ИЗ
ПОЭМЫ "MATER DOLOROSA"*
Как
я любил от городского шума
Укрыться
в сад, и шелесту берез
Внимать,
в запущенной аллее сидя...
Да
жалкую шарманки отдаленной
Мелодию
ловить. Ее дрожащий
Сродни
закату голос: о цветах
Он
говорит увядших и обманах.
Пронзая
воздух парный, пролетит
С
минутным шумом по ветвям ворона,
Да
где-то там далеко прокричит
Петух,
на запад солнце провожая,
И
снова смолкнет всё, – душа полна
Какой-то
безотчетно-грустной думы,
Кого-то
ждешь, в какой-то край летишь,
Мечте
безвестный, горячо так любишь
Кого-то...
чьих-то ждешь задумчивых речей
И
нежной ласки, и в вечерних тенях
Чего-то
сердцем ищешь... И с тем сном
Расстаться
и не может, и не хочет
Душа...
Сидишь забытый и один,
И
над тобой поникнет ночь ветвями...
О,
майская, томительная ночь,
Ты
севера дитя, его поэтов
Любимый
сон... Кто может спать, скажи,
Кого
постель горячая не душит,
Когда,
как грезу нежную, опустишь
Ты
на сады и волны золотые
Прозрачную
завесу, и за ней,
Прерывисто
дыша, умолкнет город –
И
тоже спать не может, и влюбленный
С
мольбой тебе, задумчивой, глядит
В
глаза своими тысячами окон...
1874
__________
*Мать скорбящая (лат.).
(МУЗЫКА
ОТДАЛЕННОЙ ШАРМАНКИ)
Посвящено
Е. М. Мухиной
Падает
снег,
Мутный
и белый и долгий,
Падает
снег,
Заметая
дороги,
Засыпая
могилы,
Падает
снег...
Белые
влажные звезды!
Я
так люблю вас,
Тихие
гостьи оврагов!
Холод
и нега забвенья
Сердцу
так сладки...
О,
белые звезды... Зачем же,
Ветер,
зачем ты свеваешь,
Жгучий
мучительный ветер,
С
думы и черной и тяжкой,
Точно
могильная насыпь,
Белые
блестки мечты?..
В
поле зачем их уносишь?
Если
б заснуть,
Но
не навеки,
Если
б заснуть
Так,
чтобы после проснуться,
Только
под небом лазурным...
Новым,
счастливым, любимым...
26 ноября 1900
NOTTURNO*
(Другу
моему С. К. Буличу)
Темную
выбери ночь и в поле, безлюдном и голом,
В
сумрак седой окунись... пусть ветер, провеяв, утихнет,
Пусть
в небе холодном звезды, мигая, задремлют...
Сердцу
скажи, чтоб ударов оно не считало...
Шаг
задержи и прислушайся! Ты не один... Точно крылья
Птицы,
намокшие тяжко, плывут средь тумана.
Слушай...
это летит хищная, властная птица,
В
р е м я ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,
Радости
сон мимолетный, надежд золотые лохмотья...
26 февраля 1890
___________
*Ночное (ит.).
КЭК-УОК
НА ЦИМБАЛАХ
Молоточков
лапки цепки,
Да
гвоздочков шапки крепки,
Что не раз их,
Пустоплясых,
Там позастревало.
Молоточки
топотали,
Мимо
точки попадали,
Что ни мах,
На струнах
Как и не бывало.
Пали
звоны топотом, топотом,
Стали
звоны ропотом, ропотом,
То сзываясь,
То срываясь,
То дробя кристалл.
В
струнах, полных холода, холода,
Пели
волны молодо, молодо,
И буруном
Гул по струнам
Следом пролетал.
С
звуками кэк-уока,
Ожидая
мокка,
Во
мгновенье ока
Что
мы не съедим...
И
Махмет-Мамаям,
Ни
зимой, ни маем
Нами
не внимаем,
Он необходим.
Молоточков
цепки лапки,
Да
гвоздочков крепки шапки,
Что не раз их,
Пустоплясых,
Там позастревало.
Молоточки
налетают,
Мало
в точки попадают,
Мах да мах,
Жизни... ах,
Как и не бывало.
<Осень 1904>
НА
СЕВЕРНОМ БЕРЕГУ
Бледнеет
даль. Уж вот он – день разлуки,
Я
звал его, а сердцу всё грустней...
Что
видел здесь я, кроме зла и муки,
Но
всё простил я тихости теней.
Всё
небесам в холодном их разливе,
Лазури
их прозрачной, как недуг,
И
той меж ив седой и чахлой иве –
Товарищам
непоправимых мук.
И
грустно мне, не потому, что беден
Наш
пыльный сад, что выжжены листы,
Что
вечер здесь так утомленно бледен,
Так
мертвы безуханные цветы,
А
потому, что море плещет с шумом,
И
синевой бездонны небеса,
Что
будет там моим закатным думам
Невмоготу
их властная краса...
<1904>
ЧЁРНОЕ
МОРЕ
Простимся,
море... В путь пора.
И
ты не то уж: всё короче
Твои
жемчужные утра,
Длинней
тоскующие ночи,
Всё
дольше тает твой туман,
Где
всё белей и выше гребни,
Но
далей красочный обман
Не
будет, он уж был волшебней.
И
тщетно вихри по тебе
Роятся
с яростью звериной,
Всё
безучастней к их борьбе
Твои
тяжелые глубины.
Тоска
ли там или любовь,
Но
бурям чуждые безмолвны,
И
к нам из емких берегов
Уйти
твои не властны волны.
Суровым
отблеском ножа
Сверкнешь
ли, пеной обдавая, –
Нет!
Ты не символ мятежа,
Ты
– Смерти чаша пировая.
<1904>
СОЛНЕЧНЫЙ
СОНЕТ
Под
стоны тяжкие метели
Я
думал – ночи нет конца:
Таких
порывов не терпели
Наш
дуб и тополь месяца.
Но
солнце брызнуло с постели
Снопом
огня и багреца,
И
вмиг у моря просветлели
Морщины
древнего лица...
И
пусть, как ночью, ветер рыщет,
И
так же рвет, и так же свищет, –
Уж
он не в гневе божество.
