НОЧЬ В ОКОПЕ
Семейство каменных
пустынниц
Просторы поля сторожило.
В окопе бывший пехотинец
Ругался сам с собой:
«Могила!
Объявилась эта тетя,
Завтра мертвых не
сочтете,
Всех задушит понемножку!
Ну, сверну собачью
ножку!»
Когда-нибудь Большой
Медведицы
Сойдет с полей ее
пехота,
Теперь лениво время
цедится
И даже думать неохота.
«Что задумался, отец?
Али больше не боец?
Дай затянем полковую,
А затем на боковую!»
Над мерным храпом табуна
И звуки шорохов минуя
«Международника» могучая
волна
Степь объяла ночную.
Здесь клялись небу
навсегда.
Росою степь была
напоена.
И ало-красная звезда
Околыш украшала воина.
«Кто был ничем,
Тот будет всем».
Кто победит в военном
споре?
Недаром тот грозил углом
Московской брови всем
довольным,
А этот рвался напролом
К московским
колокольням.
Не два копья в руке
морей,
Протянутых из севера и
юга,
Они боролись: раб царей
И он, в ком труд увидел
друга.
Он начертал в саду
невест,
На стенах Красного Страстного:
«Ленивый да не ест».
Труд свят и зверолова.
Молитве верных чернышей
Из храма ветхого изгнав,
Сюда войны учить устав
Созвал любимых латышей.
Но он суровою рукой
Держал железного пути.
Нет, я не он, я не
такой!
Но человечество – лети!
Лицо сибирского Востока,
Громадный лоб,
измученный заботой,
И, испытуя, вас
пронзающее око,
О хате жалится охотою.
«Она одна, стезя
железная!
Долой, беседа
бесполезная.
Настанет срок, и за
царем
И я уйду в страну теней.
Тогда беседе час. Умрем
И всё увидим, став
умней.
Когда врачами суеверий
Мои послы во тьме пещеры
Вскрывали ножницами мощи
И подымали над толпой
Перчатку женскую, жилицу
Искусно сделанных мощей,
Он умер, чудотворец
тощий.
Но эта женская перчатка
Была расстрелом
суеверий.
И пусть конина
продается,
И пусть надсмешливо
смеется
С досок московских
переулков
Кривая конская головка,
Клянусь кониной, мне
сдается,
Что я не мышь, а
мышеловка.
Клянуся ею, ты
свидетель,
Что будет сорванною с
петель
И поперек желанья Бога
Застава к алому чертогу,
Куда уж я поставил ногу.
Я так скажу – пусть
будет глупо
Оно глупцам и дуракам,
Но пусть земля покорней
трупа
Моим доверится рукам.
И знаменá, алей коня,
Когда с него содрали
кожу,
Когтями старое казня,
Летите, на орлов похожи!
Я род людей сложу как
части
Давно задуманного
целого.
Рать алая! твоя игра!
Нечисты масти
У вымирающего белого».
Цветы нужны, чтоб
скрасить гробы,
А гроб напомнит, мы
цветы…
Недолговечны, как они.
Когда ты просишь
подымать
Поближе к небу
звездочета
Или когда, как Божья
Мать,
Хоронишь сына от учета,
Когда кочевники прибыли,
Чтоб защищать твои
знамена,
Или когда звездою гибели
Грядешь в народ
одноплеменный,
Москва, богиней воли
подымая
Над миром светоч
золотой,
Русалкой крови орошая
Багрянцем сломанный
устой,
Ты где права? ты где
жива?
Скрывают платья кружева,
Когда чернеющим глаголем
Ты встала у стены,
Когда сплошным Девичьим
полем
Повязка на рубце войны.
В багровых струях лицо
монгольского Востока,
Славянскою волнуяся
чертой,
Стоит могуче и жестоко,
Как образ новый, время,
твой!
Проклятый бред! Молчат
окопы,
А звезды блещут и горят…
Что будет завтра – бой?
навряд.
За сторожевым военным
валом
Таилась конница врагов:
«Журавель, журавушка,
жур, жур, жур…»
Оттоль неслось на
утренней заре.
И доски каменные дур,
Тоска о кобзаре,
О строе колеса и палок
Семейства сказочных
русалок.
Но чу? «Два аршина
керенóк
Брошу черноглазой,
Нож засуну в черенок,
Поскачу я сразу.
То пожаром, то разбоем
Мы шагаем по земле.
Черемуху воткнув в
винтовку,
Целуем милую плутовку.
Мы себе могилу роем
В серебристом ковыле».
Так чей-то голос пел.
Ворчал старик: «Им мало
дедовской судьбы.
Ну что ж, заслужите,
пожалуй,
Себе сосновые гробы.
А лучше бы садить бобы
Иль новый сруб срубить
избы,
Сажать капусту или рожь,
Чем эти копья или нож».
Курган языческой Рогнеде
Хранил девические кости,
Качал ковыль седые ости.
И ты, чудовище из меди,
Одетое в железный
панцирь.
На холмах алые кубанцы.
Подобное часам, на брюхе
броневом
Оно ползло, топча живое!
Ползло, как ящер до
потопа,
Вдоль нити красного
окопа.
Деревья падали на слом,
Заставы для него пустое.
И такал звонкий пулемет,
Чугунный выставив живот.
Казалось, над
муравейником окопа
Сидел на корточках
медведь,
Неодолимый точно медь,
Громадной лапою тревожа.
И право храбрых – смерти
ложе!
И стоны слабых: «Боже,
Боже!»
Опять брони блеснул хребет
И вновь пустыня точно
встарь.
Но служит верный пулемет
Обедню смерти, как
звонарь.
Друзьями верными несомая
По степи конница летела.
Как гости, как старинные
знакомые,
Входили копья в
крикнувшее тело.
А конь скакал…
Как желт зубов оскал!
И долго медь с распятым
Спасом
Цепочкой била мертвеца.
И как дубина: «бей по
мордасам!»
Летит от белого конца.
Трепещет рана, вся в
огне,
Путь пули через
богородиц.
На золотистом скакуне
Проехал полководец.
Его уносит иноходец.
Как ветка старая сосны
Гнездо суровое несет,
Так снег Москвы в огне
весны
Морскою влагою умрет.
И если слезы в тебе
льются,
В тебе, о старая Москва,
Они когда-нибудь
проснутся
В далеком море как
волна.
Но море Черное, страдая
К седой жемчужине
Валдая,
Упорно тянется к Москве.
И копья длинные стучат,
И голоса морей звучат.
Они звучат в колосьях
ржи,
И в свисте отдаленной
пули,
И в час, когда блеснут
ножи.
Морские волны обманули,
Свой продолжая рев
валов,
Седы, как чайка-рыболов,
Не узнаваемы никем,
Надели человечий шлем.
Из белокурых дикарей
И их толпы, всегда
невинной,
Сквозит всегда вражда
морей
И моря белые лавины.
Из Чартомлыцкого
кургана,
Созвавши в поле табуны,
Они летят, сыны обмана,
И, с гривой волосы
смешав
И длинным древком
потрясая,
Немилых шашками секут,
И вдруг – все в сторону
бегут,
Старинным криком оглашая
Просторы бесконечных
трав.
С звериным воем едет
лава.
Одни вскочили на хребты
И стоя борются с врагом,
А те за конские хвосты
Рукой держалися бегом.
Оставив ноги в
стременах,
Лицом волочатся в траве
И вдруг, чтоб удаль
вспоминать,
Опять пануют на коне
Иль ловят раненых на
руки.
И волчей стаи шорохи и
звуки…
Чтоб путник знал о
старожиле,
Три девы степи
сторожили,
Как жрицы радостной
пустыни.
