* * *
Холодный ветерок осеннего рассвета
Повеял на меня щемящею тоской.
Я в ранний час один на улице пустой.
В уме смятение, вопросы без ответа.
О, если бы душа была во мне согрета
Надеждой на ответ, могучей жаждой света!
Нет и желанья знать загадки роковой
Угрюмый смысл, почти разгаданный судьбой.
«Текут события без цели и без смысла, –
Давно я так решил в озлобленном уме, –
Разъединенья ночь над весями повисла,
Бредём невесть куда, в немой и злобной тьме,
И тьмы не озарят науки строгой числа,
Ни звучные хвалы в торжественном псалме».
* * *
Злая недоля моя!
Ты мне твердишь: «Не помилую!»
Тёмная злоба твоя
Жизнь отравила постылую.
Вера, надежда, любовь
Смяты недолей проклятою.
Что ни взгляну в себя, вновь
Встречусь с душевной утратою.
Из упоительных чар,
Лишь обольстив меня каждою,
Горький дала ты мне дар, –
Сердце, томимое жаждою.
КАННА
В грустном раздумьи стою перед канной,
Великолепной и благоуханной.
Узкий цветок заалел лепестками,
Словно кто сердце горячее вынул,
Сжал над цветком беспощадно руками,
И любовался потоком, что хлынул
Неудержимо и, венчик обнявши,
Узкую жёлтую чашечку минул,
В землю неслышно по капле сбежавши.
Новой красой лепестков обагрённых
Узкие листики чашечки были
Так пленены, что на время забыли
Думать о братьях своих отдалённых.
Да позабыли на время, что каннам
Цвесть бы на родине, в Индии жаркой,
Там, под лазурью пленительно-яркой,
В крае покинутом, в крае желанном.
Да ненадолго. Богатая зала
Тесно смыкалась над бедною канной,
Света так мало, и воздуха мало,
День такой серый, холодный, туманный.
Листики поняли грустную долю,
Прокляли мрак наш и нашу неволю,
Тихо свернулись, уныло поблёкли,
И, наклоняясь, медлительно сохли.
* * *
Рукоятью в землю утвердивши меч,
Он решился грудью на клинок налечь,
Ратной неудачи искупить позор, –
И перед кончиной горд был ясный взор.
Пораженьем кончен мой неравный бой
С жизнью неудачной, с грозною судьбой, –
Мне бы тоже надо навсегда заснуть,
Да пронзить мне страшно трепетную грудь.
* * *
Ты к сплетням людским равнодушна,
Судьбе, как раба, ты послушна.
Движенья уверенно стройны,
Черты твои строго спокойны.
Но верить ли этим приметам?
Давно ты боролась со светом,
Давно уж во мраке ненастья
Не знаешь ни ласки, ни счастья...
И море, затихнув от бури,
Блестит отраженьем лазури,
Но стихла ли в бездне тревога,
Спроси, если смеешь, у Бога.
* * *
Он изнемог под тяжестью креста,
И пал со стоном на колени, –
Но вновь сомкнулися пречистые уста,
И не роняли пени,
Бездушная толпа теснилася кругом,
Ругаяся его страдальческому лику,
И молча он, склоненный под крестом,
Внимал их бешеному крику.
* * *
Непорочно зачатое Слово
В целомудренном лоне созрело,
Без болезни на свет народилось,
Без греха в тишине возрастало,
Наконец перед миром явилось,
И пошло по лачугам убогим,
По дорогам и рынкам шумливым,
Исцеляло чудесно недуги,
Врачевало душевные раны.
Ополчилась коварная злоба,
И нашёлся предатель Иуда,
И казнили невинное Слово, –
На высоком кресте пригвоздили.
Но воскресло могучее Слово,
И возносится в горние дали
И высоко над миром сияет.
Эта древняя, чудная повесть
На земле повторяется вечно.
* * *
Родился сын у бедняка.
В избу вошла старуха злая.
Тряслась костлявая рука,
Седые космы разбирая.
За повитухиной спиной
Старуха к мальчику тянулась,
И вдруг уродливой рукой
Слегка щеки его коснулась.