Кошмары
ночи так далеки,
Что
пыльный хищник на припеке –
Шалун
– и больше ничего.
<1904>
*
* *
В
ароматном краю в этот день голубой
Песня
близко: и дразнит, и вьется;
Но
о том не спою, чтò мне шепчет прибой,
Чтò
вокруг и цветет, и смеется.
Я
не трону весны – я цветы берегу,
Мотылькам
сберегаю их пыль я,
Миг
покоя волны на морском берегу
И
ладьям их далекие крылья.
А
еще потому, что в сияньи сильней
И
люблю я сильнее в разлуке
Полусвет-полутьму
наших северных дней,
Недосказанность
песни и муки...
<1904>
БРАТСКИЕ
МОГИЛЫ
Волны
тяжки и свинцовы,
Кажет
темным белый камень,
И
кует земле оковы
Позабытый
небом пламень.
Облака
повисли с высей,
Помутнелы
– ослабелы,
Точно
кисти в кипарисе
Над
могилой сизо-белы.
Воздух
мягкий, но без силы,
Ели,
мшистые каменья...
Это
– братские могилы,
И
полней уж нет забвенья.
1904
Севастополь
СИРЕНЬ
НА КАМНЕ
Клубятся
тучи сизоцветно.
Мой
путь далек, мой путь уныл.
А
даль так мутно-безответна
Из
края серого могил.
Вот
кем-то врезан крест замшенный
В
плите надгробной, и, как тень,
Сквозь
камень, Лазарь воскрешенный,
Пробилась
чахлая сирень.
Листы
пожёлкли, обгорели...
То
гнет ли неба, камня ль гнет, –
Но
говорят, что и в апреле
Сирень
могилы не цветет.
Да
и зачем? Цветы так зыбки,
Так
нежны в холоде плиты,
И
лег бы тенью свет улыбки
На
изможденные черты.
А
в стражах бледного Эреба
Окаменело
столько мук...
Роса,
и та для них недуг,
И
смерть их – голубое небо.
Уж
вечер близко. И пути
Передо
мной еще так много,
Но
просто силы нет сойти
С
завороженного порога.
И
жизни ль дерзостный побег,
Плита
ль пробитая жалка мне, –
Дрожат
листы кустов-калек,
Темнее
крест на старом камне.
<1904>
ОПЯТЬ
В ДОРОГЕ
Луну
сегодня выси
Упрятали
в туман...
Поди-ка,
подивися,
Как
щит ее медян.
И
поневоле сердцу
Так
жутко моему...
Эх,
распахнуть бы дверцу
Да
в лунную тюрьму!
К
тюрьме той посплывались
Не
тучи – острова,
И
все оторочались
В
златые кружева.
Лишь
дымы без отрады
И
устали бегут:
Они
проезжим рады,
Отсталых
стерегут,
Где
тени стали ложны
По
вымершим лесам...
Была
ль то ночь тревожна
Иль
я – не знаю сам...
Раздышки
всё короче,
Ухабы
тяжелы...
А
в дыме зимней ночи
Слилися
все углы...
По
ведьминой рубахе
Тоскливо
бродит тень,
И
нарастают страхи,
Как
тучи в жаркий день.
Кибитка
всё кривее...
Что
ж это там растет?
"Эй,
дядя, поживее!" –
"Да
человек идет...
Без
шапки, без лаптишек,
Лицо-то
в кулачок,
А
будто из парнишек..." –
"Что
это – дурачок?" –
"Так
точно, он – дурашный.
Куда
ведь забрался,
Такой
у нас бесстрашный
Он,
барин, задался.
Здоров
ходить. Морозы,
А
нипочем ему..."
И
стыдно стало грезы
Тут
сердцу моему.
Так
стыдно стало страху
От
скраденной луны,
Что
ведьмину рубаху
Убрали
с пелены...
Куда
ушла усталость,
И
робость, и тоска...
Была
ли это жалость
К
судьбишке дурака, –
Как
знать?.. Луна высоко
Взошла
– так хороша,
Была
не одинока
Теперь
моя душа...
30 марта 1906
Вологодский поезд
ЕЛЬ
МОЯ, ЕЛИНКА
Вот
она – долинка,
Глуше
нет угла, –
Ель
моя, елинка!
Долго
ж ты жила...
Долго
ж ты тянулась
К
своему оконцу,
Чтоб
поближе к солнцу.
Если
б ты видала,
Ель
моя, елинка,
Старая
старинка,
Если
б ты видала
В
ясные зеркала,
Чем
ты только стала!
На
твою унылость
Глядя,
мне взгрустнулось...
Как
ты вся согнулась,
Как
ты обносилась.
И
куда ж ты тянешь
Сломанные
ветки:
Краше
ведь не станешь
Молодой
соседки.
Старость
не пушинка,
Ель
моя, елинка...
Бедная...
Подруга!
Пусть
им солнце с юга,
Молодым
побегам...
Нам
с тобой, елинка,
Забытье
под снегом.
Лучше
забытья мы
Не
найдем удела,
Буры
стали ямы,
Белы
стали ямы,
Нам-то
что за дело?
Жить-то,
жить-то будем
На
завидки людям,
И
не надо свадьбы.
Только
– не желать бы,
Да
еще – не помнить,
Да
еще – не думать.
30 марта 1906
Вологодский поезд
ПРОСВЕТ
Ни
зноя, ни гама, ни плеска,
Но
роща свежа и темна,
От
жидкого майского блеска
Всё
утро таится она...
Не
знаю, о чем так унылы,
Клубяся,
мне дымы твердят,
И
день ли то пробует силы,
Иль
это уж тихий закат,
Где
грезы несбыточно-дальней
Сквозь
дымы златятся следы?..
Как
странно... Просвет... а печальней
Сплошной
и туманной гряды.
Под вечер 17 мая <1906>
Вологодский поезд
*
* *
Le silence est l'âme des choses.
Rollinat*
Ноша
жизни светла и легка мне,
И
тебя я смущаю невольно;
Не
за бога в раздумье на камне,
Мне
за камень, им найденный, больно.
Я
жалею, что даром поблекла
Позабытая
в книге фиалка,
Мне
тумана, покрывшего стекла
И
слезами разнятого, жалко.
