ОТВЕРЖЕННЫЙ
Для всех раскрылась зеленая библия,
Зеленая книга весны, –
А я не знаю... не знаю, погиб ли я,
Иль это лишь призрак, лишь сны...
Синеет небо сквозь зыбкие листики...
Простор... суета... голоса...
А я опутан лианами мистики,
Чужда мне дневная краса...
В сверкающем солнце страшное
чудится,
Мне выжжет глаза синева,
И в злом просторе утонут, заблудятся
Рожденные смертью слова.
Фальшивый звук средь согласной
певучести,
Тень смерти на празднике всех,
Порочный, далекий от общей участи,
Я проклял веселье и смех...
Погибший, я жажду всеобщей гибели,
И к смерти – молитва моя:
«Румяные лица той краской выбели,
Которой отмечен лишь я!»
И только на миг, когда укоризненно
Из прошлого кто-то глядит,
Поблекшие губы шепчут безжизненно
(А сердце не верит и спит):
«О, если бы в час торжества
несказанного
Весна пощадила меня!
О, если б начать было можно мне
заново
Великую оргию дня!»
1909
ОБРЕЧЕННЫЕ
Ты слышишь? звон!.. ползут...
хоронят...
Мелькают факелы и креп...
О, как согласно нами понят
Призыв, проникший в наш вертеп!..
Ты медлишь? Ты? Опомнись: разве
Не мне с тобою эта песнь?
Иль я в твоей смертельной язве
Не разглядел свою болезнь?
Иль, овладев твоею кровью,
Тебя пьянит надежда, весть?
Иль грозной смерти лепту вдовью
Ты не осмелишься принесть?..
О, нет – мучительным недугом
Мы оба ей обречены,
И ни обманам, ни испугам
Нет места в царстве тишины.
Но губ твоих, покрытых сыпью,
Не хочет мой предсмертный взгляд.
Туши ж огонь. Теперь я выпью
Едва не выплеснутый яд...
...Как ты прекрасна, Беатриче!
Как я люблю!.. Как вновь и вновь
Хочу в молитве, в песне, в кличе
Тебе отдать свою любовь!
Плывут и гаснут ожерелья,
Венки из ярких, странных звезд...
Нас ждут на празднике веселья,
Нас, беглецов из черных гнезд.
Упал бокал!.. На что он, если
На миг забыться мы могли
И в этот миг для нас воскресли
Больные радости земли?
Вдвоем, бежав урочной жатвы,
Мы, жизнь, к тебе – топчи, язви:
Твои рабы исполнят клятвы
Еще неслыханной любви!
<1910>
LE MIRACLE DES ROSES*
О легкие розы, кто к нам
Бросает вас в сон дневной?
– Октябрь прислонился к окнам
Широкой серой спиной...
Мы знаем: вы ниоткуда!
Мы знаем: вы от Христа!
– Крылатые розы чуда
Горят, как его уста...
Уста неземные, к ним бы
Прильнуть, Любимый Жених!..
– И вот расцветают нимбы,
И Он – меж невест своих...
О сестры, сегодня каждой
Дано потерять Христа!
– И каждая с грешной жаждой
Целует его в уста.
1910
__________
*Чудо о розах (франц.).
У
ВЕЧЕРНЕГО ОКНА
Безрадостным сумеречным пеплом
Осыпана комната твоя.
Вакханка, накинувшая пеплум,
Ты лжешь, призывая и тая.
Последнего слова не докончив,
Вечернего счастья не раскрыв,
Грустишь, – и загадочно уклончив –
Не знаю – отказ или призыв...
Молчишь. Отвернулась. Ты сердита?
Ах, нет! выпрямляешься, дразня:
Все тело почти гермафродита
В конвульсиях серого огня.
И снова безжизненно поникла,
Как лилия на сказочной реке...
Восторги изысканного цикла!
Красивые замки... на песке!
<1911>
БЫК
Отбежали... Вышел чинно.
Жмешь мне руку, не любя:
Сколько розовых снежинок
На ладони у тебя!
Те четыре – словно крысы.
Вот и красный. Ждет с копьем.
Есть еще! Ну что же, высыпь...
Дальний запах раны пьем.
Это в шутку, иль опасно?
Замирают веера...
Он за красным! Он за красным!
Браво, браво, браво, бра...
А!..
<1913>
СКОРПИОНОВО
РОНДО
Не вея ветром, в часе золотом
Родиться князем изумрудных рифов
Иль псалмопевцем, в чьем венке
простом
Не роза – нет! – но перья мертвых
грифов,
Еще трепещущие от истом.
Раздвинув куст, увидев за кустом
Недвижный рай и кончив труд сизифов,
Уснуть навеки, ни одним листом
Не вея...
О, мудрость ранняя в саду пустом!
О, ветр Гилеи, вдохновитель скифов!
О, веер каменный, о, тлен лекифов!
Забудусь ли, забуду ли о том,
Что говорю, безумный хризостом,
Неве я?
СТЕПНОЙ
ЗНАК
И снова – четырехконечный –
Невеста неневестных звезд,
О Русь, приемлешь ты заплечный
Степных широт суровый крест.