Но руки каменной богини
Держали ног суровый
камень,
Они зернистыми руками
К ногам суровым опускались,
И плоско-мертвыми
глазами
Былых таинственных
свиданий
Смотрели каменные бабы.
Смотрело
Каменное тело
На человеческое дело.
«Где тетива волос
девичьих?
И гибкий лук в рост
человека,
И стрелы длинные на
перьях птичьих,
И девы бурные моего
века?» –
Спросили каменной богини
Едва шептавшие уста.
И черный змей, завит в
кольцо,
Шипел неведомо кому.
Тупо-животное лицо
Степной богини. Почему
Бойцов суровые ладони
Хватают мертвых за
виски,
И алоратные полки
Летят веселием погони?
Скажи, суровый
известняк,
На смену кто войне
придет?
– Сыпняк.
1920
<ТРИ
СЕСТРЫ>
Как воды далеких озер
За темными ветками ивы,
Молчали глаза у сестер,
А все они были красивы.
Одна, зачарована богом
Жестоких людских
образов,
Стояла под звездным
чертогом
И слушала полночи зов.
А та замолчала навеки,
Душой простодушнее
дурочки,
Боролися черные веки
С зрачками усталой
снегурочки.
Лукавый язык из окошка
на птичнике
Прохожего дразнит
цыгана,
То, полная песен
язычника,
Молчит на вершине
кургана.
Она серебристые глины
Любила дикарского тела,
На сене, на стоге овина
Лежать – ей знакомое
дело.
И, полная неба и лени,
Жует голубые цветы.
И в мертвом засохнувшем
сене
Плыла в голубые черты.
Порой, быть одетой
устав,
Оденет речную волну,
Учить своей груди устав
Дозволит ветров шалуну.
Она одуванчиком тела
Летит к одуванчику мира.
И сказка ручейная пела,
Глаза человека – секира.
И в пропасть вечернего
неба
Смотрели девичьи глаза,
И волосы черного хлеба
От ветра упали назад.
Была точно смуглый
зверок,
Где синие блещут
глазенки,
Небес синева, как намек,
Блеснет на ресницах
теленка.
И волосы – золота
темного мед –
Похожи на черного солнца
восток;
Как черная бабочка небо
сосет
И хоботом узким пьет
неба цветок.
И неба священный
подсолнух,
То золотом черным, то
синим отливом
Блеснет по разметанным
волнам,
Проходит, как ветер по
нивам.
Идет, как священник, и
темной рукой
Дает темным волнам и сон
и покой.
То, может быть, Пушкин
иль Ленский
По ниве идут
деревенской.
И слабая кашка запутает
ноги
Случайному гостю
сельской дороги.
Другая окутана сказкой
Умерших <недавно>
событий.
К ней тянутся часто за
лаской
Другого дыхания нити.
Она величаво, как мать,
Проходит сквозь призраки
вишни
И любит глаза подымать,
Где звезды раскинул
Всевышний.
Дрожали лучи поговоркою,
И время столетьями
цедится,
И смотрит
задумчиво-зоркая,
Как слабо шагает
Медведица.
И дышит старинная
вольница,
Ушкуйницы гордая стать.
О, строгая ликом
раскольница,
Поморов отшельница-мать.
Стонавших радостно
черемух
Зовет бушующий костер.
Там, в стороне от глаз
знакомых,
Находишь, дикая, шатер.
И точно хохот обезьяны,
Взлетели косы выше плеч.
И ветров синие цыганы
Ведут взволнованную
речь.
Чтоб мертвецы забыли
сны,
Она несет костер весны,
Его накинула на плечи,
Забывши облик человечий.
30 марта 1920, 1922
ЛАДОМИР
I
И замки мирового торга,
Где бедности сияют цепи,
С лицом злорадства и
восторга
Ты обратишь однажды в
пепел.
Кто изнемог в старинных
спорах
И чей застенок там, на
звездах,
Неси в руке гремучий
порох –
Зови дворец взлететь на
воздух.
И если в зареве пламен
Уж потонул клуб дыма
сизого,
С рукой в крови взамен
знамен
Бросай судьбе перчатку
вызова.
И если меток был костер,
И взвился парус неба
синего,
Шагай в пылающий шатер,
Огонь за пазухою – вынь
его!
Когда сам Бог на цепь
похож,
Холоп богатых, где твой
нож?
Холоп богатых, улю-лю,
Тебя дразнила нищета,
Ты полз, как нищий, к
королю
И целовал его уста.
Высокой раною болея,
Снимая с зарева засов,
Хватай за ус созвездье
Водолея,
Бей по плечу созвездье
Псов!
Это шествуют творяне,
Заменивши д на т,
Ладомира соборяне
С Трудомиром на шесте.
Это Разина мятеж,
Долетев до неба
Невского,
Увлекает и чертеж
И пространство
Лобачевского.
Пусть Лобачевского
кривые
Украсят города
Дугою над рабочей выей
Всемирного труда.
И будет молния рыдать,
Что вечно носится
слугой,
И будет некому продать
Мешок, от золота тугой.
Смерть смерти будет
ведать сроки,
Когда вернется он опять,
Земли повторные пророки
Из всех письмен изгонят
ять.
В день смерти зим и
раннею весной
Нам руку подали
венгерцы.
Свой замок цен, рабочий,
строй
Из камней ударов сердца.
И, чокаясь с созвездьем
Девы,
Он вспомнит умные напевы
И голос древних силачей
И выйдет к говору мечей.
И будет липа посылать
Своих послов в совет
верховный,
И будет некому желать
Событий радости
греховной.
И пусть мещанскою
резьбою
Дворцов гордились короли,
Так часто вывеской
разбою
Святых служили костыли.
Когда сам Бог на цепь
похож,
Холоп богатых, где твой
нож?
Вперед, колодники земли,
Вперед, добыча
голодовки,
Кто трудится в пыли,
А урожай снимает ловкий.
Гайда, колодники земли,
Гайда, свобода голодать,
А вам, продажи короли,
Глаза оставлены рыдать.
Туда, к мировому
здоровью,
Наполнимте солнцем
глаголы.
Перуном плывут по
Днепровью,
Как падшие боги,
престолы.
Лети, созвездье
человечье,
Все дальше, далее в
простор
И перелей земли наречья
В единый смертных
разговор.
Где роем звезд расстрел
небес,
Как грудь последнего
Романова,
Бродяга дум и друг повес
Перекует созвездье
заново.
И будто перстни
обручальные
Последних королей и
плахи,
Носитесь в воздухе
печальные
Раклы, безумцы и галахи.
Учебников нам скучен
щебет,
Что лебедь черный жил на
юге,
Но с алыми крылами
лебедь
Летит из волн свинцовой
вьюги.
И пусть последние цари,
Улыбкой поборая гнев,
Над заревом могил зари
Стоят, окаменев.
Ты дал созвездию крыло,
Чтоб в небе мчались
пехотинцы,
Ты разодрал племен русло
И королей пленил в
зверинцы.
И он сидит,
король-последыш,
За четкою железною
решеткой,
Оравы обезьян соседыш
И яда дум испивший
водки.
Вы утонули в синей
дымке,
Престолы, славы и почет,
И, дочерь
думы-невидимки,
Слеза последняя течет.
II
Столицы взвились на
дыбы,
Огромив копытами долы,
Живые шествуют – дабы
На приступ на престолы!
Море вспомнит и
расскажет
Грозовым своим глаголом
–
Замок кружев девой
нажит,
Пляской девы пред
престолом.
Море вспомнит и
расскажет
Громовым своим раскатом,
Что дворец был пляской
нажит
Перед ста народов катом.
С резьбою кружев
известняк
Дворца подруги их
величий,
Теперь плясуньи особняк
В набат умов бросает
кличи.