И
не горе безумной, а ива
Пробуждает
на сердце унылость,
Потому
что она, терпеливо
Это
горе качая... сломилась.
Ночь на 26 ноября 1906
___________
*Безмолвие – душа вещей. Роллина (фр.).
ЛИРА
ЧАСОВ
Часы
не свершили урока,
А
маятник точно уснул,
Тогда
распахнул я широко
Футляр
их – и лиру качнул.
И,
грубо лишенная мира,
Которого
столько ждала,
Опять
по тюрьме своей лира,
Дрожа
и шатаясь, пошла.
Но
вот уже ходит ровнее,
Вот
найден и прежний размах.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О
сердце! Когда, леденея,
Ты
смертный почувствуешь страх,
Найдется
ль рука, чтобы лиру
В
тебе так же тихо качнуть,
И
миру, желанному миру,
Тебя,
мое сердце, вернуть?..
7 января 1907
Царское Село
EGO*
Я
– слабый сын больного поколенья
И
не пойду искать альпийских роз,
Ни
ропот волн, ни рокот ранних гроз
Мне
не дадут отрадного волненья.
Но
милы мне на розовом стекле
Алмазные
и плачущие горы,
Букеты
роз увядших на столе
И
пламени вечернего узоры.
Когда
же сном объята голова,
Читаю
грез я повесть небылую,
Сгоревших
книг забытые слова
В
туманном сне я трепетно целую.
_______
*Я (лат.).
*
* *
Когда,
влача с тобой банальный разговор
Иль
на прощание твою сжимая руку,
Он
бросит на тебя порою беглый взор,
Ты
в нем умеешь ли читать любовь и муку?
Иль
грустной повести неясные черты
Не
тронут никогда девической мечты?..
Иль,
может быть, секрет тебе давно знаком
И
ты за ним не раз следила уж тайком...
И
он смешил тебя, как старый, робкий заяц,
Иль
хуже... жалок был – тургеневский малаец
С
его отрезанным для службы языком.
ЕЩЁ
ЛИЛИИ
Когда
под черными крылами
Склонюсь
усталой головой
И
молча смерть погасит пламя
В
моей лампаде золотой...
Коль,
улыбаясь жизни новой,
И
из земного жития
Душа,
порвавшая оковы,
Уносит
атом бытия, –
Я
не возьму воспоминаний,
Утех
любви пережитых,
Ни
глаз жены, ни сказок няни,
Ни
снов поэзии златых,
Цветов
мечты моей мятежной
Забыв
минутную красу,
Одной
лилеи белоснежной
Я
в лучший мир перенесу
И
аромат и абрис нежный.
*
* *
–
Сила господняя с нами,
Снами
измучен я, снами...
Хуже
томительной боли,
Хуже,
чем белые ночи,
Кожу
они искололи,
Кости
мои измололи,
Выжгли
без пламени очи...
–
Что же ты видишь, скажи мне,
Ночью
холодною зимней?
Может
быть, сердце врачуя,
Муки
твои облегчу я,
Телу
найду врачеванье.
–
Сила господняя с нами,
Снами
измучен я, снами...
Ночью
их сердце почуя
Шепчет
порой и названье,
Да
повторять не хочу я...
ПЕЧАЛЬНАЯ
СТРАНА
Печален
из меди
Наш
символ венчальный,
У
нас и комедий
Финалы
печальны...
Веселых
соседей
У
нас инфернальны
Косматые
шубы...
И
только... банальны
Косматых
медведей
От
трепетных снедей
Кровавые
губы.
С
КРОВАТИ
(Моей
garde-malade*)
Просвет
зелено-золотистый
С
кусочком голубых небес –
Весь
полный утра, весь душистый,
Мой
сад – с подушки – точно лес.
И
ароматы... и движенье,
И
шум, и блеск, и красота –
Зеленый
бал – воображенья
Едва
рожденная мечта...
Я
и не знал, что нынче снова
Там,
за окном, веселый пир.
Ну,
солнце, угощай больного,
Как
напоило целый мир.
________
*Сиделке (фр.).
ИЗ
ОКНА
За
картой карта пали биты,
И
сочтены ее часы,
Но,
шелком палевым прикрыты,
Еще
зовут ее красы...
И
этот призрак пышноризый
Под
солнцем вечно молодым
Глядит
на горы глины сизой,
Похожей
на застывший дым...
ЗИМНИЙ
СОН
Вот
газеты свежий нумер,
Объявленье
в черной раме:
Несомненно,
что я умер,
И,
увы! не в мелодраме.
Шаг
родных так осторожен,
Будто
всё еще я болен,
Я
ж могу ли быть доволен,
С
тюфяка на стол положен?
День
и ночь пойдут Давиды,
Да
священники в енотах,
Да
рыданье панихиды
В
позументах и камлотах.
А
в лицо мне лить саженным
Копоть
велено кандилам,
Да
в молчаньи напряженном
Лязгать
дьякону кадилом.
Если
что-нибудь осталось
От
того, что было мною,
Этот
ужас, эту жалость
Вы
обвейте пеленою.
В
белом поле до рассвета
Свиток
белый схороните...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А
покуда... удалите
Хоть
басов из кабинета.
СОН
И НЕТ
Нагорев
и трепеща,
Сон
навеяла свеча...
В
гулко-каменных твердынях
Два
мне грезились луча,
Два
любимых, кротко-синих
Небо
видевших луча
В
гулко-каменных твердынях.
Просыпаюсь.
Ночь черна.
Бред
то был или признанье?
Путы
жизни, чары сна
Иль
безумного желанья
В
тихий мир воспоминанья
Забежавшая
волна?
Нет
ответа. Ночь душна.
*
* *
Не
могу понять, не знаю...
Это
сон или Верлен?..
Я
люблю иль умираю?
Это
чары или плен?
Из
разбитого фиала
Всюду
в мире разлита
Или
мука идеала,
Или
муки красота.
Пусть
мечта не угадала,
Та
она или не та,
Перед
светом идеала,
Пусть
мечта не угадала,
Это
сон или Верлен?
Это
чары или плен?
Но
дохнули розы плена
На
замолкшие уста,
И
под музыку Верлена
Будет
петь моя мечта.