Шепча невнятные слова,
Она ушла, стуча клюкою.
Никто не понял колдовства.
Прошли года своей чредою, —
Сбылось веленье тайных слов:
На свете встретил он печали,
А счастье, радость и любовь
От знака тёмного бежали.
* * *
Оскверняешь ложью
Ты простор полей,
Называешь Божью
Землю ты своей.
Даже гор уступы
Осквернил хулой.
О, какой ты глупый!
О, какой ты злой!
* * *
Полон ты желаньем дела,
И на подвиг ты готов.
Пред тобою заалела,
Как заря, твоя любовь.
Что ж, иди, пора приспела,
Только знай, что путь суров.
Много встретишь ты врагов.
Слышишь, злоба зашипела?
Клевета растёт, язвит,
И ничто не защитит
Грудь твою от злого жала.
Жертвуй людям, но не жди,
Чтоб хвала тебя венчала, –
Нет, осмеянный иди.
* * *
Весенние воды, что девичьи сны:
В себе отражая улыбки весны,
Шумят и сверкают на солнце оне
И шепчут: «Спасибо весне!»
Осенние воды – предсмертные сны:
С печальным журчаньем, всегда холодны,
По вязкой земле, напоённой дождём,
Текут они мутным ручьём.
* * *
Молодая вдова о почившем не может, не хочет скорбеть.
Преждевременно дева всё знает, – и счастье её не манит.
Содрогаясь от холода, клянчит старуха и прячет истертую медь.
Побледневший колодник сбежавший в лесу у ручья, отдыхая, лежит.
О любви вдохновенно поёт на подмостках поблекший певец.
Величаво идёт в равнодушной толпе молодая жена.
Что-то в воду упало, – бегут роковые обломки колец.
Одинокая спешная ночь и трудна, и больна.
Кто же ты, где же ты, чаровница моя?
И когда же я встречу тебя, о царица моя?
* * *
Восторгом ярким скоротечно
Воспламенён ты, милый друг,
Но верь, пылать не будет вечно
Великодушный твой недуг.
Теперь, пока ты юн, беспечно
И весело глядишь вокруг,
Пылаешь ты простосердечно
И в холоде житейских вьюг.
Но день придёт, душа устанет
И грёзы пылкие проклянет,
Благоразумен станешь ты,
Пойдёшь обычными путями,
И будешь робкими устами
Хвалить томленья Суеты.
* * *
Полынь отчаянья на нивах вновь растя,
Дни тёмные над родиной нависли,
А мы, беспечные, играя и шутя,
Помочь голодному грошами собрались ли?
Что мы потратили, безделье золотя,
О том не говори, того не числи.
Молчи, поэт, пугливое дитя!
Какие б горькие в тебе ни зрели мысли,
Их в люди не пускай в одежде резких слов.
Вот медные дожди рассчитанных даров
На стогнах сыплются, нещедры и нелепы.
Смотри на них, свой гнев глубоко затаив, –
Толпы всегда пред истиной свирепы,
А ты, поэт, всегда застенчив и пуглив.
УТРО
Мутное утро грозит мне в окно,
В сердце – тревога и лень.
Знаю, – мне грустно провесть суждено
Этот неласковый день.
Знаю, – с груди захирелой моей
Коршун тоски не слетит.
Что ж от его беспощадных когтей
Сердце моё защитит?
Сердце, сбери свои силы, борись!
Сердце мне шепчет в ответ:
«Силы на мелочь давно разошлись,
Сил во мне больше и нет!»
* * *
Насыщен воздух влагою
И холодом объят,
А капли пара тонкого
С земли в него летят.
Туманами окутана,
Из глаз исчезла даль,
Трава росою плачется
На горькую печаль.
Моя душа подавлена
Великою тоской
И, как мертвящим холодом,
Объята тишиной, –
И впечатленья новые
Мне горько-тяжелы:
Их радость претворяется
В смятенье зыбкой мглы.
* * *
Небо бледно-голубое,
Звёзды трепетно мерцают,
Тучки бледною толпою,
Точно призраки, мелькают.
Спит в тумане бледном поле.
Мглой задернулися дали.