Ты помнишь час ночной
грозы,
Ты шел по запаху врага,
Тебе кричало небо «взы!»
И выло с бешенством в рога.
И по небу почерк
палаческий,
Опять громовые удары,
И кто-то
блаженно-дураческий
Смотрел на земные
пожары.
Упало Гэ Германии,
И русских Эр упало.
И вижу Эль в тумане я
Пожаров в ночь Купала.
Смычок над тучей подыми,
Над скрипкою земного
шара
И черным именем клейми
Пожарных умного пожара.
Ведь царь лишь
попрошайка,
И бедный родственник
король, –
Вперед, свободы шайка,
И падай, молот воль!
Ты будешь пушечное мясо
И струпным трупом войн –
пока
На волны мирового пляса
Не ляжет ветер гопака.
И умный череп Гайаваты
Украсит голову Монблана
–
Его земля не виновата,
Войдет в уделы
Людостана.
Это ненависти ныне
вести,
Их собою окровавь,
Вам, былых столетий
ести,
В море дум бросайся
вплавь.
И опять заиграй, заря,
И зови за свободой
полки,
Если снова железного кайзера
Люди выйдут железом
реки.
Где Волга скажет «лю»,
Янцекиянг промолвит
«блю»,
И Миссисипи скажет
«весь»,
Старик Дунай промолвит
«мир»,
И воды Ганга скажут «я»,
Очертит зелени края
Речной кумир.
Всегда, навсегда, там и
здесь,
Всем всё, всегда и
везде! –
Наш клич пролетит по
звезде.
Язык любви над миром
носится
И Песня песней в небо
просится.
Морей пространства
голубые
В себя заглянут, как в
глазницы,
И в чертежах прочту
судьбы я,
Как блещут алые зарницы.
Вам войны выклевали очи,
Идите, смутные слепцы,
Таких просите
полномочий,
Чтоб дико радовались
отцы.
Я видел поезда слепцов,
К родным протянутые
руки,
Дела купцов – всегда
скупцов –
Порока грязного поруки.
Вам войны оторвали ноги
–
В Сибири много костылей,
–
И, может быть, пособят
боги
Пересекать простор
полей.
Гуляйте ночью, костяки,
В стеклянных просеках
дворцов,
И пусть чеканят остряки
Остроты звоном
мертвецов.
В последний раз над
градом Круппа,
Костями мертвых войск
шурша,
Носилась золотого трупа
Везде проклятая душа.
Ты населил собой
остроги,
Из поручней шагам
созвуча,
Но полно дыма и тревоги,
Где небоскреб соседит с
тучей.
Железных кайзеров полки
Покрылись толстым слоем
пыли,
Былого пальцы в кадыки
Впилися судорогой были.
Но струны зная грыж,
Одев рубахой язву,
Ты знаешь страшный
наигрыш,
Твой стон – мученья
разве?..
И то впервые на земле:
Лоб Разина резьбы
Коненкова
Священной книгой на
Кремле,
И не боится дня
Шевченко.
Свободы воин и босяк,
Ты видишь, пробежал
табун?
То буйных воль косяк,
Ломающих чугун.
Колено ставь на грудь!
Будь сильным как-нибудь!
И ветер чугунных осп,
иди
Под шепоты «Господи,
Господи».
И древние болячки от
оков
Ты указал ночному богу –
Ищи получше дураков! –
И небу показал дорогу.
Рукой земли зажаты рты
Закопанных ядром.
Неси на храмы клеветы
Венец пылающих хором.
Кого за горло душит
золото
Неумолимым кулаком,
Он, проклиная силой
молота,
С глаголом молнии
знаком.
Панов не возит шестерик
Согнувших голову коней,
Пылает целый материк
Звездою – пламени
красней.
И вы, свободы образа,
Кругом венок ресницы
тайн,
Блестят громадные глаза
Гурриэт-эль-Айн.
И изречения Дзонкавы
Смешает с чистою росой,
Срывая лепестки купавы,
Славянка с русою косой.
Где битвы алое говядо
Еще дымилось от
расстрела,
Идет свобода Неувяда,
Поднявши стяг рукою
смело.
И небоскребы тонут в
дыме
Божественного взрыва,
И обнят кольцами седыми
Дворец продажи и наживы.
Он, город, что оглоблю
бога
Сейчас сломал о поворот,
Спокойно встал, едва
тревога
Его волнует конский рот.
Он, город, старой
правдой горд
И красотою смеха сила
В глаза небеснейшей из
морд,
Жует железные удила;
Всегда жестокий и
печальный,
Широкой бритвой горло
нежь! –
Из всей небесной
готовальни
Ты взял восстания мятеж,
И он падет на наковальню
Под молот, божеский
чертеж!
Ты божество сковал в
подковы,
Чтобы верней служил
тебе,
И бросил меткие оковы
На вороной хребет небес.
Свой конский череп
человеча,
Его опутав умной гривой,
Глаза белилами калеча,
Он, меловой, зажег
огниво.
III
Как филинов кровавый
ряд,
Дворцы высокие стоят,
И где труду так вольно
ходится
И бьет руду мятежный
кий,
Блестят, мятежно глубоки,
Глаза чугунной
богородицы.
Опять волы мычат в
пещере,
И козье вымя пьет
младенец,
И идут люди, идут звери
На богороды современниц.
Я вижу конские свободы
И равноправие коров,
Былиной снов сольются
годы,
С глаз человека спал
засов.
Кто знал – нет зарева
умней,
Чем в синеве пожара
конского,
Он приютит посла коней
В Остоженке в особняке
Волконского.
И вновь суровые
раскольники
Покроют морем Ледовитым
Лица ночные треугольники
Свободы, звездами
закрытой.
От месяца «Ая» до недель
«играй-овраги»
Целый год для нас
страда,
А говорят, что боги
благи,
Что нет без отдыха
труда.
До зари вдвоем с женой
Ты вязал за снопом сноп.
Что ж сказал господь
ржаной?
– Благодарствую,
холоп!
И от посева до ожина,
До первой снеговой тропы
Серпами белая дружина
Вязала тяжкие снопы.
Веревкою обмотан барина,
Священников целуемый
бичом,
Дыши как вол – пока
испарина
Не обожжет тебе плечо,
И жуй зеленую краюху,
Жестокий хлеб, который
дён?
Пока рукой земного руха
Не будешь ты освобожден.
И песней веселого яда
Наполни свободы ковши,
Свобода идет Неувяда
Пожаром вселенской души.
Это будут из времени
латы
На груди мирового труда,
И числу, в понимании
хаты,
Передастся правительств
узда.
Это будет последняя
драка
Раба голодного с рублем,
Славься, дружба
пшеничного злака
В рабочей руке с молотком.
И пусть моровые чернила
Покроют листы бытия,
Дыханье судьбы изменило
Одежды свободной края.
И он вспорхнет, красивый
угол
Земного паруса труда,
Ты полетишь, бессмертно
смугол,
Священный юноша, туда.
Осада золотой чумы!
Сюда, возниц небесных
воры!
Умейте, лучшие умы,
Намордники надеть на
моры.
И пусть лепечет звонко
птаха
О синем воздухе весны,
Тебя низринет завтра
плаха
В зачеловеческие сны.
Это у смерти утесов
Прибой человечества.
У великороссов
Нет больше отечества.
Где Лондон торг ведет с
Китаем,
Высокомерные дворцы,
Панамою надвинув тучу,
их пепла не считаем,
Грядущего творцы.
Так мало мы утратили,
Идя восстания тропой, –
Земного шара
председатели
Шагают дерзкою толпой.
Тринадцать лет хранили
будетляне
За пазухой, в глазах и
взорах,
В Красной уединясь
Поляне,
Дней Носаря зажженный
порох.