МОЙ
СТИХ
Недоспелым
поле сжато;
И
холодный сумрак тих...
Не
теперь... давно когда-то
Был
загадан этот стих...
Не
отгадан, только прожит,
Даже,
может быть, не раз,
Хочет
он, но уж не может
Одолеть
дремоту глаз.
Я
не знаю, кто он, чей он,
Знаю
только, что не мой, –
Ночью
был он мне навеян,
Солнцем
будет взят домой.
Пусть
подразнит – мне не больно:
Я
не с ним, я в забытьи...
Мук
с меня и тех довольно,
Что,
наверно, все – мои...
Видишь
– он уж тает, канув
Из
серебряных лучей
В
зыби млечные туманов...
Не
тоскуй: он был – ничей.
ТОСКА
КАНУНА
О,
тусклость мертвого заката,
Неслышной
жизни маета,
Роса
цветов без аромата,
Ночей
бессонных духота.
Чего-чего,
канун свиданья,
От
нас надменно ты не брал,
Томим
горячкой ожиданья,
Каких
я благ не презирал?
И,
изменяя равнодушно
Искусству,
долгу, сам себе,
Каких
уступок, малодушный,
Не
делал, Завтра, я тебе?
А
для чего все эти муки
С
проклятьем медленных часов?..
Иль
в миге встречи нет разлуки,
Иль
фальши нет в эмфазе слов?
*
* *
Развившись,
волос поредел,
Когда
я молод был,
За
стольких жить мой ум хотел,
Что
сам я жить забыл.
Любить
хотел я, не любя,
Страдать
– но в стороне,
И
сжег я, молодость, тебя
В
безрадостном огне.
Так
что ж под зиму, как листы,
Дрожишь,
о сердце, ты...
Гляди,
как черная грудá
Под
саваном тверда.
А
он уж в небе ей готов,
Сквозной
и пуховой...
На
поле белом меж крестов –
Хоть
там найду ли свой?..
ТОСКА
СИНЕВЫ
Что
ни день, теплей и краше
Осенен
простор эфирный
Осушенной
солнцем чашей:
То
лазурной, то сафирной.
Синью
нежною, как пламя,
Горды
солнцевы палаты,
И
ревниво клочья ваты
Льнут
к сафирам облаками.
Но
возьми их, солнце, – душных,
Роскошь
камней всё банальней, –
Я
хочу высот воздушных,
Но
прохладней и кристальней.
Или
лучше тучи сизой,
Чутко-зыбкой,
точно волны,
Сумнолицей,
темноризой,
Слез,
как сердце, тяжко полной.
ЖЕЛАНЬЕ
ЖИТЬ
Сонет
Колокольчика
ль гулкие пени,
Дымной
тучи ль далекие сны...
Снова
снегом заносит ступени,
На
стене полоса от луны.
Кто
сенинкой играет в тристене,
Кто
седою макушкой копны.
Что
ни есть беспокойные тени,
Все
кладбищем луне отданы.
Свисту
меди послушен дрожащей,
Вижу
– куст отделился от чащи
На
дорогу меня сторожить...
Следом
чаща послала стенанье,
И
во всем безнадежность желанья:
"Только
б жить, дольше жить, вечно жить..."
ДЫМНЫЕ
ТУЧИ
Солнца
в высях нету.
Дымно
там и бледно,
А
уж близко где-то
Луч
горит победный.
Но
без упованья
Тонет
взор мой сонный
В
трепете сверканья
Капли
осужденной.
Этой
неге бледной,
Этим
робким чарам
Страшен
луч победный
Кровью
и пожаром.
ТОСКА
САДА
Зябко
пушились листы,
Сад
так тоскливо шумел.
–
Если б любить я умел
Так
же свободно, как ты.
Луч
его чащу пробил...
–
Солнце, люблю ль я тебя?
Если
б тебя я любил
И
не томился любя.
Тускло
ль в зеленой крови
Пламень
желанья зажжен,
Только
раздумье и сон
Сердцу
отрадней любви.
ПОЭЗИЯ
Сонет
Творящий
дух и жизни случай
В
тебе мучительно слиты,
И
меж намеков красоты
Нет
утонченней и летучей...
В
пустыне мира зыбко-жгучей,
Где
мир – мираж, влюбилась ты
В
неразрешенность разнозвучий
И
в беспокойные цветы.
Неощутима
и незрима,
Ты
нас томишь, боготворима,
В
просветы бледные сквозя,
Так
неотвязно, неотдумно,
Что,
полюбив тебя, нельзя
Не
полюбить тебя безумно.
МИГ
Столько
хочется сказать,
Столько
б сердце услыхало,
Но
лучам не пронизать
Частых
перьев опахала, –
И
от листьев точно сеть
На
песке толкутся тени...
Всё,
– но только не глядеть
В
том, упавший на колени.
Чу...
над самой головой
Из
листвы вспорхнула птица:
Миг
ушел – еще живой,
Но
ему уж не светиться.
НА
ПОЛОТНЕ
Платки
измятые у глаз и губ храня,
Вдова
с сиротами в потемках затаилась.
Одна
старуха мать у яркого огня:
Должно
быть, с кладбища, иззябнув, воротилась.
В
лице от холода сквозь тонкие мешки
Смесились
сизые и пурпурные краски,
И
с анкилозами на пальцах две руки
Безвольно
отданы камина жгучей ласке.
Два
дня тому назад средь несказанных мук
У
сына сердце здесь метаться перестало,
Но
мать не плачет – нет, в сведенных кистях рук
Сознанье
– надо жить во что бы то ни стало.
К
ПОРТРЕТУ ДОСТОЕВСКОГО
В
нем Совесть сделалась пророком и поэтом,
И
Карамазовы, и бесы жили в нем, –
Но
что для нас теперь сияет мягким светом,
То
было для него мучительным огнем.
К
ПОРТРЕТУ
Тоска
глядеть, как сходит глянец с благ,
И
знать, что всё ж вконец не опротивят,
Но
горе тем, кто слышит, как в словах
Заигранные
клавиши фальшивят.
ЗАВЕЩАНИЕ
Вале
Хмара-Барщевскому
Где
б ты ни стал на корабле,
У
мачты иль кормила,
Всегда
служи своей земле:
Она
тебя вскормила.