Внемля горькой, горькой боли,
Сердце ноет от печали.
* * *
Чайка, предвестница бури,
Вьётся над морем с пронзительным криком,
Тучи сгоняют прозрачность лазури,
Волны хохочут в веселии диком.
Грусть, как предвестница горя,
Реет над сердцем моим утомлённым.
Думы, как волны сурового моря,
Тяжко владеют умом полонённым.
* * *
Не терпит жизнь помех.
В её русло валить каменья
И преграждать её теченье –
Незамолимый грех.
Чтоб не погибли наши нивы,
Ты хочешь реку обуздать!
О нет, пора бы знать:
Не страшны вольные разливы, –
Внезапны и страшны
Проказы скованной волны!
* * *
Между каменных громад
Захирелые берёзы.
На ветвях у них блестят
Бриллиантовые слёзы.
Бледный мальчик к ним пришёл;
Ствол берёзы обнимая,
С нею тихо речь повёл:
«Ах, берёзка дорогая!
Что ты плачешь по утрам?
Что ты ветки опустила?» –
«Не мила столица нам!
Видишь, – пыль нас облепила.
Вот и трудно нам дышать,
Вот и льются наши слёзы.
Нам и солнца не видать!»
И заплакали берёзы.
* * *
Какая тишина! Какою ленью дышит
Дремотный сад!
Какою радостью беспечной пышет
Его закат!
Мой старый клён, ты прожил много,
Но что ты рассказать бы мог?
Спокойна и убога, –
Перед тобою сеть дорог.
Поник ты старыми ветвями
Над одинокою скамьёй.
Весенними ночами
Ты слушал речи страсти молодой?
Видал ты здесь потайные свиданья?
Хранил ты на коре своей
Следы ножа – немые начертанья,
Понятные лишь ей?
Скучающий старик, едва ли
В твоей тени
Слова любви звучали,
Едва ли пролетали
Ликующие дни.
Вот сыплет ночь движением нескорым
Рой звёзд на небе бледно-голубом,
И бледная луна над косогором
Взошла серпом.
Заснувшая беззвучно деревушка
Так ярко вся луной озарена,
Что каждая лачужка,
Как на столе красивая игрушка,
Мне в ней отчетливо видна.
Загадочные силы!
Когда взойдёт над ними день?
Темнее сумрака могилы
Их обнимающая тень.
* * *
Ночью морозной и тёмной
Старец бездомный
В поле бредёт, замирая.
Холод его усыпляет,
Снежный сугроб наметает
Вьюга седая.
Вьюга метёт,
Вьюга поёт:
«Вихри снежные вью,
Песни в поле пою.
Люблю я широкий и вольный простор,
Степей без конца и без краю.
В селеньях людских и в ущелиях гор
Я бешено рвусь и рыдаю».
Он изнемог. Надвигается мгла,
Ветер отвеял от сердца печали,
Снежные хлопья его приласкали.
Вьюга его обняла.
В бешеном разгуле вьюга в поле пляшет,
И фатою снежной на скитальца машет:
«Нет и нет пути.
И куда идти!
Я ли не нарядна?
Засыпай скорей.
На груди моей
Отдохнуть отрадно».
«Прекрасно всё вокруг, – он грезит, замерзая:
Широк простор сияющих небес;
В дремоте сладкой ветви наклоняя,
Задумался зелёный лес.
Обвиты цепкой повиликой
Его седые пни;
Расцвёл шиповник дикий
В его тени,
И ландыш белый
Цветёт».
Померкли грёзы. Труп оледенелый
Лежит, а вьюга вихри вьёт,
И песни злобные поёт.
* * *
Морозен ясный день, а солнце встало рано.
Зима, смирись, – близки весенние деньки.
Сквозь тонкую вуаль февральского тумана
На солнце яркое смотрю из-под руки.
Возносится оно победно и багряно, –
Невольно сузились пытливые зрачки.
На диске солнечном, как быстрый дым кальяна,
Дрожат свинцовые проворные кружки,
А книзу мечутся кинжалы золотые.
Я опустил глаза, – как призраки цветные,
Запрыгали везде лиловые цветки.