Держатель знамени
свобод,
Уздою правящий ездой,
В нечеловеческий поход
Лети дорогой голубой.
И, схоронив времен
останки,
Свободу пей из звездного
стакана,
Чтоб громыхал по
солнечной болванке
Соборный молот великана.
Ты прикрепишь к
созвездью парус,
Чтобы сильнее и мятежней
Земля неслась в
надмирный ярус,
И птица звезд осталась
прежней.
Сметя с лица земли
торговлю
И замки торгов бросив
ниц,
Из звездных глыб
построишь кровлю –
Стеклянный колокол
столиц.
Решеткою зеркальных окон
Ты синих зарев неясыть,
И ты прядешь из шелка
кокон,
Полеты – гусеницы нить.
И в землю бьют, как
колокола,
Ночные звуки-великаны,
Когда их бросят зеркала
И сеть столиц раскинет
станы.
Где гребнем облаков в
ночном цвету
Расчесано полей руно,
Там птицы ловят на лету
Летящее с небес зерно.
Весною ранней облака
Пересекал полетов
знахарь,
И жито сеяла рука,
На облаках качался
пахарь.
Как узел облачный, идут
гужи
Руна земного бороны,
Они взрастут, колосья
ржи,
Их холят неба табуны.
Он не просил: «Будь
добр, бози, ми
И урожай густой роди!» –
Но уравненьям вверил
озими
И нес ряд чисел на
груди.
Там муку съедобной глины
Перетирали жерновами
Крутых холмов ночные
млины,
Маша усталыми крылами.
И речи знания в
молнийном теле
Гласились юношам веселым,
Учебники по воздуху
летели
В училища по селам.
За ливнями ржаных семян
ищи
Того, кто пересек
восток,
Где поезд вез на север
щи,
Озер съедобный кипяток.
Где удочка лежала барина
И барчуки катались в
лодке,
Для рта столиц волна
зажарена,
И чад идет озерной
водки.
Озерных щей ночные
паровозы
Везут тяжелые сосуды,
Их в глыбы синие скуют
морозы
И принесут к глазницам
люда.
Вот море, окруженное в
чехол
Холмообразного стекла,
Дыма тяжелого хохол
Висит чуприной божества.
Где бросала тень
постройка
И дворец морей готов,
Замок вод возила тройка
Море вспенивших китов.
Зеркальная пустыня
облаков,
Озеродей летать силен,
Баян восстания письмен
Засеял нивами станков.
Те юноши, что клятву
дали
Разрушить языки, –
Их имена вы угадали –
Идут увенчаны в венки.
И в дерзко брошенной
овчине
Проходишь ты, буен и
смел,
Чтобы зажечь костер
почина
Земного быта перемен.
Где сквозь далеких звезд
кокошник
Горят Печоры жемчуга,
Туда иди, небес
помощник,
Великий силой рычага.
Мы в ведрах пронесем
Неву
Тушить пожар созвездья
Псов,
Пусть поезд копотью
прорежет синеву,
Взлетая по сетям лесов.
Пусть небо ходит ходуном
От тяжкой поступи твоей,
Скрепи созвездие бревном
И дол решеткою осей.
Как муравей ползи по
небу,
Исследуй его трещины
И, голубой бродяга,
требуй
Те блага, что тебе обещаны.
Балду, кувалды и киюры
Жестокой силой рычага
В созвездьях ночи
воздвигал
Потомок полуночной бури.
Поставив к небу
лестницы,
Надень шишак пожарного,
Взойдешь на стены месяца
В дыму огня угарного.
Надень на небо молоток,
То солнце на два
поверни,
Где в красном зареве
восток, –
Крути колеса шестерни.
Часы меняя на часы,
Платя улыбкою за ужин,
Удары сердца на весы
Кладешь, где счет работы
нужен.
И зоркие соблазны
выгоды,
Неравенство и горы денег
–
Могучий двигатель в лони
годы –
Заменит песней современник.
И властный озарит гудок
Великой пустыни
молчания,
И поезд, проворный
ходок,
Исчезнет, созвездья
венчаннее.
Построив из земли
катушку,
Где только проволока
гроз,
Ты славишь милую
пастушку
У ручейка и у стрекоз.
И будут знаки уравненья
Между работами и ленью.
Умершей власти, без
сомненья,
Священный жезел вверен
пенью.
И лень и матерь
вдохновенья,
Равновеликая с трудом,
С нездешней силой
упоенья
Возьмет в ладонь
державный лом.
И твой полет вперед
всегда
Повторят позже ног
скупцы,
И время громкого суда
Узнают истины купцы.
Шагай по морю клеветы,
Пружинь шаги своей пяты!
В чугунной скорлупе
орленок
Летит багровыми крылами,
Кого недавно, как
теленок
Лизал, как спичечное
пламя.
Черти не мелом, а
любовью
Того, что будет,
чертежи.
И рок, слетевший к изголовью,
Наклонит умный колос
ржи.
22 мая 1920, 1922
РАЗИН
Я Разин со знаменем
Лобачевского логов.
Во головах свеча, боль;
мене ман, засни заря.
ПУТЬ
Сетуй, утес!
Утро чорту!
Мы, низари, летели
Разиным.
Течет и нежен, нежен и
течет.
Волгу див несет, тесен
вид углов.
Олени. Синело.
Оно.
Ива, пук купав и –
Лепет и тепел
Ветел, летев.
Топот.
Эй, житель, лети же!
Иде беляны, ныня
лебеди.
Косо лети же, житель
осок!
Взять язв.
Мака бури рубакам.
Вол лав – валов!
Потоп
И
Топот!
А гор рогá:
Ого-го!
Шарашь!
Эвона Панове!
Женам мечем манеж!
Жонам ман нож!
Медь идем! Медь идем!
Топора ропот
У крови воркуй.
Ура жару.
Не даден.
Мечам укажу мужа
кумачем
Гор рог:
Раб, нежь жен бар!
Гор рог:
Раб бар!
Бар раб!
Летел.
Вона панов,
Эвона Панове,
Ворог осок косогоров.
Пресен серп
Ворона норов,
Нет, ворона норов –
тень!
Зарежут, туже раз!
Холоп – сполох,
Холоп – переполох.
Лап пан напал.
Волгу с ура, парус
углов!
Косо лети же, житель
осок!
БОЙ
Щи ищи!
Медь идем, медь идем!
Зараз, зараз,
Рознь зорь,
Гон ног,
Рев вер,
Лук скул,
Ура жару,
Кулака лук,
Топ и пот,
Топора ропот
Лат речь чертал.
Колом о молоко,
Оперив свирепо.
Хама мах
Или
Махал плахам.
Или
Сокол около кос!
Ищи!
Иди!
Мани раб, баринам!
Ин вора жаровни,
И лалы пылали.
Заре раз.
Рог о рог,
Лог о лог, гол о гол
Летел
Чар грач.
Могота батогом.
Гор рог:
Чем ныне меч?
Черепу перечь.
Нет, секир и кистень,
Меч мучь.
Лав осолоп полосовал.
Этак о кате.
Иди.
И мак ал
украду, – удар кулаками.
А жулики – лужа!
У крови воркуй!
Сажусь, сужась.
Отче, что
Манит к тинам?
Молись илом!
Я рога – горя.
Цепь ел слепец.
И лени синели.
Ужас всажу.
И ледени, недели,
Маните, дадут туда
детинам!
– Холмам лох.
Ан на
Море пером
Ал храп порхал.
Об яде белены ныне
лебедя бо
Топот.
И
Шорох хорош.
Гор рог:
Ищи равоты, товарищи!
А вод вдова
Чар прач,
Течет,
Алым мыла,
Несет в тесен
Узел слезу.