И снова в поле, польском поле,
Возведена на пламена,
Сокровищница тайной воли
И четырех ветров страна.
Ты видишь: на зверином стержне
Вращающийся небосвод?
Ты слышишь, слышишь: безудержней
Плескания балтийских вод?
Не на Царьград и не на Вавель –
На Торн ведет твой торный путь:
В болотный мох, в лесную завяль
Тебе ли плеч не окунуть?
И не тебя ль, на диком взъезде,
Прошедшую свинцеворот
Бичей, и вихрей, и созвездий,
Десница всадника влечет?
В закат, где плещет плащаница
Тебе завещанных зыбей,
Где легче слова водрузится
Суровый знак степных скорбей?
23 ноября 1914
ВСТУПЛЕНИЕ
Когда бы бриттом или галлом
Мне объявиться на Неве,
Спокойно бы по всем кварталам
Бродил я с кольтом в рукаве.
Но не один лишь облак синий, –
На мутное упавши дно,
Шпилём стремительным Трезини
Пронзил мне сердце заодно.
И днесь, когда пятиугольный
У льва из лапы выбит щит,
Твоих скорбей участник вольный
С тобою казни предстоит.
Не удержать в раскрытом горле
Распятой птицы смертный крик,
Не отвечать на клекот орлий
Иною речью, чем привык.
В угаре тяжком пьяных стогнов,
С безумной жизнию вразлад,
Пред чернию пою, не дрогнув,
Императóрский Петроград.
1918
* * *
Все тем же величавым ладом
Свои струи ведет Нева,
Все тем же легким веет хладом
Кронштадтский ветр на острова.
Все так же сладостна дремота
Пресветлой ночи – и гранит,
Неуязвимый, не хранит
И признака переворота.
И, все еще возглавлена
Моей Медузою, доныне
Ея взыскует благостыни
На смертном гноище страна.
Как будто эта над Невою
Не всуе замершая длань
Плеснет отсель водой живою
И медный глас раздастся: встань!
1918
* * *
Я знаю: в мировом провале,
Где управляет устный меч,
Мои стихи существовали
Не как моя – как Божья речь.
Теперь они в земных наречьях
Заточены, и силюсь я
Воспоминанием извлечь их
Из бездны инобытия.
Пою с травой и с ветром вою,
Одним желанием греша:
Найти хоть звук, где с мировою
Душой слита моя душа.
1919
* * *
Он мне сказал: «В начале было
Слово...»
И только я посмел помыслить: «чье?»,
Как устный меч отсек от мирового
Сознания – сознание мое.
И вот – земля, в ее зеленоватом,
Как издали казалось мне, дыму,
Откуда я на тех, кто был мне братом,
Невидящих очей не подыму.
Как мне дано, живу, пою по слуху,
Но и забывши прежнюю звезду,
К Отцу, и Сыну, и Святому Духу
Я вне земного времени иду.
Декабрь 1919
* * *
Не обо мне Екклезиаст
И озаренные пророки
Вам поклялись, – и не обдаст,
Когда окончатся все сроки,
Меня ни хлад небытия,
Ни мрак небесныя пустыни:
Пред Господом предстану я
Таким, как жил, каков я ныне.
Расторгнув круг семи планет,
Куда от века был я вброшен,
Не о делах моих, о нет,
Я буду в оный час допрошен.
Но в совершенной тишине
Первоначального эфира,
В прамусикийском слиты сне,
Мимо пройдут все лиры мира.
И если я свой дольний стих
Всегда слагал во славу Божью,
Не опорочив уст моих
Люциферическою ложью, –
На страшном для меня суде,
Приближен к лирному Синаю,
В богоявленной череде
Я лиру милую узнаю.
Но если в мире я нашел
И пел лишь хаос разделенья,
Одни разрозненные звенья
Да праздных радуг произвол, –
К немотствующему туману
Вотще я слухом стану льнуть
И, отрешен от лиры, кану
В прамусикийский Млечный Путь.
1919?
* * *
Нет, ты не младшая сестра
Двух русских муз первосвященных,
Сошедшая на брег Днепра
Для песен боговдохновенных, –
И вас не три, как думал я,
Пока, исполнена земного,
В потоке музыки и слова
Не вознеслась душа моя, –
Но, дольней далека обузы
И в солнце звука облачась,
Ты триединой русской музы
Являешь третью ипостась.
1919
* * *
И, медленно ослабив привязь,
Томясь в береговой тиши
И ветру боле не противясь,
Уже зовет корабль души.
Его попутное наитье
Торопит жданный час отплытья,
И, страстью окрылен и пьян,
В ея стремится океан.
Предощущениями неги
Неизъяснимо вдохновлен,
Забыв едва избытый плен,
О новом не ревнуя бреге,
Летит – и кто же посягнет
На дерзостный его полет?
1920?
* * *
Уже непонятны становятся мне голоса
Моих современников. Крови все глуше
удары
Под толщею слова. Чуть-чуть
накренить небеса –
И ты переплещешься в рокот гавайской
гитары.