Неровен
наш и труден путь –
В
волнах иль по ухабам –
Будь
вынослив, отважен будь,
Но
не кичись над слабым.
Не
отступай, коль принял бой,
Платиться
– так за дело, –
А
если петь – так птицей пой
Свободно,
звонко, смело.
*
* *
Нет,
мне не жаль цветка, когда его сорвали,
Чтоб
он завял в моем сверкающем бокале.
Сыпучей
черноты меж розовых червей,
Откуда
вырван он, – что может быть мертвей?
И
нежных глаз моих миражною мечтою
Неужто
я пятна багрового не стою,
Пятна,
горящего в пустыне голубой,
Чтоб
каждый чувствовал себя одним собой?
Увы,
и та мечта, которая соткала
Томление
цветка с сверканием бокала,
Погибнет
вместе с ним, припав к его стеблю,
Уж
я забыл ее, – другую я люблю...
Кому-то
новое готовлю я страданье,
Когда
не все мечты лишь скука выжиданья.
ПЕТЕРБУРГ
Желтый
пар петербургской зимы,
Желтый
снег, облипающий плиты...
Я
не знаю, где вы и где мы,
Только
знаю, что крепко мы слиты.
Сочинил
ли нас царский указ?
Потопить
ли нас шведы забыли?
Вместо
сказки в прошедшем у нас
Только
камни да страшные были.
Только
камни нам дал чародей,
Да
Неву буро-желтого цвета,
Да
пустыни немых площадей,
Где
казнили людей до рассвета.
А
что было у нас на земле,
Чем
вознесся орел наш двуглавый,
В
темных лаврах гигант на скале, –
Завтра
станет ребячьей забавой.
Уж
на что был он грозен и смел,
Да
скакун его бешеный выдал,
Царь
змеи раздавить не сумел,
И
прижатая стала наш идол.
Ни
кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни
миражей, ни слез, ни улыбки...
Только
камни из мерзлых пустынь
Да
сознанье проклятой ошибки.
Даже
в мае, когда разлиты
Белой
ночи над волнами тени,
Там
не чары весенней мечты,
Там
отрава бесплодных хотений.
DECRESCENDO*
Из
тучи с тучей в безумном споре
Родится шквал, –
Под
ним зыбучий в пустынном море
Вскипает вал.
Он
полон страсти, он мчится гневный,
Грозя брегам.
А
вслед из пастей за ним стозевный
И рев и гам...
То,
как железный, он канет в бездны
И роет муть,
То,
бык могучий, нацелит тучи
Хвостом хлестнуть...
Но
ближе... ближе, и вал уж ниже,
Не стало сил,
К
ладье воздушной хребет послушный
Он наклонил...
И
вот чуть плещет, кружа осадок,
А гнев иссяк...
Песок
так мягок, припек так гладок:
Плесни – и ляг!
________
*Ослабевая (ит.) – музыкальный термин, означающий постепенное убывание
звучности.
ЗА
ОГРАДОЙ
Глубоко
ограда врыта,
Тяжкой
медью блещет дверь...
–
Месяц! месяц! так открыто
Черной
тени ты не мерь!
Пусть
зарыто, – не забыто...
Никогда
или теперь.
Так
луною блещет дверь.
Мало
ль сыпано отравы?..
Только
зори ль здесь кровавы
Или
был неистов зной,
Но
под лунной пеленой
От
росы сомлели травы...
Иль
за белою стеной
Страшно
травам в час ночной?..
Прыгнет
тень и в травы ляжет,
Новый
будет ужас нажит...
С
ней и месяц заодно ж –
Месяц
в травах точит нож.
Месяц
видит, месяц скажет:
"Убежишь...
да не уйдешь"...
И
по травам ходит дрожь.
*
* *
Если
больше не плачешь, то слезы сотри:
Зажигаясь,
бегут по столбам фонари,
Стали
дымы в огнях веселее
И
следы золотыми в аллее...
Только
веток еще безнадежнее сеть,
Только
небу, чернея, над ними висеть...
Если
можешь не плакать, то слезы сотри:
Забелелись
далеко во мгле фонари.
На
лице твоем, ласково-зыбкий,
Белый
луч притворился улыбкой...
Лишь
теней всё темнее за ним череда,
Только
сердцу от дум не уйти никуда.
*
* *
В
небе ли меркнет звезда,
Пытка
ль земная всё длится;
Я
не молюсь никогда,
Я
не умею молиться.
Время
погасит звезду,
Пытку
ж и так одолеем...
Если
я в церковь иду,
Там
становлюсь с фарисеем.
С
ним упадаю я нем,
С
ним и воспряну, ликуя...
Только
во мне-то зачем
Мытарь
мятется, тоскуя?..
МЕЛОДИЯ
ДЛЯ АРФЫ
Мечту
моей тоскующей любви
Твои
глаза с моими делят немо...
О
белая, о нежная, живи!
Тебя
сорвать мне страшно, хризантема.
Но
я хочу, чтоб ты была одна,
Чтоб
тень твоя с другою не сливалась
И
чтоб одна тобою любовалась
В
немую ночь холодная луна...
*
* *
Когда
б не смерть, а забытье,
Чтоб
ни движения, ни звука...
Ведь
если вслушаться в нее,
Вся
жизнь моя – не жизнь, а мука.
Иль
я не с вами таю, дни?
Не
вяну с листьями на кленах?
Иль
не мои умрут огни
В
слезах кристаллов растопленных?
Иль
я не весь в безлюдье скал
И
черном нищенстве березы?
Не
весь в том белом пухе розы,
Что
холод утра оковал?
В
дождинках этих, что нависли,
Чтоб
жемчугами ниспадать?..
А
мне, скажите, в муках мысли
Найдется
ль сердце сострадать?
ПЕСНИ
С ДЕКОРАЦИЕЙ
1.
ГАРМОННЫЕ ВЗДОХИ
Фруктовник. Догорающий костер среди туманной ночи под
осень. Усохшая яблоня. Оборванец на деревяшке перебирает лады старой гармоники.
В шалаше на соломе разложены яблоки.