Низин
Лес и морок коромысел
Летел
Нежа, важен.
Но он:
– Шишака шиш.
– Меч чем?
Ругала б балагур!
Нож чум, мучь жон!
Воз вод, вдов зов
Течет.
Так, кат.
ДЕЛЕЖ
ДОБЫЧИ
Ворог о ров!
Кулик и лук.
Он, острог гор, тсс…
оно
Течет, течет
Оно.
Рублем оценив свинец,
о мел бурь!
Нет, ворона норов –
тень!
Узел ежели железу?
Или во плаче пчел плеч
печаль повили?
Или
Нежун нужен
Марам?
Вид уд жемчугом могуч
между див.
И лени синели.
Волн лов
Летел.
Ими
Оперив соколом молоко
свирепо?
Око
Хат птах
И жемчуга лачуг межи.
Меч, ала печаль, плаче
палачем!
Лет тел!
– Низин
Лай ал.
Силача качались
Эти и те.
А колокол около ока.
Червона панов речь
Мало колоколам,
Мабыдь, дыбам.
Им зов: возьми
Бел хлеб.
«Охала, ахала, ухала».
Кормись сим, рок!
Ищи равоты, товарищи!
И бар раби,
– Раби бар!
Шишь, удушишь?
Маните детинам!
Мабыдь, дыбам,
Молим о милом.
Но говори, миров
огонь:
Раб, нежь жен бар!
Дебел лебедь.
ТРИЗНА
Хохотуньи кинут ох-ох!
Плот – невень толп.
Вол лав – валов!
Я рубил или буря
Колет как телок?
Силом молись.
Мори панов, речь,
червона пиром!
А верам зов именем и
воз марева.
Мать чем мечтам?
Угач чаду.
«Ни заревом миловолим»
– мове Разин.
Волога голов,
Убор грез, озер гробу.
Олени, синело.
А лбов вобла.
Но могила али гомон?
Уа или ау?
Мигал бы благим!
Манит тинам
Цели жилец
И ловень неволи
Махал плахам.
У нас не ворон, но
ровен сану.
И бурлака закал руби!
То пота топот!
Товар равот!
Жарь тесом осетра ж!
Сети и тес.
Кодол унесен у лодок.
И шорох. Хороши!
Мор дум о мудром,
Може, бар грабежом
Отчина ничто?
Или бар гомон ого-го
гоном ограбили?
Удач чаду.
Во камене, в вене
маков.
Эй, житель, лети же!
Взять язв.
У жон миловолим ножу.
Нужен нежун.
Тепел нож, жон лепет.
Ино хохотали лат
охохони.
Ум дев лил ведьму.
Кат медведь, как дев
дем? – так!
Дивчин нежен
<нич>вид.
И невени синеве ни.
А ведомо, дева
Манила малинам.
Наг рук курган.
Ахаха!
Ухи нежь жениху.
Черевик иве речь:
Жениху запрет сок –
костер пазухи неж!
Дур труд
А цаца! а цаца!
Мохи нежь, ахаха,
женихом.
Лети, чудес сед
учитель.
«Ни заревом нежен» –
мове Разин.
Мот сил нежен листом
Тополя лопот
И ляли
Топот.
Рублем смел бурь.
Или бури рубили
Рубли сил бурь?
Хата та ль? лата тах!
Хата тах!
Шиш о шиш,
Меч о меч,
Кол о кол.
Воны сынов.
А кар драка!
А вера зарева
Манит детинам.
Улиц илу
Вод вдов
Дорог город.
Дар рад
Ну, червон снов речун.
ПЛЯСКА
Мак неженкам.
Манит синь истинам.
И раз зари…
Мор берест серебром.
Мове разгула калуг
заревом.
Летел
Гул резок, озер луг.
Топот и топот.
Иду – дуди.
Наг рук курган.
Нежи жен
Чересу – дусе речь!
Мясу дусям.
Иль бури рубли?
Вы взвились, осилив
звыв,
Овод деньгами дыма
гнедово
В оспе псов?
Молодухи худолом!
Лапоть топал
У себя бесу.
Може, бар грабежом
Отчина ничто?
Покой и окоп.
И червоны сынов речи?
И гашу шаги.
Инде седни.
О лесе весело.
Ног гон
Вонзал босо соблазнов.
Не сосуд жемчугом
летел, могуч, между сосен,
А цаца.
По топоту то потоп.
Пот и топ.
Вера зарев.
Я у кукуя
Лебедем, в меде бел.
Гори, пирог.
Манил блинам.
Мана темь сметанам.
Ворожба обжоров.
И гик киги
Летел
В око рока окороков.
Кожур кружок,
Ртом смотр,
Мори пиром,
Чад удач.
Летел.
Хи-ха, ха-хи.
Рог гор,
Рави вар.
Вари рав.
Это варенец, цена
равоте.
СОН
А, кашель лешака!
И шел леший
Дид.
Рот втор
Дуд
Мечем
Оперив свирепо
Имен неми.
Волн лов
Ман снам.
А ничево лечу,
человечина!
Потока топ
И
Топот.
В лапу ног огонь упал.
Оно
Море пером
Манило долинам.
Вон лечь челнов
Лет тел.
ПЫТКА
Шишака шиш
У сел меч умер
дремучем лесу.
К
Городу судорог
Топора ропот
Летел.
Шорох хорош.
Щелка – клещ.
Морьте ветром.
А, палача лапа!
Эй, жен нагота батога
нежней!
Я бес, себя
Оперив свирепо
Моров огнями, имян
говором.
Шилом молишь?
Ков веревок.
И мятель плетями.
Лети, чум мучитель.
Иди.
А, тенета.
Так, кат.
Матушка, к шутам!
А вера марева.
Я
Махал плахам
Моров оговором.
Мотун кнутом.
Лап пал.
До вора жар овод,
Рев вер!
Вин нив.
О! О!
Неуч чуен
Зубом обуз,
Долог голод
Лав рвал
Я.
В оспе псов
Шипишь.
Молишь шилом?
Не мерь ремень
Меня – я нем.
Ширишь.
Шипишь.
И чур, о поручи.
А, палача лапа!
Кого-то коготь
Имян гологол огнями!..
Но казнен закон,
Мор беру ребром.
О, летит рев! Мечи
бичем! верти тело!
Муч чум.
Мечет, течь чем?
Мать чем мечтам?
У жил лижу?
Вон ал рот орланов.
Летел.
А
Волога голов.
Рев вер,
Восажу Веду у дев
ужасов.
Томен немот
Баб,
Топот
Или венок оне вили.
Разин на кобылу,
улыбок нанизарь.
И
Как?
Морде бедром
Летел.
Топот
Ребер
И дрожи жорди.
Волокут, а кату колов
Не сажусь – ужасен.
Путь туп.
Коты пыток:
Гон черчу – мучь речь
ног.
Торопи пороть
И, худолог, ремень не
мерь голодухи.
Так, кат.
Мы, низари, летели
Разиным.
Лето 1920
ЦАРАПИНА ПО
НЕБУ
Прорыв в языки
Где рой зеленых Ха для двух,
И Эль одежд во время бега,
Го облаков над играми людей,
Вэ толп кругом незримого огня,
Че юноши, До ласковых
одежд,
Зо голубой рубахи юноши,
Че девушки – червоная сорочка,
Ка крови и небес,
Го девушек – венки лесных цветов,
И Вэва квиток.
Пи бега по кольцу тропы,
Ша ног босых,
Как кратки Ка покоя!
И Вэ волос на голове людей,
Вэ ветра и любви,
Эс радостей весенних,
Мо горя, скорби и печали
И Ла труда во время Леля.
Эс смеха, Да веревкою
волос,
Где рощи – Ха весенних тел,
А брови – Ха для умных взоров.
