.
Их жалобы к звездам несутся,
но строгие звезды молчат,
их к Ангелам тянутся руки,
но страшен и Ангелам Ад;
и молят Отца, но решений
своих не берет Он назад.
Вдруг на воды пало сиянье,
и видны вдали берега,
идет к ним по водам Мария
печальна, тиха и строга;
о камни, о черные волны
Ее не преткнется нога.
Как звуки органа, разнесся
зов кроткий над черной рекой:
«Стой, черная барка, помедли,
не страшен мне твой рулевой;
брось души, еще до рожденья
омытые кровью святой!»
И с криком в проклятые воды
свергается Враг с корабля,
с улыбкою строгой и тихой
Мария стоит у руля;
к Ней души прильнули, как дети,
пред ними – Святая Земля!
Окончив скитанья земные,
в преддверии райских селений
заводят свой спор пред Марией
две новопредставшие тени.
Одна неостывшие четки
рукою безгрешной сжимает;
потупив взор грустный и кроткий,
другая дитя обнимает.
«Мария! – средь райских затиший
их ропот разносится в небе, –
Чей подвиг прекрасней и выше,
чей многострадальнее жребий?»
С улыбкой и светлой и строгой
на скорбные тени взирая,
им Матерь ответствует Бога,
им молвит Владычица Рая:
«Я ваших сомнений не знала, –
не ведая ложа и гроба,
я подвига оба прияла,
отвергла я жребия оба!»
Вот и ты пришел помолиться,
Я, как мать, стою над тобой,
посмотри на Меня, Я – Царица,
потому, что была рабой!
Я тебя никогда не покину,
в последний час явлюсь!
Ты не Мне молись, а Сыну,
Я сама лишь Ему молюсь.
На плитах каменных лежа,
ты, погибший, лишь здесь поймешь
всю правду смертного ложа,
всю ложа брачного ложь.
Ты поймешь, как дитя рыдая,
и навек сомкнув уста,
как бедна Правда святая
и как страшна красота!
I.
Матерь благодатная,
шлем Тебе хваления,
мудростью богатая
сладость искупления!
Ты – чертог сияющий,
блеск короны царственной,
свет зари немеркнущий,
в благодати девственной.
Слаще меда сладкого
Непорочной лилия,
сердца в скорби кроткого
вечные веселия.
Ток неиссякающий,
оборона верная,
святости сияющей
чаша драгоценная.
II.
Ты – Царя царей рожденье,
Матерь Высочайшая,
нарда тихое куренье,
и роза сладчайшая;
Ты – живое жизни древо,
Ты – звезда нетленная,
Ты – меж дев святая Дева
и благословенная;
Ты – погибших благостыня,
Ты – Царица благости,
Ты зачала в сладком Сыне
ток чистейшей радости.
Луч нетленный, свет прекрасный,
верное прибежище,
вспомни о душе несчастной
в страшный час Судилища!
III.
Мира утешение,
благодать безмерная,
аромат курения
и победа верная!
Да на веки вечные
примешь восхваления,
Дева непорочная,
роза без истления!
с испанского
Мой Бог! Не ради вечного блаженства,
хоть беспредельна райская отрада,
не ради мук неисчислимых Ада
люблю Тебя и жажду совершенства!
Твои, Спаситель, созерцаю муки,
Твой крест, на нем в крови Тебя,
Распятый:
разверсты раны, холодом объятый
средь хохота Ты простираешь руки.
Вихрь пламенный мою объемлет душу!
Тебя любить я буду и без Рая,
без адских ков обета не нарушу,
свою свободу тайно презирая,
чему я верил, верить не умея,
и что любил, любить того не смея!
Невеста Христова слепая,
заблудшая Церковь моя,
бредешь ты на зовы Рая,
незримые слезы струя.
Съели зрак твой тайные слезы,
иль черный выклевал Враг,
но свет немеркнущей Розы
лишь ты пронесешь через мрак.
В руке свеча восковая,
в крови золотой убор,
бредешь ты во тьме но, слепая,
лишь к небу подъемлешь взор.
Вокруг холодные лица,
но светят из тьмы времен
жаркие слезы блудницы,
святого разбойника стон.
Под золотом балдахина
ты воссядешь, стыдясь, грустя,
с толпою нищенок «Salve Regina!»
не устанешь петь, как дитя!
На себя приняв все удары,
победишь все дни и века,
ты – плоть нетленная Клары,
чудотворный гроб Бедняка!
Как ты, я давно не вижу,
я бреду в ночи слепой,
ужели тебя обижу,
ужель не пойду за тобой?
Под тихие, строгие звуки,
ресницы очей опустя,
скрестив со смирением руки,
к причастью подходит дитя.
Вдруг отрока ужас объемлет,
вдруг чудится, своды дрожат,
он видит бесплотных, он внемлет
славословие дивное «Свят!»
То Он, сияющий ликом,
с обагренным солнцем в руках,
сонмы сонмов в восторге великом
перед Ним упадают во прах!
Свершилось… Под тихие звуки
возносится Чаша, блестя,
скрестив со смирением руки,
к причастью подходит дитя!