Вы, солнца красного горячие отброски,
Мрак разгоняете, а всё его отростки
Живучи и цепки.
* * *
Обман и глупый, и смешной!
Со всех сторон оклеен ящик
Позолоченною тесьмой,
И говорит, склонясь, приказчик:
«Изображенье там лежит
Того, кто вам всего дороже».
Вы ящик вскроете, – и что же?
Там только зеркальце блестит.
Вручает нам ларец красивый
Судьба в начале наших дней,
И мы с улыбкой горделивой
Храним залог любви своей.
Когда ж откроет размышленье
Ларец в полуночной тиши,
В холодном зеркале души
Своё мы встретим отраженье.
* * *
Золотого счастья кубок
Отдали от алых губок,
Погляди скорей вокруг, –
От тоски кому не больно ль?
Малой капли не довольно ль
Для смягченья долгих мук?
Если взор твой будет жаден,
Скажет совесть, что украден
Твой безоблачный Эдем
У того, кто пред тобою
Шёл дорогой трудовою
И безрадостен, и нем.
* * *
Росла, росла волна прилива,
То бурно мчалась, то ползла
Туда, где, высясь горделиво,
Дремала вечная скала.
Волна несла в чужую сушу,
Забыв родимый океан,
Свою изменчивую душу,
Свой обольстительный обман.
* * *
К светлым стёклам фонаря,
Яркой радостью горя,
Стаи бабочек,
Стаи ласточек
Летят, –
На огненные зовы
Слетаются голодные совы,
И бедных малюток сторожат.
Впереди – погибель
На сверкающем сгибе
Лёгкого фонаря,
Светлого, как заря,
Как заря на стекле,
Сзади – жадные зевы,
Голодные гневы,
Разверстые во мгле.
* * *
Ребёнок блажит в колыбели.
Капризного нечем унять.
Не хочет он песенок слушать,
Не хочет он с мамой играть.
Блажное, усталое сердце
Чуждается так же людей,
И, ранено бледною скорбью,
Всё ноет о доле своей.
* * *
Пусть, кто хочет, веселится
В установленные дни,
И смеётся, и дивится
На потешные огни.
Безотчетному веселью
Я души не отдаю, –
И вернусь я рано в келью
Бедную мою.
* * *
Уже не прозрачна
Лазурь её девственных глаз.
В них что-то мерцает мрачно,
Что-то таится от нас.
Как-то мне странно,
Когда затрепещет, нахмурится бровь
Над взором, в котором мерцанье туманно,
Меж тем как уста улыбаются вновь.
Улыбаются, только тревожно
Бьётся жилка на этой щеке,
Словно боится, что неосторожно
Она прикоснётся к чьей-то руке.
Страх затаился под тёмные ресницы,
Незаконным желаньем взволнованна грудь.
Лукавые, синие смеются зарницы,
А молниям стыдно и страшно сверкнуть.
* * *
Не опасайтесь шутки смелой,
Но бойтесь шутки шутовской,
Пред сильным – рабски онемелой
Пред слабым – нагло разбитной.
Она клеймит, она марает,
Не понимает красоты,
И клеветы не отличает
От малословной правоты.
Пред ней открыться – это хуже,
Чем на базаре голым быть,
Или купаться в грязной луже,
Иль зачумленную любить.
* * *
Покоряясь жажде странной,
Овладевши кучей книг,
Как тигрица на добычу,
Ты набросилась на них.
Не учись по этим книгам,
Что лежат перед тобой, –
Лицемеры их писали,
Вознесённые толпой.
Что прилично, что обычно,
Что вошло уже в закон,
Лишь тому их жалкий лепет
Малодушно посвящён.
А тому, что в тёмном сердце
Подымает бунт страстей,
Не могли они ответить
Речью косною своей.
* * *
Мучительница злая,
Бичующая совесть,
Всегда запаздываешь ты.
Немолчно повторяя
Неписаную повесть,
Ты мнёшь последние цветы
Моей мечты.
* * *
Она не такая, как я,
У неё и вся жизнь не такая.
Я – чёрный и злой, как змея,
А она, как солнце, золотая.