И Мо волос на кудри длинные,
И Мо людей – Вэ пламени
незримого.
Созвездье – Го ночного неба,
Вэ волн речных, Вэ ветра
и деревьев.
Где ты, Ту тени вечеровой?
Приходит Ни всеобщего ухода
И За-За радостей – лишь Ту,
То будет Ни и Вэ
и Тэ и Ла!
БАТЫЙ И ПИ
Памятник ошибке (317 π = 995,3872)
Добыча первая.
Е – это чисел ручей, два и дым чисел: 2,718…
π – отношение круга к оси большой.
317 лет – одна волна струны человечества, дрожи нашествий.
Минуло 376 лет после
волхвов,
Глупых телят с мордой
тупой,
И ребенка – Спасителя в
яслях
(Счет Лонелюда).
Хлынула вдруг лава
народов
Свирепой свирелью
– Ветер людей.
Падает Рим,
Паук Средиземного моря,
Ветер сорвал паутину
И что же?
Через 317·Е = 861 год,
После бури народов
Хлынули снова татары,
Русь раздавили бревнами
войн,
Киев сожгли, пировали на
людях,
А через 317 π + 9, или
1004 года,
После нашествия гуннов и
готов
Диким копьем Востока
Страна Русь сняла цепи
татар.
Пересвет и Ослябя – два
чернеца,
Чьи бороды подобны
лесному озеру,
Вы, Куликовы поля,
полные
Синих озер, межу
провели.
Влада татар длилась
317·(π – Е) лет = 143
года.
Хан степного народа
Коней и людей –
Шестиногих существ,
Мешающих ржанье с непонятною
речью,
Четверкою глаз и пятым –
Железным копьем.
Он, грозный монгол,
Поклоняется кругу
В войнах суровых,
Выполнив волю
божественных дул
Путями войны,
Ходит числу Архимедову
Молиться как богу.
Усатый бог степной,
Сам не зная того,
разрушая Россию,
Выполнял начертание
круга,
Как плясунья пера
готовальни.
В 1193 году до волхвов
Греки Ахилла брали
пожарную Трою с косами дыма,
И разбойничьи кудри
смуглых вождей
Падали в струи багрового
моря
Жестоким злорадством.
А через 317·Е в 332 году
Вождь Македонии свирепым
копьем
С разбегу пробил рубаху
Мардония,
Персов вождя, и алую
грудь
Смуглого красавца.
Это два Греции вала
Самых великих, самых
священных.
В 3111 году до волхвов,
За 365 (Е·π) до христиан
(Счет времени индусов)
Нашествие индусов
смуглых
Ганга долины и Кали-Юга.
Через 317 (π + Е) волны
татар,
Битва при Калке – гибель
России.
Дети, так ясно, так
просто!
Зачем же вам глупый
учебник?
Скорее учитесь играть на
ладах
Войны без дикого визга
смерти –
Мы звуколюди!
Батый и Пи! Скрипка у
меня на плече!
ЗВУКОПИСЬ
ВЕСНЫ
В зозивея – зелень
дерева,
Нижеоты – темный
ствол,
Мамэáми – это небо!
Пучь и чапи – черный
грач.
Запах вещей числовой
Между деревьев стоит.
ЗЕМНОМУ
ШАРУ
Вэ облаков, Вэ звезд
ночного вала,
Вэ люда кругом оси,
Вэ веток кругом дерева, Вэ
ветра
И волны, Вэ девушки волос,
И Ла земли лугу небес.
Земного лепестком
подсолнуха,
И вся земного шара Ла,
И ты, ладья земли, где
луч небес – моряк,
Где дышет Ми, небесная Мора,
В Че моря черных зорь!
По небосвода, Ри и Ро!
Чтоб Го созвездий над тобой,
Где ласа туч над ласой!
Пи далее и далее в ночную темноту.
В ночную Ту, в ночную темь, где Та,
Где неба Мо и За-за
синего огня.
О Зеа зелени и Меа вод!
Когда дневного света Ни
В Че думы городской,
Далёко светлого Солона,
Уже сияющее Да, восходит – Ла огня,
Где За-за зелени,
Где За-за белых облаков,
Где За-за огневого;
В час свету Но и Ту,
Где божье Ни, Ни-ни
божеств,
Где Пэ божеств с крылами мрака,
В Че думы человека.
Веревка веры, вицей
вейся,
Будь Вэ великого возврата,
Как волосы на черепе
писателя миров,
Вей веткою сосны
божеств,
Где гнезда вьет ничто.
И верея миров полночных
В За мира человека кинь,
Ха думы – Ни речей,
Че думы – До речей,
Го люди, смотрите на небо:
Че зори так велят!
Мне Го ум повелел
Ввести Го нравы
Летучего правительства
Земного шара,
Как мотылек порхающий
По лугу имен.
БОЙ
Звездный язык
Вэ конского хвоста
Целует Мо людей,
Вэ конского хвоста
Целует Го ушей.
Ша облаков – Ха летчиков
полета,
А Эли знамени трепещат алым,
Го копий – Эль знамен,
Го седел – всадник
– Ка навеки!
Го мертвецов
На Пи коней.
ПАНЫ И
ХОЛОПЫ В АЗБУКЕ
Обнаженный костяк слова
Хлам – остатки, могила и
мрак или Эм,
Того, что ховалось,
Того, что
холилось, – мор худобы, утвари смерть,
Сила хлева и холи в
«хла».
И сила могилы, и мора, и
малого мрака,
И мела, и мусора в
«аме».
Хлам – мукá худобы в
мельнице времени,
Холи мукá
Под молотом часов –
разрушителей.
Это мора могила и мразь
Того, что было в хате
забот,
И в хлеву из работ,
Что стало мукой под
жерновом времени.
Ха – это преграда между убийцей и жертвой,
Волком, ливнем и
человеком,
Холодом и телом, морозом
и холей.
Эм – разделение объема, ножом и целью
На множество малых
частей.
Хлам – разрушенное
начало холи,
Хлад – начало
разрушающее холю.
Драка, раздор с хлевом:
холод <его> делитель.
Он – мороз, от которого
защищают нас:
Хата, хижина, хутор,
халупа, хоромы
И много Ха – слов для всяких построек.
Холод – делитель хат,
Делящий холю на малые
доли мороза;
Он долото, вонзенное в
шею холи,
Долото, рубящее холю,
Между разрушающей точкой
И разрушаемой –
преграда,
Застава из
телохранителей,
Будут ли они грудью
храбрецов –
«Храбры дружины»,
Или бревнами хижины,
Или глиною хаты, камнем
хором.
Тына черта между врагом
и жертвой –
Эта преграда и есть Ха.
Ховайся за ней, человек,
В великих постройках из Ха.
Дэ – отделение части от целого:
Дробь, доля, долото,
деление, дети, двор, дерево.
Хлоп или холоп – опора
для холи,
Пружина ее подымающая,
Палка и посох, на
который
Любовно легла женская
рука холи.
Пэ – двигающее начало и сила.
Холоп – рабочий пар
паровоза,
Где женщиной нежится
холя,
Пересекая мир сотней
колес баловства.
Холоп – двигающая сила
Холи пана,
Пружина, подымающая холю
пана,
Рабочее пламя,
посылающее пулю
Панской воли в лоб неба,
Он порох, делающий пение
пана.
Пружина, посох, все
опоры
Для холи пана,
Вы сливаете ваши голоса
И пламенем звучите в Пэ.
Ведь Пэ – удаление одной точки
От другой по прямому
пути
И рост объема занятого
веществом:
Порох, пламя, пуля, пыж,
пушка,
Пальба, пищаль, путь,
пепел,
Все около выстрела,
любимого паном.