Ты сумеречной изойдешь воркотней
голубей
И даже ко мне постучишься угодливой
сводней,
Но я ничего, ничего не узнаю в тебе,
Что было недавно и громом и славой
господней.
И, выпав из времени, заживо
окостенев
Над полем чужим, где не мне суждено
потрудиться,
Ты пугалом птичьим раскроешь свой
высохший зев,
Последняя памяти тяжеловесной
зарница...
Чуть-чуть накренить эти близкие к
нам небеса,
И целого мира сейчас обнажатся
устои,
Но как заглушу я чудовищных звезд
голоса
И воем гитары заполню пространство
пустое?
Нет, музыки сфер мы не в силах ничем
побороть,
И, рокоту голубя даже внимать не
умея,
Я тяжбу с тобою за истины черствый
ломоть
Опять уношу в запредельные
странствия, Гея.
2 мая 1929
Ленинград
О. H. АРБЕНИНОЙ-ГИЛЬДЕБРАНДТ
Что это: заумная Флорида?
Сон, приснившийся Анри Руссо? –
Край, куда ведет нас, вместо гида,
Девочка, катящая серсо...
Слишком зыбок профиль пальмы тонкий.
Розоватый воздух слишком тих.
Слишком хрупки эти квартеронки,
Чтобы мы могли поверить в них.
На каком земном меридиане,
Под какой земною широтой
Есть такая легкость очертаний
И такой немыслимый покой?
Знаю, знаю: с каждым днем возможней
Видимого мира передел,
Если контрабанды на таможне
Сам Руссо и тот не разглядел!
Если обруч девочки, с разгона
Выскочив за грань заумных Анд,
Новым спектром вспыхнул беззаконно
В живописи Ольги Гильдебрандт!
12 декабря 1931
ЭСХИЛ
1
Нет, по твоим суровым склонам, Ида,
Я не лепился, как в тени лишай:
Плыви, плыви, родная феорида,
Свой черный парус напрягай!
Мне за столом постылым Гомерида
Перепадали крохи невзначай:
Плыви, плыви, родная феорида,
Свой черный парус напрягай!
Чтó коршун Персии? Есть горшая обида
Для тех, кому весь мир – отцовский
край:
Плыви, плыви, родная феорида,
Свой черный парус напрягай!
Покоем мнимым дышит Арголида:
Надолго ли замолк эриний грай?
Плыви, плыви, родная феорида.
Свой черный парус напрягай!
2
Уже седой кустарник моря
Рукою бога всполошен;
Уже, с людскою волей споря,
Смертельной пеной зреет он;
Уже кипит в сердцах обида,
И стоном элевсинских жен
Твой черный парус, феорида,
Как бурным ветром напряжен.
3
Ты думаешь, мир – это ворох
гремящего сена,
Бойницы Пергама и кровью набухшие
реки?
И только и света в окне у тебя, что
Елена...
О мойры, какая усталость смежает мне
веки!
Куда убежать от мучительно ясного
мира,
Где не в чем тонуть моему
ненасытному взгляду,
Где лад пелазгийский утратила
древняя лира
И входит, как в ларец, великий Олимп
в Илиаду?
О черное зеркало истины, небо Урана!
Прародина времени, спящая в реках
Аида!
Бедро огненосца, моя незажившая
рана!
Под парусом черным родная плыви
феорида!
4
Рыдай, рыдай! Как древле Деянира,
Мы поздно спохватились: дару Несса
Противоядия, голубка, нет.
Над первозданной полнотою мира
Двойная Зевсом спущена завеса –
Числа и меры смертоносный свет.
Из влажного, из матернего лона
Айдесские, родные слуху, звуки
Не проникают в золотую тьму.
В заливе воют трубы Марафона,
И челюстями брат, уже безрукий,
За скользкую хватается корму.
Нам суждена победа в дивной сече:
Мы всю добычу до прихода ночи
На берегу подвергнем дележу,
Но как твои обугленные плечи
Прохладою неэлевсинской ночи,
Страдалица Психея, освежу?
Нас опорочит кенотаф лукавый,
Едва земля сокроется из вида...
Лишь ты одна, за рубежом зари
Оставив груз моей посмертной славы,
В единосущном мраке, феорида,
Свой черный парус раствори!
15 октября – 14 ноября 1933
* * *
Нине Табидзе
За горами рыжеватыми,
Обступившими Тифлис,
За оранжевыми скатами,
Где осенний воздух сиз,
Не одно тысячелетие
Этой ясною порой
В чашу синюю Кахетии
Сок струится золотой.
Но, советам трезвым следуя,
В виноградную страну
Поклониться не поеду я
Желторотому вину.
Нет, я слишком старый пьяница,
Чтобы бить ему челом:
Я могу нателианиться
За любым и здесь столом.
И в Тифлисе, как в Кахетии,
Буду с горя пить вино,
Если карих глаз соцветие
Вспыхнет гневом у Нино.
29 октября 1935
Печатается по: Лившиц, Б. Полутораглазый стрелец: Стихотворения,
переводы, воспоминания. – Л.: Сов. писатель,
1989.