У неё небеса свежи и легки,
Ясные зори – её щёки,
И струятся от белой руки
Сладких благовоний потоки.
Надо мною горюч небосвод,
У меня всё длинные дороги,
Солнце огнём меня жжёт,
Земля томит мои ноги.
* * *
Душа моя – мятежная душа.
Она сама с собою в споре,
Стремительным безумием дыша,
На сушу ополчает море,
На землю – небеса,
И бурными ветрами
Снести стремится горы и леса,
Долины затопить волнами.
Я разного хочу, не знаю сам,
Какой мечтой займусь через минуту,
Взлечу ли к небесам,
Иль погружусь в земную смуту.
* * *
Не помню я, где и когда это было,
Недавно иль встарь, –
Являлась внезапно и страх наводила
Поганая тварь.
Лица своего не давая заметить,
Шныряла везде,
А если случалось кому её встретить.
То было к беде.
Её истреблять не умели, не смели,
Бежать не могли, –
И тяжкие, чёрные длились недели
Для этой земли.
Но отрок догадливый тварь эту вывел
Из края того, –
Он что-то сказал, – вдруг им край опротивел,
Бог весть отчего.
И если б опять эта тварь появилась, –
Лишь слово узнай,
Поганая тварь эта снова бы скрылась
В неведомый край.
* * *
Милый друг, мне больно видеть,
Как опять обманута любовь.
Не хочу хулить и ненавидеть,
Но хулю и ненавижу вновь,
Оттого, что больно видеть,
Как опять обманута любовь.
* * *
Печальный дар анахорета, –
С гробниц увядшие цветы, –
Уединённого поэта
Неразделенные мечты.
Иных сокровищ не имею,
И никогда не соберу.
Судьбе противиться не смею,
Аскетом нищим и умру.
* * *
«Среди блеска ночного,
О луна,
Отчего же ты снова
Так бледна?» –
«Обтекаю я землю
По ночам,
Но сердец не подъемлю
К небесам!»
* * *
В замке одиноком,
В тереме высоком, –
Паж стоит пред госпожою,
И, не глядя на пажа,
Тихо шепчет госпожа:
«В полночь я окно открою
В тереме высоком».
Злой барон доносу внемлет:
«Есть пажи, что по ночам
Обнимают знатных дам.
Кто разумен, тот не дремлет».
В замке одиноком
Полночь бьёт. Окно открыто.
Тихо, жутко и темно.
«Как же влезу я в окно?» –
Шепчет бедный паж сердито.
В тереме высоком
Тихий смех и шёпот сладкий:
«Я внизу открыла дверь.
Не придёт никто теперь.
Поднимись ко мне украдкой
В терем мой высокий».
Госпожа пажа ласкает, –
И внезапно входит муж:
«Милый паж мой почему ж
В этот час не почивает?»
В замок одинокий
Поутру с печальным звоном
Выносили прах пажа.
Шла за гробом госпожа
Рядом с сумрачным бароном.
* * *
Пришли уставленные сроки,
И снова я, как раб, иду
Свершать ненужные уроки,
Плодить пустую меледу.
Потом унылый вечер будет,
И как мне милый труд свершить,
Когда мечты мои остудит
Всё, что придётся пережить!
Потом полночные печали
Придут с безумною тоской,
И развернут немые дали,
Где безнадёжность и покой.
* * *
Случайно всё, и всё мертво, –
Дела, предметы и слова.
Не хочет жизни божество
Иль жизнь не хочет божества?
Вставала ясная заря,
Туман вздымался до небес,
И улыбался, весь горя,
Навстречу дню безмолвный лес.
Но загорелся лютый змей,
И тяжким зноем говорит,
Что вереница праздных дней
Бесследно в вечность пролетит.
* * *
Ты вся горела нетерпеньем,
Искала верного пути,
И заразилась опасеньем,
Что в жизни цели не найти.
С тоской мучительной и жадной
Последний призрак ловишь ты
Когда-то светлой и отрадной,
Теперь тускнеющей мечты.
Тебе казалось, что в ней сила
Несокрушимая была;
Но жизнь мечту твою разбила,
И что взамен тебе дала?