Пламя, растущее в объеме
веществ,
Так же как пение –
расширенное
Голосом во времени
слово.
Да, ты порох панской
холи.
Холоп, как прут, несет
пышные почки
Панской холи, служебный
ей.
Вы пушки их труда для
выстрелов неги,
Вы плечо, на которое
уперлась ладонь холи.
Это напор Пэ, растущего пространства
Между двумя точками,
Как топот копыт цокнул и
стукнул в холопе,
Пана пламя пустое
начать.
Холоп = Хл (холя, хлев, хилый)
+ П (палка, пламя, порох, пар).
Да, это так.
Пан, слушаешь?
Пан –
Пело поле
– Пал!
Дан – дело – дал!
Я дал того, кто дан: это
дар,
И кто-то пал к тому, кто
пан,
Упал к ногам!
Панам: падам до ног!
Это пар рабочий
паровоза,
Где пышное пение пана.
Но тот, кто дан, дал тех
Кто даны.
И если степной пал,
Это тоже паны?
Солнце для лучей пустоты
и пустыни,
Пожар простора,
сжигающий страну трав,
Пан – это Ни напора солнца,
Ночь пружины, светило
пещерных лучей,
Парáми праздный паровоз.
Уход Пэ: его нет.
Нети труда звучали в
пане
И у пана нет пара,
Как у того, кто дан, нет
дара, –
Дар дан = пар пан.
В слово пан, где долго
Нежилось Эн небытия,
Указуя: нет того Пэ,
Что кликнуло громко в
холопе,
Как по полю к тополю
Топот копыт –
Скачки всего опора,
Цокнув подковой
В слух ночной равнины,
Пришло Эль любви, лебедя, лелеки,
Леля, лани, Лаотзы,
Лассаля, Ленина,
Луначарского, Либкнехта.
Точно край облака,
озаренный
Заревом,
Очерк жизненных судеб
Именем рода,
В ладье любви поплыл
Вес власти, власть легла
на лежанку.
(Эль – переход высоты в ширину).
Тяжки кокоры всенародной
ладьи,
Бревенчатого уструга
севера!
На лыжах звука Эль – либертас и любовь!
Бежит свобода
По счастью людей, не
проваливаясь в снег,
Вбегает в слово пан,
Туда где Ни Немоевского,
И Пан – пал!
Как паровоз,
Он знал лишь пар
весенних п<о>р,
И рос, как прут из пола
пол<я>,
И, баловни жизни,
кружились паны,
Как легкие боги бега,
Паны кружилися в
мазурке.
И на него
Глаза труда навеки
зорки.
А паны пену пили
И пали <в> поле,
где пули пели.
Пар, напор и пламя,
порох,
Чего нема в панах,
Свидетель Эн,
Разлились лавиной по
земле.
Это шествует Эль!
БОЙ
Где пан? Пан па<л>!
Па – пушек речь,
А беленою выбелены
дороги.
Ха облака скрывало летчика
От взгляда войск и Ра свинца,
И Вэ стрижей и летчиков, Го
поля.
И Ка людей – ломовики и битюги,
С могучей шеей черных
лебедей,
Мохнатою ногой ступая
грузно,
(Как Вэ волнуются их гривы)
– Все масти вороной
– Ла ночи!
Везут орудий По и Пу
Громить Мо и Ка
покоя
Противника за Ха из проволок
И лат из проволочных
оград,
Где смерти Пи
Летело с визгом
поросенка
Летевшего ядра.
И красный сой кусков
огня –
Го люда.
СЛОВАРЬ
ЗВЕЗДНОГО ЯЗЫКА
(общего всей звезде, населенной людьми)
Вэ – движение точки по кругу около другой неподвижной.
Пэ – прямое движение точки, прочь от неподвижной, движение по
прямой черте. Отсюда тела, полные пещер, рост объема, занятого телом в
трехмерном мире: пух, порох, пушка. Пара двух точек, разделенная растущим
пространством.
Эль – переход количества высоты, совпадающей с осью движения, в
измерение ширины, поперечной пути движения. Ось движения пересечена ею под
прямым углом (лист, лодка, лапа).
Го – высшая точка поперечного пути движения, колебания (измерения):
голова, гора, гребень, го-сударь.
Эм – деление объема на малые части (мукá, молоть).
Эс – пути движений, имеющие общую начальную и неподвижную точку
(сой, солнце, сад, село).
Ха – черта, преграда между неподвижной точкой и другой, движущейся
к ней.
Че – пустое тело, заменяющее оболочку объему другого тела. Обход
дугою во время прямого пути некоторой неподвижной точки на пути.
Ка – взаимное сближение двух точек до неподвижного предела,
остановки многих точек у одной неподвижной. Звезда движений, обратная Эс.
Ша – слияние поверхностей, наибольшая площадь в наименьших границах
одного.
Дэ – удаление части от целого, уход части от целого к другому
целому (дар, даль).
Зэ – пара взаимно подобных точечных множеств, разделенная
расстоянием.
Эн – исчезновение из пределов данной области направления, где нет
движения.
Тэ – отрицательный путь, вызванный тенью неподвижной точки.
1920
АЗЫ ИЗ УЗЫ
ЕДИНАЯ
КНИГА
Я видел, что черные
Веды,
Коран и Евангелие,
И в шелковых досках
Книги монголов
Из праха степей,
Из кизяка благовонного,
Как это делают
Калмычки зарей,
Сложили костер
И сами легли на него –
Белые вдовы в облако
дыма скрывались,
Чтобы ускорить приход
Книги единой,
Чьи страницы – большие
моря,
Что трепещут крылами
бабочки синей,
А шелковинка-закладка,
Где остановился взором
читатель, –
Реки великие синим
потоком:
Волга, где Разина ночью
поют,
Желтый Нил, где молятся
солнцу,
Янцекиянг, где жижа
густая людей,
И ты, Миссисипи, где
янки
Носят штанами звездное
небо,
В звездное небо окутали
ноги,
И Ганг, где темные люди
– деревья ума,
И Дунай, где в белом
белые люди
В белых рубахах стоят
над водой,
И Замбези, где люди
черней сапога,
И бурная Обь, где бога
секут
И ставят в угол глазами
Во время еды чего-нибудь
жирного,
И Темза, где серая
скука.
Род человечества – книги
читатель,
А на обложке – надпись
творца,
Имя мое – письмена
голубые.
Да, ты небрежно читаешь.
–
Больше внимания!
Слишком рассеян и
смотришь лентяем, –
Точно уроки закона
божия.
Эти горные цепи и
большие моря,
Эту единую книгу
Скоро ты, скоро
прочтешь!
В этих страницах прыгает
кит
И орел, огибая страницу
угла,
Садится на волны
морские, груди морей,
Чтоб отдохнуть на
постели орлана.
Я, волосатый реками…
Смотрите! Дунай течет у
меня по плечам
И – вихорь своевольный –
порогами синеет Днепр.
Это Волга упала мне на
руки,
И гребень в руке –
забором гор
Чешет волосы.
А этот волос длинный –
Беру его пальцами –
Амур, где японка молится
небу,
Руки сложив во время
грозы.
АЗИЯ
Всегда рабыня, но с
родиной царей на смуглой груди,
Ты поворачиваешь
страницы книги той,
Чей почерк – росчерки
пера морей.
Чернилами служили люди,
Расстрел царя был знаком
восклицанья,
Победа войск служила
запятой,
А толпы – многоточия,
Чье бешенство не робко,
–
Народный гнев воочью,
И трещины столетий –
скобкой.
И с государственной
печатью
Взамен серьги у уха,
То девушка с мечом –
Противишься зачатью,
То повитуха мятежей –
старуха.