Под
яблонькой, под вишнею
Всю
ночь горят огни, –
Бывало,
выпьешь лишнее,
А
только ни-ни-ни.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Под
яблонькой кудрявою
Прощались
мы с тобой, –
С
японскою державою
Предполагался
бой.
С
тех пор семь лет я плаваю,
На
шапке "Громобой", –
А
вы остались павою,
И
хвост у вас трубой...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как
получу, мол, пенцию,
В
Артуре стану бой,
Не
то, так в резиденцию
Закатимся
с тобой...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зачем
скосили с травушкой
Цветочек
голубой?
А
ты с худою славушкой
Ушедши
за гульбой?
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ой,
яблонька, ой, грушенька,
Ой,
сахарный миндаль, –
Пропала
наша душенька,
Да
вышла нам медаль!
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На
яблоне, на вишенке
Нет
гусени числа...
Ты
стала хуже нищенки
И
вскоре померла.
Поела
вместе с листвием
Та
гусень белый цвет...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хоть
нам и всё единственно,
Конца
японцу нет.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ой,
реченька желты-пески,
Куплись
в тебе другой...
А
мы уж, значит, к выписке...
С
простреленной ногой...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Под
яблонькой, под вишнею
Сиди
да волком вой...
И
рад бы выпить лишнее,
Да
лих карман с дырой.
2. БЕЗ
КОНЦА И БЕЗ НАЧАЛА
(Колыбельная)
Изба. Тараканы. Ночь. Керосинка чадит. Баба над зыбкой
борется со сном.
Баю-баюшки-баю,
Баю
деточку мою!
Полюбился
нам буркот,
Что
буркотик, серый кот...
Как
вечор на речку шла,
Ночевать
его звала.
"Ходи,
Васька, ночевать,
Колыбель
со мной качать!"
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Выйду,
стану в ворота,
Встрену
серого кота...
Ба-ай,
ба-ай, бай-баю,
Баю
милую мою...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я
для того для дружка
Нацедила
молока...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кот
латушку облизал,
Облизавши,
отказал.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Отказался
напрямик:
(Будешь
спать ты, баловник?)
"Вашей
службы не берусь:
У
меня над губой ус.
Не
иначе, как в избе
Тараканов
перебей.
Тараканы
ваши злы.
Съели
в избе вам углы.
Как
бы после тех углов
Да
не съели мне усов"
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Баю-баю,
баю-бай,
Поскорее
засыпай.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я
кота за те слова
Коромыслом
оплела...
Коромыслом
по губы:
"Не
порочь моей избы.
Молока
было не пить,
Чем
так подло поступить?"
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Сердито.)
Долго
ж эта маета?
Кликну
черного кота...
Черный
кот-то с печки шасть, –
Он
ужо тебе задасть...
Вынимает ребенка из зыбки и закачивает.
(Тише.)
А
ты, котик, не блуди,
Приходи
к белой груди.
(Еще
тише.)
Не
один ты приходи,
Сон-дрему
с собой веди...
(Сладко
зевая.)
А
я дитю перевью,
А
кота за верею.
Пробует положить ребенка. Тот начинает кричать.
(Гневно.)
Расстрели
тебя пострел,
Ай
ты нынче очумел?
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тщетно борется с одолевающим сном.
Баю-баюшки-баю...
Баю-баюшки-баю...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
3.
КОЛОКОЛЬЧИКИ
Глухая дорога. Колокольчик в зимнюю ночь рассказывает
путнику свадебную историю.
Динь-динь-динь,
Дини-дини...
Дидо
Ладо, Дидо Ладо,
Лиду
диду ладили,
Дида
Лиде ладили,
Ладили,
не сладили,
Диду
надосадили.
День
делали,
Да
день не делали,
Дела
не доделали,
Головы-то
целы ли?
Ляду
дида надо ли –
Диду
баню задали.
Динь-динь-динь,
дини-динь...
Колоколы-балаболы,
Колоколы-балаболы,
Накололи,
намололи,
Дале
боле, дале боле...
Накололи,
намололи,
Колоколы-балаболы.
Лопотуньи
налетали,
Болмоталы
навязали,
Лопотали
– хлопотали,
Лопотали,
болмотали,
Лопоталы
поломали.
Динь!
Ты
бы, дид, не зеньками,
Ты
бы, диду, деньгами...
Деньгами,
деньгами...
Долго
ли, не долго ли,
Лиде
шубу завели...
Холили
– не холили,
Волили
– неволили,
Мало
ль пили, боле лили,
Дида
Ладу золотили.
Дяди
ли, не дяди ли,
Ладили
– наладили...
Ой,
пила, пила, пила,
Диду
пива не дала:
Диду
Лиду надобе,
Ой,
динь, динь, динь – дини, динь, дини, динь,
Деньги
дида милые,
А
усы-то сивые...
Динь!
День.
Дан
вам день...
Долго
ли вы там?
Мало
было вам?
Вам?
Дам
По губам.
По головам
Дам.
Буби-буби-бубенцы-ли,
Мы
ли ныли, вы ли ныли,
Бубенцы
ли, бубенцы ли...
День, дома бы день,
День один...
Колоколы-балаболы,
Мало
лили, боле пили,
Балаболы
потупили...
Бубенцы-бубенчики,
Малые
младенчики,
Болмоталы
вынимали,
Лопоталы
выдавали,
Лопотали,
лопотали...
Динь...
Колоколы-балаболы...
Колоколы-балаболы...
30 марта 1906
Вологодский поезд
ТРИ
СЛОВА
Явиться
ль гостем на пиру,
Иль
чтобы ждать, когда умру
С
крестом купельным, на спине ли,
И
во дворце иль на панели...
Сгорать
ли мне в ночи немой,
Свечой
послушной и прямой,
Иль
спешно, бурно, оплывая...
Или
как капля дождевая, –
Но
чтоб уйти, как в лоно вод
В
тумане камень упадет,
Себе
лишь тягостным паденьем
Туда,
на дно, к другим каменьям.
ЗИМНИЙ
РОМАНС
Застыла
тревожная ртуть,
И
ветер ночами несносен...
Но,
если ты слышал, забудь
Скрипенье
надломанных сосен!
На
черное глядя стекло,
Один,
за свечою угрюмой,
Не
думай о том, что прошло;
Совсем,
если можешь, не думай!