В твоей душе растёт тревога,
Ты видишь в жизни только ложь,
И разум повторяет строго,
Что вместо свергнутого бога
Иного ты уж не найдёшь.
Ослеплена житейской ложью,
Ты вся склонялась к божеству,
Ко Мне ж идти по бездорожью
Ещё не хочешь, – не зову.
* * *
Лиса в капкане,
И как ни рваться, ни тужить,
В чужом, обманщица, обмане
Тебе глаза смежить.
На свете так ведётся,
Наш спор сама судьба решай, –
Летит орёл, осина гнётся,
Цветёт лишай.
* * *
Он песни пел, пленял он дев,
Владел и шпагой, и гитарой.
Пройдёт, – и затихает гнев
У ведьмы даже самой ярой.
И жён лукавая хвала,
И дев мерцающие взоры!
Но бойтесь, – у богини зла
Неотвратимы приговоры.
Она предстала перед ним
В обличьи лживом девы нежной.
Одежда зыблилась, как дым,
Над дивной грудью белоснежной.
Он был желаньем уязвлён,
Она коварно убегала, –
За ней бежал всё дальше он,
Держась за кончик покрывала, –
И увлекла в долину бед,
И скрылась на заклятом бреге,
И на проклятый навий след
Он наступил в безумном беге.
И цвет очей его увял,
И радость жизни улетела,
И тяжкий холод оковал
Его стремительное тело.
И тает жизнь его, как дым.
В тоске бездейственно-унылой
Живёт он, бледный нелюдим,
И только ждёт он смерти милой.
* * *
Душа моя! На твоём пороге
Притаились больные, злые тревоги.
Они ждут, когда откроешь двери,
И шепчут про многие потери.
Когда ты спишь и глубоко дышишь,
Ты слышишь их ропот, ты слышишь?
Они стучат в окно клюками,
Тихо стучат дряхлыми руками, –
И твои сны мрачат виденья,
В которых слёзы, угрозы, томленья.
Едва проснёшься, едва станешь на пороге,
Тебя встретят злые тревоги.
* * *
На гармонике рёв трепака,
Безобразная брань мужика,
Соловья надоедливый треск,
Стрекотание звонких стрекоз,
И бессмысленный солнечный блеск,
И дыхание резкое роз, –
Всё телесно и грубо вокруг.
Пожалей меня, ласковый друг!
* * *
Слово, проклятое Богом,
отвергнутое небесами:
«Никогда».
Не говори его, –
оно сжигает уста,
как пламенеющий адским пламенем
уголь.
ИСКАЛИ ДОЧЬ
Печаль в груди была остра,
Безумна ночь, –
И мы блуждали до утра,
Искали дочь.
Нам запомнилась навеки
Жутких улиц тишина,
Хрупкий снег, немые реки,
Дым костров, штыки, луна.
Чернели тени на огне
Ночных костров.
Звучали в мёртвой тишине
Шаги врагов.
Там, где били и рубили,
У застав и у палат,
Что-то чутко сторожили
Цепи хмурые солдат.
Всю ночь мерещилась нам дочь,
Ещё жива,
И нам нашёптывала ночь
Её слова.
По участкам, по больницам
(Где пускали, где и нет)
Мы склоняли к многим лицам
Тусклых свеч неровный свет.
Бросали груды страшных тел
В подвал сырой.
Туда пустить нас не хотел
Городовой.
Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам, –
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.
Ступени скользкие вели
В сырую мглу, –
Под грудой тел мы дочь нашли
Там, на полу.
ВЕСЁЛАЯ НАРОДНАЯ ПЕСНЯ
(На четыре голоса)
Что вы, старцы, захудали,
Таковы невеселы,
Головы повесили?
«Отошшали!»
Что вы, старые старухи,
Таковы невеселы,
Головы повесили?
«С голодухи!»
Что вы, парни, тихи стали,
Не играете, не скачете,
Всё ревёте, плачете?
«Тятьку угнали!»
Что вы, детки, приуныли,
Не играете, не скачете,
Всё ревете, плачете?
«Мамку убили!»
* * *
Так жалки, так убоги!
Безжалостен и строг!