Всегда богиня
прорицанья,
Читаешь желтизну
страниц,
Не замечая в войске
убыли,
Престолы здесь бросаешь
ниц
Скучающей красавицы
носком.
Здесь древний подымаешь
рубль
Из городов, засыпанных
песком.
А здесь глазами нег и
тайн
И дикой нежности
восточной
Блистает
Гурриет-эль-Айн,
Костром окончив возраст
непорочный.
У горных ласточек здесь
гнезда отнимают пашни,
Там кладбища чумные –
башни,
Здесь пепел девушек
Несут небес старшинам,
Доверив прах пустым
кувшинам.
Здесь сын царя прославил
нищету
И робок опустить на
муравья пяту,
И ходит нищий в лопани.
Здесь мудрецы живьем
закопаны,
Не изменивши старой
книге,
А здесь былых столетий
миги,
Чтоб кушал лев добычу
Над письменами войн
обычаю.
Там царь и с ним в руках
младенец,
Кого войска в песках
уснули,
С утеса в море бросились
и оба потонули.
О, слезы современниц!
Вот степи, где курганы,
как волны на волне
В чешуйчатой броне –
былые богдыханы умерших табунов.
Вот множество слонов
Свои вонзают бивни
Из диких валунов
Породы допотопной,
И в множество пещер
Несутся с пеньем ливни
Игрою расторопной,
Лавинами воды,
То водопадами, что
взвились на дыбы,
Конями синевы на зелени
травы
И в кольца свернутыми
гадами.
Ты разрешила обезьянам
Иметь правительства и
королей.
Летучим проносясь
изъяном
За диким овощем полей,
И в глубине зеленых
вышек
Ты слышишь смех лесных
братишек.
Как ты стара! Пять тысяч
лет.
Как складки гор твоих
зазубрены!
Былых тысячелетий нет
С тех пор, как головы
отрублены
Веселых пьяниц Хо и Хи.
Веселые, вы пили сок
И – пьянства сладкие
грехи –
Веселым радостям
зазорным,
Отдавши тучные тела,
Забывши на небе дела,
Вы казнены судом
придворным.
Зеваки солнечных
затмений,
Схватив стаканы кулаком,
Вы проглядели современья
Сидонии приход второй,
Его судов Цусимою
разгром –
Он вновь прошел меж нас,
Медина,
Когда Мукден кровавила
година,
Корея знала господина
И на восток
Рожественских путина.
Страна костров, и лобных
мест, и пыток
Столетий пальцами
Народов развернула
свиток,
Целуешь здесь края одежд
чумы,
А здесь единство Азии
куют умы.
Туда, туда, где Изанаги
Читала «Моногатори»
Перуну,
А Эрот сел на колена
Шангти
И седой хохол на лысой
голове бога
Походит на снег,
Где Амур целует Маа-Эму,
А Тиэн беседует с
Индрой,
Где Юнона с Цинтекуатлем
Смотрят Корреджио
И восхищены Мурильо,
Где Ункулункулу и Тор
Играют мирно в шашки,
Облокотясь на руку,
И Хокусаем восхищена
Астарта.
Туда, туда.
СОВРЕМЕННОСТЬ
Где серых площадей забор
в намисто:
«Будут расстреляны на
месте!»
И на невесте всех времен
Пылает пламя ненависти.
И в город, утомлен,
Не хочет пахарь сено
везти,
Ныне вести: пал засов.
Капли Дона прописав
Всем, кто славился в
лони годы,
Хоронит смерть былых
забав
Века рубля и острой
выгоды.
Где мы забыли, как
любили,
Как предков целовали
девы,
А паровозы в лоск
разбили
Своих полночных зарев
зенки,
За мовою летела мова,
И на устах глухонемого
Всего одно лишь слово:
«К стенке!»
Как водопад дыхания
китов,
Вздымалось творчество
Тагора и Уэльса,
Но черным парусом плотов
На звезды мира, путник,
целься.
Убийцы нож ховая
разговором,
Столетие правительства
ученых –
Ты набрано косым
набором,
Точно издание Крученых,
Где толпы опечаток
Летят, как праздник
святок.
Как если б кто сказал:
«Война окончена – война
мечам.
И се – я нож влагаю в
ножницы»,
Или молитвенным холстам
Ошибкой дал уста
наложницы,
Где бычию добычею ножам
Стоят поклонники назад.
В подобном двум лучам
железе
Ночная песня китаянки
Несется в черный слух
Замбези,
За ней счета торговых
янки.
В тряпичном серебре
Китайское письмо,
Турецкое письмо
На знаке денежном –
РСФСР
Тук-тук в заборы
государств.
А голос Ганга с пляской
Конго
Сливает медный говор
гонга,
И африканский зной в
стране морозов,
Как спутник ласточке
хотел помочь,
У изнемогших паровозов
Сиделкою сидела ночь.
Где серны рог блеснул
ножом,
Глаза свободы ярки
взором,
Острожный замок Индии
забит пыжом –
Рабиндранат Тагором!
«Вещь покупаем. Вещь
покупаем!»
О песнь, полная примет!
О, роковой напев,
хоронят им царей
Во дни зачатия железных
матерей.
Старьевщик времени царей
шурум-бурум
Забрал в поношенный
мешок.
И ходит мировой татарин
У окон и дверей:
«Старья нет ли?» –
Мешок стянув концом петли.
Идет в дырявом котелке
С престолом праздным на
руке.
«Старья нет ли?
Вещь покупаем!
Царей берем
Шурум-бурум!» –
Над черепами городов
Века таинственных
зачатий,
В железном русле
проводов
Летел станок печати.
В железных берегах тех
нитей
Плывут чудовища событий.
Это было в месяц Ай,
Это было в месяц Ай.
– Слушай, мальчик,
не зевай.
Это было иногда,
Май да-да! Май да-да!
Лился с неба томный май,
Льется чистая вода,
Заклинаю и зову.
– Что же в месяце
Ау?
Ай да-да! Май да – да!
О, Азия! Себя тобою
мучу.
Как девы брови я
постигаю тучу,
Как шею нежного здоровья
–
Твои ночные вечеровья.
Где тот, кто день
свободных ласк предрек?
О, если б волосами синих
рек
Мне Азия обвила бы
колени
И дева прошептала бы
таинственные пени,
И тихая, счастливая,
рыдала,
Концами кос глаза суша.
Она любила. Она страдала
–
Вселенной смутная душа.
И вновь прошли бы в
сердце чувства,
Вдруг зажигая в сердце
бой,
И Махавиры, и
Заратустры,
И Саваджи, объятого
борьбой.
Умерших снов я стал бы
современник,
Творя ответы и вопросы,
А ты бы грудой светлых
денег
Мне на ноги рассыпала бы
косы.
– Учитель, –
ласково шепча, –
Не правда ли, сегодня
Мы будем сообща
Искать путей свободней?
ЗАКЛИНАНИЕ
МНОЖЕСТВЕННЫМ ЧИСЛОМ
Пение первое
Вперед, шары земные!
Я вьюгою очей…
Вперед, шары земные!..
Пение второе
И если в «Харьковские
птицы»,
Кажется, Сушкина,
Засох соловьиный дол
И гром журавлей,
А осень висит запятой,
Вот, я иду к той,
Чье греческое и странное
руно
Приглашает меня испить
«Египетских ночей»
Пушкина
Холодное вино.
Две пары глаз – ночная и
дневная,
Две половины суток.
День голубой, раб черной
ночи.
Вы тонете, то эти, то не
те.
И влага прихоти на дне
мгновений сотки.
Вы думали, прилежно
вспоминая,
Что был хорош Нерон,
играя
Христа как председателя
чеки.
Вы острова любви
туземцы,
В беседах молчаливых
немцы.
<1920-1922>