В «Девьем боге» я хотел
взять славянское чистое начало в его золотой липовости и нитями, протянутыми от
Волги в Грецию. Пользовался славянскими полабскими словами (Леуна).
В. Брюсов ошибочно увидел
в этом словотворчество.
В «Детях Выдры» я взял
струны Азии, ее смуглое чугунное крыло, и, давая разные судьбы двоих на
протяжении веков, я, опираясь на древнейшие в мире предания орочей об огненном
состоянии земли, заставил Сына Выдры с копьем броситься на солнце и уничтожить
два из трех солнц – красное и черное.
Итак, Восток дает
чугунность крыл Сына Выдры, а Запад – золотую липовость.
Отдельные паруса
создают сложную постройку, рассказывают о Волге как о реке индоруссов и
используют Персию как угол русской и македонской прямых. Сказания орочей,
древнего амурского племени, поразили меня, и я задумал построить общеазийское
сознание в песнях.
В «Ка» я дал созвучие
«Египетским ночам», тяготение метели севера к Нилу и его зною.
Грань Египта взята –
1378 год до Р. Хр., когда Египет сломил свои верования, как горсть гнилого
хвороста, и личные божества были заменены Руковолосым Солнцем, сияющим людьми.
Нагое Солнце, голый круг Солнца стал на некоторое время, волею Магомета Египта
– Аменофиса IV, единым божеством древних храмов.
Если определять
землями, то в «Ка» серебряный звук, в «Девьем боге» золотой звук, в «Детях
Выдры» – железно-медный.
Азийский голос «Детей
Выдры», славянский «Девьего бога» и африканский «Ка».
«Вила и леший» – союз
балканской и сарматской художественной мысли.
Город задет в «Маркизе
Дэзес» и «Чертике».
В статьях я старался
разумно обосновать право на провидение, создав верный взгляд на законы времени,
а в учении о слове я имею частые беседы с √– Лейбница.
«Крымское» написано
вольным размером.
Мелкие вещи тогда
значительны, когда они так же начинают будущее, как падающая звезда оставляет
за собой огненную полосу; они должны иметь такую скорость, чтобы пробивать
настоящее. Пока мы не умеем определить, что создает эту скорость. Но знаем, что
вещь хороша, когда она, как камень будущего, зажигает настоящее.
В «Кузнечике», в
«Бобэоби…», в «О, рассмейтесь…» были узлы будущего, малый выход бога огня и его
веселый плеск. Когда я замечал, как старые строки вдруг тускнели, когда скрытое
в них содержание становилось сегодняшним днем, я понял, что родина творчества –
будущее. Оттуда дует ветер богов слова.
Я в чистом неразумии
писал «Перевертень» и, только пережив на себе его строки: «Чин зван мечем
навзничь» (война) и ощутив, как они стали позднее пустотой – «Пал, а норов худ
и дух ворона лап», – понял их как отраженные лучи будущего, брошенные
подсознательным «я» на разумное небо. Ремни, вырезанные из тени рока, и
опутанный ими дух остаются до становления будущего настоящим, когда воды будущего,
где купался разум, высохли и осталось дно.
Найти, не разрывая
круга корней, волшебный камень превращенья всех славянских слов, одно в другое,
свободно плавить славянские слова – вот мое первое отношение к слову. Это
самовитое слово вне быта и жизненных польз. Увидя, что корни лишь призраки, за
которыми стоят струны азбуки, найти единство вообще мировых языков, построенное
из единиц азбуки, – мое второе отношение к слову. Путь к мировому заумному
языку.
Во время написания
заумные слова умирающего Эхнатэна «Манчь! Манчь!» из «Ка» вызывали почти боль;
я не мог их читать, видя молнию между собой и ими; теперь они для меня ничто.
Отчего – я сам не знаю.
Но когда Давид Бурлюк
писал сердце, через которое едут суровые пушки будущего, он был прав как
толкователь вдохновения: оно – дорога копыт будущего, его железных подков.
«Ка» писал около
недели, «Дети Выдры» – больше года, «Девий бог» – без малейшей поправки в
течение 12 часов письма, с утра до вечера. Курил и пил крепкий чай. Лихорадочно
писал. Привожу эти справки, чтобы показать, как разнообразны условия
творчества.
«Зверинец» написан в
московском зверинце.
В «Госпоже Ленин»
хотел найти «бесконечно-малые» художественного слова.
В «Детях Выдры» скрыта
разнообразная работа над величинами – игра количеств за сумраком качеств.
«Девий бог», как не
имеющий ни одной поправки, возникший случайно и внезапно, как волна, выстрел
творчества, может служить для изучения безумной мысли.
Так же внезапно
написан «Чертик», походя на быстрый пожар пластов молчания. Желание «умно», а
не заумно понять слово привело к гибели художественного отношения к слову.
Привожу это как предостережение.
Законы времени,
обещание найти которые было написано мною на березе (в селе Бурмакине,
Ярославской губернии) при известии о Цусиме, собирались 10 лет.
Блестящим успехом было
предсказание, сделанное на несколько лет раньше, о крушении государства в 1917
году. Конечно, этого мало, чтобы обратить на них внимание ученого мира.
Заклинаю художников
будущего вести точные дневники своего духа: смотреть на себя как на небо и
вести точные записи восхода и захода звезд своего духа. В этой области у
человечества есть лишь один дневник Марии Башкирцевой – и больше ничего. Эта
духовная нищета знаний о небе внутреннем – самая яркая черная Фраунгоферова
черта современного человечества.
Закон кратных
отношений во времени струны человечества мыслим для войн, но его нельзя
построить для мелкого ручья времени отдельной жизни – отсутствуют опорные
точки, нет дневников.
В последнее время
перешел к числовому письму, как художник числа вечной головы вселенной, так,
как я ее вижу, и оттуда, откуда ее вижу. Это искусство, развивающееся из
клочков современных наук, как и обыкновенная живопись, доступно каждому и
осуждено поглотить естественные науки.
Я ясно замечаю в себе
спицы повторного колеса и работаю над дневником, чтобы поймать в сети закон
возврата этих спиц.
В желании ввести
заумный язык в разумное поле вижу приход старой спицы моего колеса. Как жалко,
что об этих спицах повтора жизни я могу говорить только намеками слов.
Но, может быть, скоро
мое положение изменится.