Измять босые ноги
Безмерностью дорог.
Твои ли, наши ль муки,
О, как нам разгадать!
Корой мозольной руки
Зачем-то заковать.
Невинная стихия!
Тебя ль к Суду привлечь?
Вложить в уста людские
Такую злую речь.
* * *
Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Всю семью застал я вместе
Дома.
Все лежали в общей груде...
Крови тёмные потоки...
Гвозди вбиты были в груди,
В щёки.
Что любовью пламенело,
Грубо смято тёмной силой...
Пронизали гвозди тело
Милой.
* * *
Проснусь я и думаю снова:
Ну, чем же сегодня опять,
Безумство блаженства земного,
Меня ты затеешь пытать?
Под яркой улыбкою Змея,
Над зыбким движеньем волны,
Какая дневная затея
Заменит мне милые сны?
Глаза бы мои не глядели
На эти кабинки, на пляж,
Но всё-таки встану с постели, –
Весь день проваляться нельзя ж!
* * *
В доме шатки половицы,
В небе блещет яркий диск.
Докучает голос птицы.
Скучно-звонкий визг и писк.
Глаз не зорок и не меток,
Душен телу вечный плен.
Кто же хочет этих клеток,
Этих окон, этих стен?
ГОРОД ЖЕНЕВЬЕВЫ
Не стремися в тот город, где царит Женевьева.
Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.
Ей не скажешь спасибо, госпоже Женевьеве,
Не похвалишь тот город, где царит Женевьева,
Непреклонная, злая, но прекрасная дева,
Что мечтает жестоко о кровавом посеве.
Не стремися в тот город, где царит Женевьева.
Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.
* * *
Земная жизнь везде всё та же,
Всё тот же люд, и тот же труд,
И те же тихие на страже,
И тот же непреклонный суд.
И что бы небо ни вещало,
И как бы гром ни грохотал,
И как бы сердце ни дрожало
От тёмной боли тайных жал, –
Везде, всегда одно и то же,
Всё повторяется в веках,
И радость жизни так похожа
На боль, омытую в слезах.
* * *
Не сказал мне ласкового слова
И ушёл, мечтая о другой.
Я к разлуке уж была готова,
Истомлена вещательной тоской.
Ну так что же! Буду гувернанткой,
Позабуду яркие мечты,
Жизнь отбуду скромной иностранкой,
Храня сентиментальные цветы.
Я умру, вздохнувши так же ровно;
Возвестит газетный некролог:
«Незабвенная Любовь Петровна
Скончалася, наш милый, верный друг».
ПЬЯНЫЙ ПОЭТ
Мне так и надо жить, безумно и вульгарно,
Дни коротать в труде и ночи в кабаке,
Встречать немой рассвет тоскливо и угарно,
И сочинять стихи о смерти, о тоске.
Мне так и надо жить. Мучительную долю
Гореть в страстном огне и выть на колесе
Я выбрал сам. Убил я царственную волю,
В отравах утопил я все отрады, все.
* * *
Цветы дня наглых, вино дня сильных,
Рабы послушны тому, кто смел.
На свете много даров обильных
Тому, кто сердцем окаменел.
Что людям мило, что людям любо,
В чём вдохновенье и в чём полёт,
Все блага жизни тому, кто грубо
И беспощадно вперёд идёт.
О правде мира что б ни сказали,
Всё это – сказки, всё это – ложь.
Мечтатель бледный, умри в подвале,
Где стены плесень покрыла сплошь.
Подвальный воздух для чахлой груди,
И обещанье загробных крыл.
И вы хотите, о люди, люди,
Чтоб жизнь земную я полюбил.
* * *
Под сводами Утрехтского собора
Темно и гулко.
Под сводами Утрехтского собора
Поёт орган.
С Маргрет из Башенного переулка
Венчается сапожник Яков Дан
Под пение торжественного хора.
Под сводами Утрехтского собора
В слезах невеста.
Под пение торжественного хора
Угрюм жених.
«Вы все из одинакового теста», –
Он думает, нахмурен, зол и тих
Под сводами Утрехтского собора.
Под пение торжественного хора
Венчай их, Боже!