Зима
ведь не сдастся: тверда!
Смириться
бы, что ли... Пора же!
Иль
лира часов и тогда
Над
нами качалась не та же?..
БЕССОННЫЕ
НОЧИ
Какой
кошмар! Всё та же повесть...
И
кто, злодей, ее снизал?
Опять
там не пускали совесть
На
зеркала вощеных зал...
Опять
там улыбались язве
И
гоготали, славя злость...
Христа
не распинали разве,
И
то затем, что не пришлось...
Опять
там каверзный вопросик
Спускали
с плеч, не вороша.
И
всё там было – злобность мосек
И
пустодушье чинуша.
Но
лжи и лести отдал дань я.
Бьет
пять часов – пора домой;
И
наг, и тесен угол мой...
Но
до свиданья, до свиданья!
Так
хорошо побыть без слов;
Когда
до капли оцет допит...
Цикада
жадная часов,
Зачем
твой бег меня торопит?
Всё
знаю – ты права опять,
Права,
без устали токуя...
Но
прав и я, – и дай мне спать,
Пока
во сне еще не лгу я.
ТОСКА
МИРАЖА
Погасла
последняя краска,
Как
шепот в полночной мольбе...
Что
надо, безумная сказка,
От
этого сердца тебе?
Мои
ли без счета и меры
По
снегу не тяжки концы?
Мне
ль дали пустые не серы?
Не
тускло звенят бубенцы?
Но
ты-то зачем так глубоко
Двоишься,
о сердце мое?
Я
знаю – она далеко,
И
чувствую близость ее.
Уж
вот они, снежные дымы,
С
них глаз я свести не могу:
Сейчас
разминуться должны мы
На
белом, но мертвом снегу.
Сейчас
кто-то сани нам сцепит
И
снова расцепит без слов.
На
миг, но томительный лепет
Сольется
для нас бубенцов...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он
слился... Но больше друг друга
Мы
в тусклую ночь не найдем...
В
тоске безысходного круга
Влачусь
я постылым путем...
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Погасла
последняя краска,
Как
шепот в полночной мольбе...
Что
надо, безумная сказка,
От
этого сердца тебе?
У
СВ. СТЕФАНА
Обряд
похоронный там шел,
Там
свечи пылали и плыли,
И
крался дыханьем фенол
В
дыханья левкоев и лилий.
По
"первому классу бюро"
Там
были и фраки и платья,
Там
было само серебро
С
патентом – на новом распятьи.
Но
крепа, и пальм, и кадил
Я
портил, должно быть, декорум,
И
агент бюро подходил
В
калошах ко мне и с укором.
Заключенье
Всё
это похоже на ложь, –
Так
тусклы слова гробовые.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но
смотрят загибы калош
С
тех пор на меня, как живые.
Л.
И. МИКУЛИЧ
Там
на портретах строги лица,
И
тонок там туман седой,
Великолепье
небылицы
Там
нежно веет резедой.
Там
нимфа с таицкой водой,
Водой,
которой не разлиться,
Там
стала лебедем Фелица
И
бронзой Пушкин молодой.
Там
воды зыблются светло
И
гордо царствуют березы,
Там
были розы, были розы,
Пускай
в поток их унесло.
Там
всё, что навсегда ушло,
Чтоб
навевать сиреням грезы.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скажите:
"Царское Село" –
И
улыбнемся мы сквозь слезы.
СВЕРКАНИЕ
Если любишь – гори!
Забываешь – забудь!
Заметает
снегами мой путь.
Буду день до зари
Меж волнистых полян
От
сверканий сегодня я пьян.
Сколько есть их по льдам
Там стеклинок – я дам,
Каждой
дам я себя опьянить...
Лишь не смолкла бы медь,
Только ей онеметь,
Только
меди нельзя не звонить.
Потому что порыв
Там рождает призыв,
Потому
что порыв – это ты...
Потому что один
Этих мертвых долин
Я
боюсь белоснежной мечты.
*
* *
Я
думал, что сердце из камня,
Что
пусто оно и мертво:
Пусть
в сердце огонь языками
Походит
– ему ничего.
И
точно: мне было не больно,
А
больно, так разве чуть-чуть.
И
все-таки лучше довольно,
Задуй,
пока можно задуть...
На
сердце темно, как в могиле,
Я
знал, что пожар я уйму...
Ну
вот... и огонь потушили,
А
я умираю в дыму.
МИНУТА
Узорные
тени так зыбки,
Горячая
пыль так бела, –
Не
надо ни слов, ни улыбки:
Останься
такой, как была;
Останься
неясной, тоскливой,
Осеннего
утра бледней
Под
этой поникшею ивой,
На
сетчатом фоне теней...
Минута
– и ветер, метнувшись,
В
узорах развеет листы,
Минута
– и сердце, проснувшись,
Увидит,
что это – не ты...
Побудь
же без слов, без улыбки,
Побудь
точно призрак, пока
Узорные
тени так зыбки
И
белая пыль так чутка...
АМЕТИСТЫ
Глаза
забыли синеву,
Им
солнца пыль не золотиста,
Но
весь одним я сном живу,
Что
между граней аметиста.
Затем,
что там пьяней весны
И
беспокойней, чем идея,
Огни
лиловые должны
Переливаться,
холодея.
И
сердцу, где лишь стыд да страх,
Нет
грезы ласково-обманней,
Чем
стать кристаллом при свечах
В
лиловом холоде мерцаний.
*
* *
Только
мыслей и слов
Постигая
красу, –
Жить
в сосновом лесу
Между
красных стволов.
Быть
как он, быть как все:
И
любить, и сгорать...
Жить,
но в чуткой красе,
Где
листам умирать.
ОСЕННЯЯ
ЭМАЛЬ
Сад
туманен. Сад мой донят
Белым
холодом низин.
Равнодушно
он уронит
Свой
венец из георгин.
Сад
погиб...
А что мне в этом.
Если
в полдень глянешь ты,
Хоть
эмалевым приветом
Сквозь
последние листы?..
НА
ЗАКАТЕ
Посв.
Н. П. Бегичевой
Покуда
душный день томится, догорая,
Не
отрывая глаз от розового края...
Побудь
со мной грустна, побудь со мной одна:
Я
не допил еще тоски твоей до дна...
Мне
надо струн твоих: они дрожат печальней
И
слаще, чем листы на той березе дальней...
Чего
боишься ты? Я призрак, я ничей...
О,
не вноси ко мне пылающих свечей...
Я
знаю: бабочки дрожащими крылами
Не
в силах потушить мучительное пламя,
И
знаю, кем огонь тот траурный раздут,
С
которого они сожженные падут...
Мне
страшно, что с огнем не спят воспоминанья,
И
мертвых бабочек мне страшно трепетанье.
СТАРЫЕ
ЭСТОНКИ
из
стихов кошмарной совести
Если
ночи тюремны и глухи,
Если
сны паутинны и тонки,
Так
и знай, что уж близко старухи,
Из-под
Ревеля близко эстонки.
Вот
вошли, – приседают так строго,
Не
уйти мне от долгого плена,
Их
одежда темна и убога,
И
в котомке у каждой полено.
Знаю,
завтра от тягостной жути
Буду
сам на себя непохожим...
Сколько
раз я просил их: "Забудьте..."
И
читал их немое: "Не можем".
Как
земля, эти лица не скажут,
Что
в сердцах похоронено веры...
Не
глядят на меня – только вяжут
Свой
чулок бесконечный и серый.
Но
учтивы – столпились в сторонке...
Да
не бойся: присядь на кровати...
Только
тут не ошибка ль, эстонки?
Есть
куда же меня виноватей.
Но
пришли, так давайте калякать,
Не
часы ж, не умеем мы тикать.
Может
быть, вы хотели б поплакать?
Так
тихонько, неслышно... похныкать?
Иль
от ветру глаза ваши пухлы,
Точно
почки берез на могилах...
Вы
молчите, печальные куклы,
Сыновей
ваших... я ж не казнил их...
Я,
напротив, я очень жалел их,
Прочитав
в сердобольных газетах,
Про
себя я молился за смелых,
И
священник был в ярких глазетах.
Затрясли
головами эстонки.
"Ты
жалел их... На что ж твоя жалость,
Если
пальцы руки твоей тонки,
И
ни разу она не сжималась?
Спите
крепко, палач с палачихой!
Улыбайтесь
друг другу любовней!
Ты
ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,
В
целом мире тебя нет виновней!
Добродетель...
Твою добродетель
Мы
ослепли вязавши, а вяжем...
Погоди
– вот накопится петель,
Так
словечко придумаем, скажем..."
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сон
всегда отпускался мне скупо,
И
мои паутины так тонки...
Но
как это печально... и глупо...
Неотвязные
эти чухонки...
К
ПОРТРЕТУ А. А. БЛОКА
Под
беломраморным обличьем андрогинна
Он
стал бы радостью, но чьих-то давних грез.
Стихи
его горят – на солнце георгина,
Горят,
но холодом невыстраданных слез.
К
МОЕМУ ПОРТРЕТУ
Игра
природы в нем видна,
Язык
трибуна с сердцем лани,
Воображенье
без желаний
И
сновидения без сна.
ПОСЛЕДНИЕ
СИРЕНИ
Заглох
и замер сад. На сердце всё мутней
От
живости обид и горечи ошибок...
А
ты что сберегла от голубых огней,
И
золотистых кос, и розовых улыбок?
Под
своды душные за тенью входит тень,
И
неизбежней всё толпа их нарастает...
Чу...
ветер прошумел – и белая сирень
Над
головой твоей, качаясь, облетает.
Пусть
завтра не сойду я с тинистого дна,
Дождя
осеннего тоскливей и туманней,
Сегодня
грудь моя желания полна,
Как
туча, полная и грома, и сверканий.
Но
малодушием не заслоняй порыв,
И
в этот странный час сольешься ты с поэтом;
Глубины
жаркие словам его открыв,
Ты
миру явишь их пророческим рассветом.
СУМРАЧНЫЕ
СЛОВА
За
ветхой сторою мы рано затаились,
И
полночь нас мечтой немножко подразнила,
Но
утру мы глазами повинились,
И утро хмурое простило...
А
небо дымное так низко нависало,
Всё
мельче сеял дождь, но глуше и туманней,
И
чья-то бледная рука уже писала
Святую ложь воспоминаний.
Всё,
всё с собой возьмем. Гляди, как стали четки
И
путь меж елями, бегущий и тоскливый,
И
глянцевитый верх манящей нас пролетки,
И финн измокший, терпеливый.
Но
ты, о жаркий луч! Ты опоздал. Ошибкой
Ты
заглянул сюда, – иным златися людям!
Лишь
сумрачным словам отныне мы улыбкой
Одною улыбаться будем!
*
* *
Но
для меня свершился выдел,
И
вот каким его я видел:
Злачено-белый
–
прямо с елки –
Был
кифарэд он и стрелец.
Звенели
стрелы,
как иголки,
Грозой
для кукольных сердец...
Дымились
букли
из-под митры,
На
струнах нежилась рука,
Но
уж потухли звоны цитры
Меж
пальцев лайковых божка.
Среди
миражей не устану
Его
искать – он нужен мне,
Тот
безустанный мировражий,
Тот
смех огня и смех в огне.
ПОЭТУ
В
раздельной четкости лучей
И
в чадной слитности видений
Всегда
над нами – власть вещей
С
ее триадой измерений.
И
грани ль ширишь бытия
Иль
формы вымыслом ты множишь,
Но
в самом Я от глаз Не Я
Ты
никуда уйти не можешь.
Та
власть маяк, зовет она,
В
ней сочетались бог и тленность,
И
перед нею так бледна
Вещей
в искусстве прикровенность.
Нет,
не уйти от власти их
За
волшебством воздушных пятен,
Не
глубиною манит стих,
Он
лишь как ребус непонятен.
Красой
открытого лица
Влекла
Орфея пиерида.
Ужель
достойны вы певца,
Покровы
кукольной Изиды?
Люби
раздельность и лучи
В
рожденном ими аромате.
Ты
чаши яркие точи
Для
целокупных восприятий.
Печатается по: Посмертные стихи Иннокентия Анненского.
СПб., Изд-во "Картонный домик", 1923 г.