Под сводами Утрехтского собора
Чуть брезжит свет.
В коморке плётка есть из новой кожи,
И знает это бледная Маргрет
Под сводами Утрехтского собора.
* * *
От кладбищенских болот
Облаками поднимались оводы.
Кто терял надежду, тот
Знает, как безумно-горьки проводы.
В тихом шёпоте луны,
Над землею, медленно колдующей,
Ты ушла в лесные сны
Девой утомлённой и тоскующей.
С лунной бледностью лица
Головой о сосны кто-то стукался.
Тёмный голос мертвеца
С девою насмешливо аукался.
ЛЮДСКОЕ СТАДО
Людское стадо, чему ты радо?
Чего ты хочешь? Чего ты ждёшь?
«Пить-есть нам надо, одеться надо,
Да и без крова не проживёшь».
Людское стадо, людское стадо,
Куда тебя погонят, туда ты и пойдёшь!
Ленивы, злобны и бестолковы,
Между собою у вас вражда.
Но кто же, кто же куёт оковы?
Кому же нужны труды раба?
Людское стадо, твоя услада –
Дурман словесный и злая ложь.
Едва успеет упасть преграда,
Уже другую ты создаёшь.
Людское стадо, людское стадо,
Куда тебя погонят, туда ты и пойдёшь!
* * *
Надоело уж нам, зеркалам,
В эти тусклые лица глядеться.
Ах, когда же, когда же года
Перестанут пред нами вертеться?
Если трещины есть, перенесть
Это вовсе не больно, не стыдно.
И сквозь трещины нам, зеркалам,
Было б радужных ангелов видно.
Но глядеться во что ж? В эту ложь,
Что пред нами трясут балаболки?
Нет, разбиться бы нам пополам,
Иль на мелкие лучше осколки.
* * *
«Отчего у тебя утомлённые руки?»
«Я швеёю прилежной была,
Я сшила много саванов разлуки,
И вот к Тебе я ушла». –
«Отчего у тебя запылённые ноги?»
«Я ходила по горам, по долам,
Но нигде к Тебе не нашла дороги.
Пожалей, проводи меня сам».
* * *
Тебя Господь накажет
За то, что ты – смешной;
Тебя навеки свяжет
Он с мукою земной.
Смеяться горько будешь
Над тусклой жизнью ты
И сам себя осудишь
За яркие мечты.
В немую бездну канут
Огни святых минут,
А люди не устанут
Кричать: «Эй, старый шут!»
Насмешками измучат, –
Ведь ты – смешной дурак!
И на лоб нахлобучат
Изношенный колпак,
И на арену кинут.
«Пляши, когда велят!»
Ну что ж! Колпак надвинут,
Бубенчики звенят,
Смешные слёзы мочат
Морщины блёклых щёк,
И все кругом хохочут
На каждый твой прыжок.
* * *
Опять из первозданной глины
Возник первоначальный змей,
И смотрит на простор долины,
На пляски лёгкие алмей.
Здесь распаять он должен снова
Кольцо сомкнувшихся времён,
И обольстительное слово
Уже слагает втайне он.
И снова возникает дева,
Чтоб, хитрую послушав речь,
Неиссякаемого гнева
Грозу на мир опять навлечь.
ОБЪЯВЛЕНИЯ
Нужны врачи и фельдшера, –
Так объявляют все газеты, –
Нужны портные-мастера.
А вот кому нужны поэты?
Где объявление найдёшь:
«Поэта приглашаем на дом
Затем, что стало невтерпёж
Обычным объясняться складом,
И мы хотим красивых слов,
И души в плен отдать готовы!»
Купить имение готов.
Нужны молочные коровы.
* * *
Не верьте этой изысканной притче,
Которая исходит из уст ересиарха, –
Там нет ничего пригодного дня вас.
Жизнь должна быть весёленький ситчик.
Она не должна быть глубокий бархат
Или таинственно-нежный атлас.
Что вам делать с дорогим товаром?
Чем заплатите? Душою, – фальшивым сплавом
Из старой неправды и новой лжи?
На бархат и атлас не набрасывайтесь яро.
Мало желанья, надо иметь право.